теория литературы.

Сон Минги никогда не славился любовью к учёбе, но каким-то чудом не пропустил ни дня школы, даже когда болел, и сдал на отлично все экзамены — родители слишком сильно его контролировали, чтобы случилось иначе. Когда же Минги вырвался из-под их опеки и поступил в университет, то наконец почувствовал свободу. Он мог прогуливать, мог не делать домашнее задание, и это сходило ему с рук! Потому что на первых порах знаний хватало, тем более в литературе, основном своём предмете изучения наряду с двумя языками: родным корейским и любимым английским. В общем, он неплохо устроился, да и подработку нашёл, а на выходных обычно выпивал с друзьями. Иногда вспоминал, что нужно учиться… Иногда. Но был единственный предмет, который Минги на дух не переносил — теория литературы. Заумные термины и фразы, от которых голова кругом, и нудный иссохший от старости преподаватель, который говорил так тихо, что и дышать было нельзя, любви не прибавляли. Минги с горем пополам сдал зачёт в первом семестре и решил больше на эти пары не являться. К чёрту! Потом как-нибудь разберёмся, не тупой. Как он уже понял, этому преподавателю можно просто наплести чего-то бессмысленно заумного, и он отпустит с миром. Когда Минги утром понедельника решил для приличия заявиться на лекцию по этой самой теории литературы, он сначала подумал, что не протрезвел после вчерашней вечеринки, на которой блеванул, кажется, раза два, если не три. И проснулся опухший и с макияжем, своими «вечерними смоки», которые к тому же не успел смыть. Спешил. И всё равно опоздал. Но вместо того, чтобы тихонько пройти на ближайшее свободное место, замер в дверях от увиденного — за кафедрой вместо того дряхлого очкастого старика стоял высокий юноша. Минги едва не открыл рот от удивления. Вот что бывает, когда три недели подряд пропускаешь лекции по понедельникам. Юноша прервался, стоило ему заметить остановившегося студента, и показательно кашлянул, будто прося его поторопиться. Минги извинился себе под нос и поспешил к ближайшей незанятой парте, а по дороге запутался в своих ногах и чуть не навернулся. Удержался об угол, благо, но звук был на всю большую и молчаливую аудиторию. — Итак, продолжим, — хмыкнул преподаватель, поправляя на носу узкие очки. — По Лотману, напоминаю для новоприбывших, кого мы изучаем, упорядоченной знаковой системой для передачи информации оказывается язык, который не сводится к своей звуковой или графической форме… У Минги был целый час, чтобы рассмотреть преподавателя. Или это практикант? Он выглядел немного старше самого Сона и, кажется, был таким же высоким. Его длинные стройные ноги, туфли на маленьких каблуках, которые стукали по полу, каждый раз, когда он сходил с кафедры, если уставал стоять на одном месте… Его чёрные, почему-то оттенённые синим волосы — разве преподавателям можно краситься? — уложены чем-то явно стойким, будто у модели… Его искусанные яркие губы, горящие во время рассказа глаза, прячущиеся за стёклами, глубокий и явно поставленный голос… И в конце концов руки, длинные пальцы с несколькими кольцами — Минги пригляделся, но обручального не обнаружил, — хватающие то пульт от экрана, чтобы переключать слайды, то блокнот с заметками… Нет, Минги определённо запал на своего преподавателя. Вот так глупо, с первого взгляда, хотя даже не знал, как его зовут. Но Минги уже хотел упасть к его ногам, и плевать на Лотмана, хотя преподаватель рассказывал определённо в разы интереснее, чем прошлый. Минги и не заметил, как лекция подошла к концу. Только когда преподаватель вдруг уверенно двинулся к его парте, Сон начал спешно собираться. Надо было скрыть следы того, что за всё это время он не записал и слова. — Тот самый мифический Сон Минги, как я понимаю? — уточнил юноша, скептически осматривая его, а следом делая какую-то пометку в блокноте. Наверное, о посещаемости. — Да, сонсенним, — он неожиданно для себя замялся. И был в шаге от того, чтобы не запнуться в словах. — Для Вас Чон-сонсенним, — поправил тот, недовольно нахмурившись. — Хочу предупредить, что с таким отношением к моему предмету, какое я наблюдаю у Вас в данный момент, можете и не мечтать о зачёте в конце семестра. Я оцениваю не только знания, ведь теория литературы, как мы с Вами знаем, отчасти субъективна, но и посещаемость, и выполнение заданий. И конспекты. Не замечал, чтобы Вы писали сегодня. — Я исправлюсь! — в порыве пообещал Минги. Он хотел, что называется, выслужиться, показать себя с лучшей стороны. И каждый понедельник он заставлял себя просыпаться, чтобы успевать на эту дурацкую первую пару, а уже на ней пытался не заснуть. И пытался писать. Поначалу. Сложности возникли совсем скоро. Точнее, сложность была одна — Преподаватель по имени Чон Юнхо, который обожал обтягивающие водолазки и из-за жары снимал скрывающие фигуру пиджаки, и не мог не перебирать что-то в руках, когда читал лекции. Мозг Сона настоятельно генерировал ситуации, когда эти длинные узловатые пальцы преподавателя на нём, Минги, на одежде, на голой коже, а потом и в нём. И Юнхо не снимает своих массивных и точно-не-обручальных колец, пока растягивает его, Минги, округлую задницу, которой восхищается и не забывает об этом сказать. А в реальности Минги даже не знает, нравятся ли его преподавателю парни, и каждую вторую пару выскальзывает из аудитории во время пятиминутного перерыва посередине и больше не возвращается, потому что позорно передёргивает в туалете на собственные мысли. Конечно, ни о каких конспектах и выполненных заданиях и речи не идёт. И Минги знает, чем это грозит, но почему-то решает, что это его шанс. Первый и, вероятно, последний шанс остаться с преподавателем наедине, ведь… — Сон Минги — незачёт. Единственный, к счастью, — Чон выглядит привычно холодно, но немного недовольно, когда в конец семестра озвучивает итоги. Минги с трудом изображает расстройство. Больше походит на смирение с толикой предвкушения. — Простите, Чон-сонсенним, когда у меня будет возможность получить зачёт? — подходит Сон к его кафедре. — Вы так уверены, что у вас есть возможность сделать это в ближайшее время? — скептически настроенный взгляд Юнхо почти лишает надежды. Но, получив в ответ кивок, Чон заметно смягчается. — В следующий понедельник смогу принять Вас после пяти на своей кафедре. Надеюсь услышать от Вас связный и развёрнутый рассказ про семиотику как науку о языковых системах, а так же идеи Лотмана о тексте. Минги, конечно, учит, хотя любовь к теории литературы от этого не прибавляется. Да и он уверен, что забудет всё, как только увидит своего чертовски сексуального преподавателя. Так и происходит. А от осознания, что в маленьком кабинете всего с двумя столика и несколькими заставленными книгами шкафами — кафедрой теории литературы — они вдвоём одни, начинает сводить внизу живота. Чон Юнхо сидит за своим столом и при виде студента откладывает в сторону бумаги, которые заполнял. — Присаживайтесь, Сон, — указывает он на стул по другую сторону стола. — У нас в распоряжении час, чтобы я Вас послушал, но, надеюсь, что это настолько не растянется. Мозг Минги ловит только последнее слово. Определённых усилий стоит не засмеяться от неловкости. Он, Минги, бывавший обычно с парнями сверху, он, высокий и широкоплечий, не обделённый обаянием и сексуальностью, почувствовал себя глупым школьником, который впервые почувствовал влюблённость. Он в растерянности. И смущён. — Я Вас слушаю, — твёрже добавил Юнхо и подпёр подбородок скрещенными в замок пальцами. — Ну, первая тема… Ещё бы вспомнить, какая она была. — В общем, по Лотману, семиотика — это наука о языковых системах. Так он разрабатывает её, э-э, да… Минги, замолкнув, опустил взгляд. — Вы не учили? — аккуратно уточнил Юнхо. Твёрдость из его голоса пропала. Теперь он звучал мягко и бархатно, совсем не как у преподавателя. — Учил! — Сон покачал головой. — Просто, ну… просто. Какой позор. Он уверен, что сейчас настолько сильно покраснел, что походит на помидор. — Просто Вы весь семестр думали не о том, правильно понимаю? — чуть тише прозвучал Чон. Минги поднял взгляд, столкнувшись с его заинтересованным и слишком уж пристальным. И робко кивнул. — Признаться честно, я тоже, — Юнхо понизил тон до шёпота. Приятного. У Сона по телу пошли мурашки. А через несколько секунд внутри всё запылало. Чёрт! Значит ли это, что у него есть шанс? По-настоящему. — Мне было очень грустно, Сон, что Вы уходили после половины пары. Мне нравилось, с каким интересом Вы меня слушали. Точнее, должно быть, мой голос. И как смотрели. Юнхо протянул одну руку и лёгким жестом заправил чужую прядь волос за ухо. Наверняка такое красное, уверен Минги, как и его щёки. — Это было так заметно? — он поджал губы так удивлённо, будто сам не ловил себя на том, что откровенно пялится на преподавателя. Но, впрочем, не пытался это прекратить. — Да, если это что-то значило с Вашей стороны, — Юнхо, опомнившись, убрал руку. — Если это возможно, сонсенним… — Недопустимо, ведь я преподаватель, а ты студент, — он перешёл на более неформальный тон, вместе с тем покачав головой. Но не расстроенно, ведь было ещё кое-что. — Впрочем, ни в следующем семестре, ни в последующих я не буду преподавать у тебя, поэтому мне просто оставалось дождаться этого дня. Минги, сердце которого пропустило пару ударов ещё на слове «недопустимо», воспрянул духом. Значит, не всё ещё потеряно? Улыбка появилась на его лице, возможно, слишком спешно, но сдерживать её он не мог. — Это значит, что я Вам тоже нравлюсь, сонсенним? — спросил он с такой надеждой в голосе, что Юнхо стало безумно жаль, что он не решил признаться раньше. — Да, — подтвердил он. И на душе так легко стало, светло и спокойно, но… — Можно называть меня по имени, — добавил Чон разрешение, — правда, после того, как получишь зачёт, и я перестану быть твоим преподавателем. — Хорошо, сонсенним, — согласился Минги и поднялся, чтобы оказаться прямо перед Юнхо, успевшего развернуться боком к столу. — А в качестве исключений возможны альтернативные способы сдачи зачёта? — Хм, смотря какие. Минги замер на пару секунд, наблюдая, как Юнхо широко расставляет свои длинные ноги в узких брюках со стрелками, как снова переплетает в замок длинные пальцы, закусывает губу… Блядство. — Просто всё, что я знаю, сонсенним, — он сделал акцент на последнем слове и подошёл вплотную: — так это то, что язык — это система, а коммуникация — это действие. По Лотману. Минги наклонился к чужому лицу, почувствовал на собственном напряжённое дыхание. — Мой собственный язык, думаю, не система, но работает хорошо. А коммуницировать как раз предпочитаю через действие. Юнхо сдался первым: завёл руку на затылок Минги и притянул к себе, сталкиваясь губами в жадном поцелуе. Сон не лгал, говоря про язык: он пустил его в дело, как только представилась возможность, буквально вылизывая горячий рот, проходя кончиком по ряду зубов, проводя по искусанным, но таким желанным губам. Но спина в таком согнутом положении начинала ныть, и Минги отстранился. — Покажешь своё «действие», Минги? — настолько мягкого тона от Юнхо он ещё не слышал. И такого довольного и тёплого взгляда не видел. — После мы обязательно всё обсудим, однако сейчас, уверен, мы думаем об одном и том же. Сколько раз Минги представлял, как садился перед своим преподавателем на колени. И вот наконец он это сделал, при том взгляда с него не спуская. Видел огонь в глазах, яркое желание, а следом ощутил, как на затылке вновь оказалась ладонь: Юнхо притянул его голову ближе к себе, к паху, где в узких брюках его возбуждение было особенно заметно. Он никогда не думал, что может возбудиться от небольшого разговора и одного поцелуя. Должно быть, он слишком долго ждал этого момента и слишком много думал по вечерам понедельников, когда утром всё же видел Минги на своих лекциях. Юнхо представлял, как губы Минги будут растягиваться вокруг его члена, но фантазии не шли в сравнение с тем, как получалось на самом деле. Как Минги старательно облизывал его длину своим юрким горячим языком, как брал непозволительно глубоко, жмурясь от ощущений, как в конце расслабился, дав Юнхо свободу действий. Юнхо пытался быть осторожным, но потонул в ощущениях и не удержался, сжав в кулаке короткие волосы и несколько раз насадив Минги на себя. Минги проглотил всё кроме пары капель, которые Юнхо собрал с уголков его рта большим пальцем и сам облизал, пока Сон, растрёпанный и сам ещё возбуждённый, пытался отдышаться. — Тебе нужна помощь? — уточнил Юнхо, хотя и знал, что ответ будет положительный. — Пожалуйста, — голос Минги был хриплый и тихий, усталый. Но Сон нашёл в себе силы оседлать чужие бёдра и следующие несколько минут наблюдал, как длинные пальцы, такие желанные, окольцевав его член, двигаются вверх и вниз. Ускоряясь и замедляясь, пока Минги не начал тихо поскуливать и в конце концов не испачкал чужую обтягивающую водолазку. Оргазм подобрался слишком неожиданно. Ещё более неожиданным было то, что у Юнхо в столе была такая же. Как он выразился, запасная, вторая из трёх одинаковых, но таких любимых, потому что они подчёркивали все его достоинства. Минги не мог спорить, только устало поцеловал. И долго не хотел уходить. — Однако, Минги, — весело добавил Юнхо, когда Сон уже стоял в дверях и прощался с ним, — зачёт ты всё ещё должен сдать. По-честному. Темы те же. Минги всё ещё не любил теорию литературы, несмотря на то, что встречался с её преподавателем и любителем Лотмана — но симпатия к этому учёному была не так сильна, как к самому Минги, — по имени Чон Юнхо.