«Пума» младший

      Многие люди не видели разницы в любви и влюбленности. Да что уж там, некоторые не отличали симпатию от влюбленности.       Они начинали отношения, будучи полностью уверенными в своих чувствах. Первые недели всё шло прекрасно: конфетно-букетный период, проще говоря. После, когда уже начинаешь привыкать ко второй половинке, проводя вместе чуть ли не весь день, или когда находишь новый объект воздыхания, «любовь» потихоньку начинает угасать. У одних она пропадает сразу, у других постепенно. Однако исход один — партнёр говорит некогда любимому человеку, что «разлюбил» его, сразу же начиная следующие отношения, которые продлятся не дольше этих.       Такие люди обычно не задумываются над чувствами ранее близкого человека. Они бросают, сваливая всё на остывшие чувства. А если тот человек вправду любил?       Любовь — это светлое, искреннее и самое прекрасное чувство, которое может испытывать человек. Да, любовь может приносить печаль и слёзы, но не всегда. Не многие способны почувствовать бескорыстную, ту самую, светлую любовь. И не многие способны здраво смотреть на объект своей любви, то есть не закрывать глаза на явные проблемы или не боготворить его.       А влюблённость — это зачастую слепая и безумно сильная симпатия. Её можно отличить от любви, но опять же, не каждый в силах это сделать. Во время влюблённости суждение о человеке может сильно исказиться, что, естественно, сыграет не последнюю роль в будущем.       Проще говоря, в жизни ко всему стоит подходить с холодной головой, а не бросаться с пылающим сердцем.       Промозглую осень сменила зима. Наступили холода, пришло время надевать тёплые шапки, шарфы и куртки. Сону крайне восприимчив к перепадам температуры, особенно к холоду. Приходилось превращаться в капусту утром и вечером.       В этом году снега выпало в два раза больше, чем в предыдущем. Как в окно не посмотришь, пушистые хлопья летели вниз, оседали на землю, окна и, в принципе, всё, до чего докасались. За ночь снежинки успевали полностью укрыть порог, крышу домика и одеть деревья в белоснежные живописные наряды. Одним словом, красота.       Сону полюбилось подолгу смотреть в окно и наблюдать снегопад, особенно вечером, когда близстоящие фонари подсвечивали летящие снежинки. Все были разных размеров, с разными узорами, разного вида. Факт, что не существовало двух одинаковых снежинок поражал каждый раз, как внимание переходило на сугробы снега.       Ким любил созерцать снегопад, потому что мозгу и ему самому становилось легче. Легче дышать, думать, жить. Мысли приходили в порядок ровно в период наблюдения за снежинками.       Зиму он провёл будто за белесой пеленой. Моральное состояние лучше некуда, настроения не было от слова совсем, пока желание лечь в постель, закрыть глаза и уснуть вечным сном привлекало всё больше и больше. Внешний вид желал лучшего: тёмные синяки, затравленный взгляд, бледная, то ли от холода, то ли от недостатка витаминов, кожа.       Сону внешних изменений особо не замечал, зато друзья сразу подметили перемену.       Место зимы заняла весна. Она пришла позже, чем предсказывали синоптики. По прогнозам уже в конце февраля снег должен был превратиться в слякоть, однако ближе к середине марта он только прекратил идти.       Весна показала себя во всей красе только в апреле. Ким тогда начал выпутываться из липкой паутины тревоги, выходить в свет почаще и налаживать испорченный режим жизни сна.       Тёплый ветерок, может быть, редкий слабый дождик, голубое небо, плывущие по нему облака, походящие на разорванные кусочки сахарной ваты, начинающие цвести цветы и деревья — любимая весна.       Весной парню полюбилось наблюдать за падающими лепестками сакуры. Он обожал это время, мог часами гулять там, где цвели приспешники весны. Этот год не стал исключением, поэтому после пар Сону зачастую направлялся не домой, а в ближайший парк, чтобы вдоволь наглядеться на длинные тонкие веточки, где-то ещё зелёные почки, где-то маленькие бутоны, а где-то уже полноценные нежно-розовые цветочки сакуры. После такого отдыха даже думалось легче.       В марте Сону только-только начал чувствовать приливы необходимых сил (и в моральном, и в физическом плане), влился в нормальный режим дня, наладил отношения со сном, чаще начал выходить на связь с Чонвоном и другими знакомыми, встречаться с ними. Казалось, жизнь начала налаживаться, заиграв старыми пёстрыми красками.       Однако, хорошее рано или поздно заканчивается.       Первое мая, одна из самых жарких и самых ужасных ночей за последние полгода. Сону, впервые за долгое время, приснился кошмар.       Он не забудет, какой безумный страх охватил его, заставляя вжаться мокрой спиной в матрас, а головой во взбитую подушку. Ему ужасно жарко — простыня натянута до подбородка, — хочется отбросить её и хотя бы привстать на локтях, оглядеться и убедиться, что он дома, что он в безопасности. Но вопреки желаниям парень продолжал шумно втягивать спертый воздух, глядя в потолок и еле-еле двигая кончиками пальцев.       — Сону...       Он стиснул зубы до скрипа, чувствуя, как острая боль стреляет в нос, затем в глаза — они начали слезиться. До сумасшествия знакомый голос, который крепко въелся в подкорку сознания, эхом отражался от тёмных стен, до чёртиков пугая.       — Сону!       Ким внутренне закричал, ощущая яркую вспышку боли, импульсом прошибающее тело и красной пеленой мигая перед глазами. Мелко задрожал, окончательно теряя контроль над ситуацией.       Он не понимал, где реальность, где сон, без остановки стараясь пошевелить ступнями или ладонями. Крупные слёзы впитывались в ресницы, солёными дорожками скатывались на подушку, вынуждая беззвучно всхлипывать.       Снова. Сону снова ощутил это.

***

      Ким не хотел признавать даже самому себе, но пропажа Ники(?) оставила глубокий шрам. Отрицать не было смысла, но принять, как факт, продолжая существовать, как ни в чём не бывало, не было сил.       Да и по-честному, не верилось, что такой юноша, как Нишимура, мог пропасть. И слово это «не существует» уже не так сильно мозги ебало.       Почему не ебало? Потому что шестое чувство и раненое сердце подсказывало, что их история не закончилась на оборванной красной нити. В ином случае Сону начинал потихоньку сходить с ума.       Первое мая, первый день последнего весеннего месяца стал для Кима знаменным. Он вернулся к неправильному, по-мнению Чонвона, жизненному темпу. Вновь не спал ночами, днём покупая любой напиток, содержащий кофеин, чтобы взбодриться, с головой погружался в учебу, взваливая на худые плечи непомерную для одного человека работу, пропадал из зоны доступа днями.       Возможно, это и неправильный образ жизни, но парню как-то фиолетово. Ночи бессонные проходили за учебниками, потому что не хотелось вновь просыпаться в холодном поту и трясущимися руками тянуться к телефону, проверить не написал ли он. Ему хватало знаков и вне царства Морфея.       Сону замечал всё, даже самые мелкие детали. Именно внимательность стала ещё одним ударом в спину. Не описать словами, что именно он замечал и что именно слышал вокруг.       Ведь бывали моменты, когда судьба подавала определённые знаки, неоднозначно намекая на идущие или приближающиеся события.       Ким в судьбу не верил, если честно. Но ситуация с японцем перевернула взгляд на многие вещи.

***

      Настенные часы, висевшие в спальне, едва слышно тикали. «Жирная» стрелка перевалила за шесть вечера, «тонкая» в это время показывала пятнадцать минут седьмого.       Город уже погрузился в вечернюю тьму, но фонари ещё не горели. Только по стучащим звукам можно было понять, что начался крупный дождь. Какой по счёту за прошедшие три дня?       Сону не считал, ему не было времени до такой мелочи. Всю неделю он бегал из кабинета в кабинет в университете, сдавая проекты и дополнительные задания. Некоторые преподаватели, поражаясь подобной работоспособности, в тайне от всех пообещали поставить зачёт на сессии. Не зря старался, хоть что-то радует.       До конца мая осталось две недели, но Ким не ощущал наступления лета. Ведь под конец мая всегда тепло, светит солнце, растительность благоухает, а не утопает в грязных лужах. Парень начинал верить, что лето пройдет либо в дикой жаре, либо с ливнями. И первый, и второй вариант были необычны для Японии, в особенности для Камакуры, где всегда царствовал умеренный климат.       В этом году всё по-другому. Взять в пример погоду и перепады температуры, такого ведь не было в прошлом году. Сону не помнил, что бы прошлой весной ходил в тёплых свитерах. Настолько холодно не было. Даже сейчас, допивая на кухне согревающий зелёный чай, на парне сидел белый пушистый свитер, широкие штаны и вязанные носки. Временами ему бывало крайне холодно, аж до дрожи, хоть и одежда тёплая на нём висела. Странно.       Допив чай, Ким сполоснул кружку, поставил на полотенце, чтобы лишняя влага стекла, и направился в гостиную. Он прислушался к словам Чонвона, решив отдохнуть от учебы денёк-пару. В руках оказалась книга, написанная на китайском языке. Книги, чем не отдых?       За прошедшие полгода на полках, помимо учебных пособий и тетрадок, начали появляться книги. Зачастую в жанре фэнтези, фантастика или романтика. Погружаться в сюжет или чувства героев — отдельный вид релакса. Сону оно слишком полюбилось, поэтому в книжный магазин он заходил где-то раз в две недели.       Сейчас парень читал фантастику, где девушка, потерявшая семью в ранние года, решила отомстить императору её страны за жесткое истребление «неверных». Сюжет закрученный, пока не удалось понять, в чем заключалась вина императора и каким образом она собирается мстить. Но за триста с лишним страниц станет ясно.       Ким бегал глазами по строчкам, хотел было уйти с головой в фантастический мир и мысли героини, однако резкий звук прервал релакс. Парень сначала подумал, что это капли дождя по окну стучат, продолжив читать. Однако стук повторился.       Он нахмурился, закрывая книгу. Кого это принесло? Ещё и вечером, в половину седьмого...       Подходя к двери Сону в какой раз чертыхнулся на отсутствие глазка в двери. Проворачивая ключ, он медленно открыл дверь, игнорируя ненормальное биение сердца в груди.       В поле зрения въелись до дрожи знакомые кроссовки. Затем намокшие широкие штаны с абстрактным принтом и рукава тёмно-зеленой ветровки.       Красным пятном на памяти остался тот самый тяжёлый взгляд.       — Ни.. ки? — Парень запнулся, проглатывая подступающий ком.       — Сону, — прошептал он, будто для самого себя.

***

      Почему Сону без криков или выяснений на пороге дома впустил его? Почему обеспокоенно спросил не замёрз ли он? Почему дал свою одежду на замену намокшей, услышав неуверенное «да, замёрз»?       Почему?       Нишимура стоял в ванной, надев только штаны. Он смотрел то на своё отражение, то на светлую кофту с длинными рукавами. Он не мог прийти в себя, осознать, что всё-таки пришёл к Сону и что сейчас стоит здесь, в его доме. В голове штиль, затишье перед бурей.       Японец натянул кофту, бесшумно хмыкая. Она оказалась меньше, предупреждающе натягивалась в плечах и лопатках.       Перед дверью Нишимура стоял ещё дольше, чем перед зеркалом. Разговора не избежать, как и немых вопросов в лисьих глазах.       Стыдно было до безумия, хоть и вина в долгой разлуки лежала не на нём.       Сону, услышав скрип открывающейся двери, застыл в коридоре, всё ещё держа мокрые вещи.       — Проходи в гостиную, я скоро вернусь, — опустив глаза, произнёс он, прячась в спальне.       Японец кивнул в пустоту, по привычке сминая рукава. Только теперь было неудобно: слишком короткие.       Гостиная просторная, уютная, но тёмная. Гость не решился включать высокий торшер, стоявший возле телевизора, оставляя включенный только ночник на кофейном столике поблизости. Также не решился брать чашечку с зелёным чаем, просто уселся на диван, с неподдельным интересом осматривая комнату.       Кажется или гостиная, да и весь дом был слишком мрачным для Сону?       — Я здесь.       Нишимура вскинул голову, выпрямляясь. Ким не ответил взглядом, усаживаясь на другой конец дивана. Тревожность сочилась дёгтем из каждого неровного выдоха, каждого закусывания губ.       — Знаю, что тебе нравится чёрный, но дома только зелёный, — неуверенно оправдался Сону, мельком глянув в сторону.       Чего он так пялится? Хотя, если бы не дикая паника, сжирающая изнутри, он бы тоже во все глаза рассматривал японца.       — Ничего... Ничего страшного, мне все нравится, — снова запинки, снова он начал нести чушь, как в первую встречу.       Они молчали, думая, как сделать первый шаг, в душе надеясь, что его сделает второй. Первым не выдержал японец.       — Я пришёл.., — Ким от неожиданности прокусил губу до крови, — пришёл объясниться. Хотя не знаю, как всё это можно объяснить.       — Не надо пересиливать себя. Мне достаточно просто... видеть тебя.       Парни встретились взглядами, в одночасье покраснев. Смущение, стыд и тревога смешались в одном флаконе, разрывая сердце на мелкие частицы.       — Я не могу больше молчать. Если продолжу, то буду винить себя ещё больше, — прошептал Нишимура, складывая ладони в замок. — Будет проще, если ты спросишь...       — Твои настоящие имя и фамилия?       — Нишимура Рики.       — Одна буква, — тяжело выдохнул парень. Никакого удивления, никакой злости или обиды. — Под натиском Чонвона я пришёл в полицию. Настолько отчаялся, что решил написать заявление о твоей пропаже. Назвал твоё имя, твою фамилию. Знаешь, что мне сказали?       Рики не ответил, предполагая развязку в полицейском участке.       — Что такого человека не существует, — голос Сону дрогнул от воспоминаний того дня. — Думал, что сошёл с ума, но... какая-то сторона меня знала, что ты вернёшься, что ты жив.       — Я бы не пропал, не появись бы веской причины, — хотя, чью-то прихоть нельзя назвать причиной.       Нишимура осторожно, пользуясь задумчивостью парня, придвинулся ближе.       Сердце с сумасшедшей скоростью билось о рёбра, гоняя кровь по организму, мешая шумом в ушах и заставляя краснеть от стыда, смущения и злости от сложившихся событий. Рики буквально разрывало от долгожданности разговора и необходимости уединения с объектом воздыхания.       Желание взять светлую ладошку, переплести свои пальцы с его тонкими, посмотреть в глаза с чистой любовью, не смешанной ни с чем, останавливала долгая разлука. Ким боялся даже глаза поднять лишний раз.       Тишина липким дёгтем повисла над парой. Сону не решился задавать следующий вопрос, будто не замечая приближения гостя.       — Если я скажу, что являюсь якудзой, ты поверишь мне? — Выжидающе глядя, спросил Рики.       Ким с полминуты шокировано смотрел на него. А после прыснул, не сдержавшись.       — Извини, конечно, но якудза в наше время — большая редкость, — объяснился он, прикрываясь ладошкой.       Нишимура молча пересел, развернувшись спиной. Так же молча через голову начал стягивать кофту. От улыбки Сону не осталось и следа.       Широкую грубую спину стягивала большая, нет, огромная татуировка пумы. Смоляная шерсть переливалась в ночном лунном свете, сверкая бликами, как волосы её хозяина на вечерней прогулке. Округленные уши навострились, слушая шуршания бедной несуществующей жертвы. Мощная шея вытянулась вперёд, грудь едва было видно в тени морды, пока сильные лапы скрывались под резинкой штанов. А её глаза, подобно двум изумрудам, сверкали диким безумием, завораживая Сону.       Спина Рики была забита огромной татуировкой, начинаясь чуть выше плеч и заканчиваясь, скорее всего, на копчике.       Пума прекрасна и пугающа одновременно.       — Теперь веришь? — То ли с издёвкой, то ли на полном серьёзе уточнил Нишимура, поворачиваясь профилем.       Насколько Ким помнил, настолько большие и яркие татуировки не были желательны для японцев. Когда-то давно, начиная с семнадцатого века, японская мафия принесла в моду кое-что необычное: набитие татуировок всем, кто состоит в кланах. Поголовно всем не делали — это было неправильно и не экономно в каком-то смысле. Делали либо старшим, оябунам их кумитё, либо желающим. Хотя, смельчаков находилось не много, уж слишком долгой и болючей была эта процедура.       Так же татуировки могли набивать новичкам. По преданиям, новообращённые якудза, носящие такие обозначающие знаки на теле, в чём-то жёстко провинились.       Сону в ужасе прикрыл нижнюю часть лица, сдавленно выдыхая. Сколько же мучений перенёс Рики...       — Ты...       — Я скрывал настоящее имя в целях безопасности, потому что не знал, что выйдет из нашего общения. Согласись, что, окажись ты посланником другого клана якудза и узнав моё реально имя, вышло бы не очень хорошо, — прервал японец, намереваясь выложить все карты на стол. Он развернулся, оставляя футболку в руках. — Перед, так скажем, пропажей, я хотел рассказать тебе всю правду, но обстоятельства сложились иначе. Ты наверняка хочешь узнать, что случилось.       Крайнее предложение звучало больше утвердительным, нежели вопросительным.       Да, Сону хотел. Очень бы хотел узнать правду, но, глядя в тёмные, ещё более уставшие глаза, глубокие синяки под ними, понимал, что её обладатель не хотел бы говорить о недавних событиях.       Нишимура тяжело выдохнул, собираясь с мыслями. Время пришло.       — Двадцать девятого октября, после нашей прогулки, я пришёл домой. Сначала я подумал, что отец успокоился, так как его не было видно. Но он был в моей комнате... В общем, отец решил, что мне самое время вступить в клан. И не завтра, не послезавтра, а именно в ту ночь. Чтобы ты понимал, в нашем клане новичков встречают и обучают жёстче, чем в других. А мне ещё и место отдельное выделили, целый корпус, — Рики принужденно ухмыльнулся, дрожаще засмеявшись. В его планы не входило пугать Сону, только рассказать правду. Но от истины он и сам ужасался.       — Я отбивался, говорил, что не принято вот так в якудза посвящать. И мама его отговаривала, но всё напрасно. В подарок он сломал мобилу и в полном неведении посадил в машину и увез в какую-то задницу. Я так и не понял, где был эти полгода. Никто толком не говорил, а по густому лесу в округе и высоким крышам более пятнадцати корпусов ничего не разглядишь.       Посвящение, вообще-то, проходит на церемонии вручения саке и клятвы на крови.. это не секрет, — тут же осёкся парень. Общедоступную информацию можно рассказывать, но никак не процесс. — Но перед клятвой меня решили подготовить. Как оказалось позже, силовые тренировки и дуэли, которые проходил я, не могли выдержать даже некоторые взрослые. Хвастаться тут не чем, максимум шрамами, которые оставляли тренера за невыполнение «нормы».       Сону медленно облокотился о спинку дивана. Внимание вновь привлекала нарисованная пума. Сбоку были заметны вспухшие неровности, идущие полосками. Шрамы.       — Традиционно подготовка идёт год, может, чуть меньше. Есть так же ускоренная подготовка, но она... Она пиздец ускоренная, — Ким кусал щёки изнутри, боясь даже предположить, что означает крайнее слово. Он видел и по частым остановкам понимал, как Рики сложно давался рассказ. — Друг отца, его заместитель, спасибо ему большое, уговорил дать мне срок определиться с временем подготовки.       — И буквально на следующий день я решил сбежать — фатальная ошибка. Днём мне показывали корпус, включая границы корпуса. Под высокими стенами стояли небольшие статуэтки с Они. А ночью я выбрался из комнаты, пробрался к стене. Думал, что меня никто не видит. Короче, этой фигурки хватило для того, чтобы перепрыгнуть стену. Никогда так быстро не бегал, — Сону вновь ощутил липкий холод, окутывающий с ног до головы. Жуткий рассказах пугал всё больше и больше, а факт, что Рики пережил всё это, ударами вбивался в сознание. — Но, ясное дело, мне не удалось сбежать. Меня... остановили, скажем так, и вернули. Попытка сбежать закреплялась поломкой той статуэтки.       — По пути в корпус, я отрубился, а когда проснулся, то понял, что лежу на операционном столе. Нет, ничего супер страшного, не бойся, — успокоил Рики. Да, без испуга не послушаешь. — Работа над татуировкой продолжилась. Обычно, вкалывают обезбол, но мне делали без него, потому что, как сказал отец: «я позор на его голову и такое поведение для будущего якудза недопустимо, поэтому терпи»...       — Сколько дней? — Нишимура замолк, вопросительно глядя на близсидящего Сону. — Такие тату ведь не за пару часов набивают. Насколько я помню, за два или три дня — самый короткий срок.       Рики засмотрелся на парня, зависнув. Он слишком давно не ощущал... безопасность? Когда Ким находился рядом, внимая каждое слово, в груди теплом разливалось спокойствие.       — Я, — он тяжело сглотнул, в сотый раз запинаясь. Внимание лисьих глаз было дороже всего на свете. — Я не помню. Это и не столь важно, не стоит забивать этим голову. Наперекор отцу, я выбрал ускоренную подготовку. К счастью, он спрашивал только результаты у тренеров, и когда я буду окончательно готов. Я бы не выдержал его присутствия на тренировках.       — Разве можно до совершеннолетия посвящать в якудза?       — Это спорный вопрос, я сам не знаю. Но, даже если и нельзя, то отца не остановило бы это, — Сону удивлённо вскинул брови, отмечая, что удивляться уже не чему. От отца Рики, судя по рассказам, можно ожидать всё что угодно, — Я тебе не говорил, но у меня есть старшая сестра. Информацию о родных так же нельзя было говорить, в целях безопасности.       — Отец хотел сына, мол, заместителя себе на пост, но первой родилась Конон. Как только ей исполнилось восемнадцать, не смотря на постоянные скандалы и истерики, он выдал её замуж за знакомого-якудза, для заключения мира, — японец снова остановился, вспоминая один из самых ужасных и страшных дней. День свадьбы Конон. — Даже находясь в одном доме, мы редко с ней виделись. Она либо убегала, либо запиралась в комнате: настолько ненавидела отца. А когда вышла замуж... Повезёт, если на Новый Год приедет. Она не приезжает домой, только по звонкам общаемся иногда.       Я к тому, что даже Конон подверглась его нападкам. Отец помешанный на якудзах и всей этой тематике.       Рики со свистом выдохнул, будто подводя итог.       Пусть его рассказ ломаный, сбитый, в отдельных местах несуразный. Пусть. Сону всё равно на такие мелочи.       Его волновало состояние Рики. Он повзрослел, но не в физическом плане, а в моральном. Тяжёлый взгляд казался невыносимым. В бездонной темноте смешалась усталость и равнодушие, что не могло не пугать. Он не говорил с привычной громкостью, наоборот, стал тише.       Ким видел, как от одного, казалось бы, нерезкого жеста или неожиданного вопроса Нишимура дёргался. Как иногда забито смотрел, убеждаясь, что его слушают.       Он прекрасно видел и даже чувствовал дрожащим сердцем, как японец тянулся к нему. Как хотел бы сидеть в паре миллиметров, взяв за руку или опустив голову на плечо, как полюбилось делать раньше.       Рики будто сломали. Из него будто вырезали то ребячество, ту лёгкость и непринужденность, с которой он общался, взирая в ответ.       — Знаешь, Сону...       Шёпотом начал Нишимура. Ладони смяли кофту до побеления в костяшках. Длинные ресницы подрагивали, в то время как под кожей от напряжения перекатывались желваки.       — Не прошло ни одного дня, чтобы я не думал о тебе. Ни одного. Я просыпался, тренировался и засыпал с мыслью о тебе, как ты там, дома. Как сильно я испугал тебя пропажей, и как сильно ты будешь злиться, когда я вернусь, — его голос надломился, теперь уже в последний раз. Он полностью перешёл на шёпот. — Всё, что я хотел — увидеть тебя, улышать твой голос. Моей наградой в конце пути был ты. Моим светом в ночи был ты. Даже в самые трудные моменты, вспоминая тебя, мне становилось легче. И каждую ночь я повторял себе, что обязательно вернусь и обязательно скажу, что... я люблю тебя.       Монолог длился достаточно долго, и Ким молчал достаточно долго. Нишимура отбросил страх, посмотрев на парня. Он не любил монологи, но ещё больше не любил слышать тишину в ответ.       — Иди сюда, — еле слышно пробормотал Сону, раскрыв руки для объятий.       Рики не верил своим глазам, думая, что сейчас без сознания лежит в том зале для тренировок, а тепло смотрящий Сону не более, чем галлюцинации.       С болезненной осторожностью, будто на пробу, он кончиками пальцев коснулся мягкого свитера, затаив дыхание.       В следующее мгновение Нишимура всем телом навалился на Кима, окунаясь в мягкость необходимого родного тепла. Ластясь под руки, будто бездомный кот, парень с груди поднялся до плеча, носом утыкаясь в пушистый воротник свитера. Ладони обвили тонкую талию, пуская табуны мелких мурашек.       Сону прикрыл глаза, закрепляя ладони на спине, в попытках согреть. Сидеть без футболки всё-таки было ошибкой.       — И я тебя люблю, Ки, — ответил он, щекой прижимаясь к чёрным волосам.       Ладони крепче сжали талию, переходя на поясницу.       Его чувства взаимны.       На тот момент для Рики не было ничего важнее Сону, его ровного дыхания и обволакивающего тепла.       Он не должен знать всей правды. Знать, что в Нишимуру стреляли специальными усыпляющими дротиками при попытке сбежать, как в дикое животное, жаждущее свободы. Знать, что на ледяном операционном столе японец пролежал пять дней, перестав чувствовать боль на третий. Или знать, что он является правой рукой отца, имея копию его татуировки: заместителем управляющего кланом.       Рики не хотел пугать Сону. Хотел, чтобы всё вернулось на круги своя. Чтобы они наконец начали встречаться, чтобы был повод остаться на ночь или без слов заключить в медвежьи объятия. Теперь он есть.       Судьба — сложная штука. Её невозможно понять и до конца расшифровать те знаки, которые она подаёт через окружающие нас предметы. Бывает, судьба разводит людей по разные стороны. Но не всегда для окончательного разрыва. Сону и Рики стали исключением.