Записка

      Наверное, большего разочарования я не чувствовала никогда прежде. Но, пытаясь успокоить свои расшатанные нервы, я полагала, что это было правильно. В конце концов, такой человек, как Тимофей Александрович, явно просил меня зайти к себе в кабинет не для того, чтоб признаваться в симпатии.       Мои волнения и терзания, которыми я мучилась весь экзамен по философии, предполагая, что же хочет мне сказать мой преподаватель по истории, нисколько не оправдались. Я бы даже сказала, что они вдребезги разбились о суровую реальность.       Когда я зашла в кабинет историка, он встретил меня каким-то своим добрым взглядом, в котором не было чего-то особенного. Я сразу почувствовала что-то неладное. А когда он заговорил о каком-то конкурсе эссе, я всё сразу поняла. Я уже даже не слышала его слов. Он положил мне свой номер в зачетку не случайно. Он просил старосту мне об этом сообщить. Тимофею Александровичу нужны были студенты, которые хорошо знали его предмет, чтоб отправить их на конкурс эссе. И я, честно говоря, не знаю, как я оказалась в их числе. Не то чтоб я совсем ничего не знала. Нет, не так всё плохо. Я просто не понимала: почему я? Почему не Нина? Моя подруга хорошо знала предмет, отлично разбиралась в нём. Впрочем, так было везде. Нина, в отличие от меня, доводила до ума все свои знания. Я хотела сказать Тимофею Александровичу, что совсем не подхожу для таких серьезных задач, но... наверное, мне не хватило сил.       Я ощущала себя очень странно: злость заставляла дрожать губы, а беспомощность норовила вылиться слезами, поэтому мне оставалось лишь молчать и кивать. Собственная глупость съедала всю меня. О чем я вообще думала? Он мой преподаватель, конечно, он позвал бы меня лишь для того, чтоб сказать что-то относительно своего предмета. Больше нас, в общем-то, ничего и не связывало.       В тот вечер я вернулась домой без сил. В квартире было пусто: папа был в командировке, а мама уехала на пару дней к моему брату, чтоб посидеть с его сыном, моим племянником, так как тот заболел. На улице было темно, а в квартире лишь горела гирлянда на ёлке.        Я открыла чат нашей беседы, где сразу же обнаружились сообщения старосты о темах на семинары и доклады после праздничных выходных. Следом мне пришло уведомление от историка: он выслал мне положение об участии в конкурсе эссе. Я уже просто не выдержала. Я откинула телефон на стол и упала на заправленную кровать, зарываясь лицом в подушку. Пусть за философию я и получила свою заслуженную четверку – день был ужасен. И мои наивные думы – подумать только, как можно рассматривать историка в романтическом плане? – лишь усугубляли ситуацию.       Спустя несколько лет я вновь ощутила это странное чувство…отвергнутости? Я не знала. Это было так странно. Не хотелось в это верить. Но разумная часть меня неустанно напоминала: Тимофей Александрович не давал мне никаких надежд. Как и он.       Кажется, все надежды я давала сама себе.

***

      После Нового года, когда я чувствовала себя более отдохнувшей и менее печальной, я решила сесть за эссе и быстрее с ним расправиться, чтоб не откладывать на потом по любимой схеме. Я просмотрела темы и выбрала ту, которую знала лучше всего. Наверное, с конкурсантами с истфака я вряд ли могла соревноваться в знаниях – история все же у меня была лишь раз или два в неделю в сокращенном объеме. Но раз историк выбрал меня.. что ж, я напишу, а дальше он сам решит: подходит это или нет. В конце концов я ничего от этого не потеряю. Только время, но об этом я упорно не думала. Хотелось отвлечься.       С введением я справилась довольно быстро, а вот с основной частью возникли проблемы. Я несколько дней просматривала различные источники интернета, но нигде не было указано нужных мне данных. Это напрягало. Вся работа без конкретики теряла свой вес. У меня были лишь предположения, но мне нужно было опираться на какой-то источник, иначе они бы были беспочвенны.       Одним из вечеров я решилась написать историку. Сначала я колебалась: не хотелось его дергать, потому что были выходные. Но с другой стороны… я никак не могла себе признаться, что мне хочется просто написать ему – и этому не было никаких объяснений. Я чувствовала себя большой дурой, но твердила себе неустанно: это для эссе.       «Здравствуйте, Тимофей Александрович. Извините за беспокойство, но у меня возникли трудности с источниками информации. Не могли бы вы мне подсказать какие-то материалы, если знаете? Третья тема.»       Я затаив дыхание ждала ответа. Вроде бы все было очевидно: он либо напишет, что знает, либо нет. Но сама мысль о том, что я общаюсь с историком вне пар… Как бы я их не гнала, это было слишком приятно.       Тимофей Острогорский:       «Здравствуйте, Катя! Я просмотрел материалы по вашей теме: в интернете нет подробных источников, но точно есть в библиотеке на исторической кафедре. Я могу принести вам их после праздничных выходных. Вы уже написали вступление?»       Стоило мне отложить телефон, как ответ всплыл на панели уведомлений. Сердце предательски забилось в груди и разнесло жар по всему телу. Я не хотела об этом думать, просто наслаждалась приятным томлением от совершенно обычной переписки, которая, по всей честности не должна была на меня так влиять.       Дрожащими пальцами я набирала ему ответ. Стирала и набирала заново. И наконец, собравшись, отправила:       «Спасибо Вам большое! Я написала вступление, но застряла на основной части, потому что в анализе мнений не нашла информацию.»       Стоило сообщению материализоваться на экране, как оно тут же было прочитано. Он ждал моего ответа.       Тимофей Острогорский:       «Вы уже пишите основную часть? Катя, это похвально! Многие ребята с моего истфака ещё не садились даже за вступление!Отправьте, пожалуйста, мне всё, что у вас есть, я бы мог вам ещё где-то подсказать.»       Я судорожно перепроверила свою работу и дрожащими руками отправила. Боялась, что ему не понравится. Писала я все же очень любительски, но русисты любили мои сочинения. Но все же, возможно, здесь все могло быть все не так хорошо.       Я старалась занять себя делом, по крохам собирала информацию к семинару, чтоб не заниматься этим в последний день. Но не бросать взгляды на телефон не могла. Ждала вердикт. Спать легла тоже в каком-то нервном напряжении. Боялась его разочаровать. Вдруг он по этому и не написал?       Ответ пришел ближе к полуночи. Я уже лежала в кровати и, когда телефон оповестил об уведомлении, а на экране всплыло знакомое имя, я приняла полусидящее положение и стала читать.       Тимофей Острогорский:       «Катя, доброй ночи! Извините, что так поздно пишу, только прочел ваше вступление и часть основной работы. Вы просто умница! Всё отлично! Когда я передам вам нужный материал, пожалуйста, двигайтесь также, как и сейчас! Ваше направление просто идеальное попадание!»       Я откинулась на подушку , прикрывая глаза. Он похвалил меня! Тимофей Александрович посчитал моё эссе достойным!       Таких хвалебных слов я не получала даже на парах, поэтому была в полнейшем восторге. Я не придумала, что ответить, да и не знала: есть ли смысл вообще отвечать. На комплименты я не умела реагировать, поэтому просто отправила краткое «Спасибо!». И казалось на этом все должно было закончиться, но я ещё долго ворочалась, пытаясь уснуть.       Я уговаривала себя не нырять в омут с головой. Ведь одобрения – это не любовь и не симпатия. Но, кажется, с каждым его новым словом и поступком я была все дальше и дальше от разумной стороны себя.

***

      К весне я потеряла голову совсем. Это было до безумия необычно для самой себя. Бабочки не то, чтоб порхали – они разрезали меня насквозь. Я не думала о своём историке, наверное, только тогда, когда делала уроки. И то, это было всего лишь частичной правдой.       Нина заметила мою смену настроения и мне не удалось отмазаться тем, что моё эмоциональное состояние в целом, как «семь пятниц на неделе». Подруга допытываться не стала, но какую-то заинтересованность я в ней возбудила. Все же, хоть то и скрывала, Нина любила драмы. Особенно драмы, что разворачивались у неё на глазах.       Можно ли было назвать мои попытки не пялиться на историка драмой? Я была уверена, что это какой-то бесконечный ситком, который продолжается каждую пару. Мне просто было нелегко держать себя в руках: глаза сами искали его легкую щетину на скулах, волевой подбородок. Сами цеплялись за болотную зеленоватость его радужки, пока он не видел. Меня одновременно успокаивало и расстраивало одно: я была в этом не одинока.       — Представляешь, — мы сидели на перерыве в полупустом коридоре, когда Нина неожиданно оторвалась от конспект по истории, сделала глоток кофе из стаканчика, которые были в местных автоматах, и сказала, — наши обсуждали историка в туалете. Точнее, его мужественность и наличие личной жизни.       Я немного удивилась, глядя на Нину. Она чуть хмурилась, а её тонкие губы искажала усмешка.       — Наши – это кто? Лера и Дана? — уточнила я.       В каждой группе были такие девчонки, которые ставили себя выше других. И наша не была исключением. Теми самым девочками были упомянутые мной Лера Чкалова и Дана Городецкая. Они никак не проявляли свои характеры публично, не затевали скандалов. В общем, были вполне нормальными, но по их взгляду и некоторой небрежности в отношении других все было ясно. И не сказать, что я против них что-то имела. В моем мире их большую часть времени не существовала, пока я внезапно не слышала их имена или голоса.       Но все же их приверженность к сплетням нельзя было отрицать. Некоторые девочки из нашей группы часто слышали их разговоры в туалетах, когда Дана и Лера поправляли макияж. Часто они обсуждали свой внешний вид, парней, а потом, как бы на десерт, проходились по всей нашей группе. Так что, я смела полагать, что это именно они обсуждали историка.       — Да, они, — подтвердила мои догадки Нина, кивнув головой. — и хочу сказать, намерения у них… не знаю, как ещё не подрались за него, — подруга презрительно фыркнула, а я почувствовала, что в животе что-то неприятно пошевелилось и завязалось в узел.       — В смысле? У Даны, вроде, есть парень, — проговорила я, слегка приподнимая брови.       — Перед тем, как обсуждать историка, они обсудили расставание Городецкой с её парнем, — лишь ответила Нина. — Честное слово, как мартовские кошки: на любого кидаются. Так ещё и преподаватель! Они вообще шевелят своей одной извилиной на двоих? Просто комедия, честное слово.