Плюшевый зайка

— Что-то я не припомню, чтобы твоя диета когда-либо включала в себя полный отказ от пищи, — говорит Тэхён, подцепляя палочками кусочек жареной свинины и отправляя тот в рот. Сидящий перед ним спортсмен, уставившись в одну точку, изредка попивает воду из бутылки, никак не реагируя на комментарий Кима. — Приём-приём! Станция вызывает Чон Чонгука! — нахмуривая брови, восклицает шатен, щёлкая в воздухе пальцами, чтобы хоть как-то привлечь внимание к себе. — Джей Кей, это уже не смешно! — канючит Тэхён, цепляя со стола крышку от своей бутылки и отправляя ту прямиком Чону в лоб. — Да неужели?! — цокает Ким, когда отстранённый взгляд Чонгука наконец концентрируется на нём. — Ты вообще здесь? Или тут только твой фантом? — спрашивает шатен, уплетая за обе щёки рис с кимчи. Он ещё с утра заметил, что с Чонгуком что-то не то. Какой-то странный, молчаливый. Но не стал придавать этому особого значения, прекрасно осведомлённый тем, что тот просто не фанат понедельников. Если что, сегодня понедельник. — М-м… — как болванчик покачивает головой брюнет, взаправду считая, что неопределённое мычание действительно может сойти за нормальный ответ. Подхватывая палочки, баскетболист принимается ковыряться ими в тарелке, перебирая один кусок мяса за другим, как будто не знает, какой выбрать. Тэхён пренебрежительно кривит губы, наблюдая за этой картиной. Чонгук с едой никогда не церемонится, сметая ту, как пылесос. — Давай, колись, — фыркает шатен, поглядывая на наручные часы, — у тебя в распоряжении есть ещё добрых пять минут моего драгоценного времени, чтобы я смог выслушать занимательную историю о том, в каком дерьме на этот раз очутилась твоя крепкая задница, — проглатывая остатки свинины, говорит Ким. Тянется к бумажным салфеткам, чтобы вытереть блестящие от масла и специй губы. — Я действительно не могу опаздывать сегодня, Чонгук-а, иначе проклятые виолончелисты снова настучат на меня, — вытирая рот, не очень внятно оповещает Тэхён, замечая, что баскетболист совершенно не торопится с ответом. Чонгук натыкается на заинтересованный и даже чуть обеспокоенный взгляд друга. Как сказать-то? И стоит ли вообще? Он не уверен. Потому что для начала хочет сам разобраться в произошедшем. В себе. Не то чтобы он отчётливо помнит каждую деталь того рокового вечера. Но осознание факта, что всё это действительно случилось с ним, с ним и Чимином, медленно и верно накрывает трезвый рассудок. Неопределённые, двоякие чувства обуревают сердце, не позволяя сконцентрироваться ни на чём. Бессонница и отсутствие аппетита идут в комплекте. Что, если Чимин просто подыграл ему? Решил снизойти до жалкого в своих примитивных желаниях неугомонного студента? Опозорился и опозорился. Пусть. То, что действительного терзает его неравнодушное отношение к аспиранту Паку: если вдруг окажется, что всё это было не всерьёз. Потому что Чонгук действительно влюблён в него. Так сильно, так отчаянно. Так, как не был ещё влюблён никогда за всю свою недолгую жизнь. Если же окажется иначе… Чону будет больно. Очень сильно больно. Тэхён ведь предупреждал, верно? И почему он никогда его не слушает, раз за разом идя наперекор? — Я в порядке, Тэ, — врёт так умело, что сам в свои слова начинает верить. — Просто устал. Ты же знаешь, конец сезона мне всегда трудно даётся, — равнодушно объясняет брюнет, намеренно избегая зрительного контакта. Неприятно скребущееся под рёбрами чувство наталкивает на мысль, что Тэхён эту байку вот так запросто не проглотит. — Осталось выйти в финал и сдать профессору завершающий проект. После этого всё вернётся в норму. Обещаю, — произносит эти слова так, будто пытается в них самого себя убедить и уверить, а не Тэхёна. Шатен молча смотрит в ответ. И почему-то это молчание максимально громкое, красноречивое. Ким удивлённо вскидывает брови, убирая пустые тарелки на поднос, прежде поставить в ступор следующим вопросом: — С аспирантом Паком тоже уже решил, что будешь делать? — абсолютно будничным тоном. Переводит серьёзный взгляд на брюнета, будто прекрасно осведомлённый тем, что только что уличил его во лжи. — Прости, Чонгук-а, ты слишком очевиден, — объясняется Ким, пожимая плечами. Чимин ведь тоже ему об этом говорил. Что он очевиден. И как бы Чонгук ни старался скрывать эмоции, судя по всему, у него на лице написано, что он влюблённый болван. Баскетболист даже не пытается отнекиваться, противиться. Он как бестолковая зверушка, угодившая в силки. — В таком случае вам следует поговорить. Верно? — спрашивает Тэхён, пронзительно всматриваясь в лицо напротив. У Чона внезапно возникает ощущение, что тот знает всю его подноготную. Всё, что между ним и Чимином произошло в тот вечер. Но взаправду этого быть не может, конечно же. Насколько бы дружелюбными между ними ни были отношения, Тэхён явно не тот человек, которому Чимин бы стал распространяться о таком. Хотя бы потому, что они не больше чем университетские приятели. Спортсмен покачивает головой в знак согласия. Проще сказать, чем сделать. Чонгук на самом деле вообще не имеет ни малейшего понятия, что происходит с его мозговой деятельностью, когда он оказывается в одном замкнутом пространстве с Чимином. У него никогда не возникало проблем в общении с объектами симпатии. В самом начале он, конечно, немного застенчив и молчалив, но чтобы доходило до такого: хаотичного шквала мыслей в голове, беспрестанно потеющих ладоней и глупо разинутого рта. Никогда. Чонгук не страдал этими симптомами, пока на его голову не свалился милашка-аспирант. Вот кто действительно вскрыл ящик Пандоры, пробудив в Чоне прежде неизведанные и тщательно скрываемые желания. Никому ранее Чонгук не открывался в таком контексте, никому не позволял управлять им и брать над ним верх. Крошке-хёну так легко удалось раскусить его, вывернуть наизнанку всё то грязное и непотребное, что так долго и упорно скрывалось от других. Но что самое главное, крошке-хёну удалось показать, убедить его в том, что в этом нет ничего зазорного: быть марионеткой в руках умелого кукловода. Возможно, поэтому Чонгук так остро отреагировал. Тот, кто признал его таким, какой он есть, теперь жизненно важно необходим для дальнейшего полноценного функционирования. — Тогда, — говорит Тэхён, вставая из-за обеденного стола, — желаю тебе удачи. Ты же знаешь, я всегда болею за тебя, капитан, — одаривая Чона мягкой улыбкой, говорит Ким. Натягивая лямку рюкзака на плечо и подхватывая со стола поднос с грязной посудой, он строит смешную гримасу, чтобы бросить напоследок: — Бьюсь об заклад, виолончелисты настучали на меня. Удача мне тоже, знаешь, не помешает сейчас, — хохочет шатен, недалеко отходя от их столика, чтобы оставить на мойке использованную посуду. — Юнги-хён наверняка прикроет твой зад. Как и всегда, — хрипло посмеиваясь, поддразнивает Чон, не имея в виду ничего серьёзного, конечно же. Поспешно удаляясь в сторону выхода, Ким дарит ему милую прощальную улыбочку, не забывая помахать средним пальцем в красноречивом жесте. К еде Чонгук так и не притрагивается. Желая разрешить прямо здесь и сейчас только что обсуждаемый с Кимом вопрос, спортсмен хватает рюкзак и как оголтелый направляется в аудиторию, в которой и обитает причина его помутнённого от неистовой влюблённости рассудка.

୨ৎ

«Аспирант Пак на конференции. В Пусане. Будет только в среду. Вас интересует что-то ещё, Чон Чонгук? Нет? Тогда, будьте добры, на выход». Уже лёжа в кровати, спортсмен прокручивает в голове слова невысокой девушки, на которую наткнулся в аудитории Чимина, снова и снова. Он так сильно хотел увидеть его. Новость о том, что аспирант Пак находится за пределами города, буквально огорошила парня. Старший даже не сказал ему. Они вообще не списывались и не созванивались после произошедшего, несмотря на то что Чимин уверил его, что у них всё в порядке. Брюнет удручённо вздыхает, переворачиваясь на спину и зарываясь с головой под тяжёлое одеяло. Мышцы безбожно ноют от физической нагрузки, в животе громко урчит от голода. Он ворочается из стороны в сторону, никак не может найти удобную позу, чтобы заснуть. Время уже давно перевалило за полночь, а сна ни в одном глазу. В какой-то момент ему всё это надоедает, и он уже было подрывается с кровати, чтобы отправиться на кухню, намереваясь устроить небольшой ночной перекус, а после погонять в плойку, но внезапно телефон на прикроватном столике вибрирует от входящего сообщения. Чон хватает тот почти судорожно, будто подсознательно знает, кто написал ему. В своих догадках он не ошибается, поспешно открывая сообщение: небольшое видео, на котором пенящиеся волны омывают каменистый берег. Чонгук, в общем-то, сам из Пусана, поэтому с лёгкостью узнаёт пляж, который заснял Чимин. Красно-огненный закат заливает воду красивыми бликами, после чего старший переключает камеру на фронтальную, склоняя голову чуть вбок и улыбаясь так мягко и нежно, что у студента всё замирает внутри. Не проходит и минуты после того, как сообщение от аспиранта принимает статус «прочитано», как Чон уже набирает ему. Вот так просто и легко, без задней мысли. Ему жизненно важно услышать голос Чимина прямо сейчас, в эту секунду. — Да, плюшевый зайка. Дыхание младшего замирает на долгий мучительный миг. Тихий сонный голос крошки-хёна заполняет черепную коробку, оседает на задворках разума безудержным щенячьим восторгом. Между ними всё по-прежнему. Спасибо, Господи Боже. — Хён… — едва слышное вырывается из груди: она до отказа забита пламенным солнечным светом, который наполняет каждую клетку тела живительным теплом. Безмерное счастье прошибает мальчишку от макушки до пят. — Крошка-хён… — младший произносит обращение так мягко, так ласково, что не оставляет собеседнику ни единого шанса не растаять от этих слов. — Соскучился? — мурчит аспирант в трубку. — Безбожно, — признаётся студент, слыша в ответ звонкий переливчатый смешок. — Так сильно хотел увидеть тебя. Услышать твой голос, — приглушённо говорит Чон, утрачивая какой-либо контроль над языком. Ничто больше не имеет значения. В голове мигающими стробоскопами мелькает одна-единственная мысль: «Мой. Мой. Мой. Крошка-хён только мой». — Прости, Чонгук-и, что не сказал тебе об отъезде, — тихо говорит Чимин, зарываясь щекой в подушку: Чонгук слышит, как шуршит постельное бельё. — Я вернусь в среду. Мне придётся немного сдвинуть наше занятие: оно будет после твоей тренировки. Хорошо? Медовый голос обволакивает сознание младшего тягучими вязкими подтёками. Словно ему на голову вывернули целую бочку с липким лакомством. Чонгук и не против. — Хорошо, — коротко отвечает брюнет. Они болтают обо всём подряд ещё как минимум полчаса, прежде чем Чимин пожелает ему сладких снов. Как ни странно, после прощания он проваливается в сон, едва голова касается подушки.

୨ৎ

Вторая ночь за последние несколько недель, когда Чонгук и вправду спит сладко.

୨ৎ

j.m

Чонгук-а

приходи, как закончишь

надеюсь, ты помнишь номер дома :)

квартира 901, код 1358

Чонгук нахмуривает брови, упираясь виском в открытую дверцу металлического шкафчика, перечитывая входящее сообщение, наверное, раз в десятый. Спортивная раздевалка практически опустела, лишь несколько парней из команды до сих пор торчат в душевых, остервенело смывая с себя многочисленные слои пота и пыли. Мелкие капли стекают с кончиков влажных волос, впитываясь в махровое полотенце на шее. Брюнет цепляет то за уголок, проходится им по влажному лбу. Он сам только вышел из душа. Номер дома Чонгук прекрасно помнит. Но от осознания того факта, что сегодняшнее занятие будет проходить лично у Чимина… Спортсмен гулко сглатывает вязкую слюну, на каком-то бессознательном уровне понимая, что квантовая физика будет безбожно забыта на целый вечер. Младший просто на найдёт в себе сил сконцентрироваться. Фокус внимания и без того съезжает куда-то вдаль, когда он с аспирантом Паком остаётся один на один. Неформальная обстановка сотрёт последние границы. Чонгук даже не сомневается в этом. В выдержке хёна он-то уверен, а вот в своей собственной? Ни черта. jjk97 ты же не превратишь меня в подопытного кролика для своей исследовательской работы? ㅋㅋㅋ да, помню полчаса, хён Ответив на сообщение, Чонгук принимается поспешно собираться, чтобы ни в коем случае не вынуждать старшего пребывать в томительном ожидании. Быстро сушит волосы установленным в раздевалке феном, чтобы не застудить голову на улице. От кампуса до студенческого городка не более семи минут пешим ходом, но Чонгук намеревается по пути заглянуть в маркет, не имея никакого желания приходить к Чимину домой с пустыми руками.

j.m

занятная идея, возьму на заметку

всегда приятно работать с послушными, примерными кроликами

вроде тебя ㅋㅋㅋ

буду ждать

Грудную клетку затапливает знакомое тепло. Волнительное предвкушение щекочущим чувством оседает между рёбрами. Чонгук ещё даже не переступил порог квартиры старшего, а его уже потряхивает от вмиг ударившего в голову перевозбуждения. Он весь извёлся, дожидаясь окончания этого дня. Поэтому вот так запросто утихомирить как оголтелое стучащее сердце при виде только что полученного сообщения от Чимина не получается. Крошка-хён будто намеренно подливает масла в огонь, наверняка осведомлённый тем фактом, что спортсмен реагирует на все эти высказывания про послушность и примерность, как оголённый нерв на раздражитель. Заканчивая с волосами, студент поспешно натягивает на себя чистую сменную одежду, отправляя форму в спортивную сумку. Коротко прощаясь с парнями, он выдвигается на выход. Как и планировал, заскакивает в маркет, чтобы прикупить что-нибудь для Чимина. Выбор падает на бутылку белого полусухого, запомнив ещё с того раза, что крепкий алкоголь не по его части. Да, сегодня среда. Но никто и не говорит, что они откупорят её прямо сейчас. Обходя стеллаж за стеллажом, он не может определиться между сладкими и солёными закусками, поэтому берёт и тех, и тех поровну. Морозный воздух щиплет щёки и фаланги пальцев, но Чонгук словно и вовсе не чувствует холода. Жгучий жар от долгожданного ожидания встречи гуляет по венам, позволяя забыть про нулевую температуру на улице. И вроде бы всё хорошо. Вот только чем ближе он подходит к дому аспиранта Пака, тем более хаотичным становится шквал мыслей в голове. В первую очередь ему хочется попросить прощения. Он повёл себя как капризный ребёнок, перед глазами которого засветили желаемой игрушкой. Звонить в столь поздний час, да ещё в нетрезвом виде, своему репетитору по чёртовой квантовой физике… С другой стороны, если бы не это маленькое происшествие, где бы Чонгук был сейчас? А его необъятные страдальческие чувства к милашке-аспиранту? Правильно. Всё в той же беспросветной заднице, с которой он и стартовал, согласившись подтягивать материал под надзором крошки-хёна. Оказываясь у входной двери, младший глупо пялится на цифровую панель электронного замка, собираясь с силами. Гулкий стук крови в ушах застилает дымной пеленой и без того рассредоточенное сознание. Глубоко вдыхая и выдыхая, он набирает код, слыша, как коротко пищит панель, оповещая об открытии дверного замка. До слуха тут же доносится тихая непринуждённая музыка. — Чимини-хён?.. — чуть севшим от волнения голосом окликает старшего. В ответ ничего, кроме музыки. Младший порывается позвать снова, убеждённый, что вот так просто заваливаться в чужие апартаменты абсолютно неприлично, но в это же мгновение из глубины квартиры доносится: — Проходи, Гук-а. Губы брюнета расплываются в мягкой улыбке. Он наконец слышит голоса Чимина наяву. Щенячий восторг затмевает рассудок. Разуваясь, Чонгук аккуратно ставит кроссовки на обувную полку. Куртка отправляется на плечики. Спортивная сумка — на пуфик у порога. Подхватывая пакет с уловом из продуктового, он скользит носками по паркету, следуя прямо до поворота. Свет оказывается приглушённым не только в коридоре, но и в кухне-гостиной, куда младший и направляется, ведомый звуками гремящей посуды. — Я здесь, — мягкий голос становится всё более отчётливым, оповещая Чонгука о том, что он на верном пути. Младший застывает у небольшого диванчика, когда перед ним предстаёт картина того, как Чимин наливает в бокал вино, стоя у кухонного островка. Он надеялся на то, что сможет продержаться хотя бы час. Один грёбаный час. Правда надеялся. Вроде как даже настроился, угомонился. Но не проходит и чёртовых пяти минут, как ему срывает тормоза. Срывает так, что в глазах устрашающе темнеет, а от недостатка кислорода во рту так сушит, что язык прилипает к нёбу. — Привет, — мурлычет старший, подходя ближе. Скользит пушистыми носками по полу, передвигаясь кокетливо и грациозно, вынуждая младшего и вовсе позабыть, как дышать. У студента, быть может, и был бы шанс: совсем малюсенький, но сам факт. Если бы не спальная футболка хёна. Та самая, которая вывела его и без того расшатанное состояние из имитации равновесия по время субботнего видеозвонка. — П-привет… — едва связно бормочет брюнет, медленным заворожённым взглядом скользя по невысокой фигуре. На лице старшего нет косметики, а на волосах — идеальной укладки. Сладкий свежий запах, исходящий от его тела, навевает мысль о том, что Чимин не так давно вышел из душа. Широкий ворот футболки открывает обширный участок светлой кожи: младший с лёгкостью может проследить за очертанием ключичных косточек и изящным изгибом одного плеча. Чонгук и вовсе теряется в пространстве, когда доходит до гладких упругих бёдер, которые подол белой ткани скрывает лишь наполовину. Аспирант Пак чуть вскидывает брови, позволяя студенту разглядывать себя: пристально, детально, долго. Иначе не вышло бы. Он знает Чонгука не первый день. Чимин и не то чтобы против: наоборот заинтересованно склоняет голову чуть вбок, отводя младшему столько времени, сколько ему требуется. Примыкая к каёмке бокала, парень делает небольшой глоток, наслаждаясь терпким фруктовым послевкусием. Он вернулся из поездки не так давно, успел только распаковать вещи, принять ванную и открыть бутылку вина, которым и балуется сейчас, прекрасно осознавая, что раззадоривает этим донсена только сильнее. — Не знал, чего ты захочешь: сладкого или солёного. Поэтому взял и то, и то, — чуть хриплым голосом говорит спортсмен, протягивая хёну пакет с разнообразными закусками. Он не может ничего с собой поделать, всматриваясь в лицо Чимина голодным, нуждающимся взглядом. Чонгук так слаб: изнеженный, домашний образ крошки-хёна буквально сводит его с ума. Баскетболист отчаянно борется с одной-единственной мыслью, которая, кажется, совсем порабощает разум: «Схватить в охапку и никогда, никогда больше не отпускать». Плюшевые губы расплываются в мягкой ласковой улыбке. Миниатюрная ладонь тянется к его мозолистой и массивной, чтобы перехватить пакет. Конечно же, их пальцы соприкасаются. В голове Чонгука происходит короткое замыкание. — Спасибо, — мурчащим тоном голоса благодарит Чимин. Чуть поворачивается в строну, чтобы уместить тот на столешницу около раковины. — Мы съедим их вместе. После занятия, ладно? — спрашивает старший, умещая рядом с пакетом и бокал с недопитым вином. — Д-да… — сглатывая вязкую слюну, соглашается брюнет. О каком занятии вообще идёт речь? В голове так пусто, что он даже зачем пришёл вспомнить не может. — Хорошо. Ладно, — зачем-то вторит снова, наблюдая за тем, как миниатюрная ладонь тянется к его руке, чтобы зацепить за манжету толстовки. Чимин мягко тянет его на себя, что выбивает последние крупицы здравомыслия из черепной коробки. Чонгук робеет, словно девственник во время первого опыта. Но он же, чёрт возьми, не девственник. Почему тогда продолжает вести себя как полный дурак? — Помой руки, пожалуйста, — вежливо просит аспирант Пак, когда их беспрерывный зрительный контакт затягивается на долгие, долгие минуты. Брюнет заторможенно промаргивается. Его взгляд переводится на полные губы хёна — на них играет беззлобная усмешка. Только тогда Чонгук уводит глаза, понимая, что старший просто-напросто подвёл его к раковине, чтобы тот вымыл руки, ведь он пришёл с улицы. Хочется прописать самому себе подзатыльник. Может, это как-то его отрезвит, что вряд ли, конечно, но мало ли. Такое ощущение, что ни одного действенного способа привести себя в чувство уже не осталось. Или же Чонгук старается недостаточно хорошо, что более вероятно. Младший делает то, что попросил Чимин: поддевает смеситель, открывая воду, подставляет ладони под дозатор, вспенивая жидкое мыло. Моет долго, тщательно под прицелом карамельных глаз крошки-хёна, который стоит рядом и попивает вино, наблюдая. Когда он наконец заканчивает, старший протягивает ему маленькое полотенце, чтобы донсен мог просушить руки. — Готов? — спрашивает Пак, как бы невзначай облизывая влажные от алкогольного напитка губы. — К чему? — Чонгук даже не понимает, как из его рта вырывается столь нелепый вопрос. Идиот. — К занятию, Гук-а! — звонко хохоча, отвечает Чимин, не преследуя цели высмеять, просто внезапная застенчивость донсена действительно забавляет его. Должно быть, Чонгук взаправду влюблён в него так сильно, что порой не может сконцентрироваться на элементарных вопросах и действиях. Младший лишь коротко кивает, отчётливо ощущая, как краснеют кончики ушей. Мысль о том, какой он болван, не покидает голову. Кажется, это становится хобби — позориться перед хёном. — Тогда идём, — говорит Чимин, внезапно цепляя его пальцы своими, чтобы переплести те в замок. Перед глазами начинает плыть. Приглушённое освещение и тихое музыкальное сопровождение на фоне лучше не делают: фокус внимания безбожно рассредоточен. Опаляющий жгучий жар затапливает ходящую ходуном грудную клетку брюнета, когда он видит перед собой тонкую фигуру хёна, который ведёт его за собой за руку через всю квартиру. — Знаешь… — голос нервно подрагивает, когда он обращается к Чимину. — Я, в общем-то, думаю, — мямлит спортсмен, — думаю, что должен попросить прощения за произошедшее… — не придавая никакого значения, что они проходят мимо рабочего стола в спальне, договаривает Чонгук. Продолжает что-то бессвязно бормотать, по-прежнему не придавая никакого значения тому факту, что Чимин не проводит его к рабочему столу, где, как ему думалось, они будут заниматься чёртовой квантовой физикой. До тех пора, пока его не сажают на край постели. — М-м… — неоднозначно отвечает аспирант, беззастенчиво забираясь на чоновы колени. Его выражение лица сквозит умиротворением и спокойствием. Пока ничем не скрытая кожа на бёдрах соприкасается с бёдрами младшего, а задница — усаживается поудобнее. — Что-нибудь ещё? — невинным ангельским голосом интересуется Чимин, перехватывая широкие ладони явно опешившего студента, заводя те за свою спину и укладывая на поясницу. Когда он заканчивает, то поднимает руки на уровень плеч донсена, чтобы зарыться пальцами в тёмные волосы на загривке. Так уверенно, будто делал это уже миллион раз. Чонгук, кажется, вовсе не дышит, глядя округлыми блестящими глазами на прелестное личико нависающего над ним хёна. Ему не верится, что происходящее — не очередной мокрый сон или влажная фантазия, которыми до отказа забиты его влюблённое до одури сердце и воспалённый мозг. Ему действительно есть что сказать, но язык совсем не вовремя становится опухшим и неповоротливым. Словно оленёнок в свете фар, он смотрит на Чимина, как на снизошедшее с небес божество. Пальцы неуверенно скользят поверх хлопковой ткани футболки, ощущая под ней целительное тепло, исходящее от его кожи. — Как по мне, Чонгук-а, — влажно перекатывая имя донсена на языке, он скользит ладонями выше, массируя затылок и крепкую Чонову шею, — единственное, за что тебе действительно стоило бы попросить прощения, так это за то, что после того, как я отправил тебя спать, мне пришлось справляться со своей маленькой проблемкой в одиночку, — мурлычет Чимин, склоняясь над лицом Чонгука так низко, что тот улавливает на своей коже терпкие фруктовые нотки ранее выпитого им алкогольного напитка. Их губы оказываются всего в нескольких дюймах друг от друга, когда младший, не отводя тёмного жадного взгляда от притягательного влажного блеска в глубине чуть приоткрытого рта хёна, переспрашивает так тихо, что едва можно расслышать: — Проблемкой? Чимин хохочет звонко, переливчато. И Чонгук, Богом, в которого не особо-то верит, поклясться готов, что этот звук отдаётся жаркой пульсацией внизу живота, вынуждая крепкий узел возбуждения затянуться настолько туго, что становится больно. — Да, Гукки, проблемкой, — мягко отвечает старший, вновь опуская ладонь ниже, чтобы заключить в кольцо из миниатюрных пальцев широкое запястье брюнета. — В тот вечер, знаешь, я планировал уделить немного времени своей исследовательской работе, что я и сделал, как ты помнишь, — рассказывает Чимин, как ни в чём не бывало подцепляя рукой Чонгука подол своей футболки, чтобы запустить её внутрь, прямо к мягкой складке на стыке бедра с ягодицей. — Выпить немного вина, что я тоже сделал, как ты помнишь, — тон голоса понижается до едва различимого шёпота. — Закончив и с тем, и с тем — лечь в свою тёплую уютную кроватку, хорошенько расслабиться после долгого дня тяжёлой упорной работы, а после — сладко заснуть. Чонгук ощущает тёплое дыхание на щеке, следом — лёгкое прикосновение губ. Они оставляют хаотичную россыпь поцелуев до виска, в конце концов съезжая прямо к чувствительной мочке уха. Глухой протяжный хрип непроизвольно вырывается из недр грудной клетки, когда Чимин, удерживая его ладонь в собственной, подцепляет ей край своего белья. Кружевного, чёрт возьми, белья. У младшего кружится голова. Тупая пульсирующая боль лупит по сетчатке глаза, не позволяя сфокусироваться ни на чём конкретном. Потолок обрушивается, а стены падают плашмя, словно разрушенный карточный домик, когда подушечки пальцев проникают под ажурную ткань, прямиком к ложбинке между мягких упругих ягодиц, натыкаясь на твёрдую недвусмысленную поверхность игрушки. — Когда ты позвонил, Чонгук-а, она была во мне. Пока ты продолжал смотреть на меня своими милыми щенячьими глазами, она была во мне. Пока ты продолжал говорить все те грязные вещи, она была во мне. Пока ты продолжал делать своему члену хорошо, она была во мне. Всё это время, малыш, — опаляя раковину уха горячим дыханием, открывает свою маленькую тайну Чимин. — Только представь, каково мне было справляться с этим в одиночку, — плаксиво мяучит старший, соскальзывая губами на острый угол челюсти Чонгука, чтобы игриво прикусить бронзовую кожу. Спортсмен, кажется, вообще не воспринимает на слух звучащую информацию. У него словно полопались барабанные перепонки, потому что он видит, как движутся плюшевые губы, воспроизводя слово за словом, но те оказываются беззвучны и пусты. Несмотря на это, тактильное восприятие обострено до предела. Подушечки пальцев, которые касаются мягкой горячей кожи на ягодицах, покалывает, словно короткие разряды тока проходят сквозь каждую фалангу. Тяжесть тела Чимина кажется максимальной правильной, жизненно необходимой. Влажное сладкое дыхание, опаляющее шею и губы, силится оставить ожоги крайней степени. Чонгук будто бы и не против. Миниатюрные ладони, продолжающие наводить беспорядок в его волосах, в какой-то момент отрезвляют поплывший рассудок, за что Чон безмерно благодарен. Довольно сильно оттягивая тёмные пряди у прикорневой зоны, Чимин вынуждает младшего заглянуть в свои глаза. Он терпеливо дожидается, пока беспросветно чёрные бездны, с россыпью ярко блестящих звёзд внутри, обретут точку фокуса. Баскетболист моргает осоловело, но всё же концентрируется сначала на румяном лице крошки-хёна, а затем — на тягучей сливочной карамели радужной оболочки, разрешая себе окончательно погрязнуть в ней. Он ведь так хотел, разве нет? — В ту ночь исследовательская работа была послана к чёрту, Чонгук-и. Из-за тебя, — мурлычет аспирант Пак, утыкаясь носом-кнопкой в скулу брюнета. Его бёдра непроизвольно двигаются: медленно и деликатно. Но этого оказывается вполне достаточно, чтобы младший начал безбожно мокнуть и твердеть под ним. — Пришлось удовлетворять себя самому, Гук-а, — он чуть отстраняется от лица студента, в нарочито обиженном жесте дуя губы. — Лёжа в этой кровати, трахать себя игрушечным членом, представляя, что это делает мой несносный донсен, — без тени смущения, рассказывает Чимин. — Как считаешь, поступать так было честно с твоей стороны? М-м? — беззастенчиво дразнит провокационными вопросами, мягко сжимая подбородок брюнета пальцами, удерживая в одном неподвижном положении. В Чонгуке ни капли алкоголя, он чист как стёклышко, так почему его так беспощадно ведёт от этого разговора? Отрицательно покачивает головой на заданный вопрос, тем самым давая понять хёну, что не считает, что поступил честно. Губы Чимина растягиваются в игривой усмешке, наблюдая за этой картиной. Чонгук, такой большой и сильный, сидит перед ним, под ним, как маленький послушный щеночек, готовый согласиться и подписаться на всё, о чём хён только попросит. Крепкое тело и тёмный взгляд больно бьют по восприятию, ярко контрастируя с тотальной пропащей влюблённостью, которая делает его настолько мягким и уступчивым в словах и действиях, что голова идёт кругом. — Большому плюшевому зайке придётся взять ответственность, — продолжая удерживать точёный подбородок, старший сокращает расстояние между их лицами до минимума, чтобы произнести эти слова прямиком в губы. — Придётся взять ответственность и сделать с крошкой-хёном всё то, о чём большой плюшевый зайка говорил в прошлый раз, — ласково перебирая между пальцев тёмные пряди на затылке донсена, говорит Чимин. Прогибаясь в пояснице, чтобы прильнуть всем телом к телу студента, он ненавязчивым тоном интересуется: — Ты ведь помнишь, верно? Последние установки бьются так же просто, как хрупкий фарфор. Шестерёнки в голове прекращают стопориться, наконец приводя незамысловатый механизм в действие. Это как сорвать голодного бешеного пса с цепи, запустив в клетку со съедобной живностью. — Безусловно, — хрипит Чонгук, протискивая и вторую ладонь под ткань Чиминовой футболки, с силой сжимая округлые ягодицы и впечатывая в свои бёдра, чтобы тот сполна смог ощутить, как сильно эта игра раззадорила его. — С превеликой готовностью возьму ответственность и искуплю вину за содеянное, — заговорщицки шепчет брюнет, ловя губами нижнюю губу хёна, чтобы мягко прикусить и оттянуть на себя. Чимин стонет в его рот от этого незатейливого действия. Чонгука ведёт. — Почему? — всё никак не может угомониться старший, уворачиваясь от соблазнительных губ мальчишки. Неустанный восторг клокочет внутри грудной клетки, когда он наблюдает за сменой настроения донсена. Какая благодать: он довёл мирного покладистого щенка до точки кипения. Честно говоря, ему не терпится, когда Чонгук наберётся достаточно храбрости, чтобы его растерзать. Высовывая острый влажный кончик языка, Чимин по-кошачьи облизывает чужие губы, прерываясь на то, чтобы спросить ещё раз, когда не слышит ответа на ранее заданный вопрос: — Почему, Чонгук-а? Младший чуть ли не рычит, стискивая упругую задницу Чимина так сильно, что с его невозможных губ срывается тихий протяжный писк. Услада для слуха Чонгука. — Потому что Минни так красиво будет смотреться на моём члене, — беспристрастно отвечает Чонгук, склоняя голову чуть вбок, чтобы оставить россыпь тягучих неспешных поцелуев от скулы до подбородка. — Трахну твою круглую сладкую задницу так хорошо, Чимин-и, — оповещает Чон, дублируя сказанное в субботу. Подбирается к плюшевым губам, чтобы наконец, наконец поцеловать: грязно, мокро, собственнически. Что там говорил Чонгук про схлопнувшуюся Вселенную? То, что происходит сейчас, и рядом не стоит с теми событиями, когда, как он думал, вынуждали его Вселенную раз за разом схлопываться. Вот сейчас — да. Да, да, да. Схлопывается всепоглощающе и необратимо. Без возможности отмотать время назад и изменить ход событий. Влажность и жар Чиминового рта навевают на мысль о том, что он каким-то невообразимым образом угодил прямиком в Рай. Потому что поцелуй с крошкой-хёном ощущается как нечто божественное и благоговейное. Исходящий от него аромат, тепло его кожи, мягкие мурчащие звуки, срывающиеся с его губ… У Чонгука кругом идёт голова, будто в его крови замешана добрая бутылка виски. Всего так много и мало одновременно. Хочется ближе, теснее, кожа к коже: до влажного от испарины скольжения и разнузданных шлепков. Чимин извивается на его бёдрах, окольцовывая тонкими руками шею. Миниатюрные пальцы самовольно блуждают по широким плечам, массируя забитые мышцы так умело, что брюнет невольно стонет в поцелуй. Чонгук до этого момента даже не подозревал, насколько сковано его тело: от беспрестанных тренировок и отсутствия полноценного отдыха. Впервые за долгое время ему удаётся расслабиться, прочувствовать каждую мышцу. — Хочу раздеть тебя, Гук-а, — отрываясь от губ младшего со звонким мокрым звуком, уведомляет о своём желании Чимин. Тот дышит тяжело, утыкаясь носом старшему в щёку. — Раздень, — коротко отвечает Чон, послушно вынимая ладони из-под футболки хёна. — Плюшевая игрушка здесь я. А ты, как хозяин игрушки, можешь делать с ней всё, что заблагорассудится, — уточняет студент, прожигая аспиранта Пака тёмным, заволочённым дымной пеленой взглядом. Всепоглощающий контроль беззаботно смывается в унитаз, прихватывая с собой смущение, застенчивость и стеснительность. Чонгук рад наконец освободиться от этих оков. Распухшие от поцелуя губы Чимина расплываются в самодовольной улыбке. Закусив нижнюю, он медленно скользит к подолу толстовки младшего, чтобы стянуть мешающую ткань. Чон послушно поднимает руки, помогая избавиться от вещи, которая улетает куда-то в сторону. Следом идёт футболка, которая в скором времени оказывается там же, где и толстовка. Взгляд карамельных глаз загорается как спичка, когда Чимин воочию может исследовать ладное тело донсена. Невесомо и осторожно соскальзывает по твёрдым упругим мышцам, восхищаясь красивой бронзовой кожей, которая с самого первого дня их знакомства свела с ума. Чонгук заводит руки назад, упираясь ладонями в мягкое покрывало, чтобы хёну было удобнее разглядывать его тело. — Знаешь, всё это время, с самого начала, пока ты продолжал и продолжал бросать на меня застенчивые взгляды, — маленькие пальцы касаются выпуклой грудной мышцы, чтобы едва ощутимо сжать, но при этом зацепить затвердевший сосок, на что Чонгук недвусмысленно шипит, — каждый чёртов раз я представлял, как ты своими сильными руками сгребаешь моё хрупкое тело в крепкие объятия, — мурлычет Чимин себе под нос. — Как валишь меня на треклятый стол в аудитории, сжимая своими широкими ладонями мои тонкие запястья и грубо прижимая к поверхности, — подушечки пальцев соскальзывают ниже, чтобы очертить поджарые кубики пресса. Доходя до тесёмок на спортивных штанах, старший развязывает узелок, чтобы ослабить давление резинки на бёдрах брюнета. Чонгук отчётливо ощущает, как член болезненно ноет и пульсирует, охотно отзываясь на каждое действие и каждую реплику Чимина. Ведь он прекрасно знал, что милашка-аспирант далеко не ангел. Лишь ангельское обличие говорило об обратном. Но этому никогда нельзя верить. Где-то глубоко внутри сидело предчувствие, которое буквально изводило его, вторя: «Беги, беги, беги». Но, следуя какому-то необъяснимому, нездоровому любопытству, он продолжал идти напролом. Как маленький ребёнок, которому интересно узнать, что случится, если сунуть пальцы в розетку, даже когда взрослые твердят, что это опасно для жизни. И сейчас он только удостоверяется в своих догадках. Потому что крошка-хён оказывается настоящим Дьяволом. И не то чтобы у Чонгука есть выбор: он сам себя загнал в эти сети. Честно говоря, желания выпутываться из них нет. Потому что внутри него взрываются целые фейерверки. То, чего он жаждал и чем грезил, происходит наяву. Объект его фантазии и причина мокрых снов настолько близко: только руку протяни и сможешь дотянуться, ощутить. Примыкая ближе и намеренно проезжаясь бёдрами по отчётливой выпуклости в штанах мальчишки, Чимин проводит по усыпанным взбухшими венками предплечьям. Мягко, неспешно, едва ощутимо. Когда он доходит до грудной клетки, перед этим не забывая сжать между пальцев упругие бицепсы, старший тычет указательным пальцем где-то в области сердца, намекая спортсмену лечь. Судорожный вздох срывается с Чоновых губ, когда он безропотно выполняет просьбу-приказ. Спина проваливается в пушистом покрывале, щекоча чувствительную кожу. Он гулко сглатывает скопившуюся слюну, когда Чимин нависает над ним. Любовно переплетая пальцы в замок, старший упирает их руки по обеим сторонам от головы брюнета, сокращая оставшееся пространство до минимума. Чтобы поцеловать. Их губы и языки движутся лениво и неспешно, досконально изучая друг друга, несмотря на то что дикая необузданная страсть планомерно достигает своего апогея. Мягкая ткань Чиминовой футболки соприкасается с оголённой кожей на грудной клетке брюнета; сквозь тонкий хлопок Чонгук ощущает тепло его тела, которое не терпится обнажить, зацеловать и обласкать от макушки до пят. Но, как послушный и прилежный донсен, он стоически терпит, позволяя крошке-хёну вытворять всё, что ему вздумается. До поры до времени. Чимин продолжает ненавязчиво двигать бёдрами, задевая ягодицами болезненное возбуждение в штанах баскетболиста. На короткое мгновение Чон задумывается над тем, как бы ему позорно не спустить прямо в штаны только от восхитительного трения чудесной задницы о его каменный стояк. По правде говоря, происходящее до сих пор кажется каким-то эфемерным воспоминанием одного из многочисленных мокрых снов, что совершенно не помогает контролировать выдержку. Они целуются так долго и напористо, что в какой-то момент лёгкие начинает неистово печь от нехватки кислорода. Чимин отстраняется первым, опаляя фруктовым дыханием Чонову щёку и подбородок. Взгляд карамельных глаз слегка помутнён, а щёки покрыты прелестным спелым румянцем. Длинные ресницы мелко подрагивают, в приглушённом свете отбрасывают витиеватую тень на кожу, за передвижением которой Чонгук наблюдает, как околдованный. Россыпь бледных веснушек на переносице миниатюрного носа и вовсе вынуждает его удручённо выдохнуть. Сглатывая вязкую слюну и переводя затуманенный взгляд на распухшие заалевшие от поцелуев губы хёна, он хрипло говорит: — Если бы ты только знал, как сильно я схожу с ума, глядя на тебя, — делает короткую паузу, чтобы хоть немного прояснить голову и собрать воедино мысль, которую отчаянно хочет донести. — Ты… — мягко выпутывает пальцы из замка рук, в следующее мгновение окольцовывая узкую талию старшего и притягивая ближе к своему телу. — Ты сводишь меня с ума, Чимин-а, — сипит брюнет, отрывая затылок от покрывала, чтобы примкнуть с поцелуем первым. Кажется, выдержка катится в бездну. Потому что Чонгук окончательно прекращает контролировать себя. Он чувствует, как Чимин улыбается ему в губы, явно наслаждаясь откровенным признанием донсена. Ладони самовольно проскальзывают под подол футболки, ласково проводя по точёным изгибам. Одними кончиками пальцев Чонгук проходится по острым лопаткам, сворачивая на впалую линию позвоночника, проводя до поясницы с отчётливыми ямками Венеры. Доходя до кружевной резинки белья, он беззастенчиво проскальзывает прямо под ажурную ткань, сжимая в широких ладонях округлые ягодицы. Мяукающие всхлипы заполняют комнату, отскакивая эхом от стен. Разорвав поцелуй на том моменте, когда Чон протиснулся между половинок и легонько надавил на гранёную поверхность камушка анальной пробки, Чимин утыкается носом ему в скулу, продолжая воспроизводить самые прелестные звуки, ласкающие слух спортсмена. — В следующий раз, — тихим вкрадчивым голосом говорит брюнет, прикусывая кожу на подбородке, — не вздумай пользоваться этим, — делает довольно ясный акцент, подцепляя игрушку ногтем и чуть прокручивая её в сторону. Звонкие мягкие звуки всё льются и льются из искусанных губ. — Впредь я буду растягивать крошку-хёна сам. Только для своего члена, — твёрдо и уверенно ставит перед фактом Чонгук. На этих словах старший надсадно стонет, совершенно не скрывая своего восторга от происходящего. Его натурально ведёт. Честно говоря, ему уже не терпится. Чтобы Чонгук сделал с ним все те вещи, о которых без умолку треплется. — Хочу посмотреть, — канючит мальчишка, продолжая играться с пробкой в его заднице. Восхитительное давление и ненавязчивые движения игрушки внутри вынуждают трепетать всё тело. Чимина потряхивает всякий раз, когда Чонгук усиливает давление пальцев на гранёную поверхность камушка. Вытекающая смазка, использованная старшим, планомерно пачкает кружевное бельё Чимина и штаны спортсмена. — Хочу попробовать твой хлюпающий беспорядок на вкус, Чимин-а, — уточняет младший, прекрасно запомнив, что аспирант Пак упомянул об этом желании в прошлый раз. И кто такой Чонгук, чтобы отказывать своему чудесному хёну в этой прихоти. Пришло время Чимина прощаться с остатками здравого рассудка. Он как капризный ребёнок, до которого наконец снизошли и в очередной раз повелись на его безрассудные желания и взбалмошные выходки, лишь бы тот прекратил закатывать истерики. Он действительно чувствует себя победителем, получив в качестве трофея одного по уши влюблённого в него студента с крепким хорошим членом. Благодать. Младший отрывает корпус от постели, принимая исходную позицию. Сидящий на его бёдрах Чимин загнанно дышит, цепляясь тонкими руками за его шею, словно та — спасательный круг. Вынимая ладони из-под кружевного белья, брюнет цепляется за подол футболки, чтобы скорее содрать мешающую ткань. Старший ласково перебирает между пальцев Чоновы волосы на загривке в то время, как донсен жадно и голодно изучает его тело. Каждый дюйм, каждую родинку, каждую веснушку. Обнимает его за талию так нежно и осторожно, будто боится сломать, разбить. Льнёт сам и прижимает изящную фигуру ближе к себе, зарываясь носом в острое плечо. — Даже здесь, — коротко говорит брюнет, имея в виду россыпь веснушек, которые помимо кнопочного носа обитают и на плечах. — Они тоже сводят тебя с ума? — тихо посмеиваясь, интересуется аспирант Пак. Чонгук лишь покачивает головой как болванчик, оставляя дорожку влажных поцелуев вплоть до острого разлёта ключиц. — Всё в тебе сводит с ума, — хрипит спортсмен, прокладывая путь до кукольной шеи, чтобы зацеловать каждый дюйм светлой лощёной кожи: он готов поклясться, что чувствует её сладость на корне языка. В один короткий миг сильные руки, как нечего делать, подхватывают аспиранта под бёдрами, чтобы перевернуть на спину. Оказываясь между ног старшего и нависая над ним сверху, у Чона наконец появляется возможность рассмотреть представшую перед ним картину во всей красе. Дыхание перехватывает, а черепную коробку заполняют бесформенные сгустки слизи, лишь отдалённо напоминающие мозг. Чимин растягивается на постели, как кошка, пока донсен сидит между его разведённых бёдер, мягко поглаживая кожу под коленями. Подстрекает, подначивает, дразнит, наверняка прекрасно осведомлённый тем, как сексуально и привлекательно выглядит в этот самый момент. Упивается голодным тёмным взглядом младшего, который сканирует его до того детально и точно, что стоило бы задуматься, не прожжёт ли он каждый дюйм Чиминовой кожи насквозь. Игриво закусывая нижнюю губу, Пак чуть приподнимает ногу, сгибая ту в колене, чтобы провести ступнёй, облачённой в милый носок, по крепкому бедру брюнета. Медленно скользит поверх серой ткани спортивных штанов, самодовольно улыбаясь на то, как под ними выпуклость в районе паха с каждой секундой становится всё более отчётливой. — Так не терпится, м? — интересуется спортсмен, перехватывая тонкую щиколотку в тот самый момент, когда ступня старшего подбирается к его до жути болезненному и пульсирующему возбуждению. — Не понимаю, о чём ты, — беспристрастно отвечает Чимин, невинно склоняя голову чуть вбок и изображая самое безобидное лицо на свете. Чёртов провокатор. Чонгук вскидывает брови на реплику, моментально включаясь в игру. — Тогда покажу наглядно, — коротко говорит Чон. Довольно ощутимо проводит сначала по гладким голеням, затем переходит на острые коленки и наконец добирается до упругих полных бёдер, стискивая те между пальцев до красноватых следов. Отчаянно пытается игнорировать светло-голубое кружево, которое скрывает под собой красивый аккуратный член, влажная блестящая головка которого привлекательно выглядывает из-под ажурной резинки белья, пачкая подтянутый низ живота. Неуёмная жадность обуревает разум и сердце. Перед его глазами обилие яств, но из-за гложущего голода, который кружит голову, невозможно сконцентрироваться на том, какое из них хочется попробовать в первую очередь. Наброситься бы на всё и сразу, как дикий кровожадный зверь, но Чонгук изо всех сил старается держать себя в узде, потому что крошку-хёна нужно смаковать, наслаждаться каждым дюймом кожи, упиваться каждым звонким стоном, растягивать удовольствие как можно дольше, чтобы наесться досыта, удовлетворив не только физический, но и эмоциональный голод. Продолжая мять мясистые бёдра, брюнет склоняется над изящной фигурой, чтобы нежно поцеловать. То, как Чимин сам льнёт к его телу, как зарывается маленькими пальцами в его волосы, мягко ероша их, с какой отдачей отвечает на невесомое прикосновение губ, дурманит Чонгуку голову. — Гук-ах… — хриплый стон вырывается из недр грудной клетки старшего, когда брюнет подцепляет резинку белья с одной стороны бедра, чем ненавязчиво стимулирует возбуждённую плоть. Чонгук поклясться готов: ничего более правильного он в своей жизни не слышал. Сам факт того, как красиво звучит его имя из уст Чимина, опаляет внутренности жгучим огнём. Всё, как он и предполагал: крошка-хён плаксивый и капризный в постели, жадно жаждущий плотского удовольствия, готовый без продыху гоняться за ним, лишь бы получить долгожданное удовлетворение. Лишь бы Чонгук сделал то, что сказал: трахнул его сладкую круглую задницу так хорошо, чтобы он навсегда позабыл про свои бесполезные игрушки. Отрываясь от плюшевых губ, Чонгук соскальзывает ниже, осыпая острую линию челюсти влажными поцелуями. Ещё ниже, начиная от сладкого местечка под мочкой уха, не забывая про кукольную шею, острый разлёт ключиц, хрупкую грудную клетку с твёрдыми горошинами сосков, которым уделяет пристальное внимание, прикусывая и перекатывая на языке, заканчивая мягким, но подтянутым животом и чуть выступающими подвздошными косточками. Снова усаживаясь на коленях между разведённых ног, Чон цепляет резинку белья и со второй стороны, чтобы полностью стянуть с задницы хёна красивую ткань. Миленький член влажно шлёпается о низ живота, пока широкие ладони брюнета тянут тонкий лоскут по гладкой лощёной коже вниз. — Пожалуй, заберу себе. Как трофей, — ухмыляясь, комментирует Чонгук, без капли смущения укладывая те в карман спортивок. — Неугомонный, — коротко отвечает Пак, закатывая глаза. Но тем не менее, кажется, даже не возражает, что несносный донсен стащил у него совсем недешёвое брендовое бельё, с которым в последующем Бог знает, что соберётся делать. Чимин щёлкает языком, когда в очередной раз видит, что младший буквально завис. Он ни в коем случает не имеет ничего против, наоборот, это даже льстит, но конкретно в данной ситуации, когда чёртова анальная пробка растягивает его стенки уже битый час, очень даже навязчиво и ощутимо стимулируя чувствительную точку, всё, чего он жаждет, чтобы его хорошенько трахнули, пока горло не начнёт саднить от хриплых стонов, а колени — подкашиваться от амплитуды и глубины толчков толстого крепкого члена внутри. С лёгкостью переворачиваясь на живот и не встречая никакого сопротивления со стороны сильных рук донсена, Чимин на четвереньках добирается до прикроватного столика, чтобы нарыть в недрах ящика тюбик со смазкой и завалявшийся блистер с контрацептивом. Ему даже нет надобности оборачиваться назад, чтобы удостовериться, что мальчишка пялится на него. Потому что со стороны спины запрятано много чего интересного. Чонгук жадно хватает ртом накалившийся воздух, странствуя заворожённым взглядом от невероятной красоты татуировки вдоль позвоночника до округлых ягодиц, между которыми блестит гранёная поверхность камушка анальной пробки. Студент с первого дня знакомства заметил на задней стороне шеи аспиранта нечто похожее на очертания полумесяца. Но он даже не подозревал, что татуировка Чимина такого масштаба. Все семь фаз Луны, смотря на которые невозможно не испытывать восторг и восхищение. Пак Чимин для него сам по себе олицетворение искусства. Но теперь, когда у Чонгука появилась возможность рассмотреть его со всех сторон, он убеждён, что крошка-хён — не иначе, чем совершенство. На обратном пути Чимин прихватывает подушку у изголовья, чтобы подложить ту себе под живот. — Малыш, — останавливаясь подле донсена, старший мягко окликает его, ласково проводя ладонью по щеке. — Я понимаю, насколько тебе волнительно видеть меня. И ни в коем случае не порицаю твоей маленькой обсессии, — хихикая, Пак оплетает крепкую шею брюнета, оставляя ласковый поцелуй в уголке его рта. — Но мне нужно прямо сейчас. Она слишком долго во мне, и я боюсь, что если мы продолжим тянуть, то я просто взорвусь от перевозбуждения. А потом всё, что попросишь, всё, что захочешь. Обещаю, — мурлычет Чимин, укладывая ладошку на ходящую ходуном грудную клетку спортсмена, успокаивающе перебирая между пальцев упругую мышцу. — Сделаешь это для меня, м-м? — спрашивает старший, утыкаясь миниатюрным носом в точёную скулу баскетболиста. Вот и кто такой Чонгук, чтобы отказывать своему прелестному хёну? Да никогда в жизни он не сможет отказать ему, даже если просьба окажется до невозможного взбалмошной и безрассудной. — Конечно, детка, — тихо отвечает младший, оплетая узкую талию и притягивая ближе к себе, чтобы снова поцеловать вожделенные губы. Длинные пальцы блуждают по точёным изгибам, пока их языки тягуче и почти лениво скользят друг по другу. Опуская ладони на ягодицы, такие маняще полные и упругие, идеальные для шлепков и укусов, Чонгук стискивает их, оттягивая половинки в стороны. Чиминов мяукающий стон звучит прямо ему в рот, когда младший не позволяет отстраниться, поддев пальцем игрушку и чуть потянув ту наружу. — Чонгук-и… — едва слышно взывает к мальчишке. Его, очевидно, заносит. — Пожалуйста-пожалуйста… — канючит Чимин, ощущая, что вот-вот — и его разнесёт в щепки от остроты возбуждения. Гладкие стенки игрушки мягко скользят внутри, стимулируя чувствительную точку так хорошо и так правильно, что содержимое черепной коробки превращается в бесформенную слизь. Помимо восхитительной стимуляции сзади, ничем не скрытый член потирается о встопорщенный пах брюнета, пачкая серую ткань штанов обилием естественной смазки. В какой-то момент к старшему приходит осознание, что Чонгук делает это намеренно: пропускает мимо ушей его мольбы и взывания. Поэтому в отместку соскальзывает ладонью по его поджарому прессу, проворно проникая под резинку спортивок и белья. Конечно же, Чимин предполагал, что у донсена хороший член: крупный, ровный, венистый. Но когда старший понимает, что у него не получается полностью сомкнуть пальцы вокруг диаметра, из груди непроизвольно вырывается восторженный писк. Его и без того колотит от разницы их габаритов и комплекции. И этот пунктик с членом добивает окончательно. Точёные брови мальчишки надламываются, образуя привлекательную морщинку посредине. И Чимин, с озорством наблюдая за блаженным выражением лица брюнета, готов поклясться, положа руку на сердце: это самая красивая картина, которую ему приходилось лицезреть за последнее время. Чонгук, конечно, красив сам по себе: всё в нем слажено настолько превосходно и пропорционально, что невольно Чимин задумывается: «Это реально вообще?» Лицо, тело, характер. Милый плюшевый зайка, с мягким нравом и добрым сердцем, но при этом божественными физическими данными. Идеал, не иначе. — Это… — хрипит брюнет, больно закусывая внутреннюю сторону щеки от долгожданного прикосновения к изнывающему члену. — Это чертовски нечестно, хён… — у него едва получается связывать слова в предложения, потому что мозговая деятельность конкретно сейчас задействована совершенно на другом. В какой-то момент Чонгук понимает, что толкается в маленькую миленькую ладошку совершенно неосознанно, изнемогая от желания урвать и свой кусок сладостного удовольствия. — Честно-честно, — хихикает Чимин, прикусывая бронзовую кожу в районе адамова яблока, покрытую тонким слоем солоноватой испарины. — Давай же, Гукки, я уверен, что желание кончить, пока ты будешь внутри меня, явно перевешивает желание кончить от моей руки. Просто постарайся, малыш, — подначивает Пак, продолжая ненавязчиво стимулировать влажный член донсена, уделяя пристальное внимание упругой головке. Подбирается мелкими поцелуями от шеи до припухших губ с отчётливым луком Купидона, снова по-кошачьи облизывая их, чтобы привлечь рассредоточенное внимание спортсмена. — Чёрт… — выругивается Чон, мягко перехватывая тонкое запястье аспиранта. — Хорошо-хорошо, — соглашается всё же, вынимая юркую ладонь из своих штанов и белья. Чимин самодовольно улыбается, вручая второй ладонью тюбик со смазкой и запечатанный блистер. Проворно изворачиваясь из некрепких объятий, укладывается на постель, приникая грудной клеткой к подушке и упираясь коленями в матрас. Поворачивая голову вбок и примыкая щекой к предплечью, Чимин бросает на стоящего позади мальчишку томный взгляд, медленно и деликатно двигая бёдрами. Красиво прогибается в пояснице, открывая вид на ровную впадинку вдоль всего позвоночника, узкую талию и чудесные ямочки Венеры. В своей заднице старший уверен на все двести процентов, потому что упорно работает над ней, уделяя на тренировках пристальное внимание проработке ягодичных мышц. Поэтому Чимину совсем незазорно представать перед Чонгуком в столь открытой, уязвимой позе. Он даже не скрывает своего воодушевления, когда замечает, как младший замирает в одном неподвижном положении, рассматривая его своими невозможными блестящими глазами влюблённого щеночка. Решая продолжить представление, Пак заводит вторую руку назад, расставляя колени чуть пошире. Чтобы большой плюшевый зайка видел всё. Аккуратно проводя по расселине, Чимин цепляет пальцами злосчастную пробку, вытягивая ту так медленно, почти лениво, что из груди вырывается задушенный стон. Слишком. Всего слишком: голодного взгляда донсена, которым тот прожигает не только тело, но и душу; собственных обострённых ощущений, не только физических, но и эмоциональных; горячечного возбуждения, срывающего крышу с петель. Чимину действительно приходится прилагать немало усилий, чтобы не кончить именно в тот самый момент, когда игрушка со звонким хлюпающим звуком выскальзывает из него. Он даже не припомнит, когда в последний раз чувствовал себя настолько открытым и пустым, как сейчас. И эта пустота оказывается настолько отвратительной, что хочется разрыдаться в ту же секунду. — Гукки, пожалуйста, — снова просит старший, ощущая, как на глаза наворачиваются горячие слёзы. Ему нужно. Правда. Так сильно, так отчаянно, так болезненно. Гукки где-то в прострации. Картина перед ним настолько совершенна, настолько развратна; её лицезрение вынуждает кожу Чонгука гореть, кровь бурлить, а кости тлеть до серого пепла. В миллионный по счёту раз он удостоверяется в том, что крошка-хён идеален: сам по себе и для него. Компактный, миниатюрный, кукольный, превосходно подходящий не только для его крепких объятий, но и его крепкого члена. Ласково перехватывая маленькую ладошку и отводя ту в сторону, брюнет склоняется над изящным телом, чтобы зацеловать каждую лунную фазу, которые вызывают в нём неописуемый восторг. Он обожает татуировки и сам планировал заняться нанесением тех на своё тело после окончания университета, поэтому Чонгук упивается видом. Нежно и неспешно скользит от фазы к фазе, без умолку осыпая хёна восхвалениями, на что Чимин невнятно мяукает в ответ. Любовно окольцовывает узкую талию, с упоением наблюдая за тем, как красиво его широкие ладони смотрятся на точёных изгибах. Доходя до самого главного блюда, младший замолкает, уделяя всё внимание изысканному лакомству. Устраивается поудобнее, осыпая сладкие половинки невесомыми поцелуями. Без устали мнёт полушария между пальцев, словно те податливое тесто. Собственнически кусает, оставляет яркие засосы по всему периметру. Кожа такая мягкая, гладкая, как шёлк. Чонгук не может остановиться, на секундочку отвлечься от своего увлекательного занятия. Однако его рассудок отрезвляет миниатюрная ладонь. Чимин вплетает пальцы в его взъерошенные волосы, мягко направляя к самому сокровенному местечку. Чон не противится, приникая губами к уже успевшему чуть затянуться пульсирующему входу, как к живительному источнику. С этого момента время стирается в ничтожную пыль. Для Чонгука существует только вкус и плотность Чиминовой кожи; надсадные звуки, вырывающиеся из его груди и оседающие на задворках разума младшего восхитительной мелодией; маленькие пальцы в его волосах, направляющие голову туда, где Чимин особенно нуждается в ласках и прикосновениях. Чон поглощает задницу аспиранта так необузданно, так жадно, будто его морили голодом несколько месяцев. С упоением зарывается между сладкими половинками, проходится широкими мазками по трепещущему входу, мягко прикусывает чувствительную кожицу, прежде чем запустить кончик языка внутрь и безвозвратно раствориться в мяукающих стонах крошки-хёна. Когда губы начинают неметь, а лёгкие сжиматься от недостатка кислорода, спортсмен отстраняется от припухшей заалевшей дырочки с грязным чавкающим звуком. Обилие слюны смешивается со смазкой, которую брюнет не так давно добавил, чтобы подключить пальцы, растягивая под свой член. — Достаточно… — раздаётся плаксивый голос из вороха одеял и декоративных подушек. — Прошу тебя, Чонгук-а, достаточно… — произносит едва слышно Чимин. От безысходности утыкается носом в мягкое покрывало, из-за чего произносимые слова звучат невероятно тихо и надрывно. Младший жадно втягивает наэлектризованный воздух, утирая блестящие влажные губы тыльной стороной ладони. Его всего передёргивает, когда он видит, как изящное тело хёна потряхивает в нетерпении. Миниатюрные пальцы остервенело впиваются в несчастное покрывало, будто за спасательный круг. Чонгук не может полноценно разглядеть лица старшего, но та сторона, которую он видит, покрыта сочным румянцем и мелкой испариной, капли которой блестят в приглушённом свете комнаты. Каштановые пряди волос красиво опадают на припухшие от слёз веки, на которых кисточки длинных ресниц завораживающе трепещут и отбрасывают витиеватую тень на румяную щёку. Тугой узел возбуждения опоясывает низ живота брюнета, разнося жгучий жар по венам. Чонгук млеет от представшего вида. От такого Чимина. От своего крошки-хёна в принципе. Его мозг безвозвратно заклинивает. Он действительно ничего не может с собой поделать. Просьбы и мольбы Чимина не прекращая доносятся до его помутнённого сознания, что помогает вернуться в реальность. Цепляя зубами уголок блистера, Чонгук надрывает упаковку, вынимая из неё презерватив. Тянет вниз резинку штанов вместе с бельём, не удосуживается даже снять те полностью, не имея никакого желания вынуждать своего прелестного мини-хёна ждать. Даже самое невесомое касание к члену ощущается как колкий разряд тока. Потому Чонгук как можно аккуратнее раскатывает латекс по до болезненного возбуждённой плоти. Добавляет пару капель смазки, поспешно проходится кольцом из пальцев от головки до основания. Чимин наблюдает за ним из-за плеча, и его томный, тягучий взгляд карамельных глаз распаляет мальчишку только сильнее. Судорожно облизывая пересохшие губы, Чонгук притягивает старшего ближе, обхватывая узкую талию. Член пропадает в ложбинке между восхитительных ягодиц, пачкая разрумянившуюся кожу прозрачными разводами от лубриканта. Соскальзывает на поясницу, потираясь и там, при этом заворожённо наблюдает за глубокими ямочками Венеры по обеим сторонам от его каменного возбуждения. Старший только и делает, что покачивает бёдрами в такт едва ощутимым толчкам. Потворствует мальчишке, сам находясь на грани. Пытается что-то сказать, попросить, взмолиться, но изо рта вырываются нечленораздельные звуки. В какой-то момент ему даже кажется, что он проваливается в глухую пустоту от остроты ощущений и явного перенапряжения, но внезапно Чонгук прекращает дразниться, стискивая половинки и оттягивая те в стороны так сильно, что, кажется, это натяжение может в лёгкую разорвать его. Дырочка трепещет, поджимается от прохладного воздуха до тех пор, пока крупная головка не касается припухшего обода. У Чимина безбожно кружится голова от осознания факта, что его задницу наконец трахнут как следует. Младший входит мягко, неспешно, тягуче, растягивая стенки изнутри дюйм за дюймом. Обоим требуется некоторое время, чтобы осознать происходящее. Чонгук не торопится толкаться, терпеливо ожидая, пока старший привыкнет к растяжению, чтобы ни в коем случае не доставить дискомфорт. По прошествии пары минут Чимин коротко кивает, давая младшему зелёный свет. У аспиранта закатываются глаза, когда Чон, войдя по основание, совершает пробный толчок. Влажные шлепки кожи о кожу разносятся эхом по комнате, полностью перекрывая раздающуюся из недр квартиры приглушённую музыку. У старшего под полуприкрытыми веками крошатся чёртовы звёзды. Член младшего распирает его так хорошо, так приятно, так правильно, будто созданный только для него; под него. Никогда прежде ему не было настолько хорошо, как сейчас, в эту самую минуту. Прекрасно отдавая себе отчёт в том, что он явно не продержится долго, принимается крутить задницей сам, подаваясь навстречу стальным бёдрам донсена. Пак безнаказанно проворачивает свой грязный трюк до одного конкретного момента. С губ срывается плаксивый всхлип, когда Чимин ощущает, как брюнет внезапно замедляет толчки. — Нет-нет, Гукки… — горячие солёные дорожки, рассекающие пунцовые щёки, смешиваются со слюной на подбородке, пачкая несчастное покрывало, на котором Чимин изворачивается, как уж на сковородке. — Пожалуйста-пожалуйста… — очередной надсадный писк вырывается из недр грудной клетки в мольбе. — Не останавливайся… — сипит аспирант Пак, шлёпаясь задницей о пах спортсмена, намеренный догнать маячащий на финишной прямой оргазм. — Тш-ш, — успокаивает Чонгук, ласково проводя ладонью по напряжённой пояснице хёна. Он копошится совсем недолго, постепенно снова наращивая темп. — Расслабься, хён-и, — его бархатный вкрадчивый голос прерывает щелчок крышки тюбика со смазкой. Старший не придаёт этому особого значения. — Я же сказал, что трахну твою сладкую задницу так хорошо, что впредь тебе не понадобятся никакие игрушки, Чимин-и, — заговорщицки шепчет Чонгук, попеременно добавляя к члену и подушечку большого пальца, растягивая стенки сильнее. Чимина передёргивает от этой манипуляции. Слишком. Слишком, слишком, слишком. О чём Пак и торопится сообщить, надсадно стеная от стимуляции и растяжения. — Слишком?.. — короткий смешок рассекает воздух, будто резкий трезвон стали о сталь. — Не уверен, что твоя чудесная задница, хён, солидарна с этим, — говорит брюнет, продолжая двигаться. Склоняясь над красиво выгнутой спиной и упираясь свободной рукой около головы Чимина, Чон тычется носом во вкусно пахнущий тёмный висок, жадно вдыхая смесь ароматов. Оставляет ласковый поцелуй на стыке гладкой кожи и линии роста волос, продолжая толкаться: медленно, тягуче, лениво. — Чувствуешь? — жарко шепчет, опаляя раковину заалевшего уха. Наваливается на дрожащую под ним фигурку сильнее, что вынуждает Чимина застыть в одном неподвижном положении. Ощущать на себе тяжесть сильного крепкого тела и буквально быть зажатым в тисках сводит аспиранта с ума. Чего скрывать, он млеет от разницы их комплекции, ощущая себя под мальчишкой не более чем маленькой бестолковой зверушкой. Чимин всхлипывает, прикладывая непомерные усилия, чтобы сконцентрироваться, почувствовать то, что имеет в виду Чонгук. И он действительно чувствует: то, как Чонгук восхитительно распирает его. — Чёрт, она буквально засасывает меня, Чимин-а, — хриплый вяжущий голос дурманит старшему голову. Жаркое горячее дыхание обдаёт его распухшие губы на один короткий миг, прежде чем Чонгук захватит их в плен своего рта. — По-прежнему такой тугой, — хрипло рычит младший, отрываясь от вожделенных губ на короткое мгновение, чтобы сообщить крошке-хёну об этом наблюдении. — В следующий раз я буду растягивать тебя столько, сколько захочу того сам. Учти это, детка, — ставит перед фактом донсен, на что Чимин лишь надсадно стонет. Его словно усадили на не прекращающую вращаться вокруг своей оси карусель. Картинка перед глазами безбожно плывёт, рассредоточивая фокус восприятия. Кровь в венах раскаляется до наивысшей точки кипения, обжигая плоть изнутри. Противный писк в ушах превращается в тупую пульсацию, переходя на височную область. Тело и вовсе будто окунают в кипящий котёл. И тем не менее всё это ощущается волшебно для него. Чонгук сдерживает своё обещание и даже больше: трахает Чимина так, как тот и хотел. До содранного горла и дрожащих коленей. А ведь вечер только начался, так? Отрываясь от зацелованных губ с мокрым звонким звуком, брюнет отстраняется от дрожащего под ним тела, принимая исходную позицию. Оставляя внутри крошки-хёна только вот-вот готовый извергнуться от перенапряжения ствол, он грубо подхватывает ладонями старшего над подвздошными косточками, буквально впечатывая сладкую задницу в свой пах. Влажные шлепки кожи о кожу становятся всё громче и громче, оседая на задворках сознания незабываемой мелодией. Чимин скользит на несчастном покрывале вверх-вниз от набранной младшим скорости. Грудная клетка потирается о мягкую ткань, что стимулирует затвердевшие и до болезненного возбуждённые соски. Каждый дюйм кожи — оголённый нерв, в то время как каждое движение — колкий разряд тока. Как они ещё не заискрились между собой? Старший думал, что лучше быть не может, пока на одну из его ягодиц не приземляется увесистая ладонь, обрушивая на изнеженную кожу смачный шлепок. Внизу и без того всё горит: влажный член шлёпается о низ живота, пачкая обилием предэякулята промежность и бёдра; дырочка хаотично сжимается вокруг толстого твёрдого члена, жадно поглощая в себя плоть дюйм за дюймом; половинки саднят от остервенелой амплитуды толчков. Чимин отчётливо ощущает, как на разгорячённой коже горит каждый укус, каждый засос, каждый шлепок, которыми Чонгук, не щадя силы, продолжает осыпать его несчастную задницу. — Милый послушный донсен достаточно хорошо трахает Чимини-хёна? — обрушивая очередной шлепок на заалевшую ягодицу, интересуется Чонгук. У аспиранта Пака внутри черепной коробки образуется комок ваты. Распухший язык волочется во рту, не позволяя сложить буквы ни в одно связное слово. Тугой узел внизу живота затягивается так сильно, что становится больно. Член донсена беспрерывно таранит чувствительный комок нервов внутри, доводя старшего до помутнения рассудка. В комнате вдруг становится до одури жарко и душно: глотка свежего воздуха ни вздохнуть. — Хочу кончить… — едва слышно хрипит Чимин, смаргивая солёные капли, которые тут же рассекают пунцовые щёки. — Пожалуйста, Чонгук-и, позволь мне кончить… — хрупкое тело трясёт будто в острой лихорадке. Чонгук, сдувая влажную чёлку, которая лезет в глаза, заходится в приступе охриплого смеха. Его действительно забавляет это. То, как из вредной колючки милашка-аспирант превратился в хнычущий беспорядок, просящий у своего донсена разрешения кончить. О таком можно было разве что мечтать. — Не расслышал, Чимин-а, — цепляя острый локоть старшего, брюнет без особого труда подтягивает его выше, впечатывая спиной в свою покрытую испариной грудь. Оплетая узкую талию обеими руками, спортсмен тычется во влажный загривок, вопрошая с нескрываемой насмешкой: — Милый послушный донсен достаточно хорошо трахает своего крошку-хёна, м? — жадно вдыхает уже успевший полюбиться запах с кожи и волос, задерживая бёдра в одном неподвижном положении. Чимин всхлипывает, впиваясь милыми миниатюрными пальцами в венистые предплечья студента. Шея совсем не держит голову, поэтому он откидывается на сильное плечо, заставляя себя приоткрыть налившиеся свинцом веки и бросить хмельной взгляд на мальчишку. — Не то что достаточно хорошо… — отнимая ладонь от широкого запястья, Пак зарывается в смоляные пряди на затылке донсена, едва ощутимо сжимая между пальцев и склоняя к своему лицу. В тот момент, когда между их губами остаётся несколько ничтожных дюймов, Чимин шепчет: — Восхитительно, — бросает пьяно, совершенно не скрывая своего восторга тем, как красиво выглядит Чонгук в данный момент, поглощённый его словами, будто только и ждал, чтобы услышать их. Беспросветно чёрные глаза пожирают Пака жадным голодным взглядом: он пробирает до костей. Уже не разберёшь, кто первым срывается с цепи. У обоих последние остатки выдержки катятся в бездну. Губы безбожно саднит от остервенелого поцелуя, пока широкие ладони донсена самовольно скользят по изящной фигуре, любовно перебирая между пальцев лощёную кожу. Нет ничего лучше, чем находиться в крепких тесных объятиях, пока внутри пульсирует крупный горячий член, распирая Чимина так хорошо и так правильно, что не растерять рассудок в принципе не представляется возможным. — Теперь можешь, — соскальзывая на тонкую шею, задушено хрипит брюнет. Прикусывая солоноватую кожу у родинки над остриём чернильного полумесяца, Чонгук даёт долгожданное Чимином согласие: — Давай, хён-и, кончи для своего любимого донсена, — на этих словах младший снова воспроизводит толчки, удваивая их амплитуду. По правде говоря, он и сам пребывает на грани. Чимин сжимает его так туго и плотно, что под полуприкрытыми веками крошатся звёзды. Жадно втискивая изнеженное тело хёна в своё, он соскальзывает ладонью по подтянутому животу, намереваясь обхватить его донельзя влажный член, чтобы довести до разрядки, но старший мягко отталкивает его руку, горячо шепча: — Нет-нет, — лепечет Пак, упираясь щекой в губы донсена, которые оставляют россыпь невесомых поцелуев на румяной коже, — только от твоего члена, Гукки. Сейчас хочу кончить только от твоего члена-ах… — последние слова срываются в хриплый стон, рассекая разгорячённый воздух, когда головка члена упрямо стимулирует одну конкретную точку. Вот-вот — и аспиранта в щепки разнесёт. Чонгук расплывается в улыбке. Его крошка-хён такой отчаянный, такой нуждающийся. Самый красивый, самый желанный. Он принимается осыпать его похвалой, прекрасно осведомлённый тем, как Чимин млеет от неё, становясь более покладистым и изнеженным, мурчащим, как прелестный котёнок. — Сводишь меня с ума-ах… Ты сводишь меня с ума… — как обезумевший всё причитает донсен, остервенело вбиваясь в изящное тело, чтобы как можно скорее возвысить милашку-аспиранта к небесам. Не проходит и пяти минут, как они почти одновременно переступают черту. Чимин проваливается в сладострастную пучину плотского удовольствия первым, не сдерживая ни стонов, ни силы сжатия пальцев, которыми впивается в крепкие предплечья донсена. Чонгук удерживает старшего так крепко и надёжно, что не остаётся никаких сомнений: он никогда не позволит ему упасть, оступиться, не мешкая и не медля подставив своё твёрдое плечо. Что касается не только сексуальной близости. Чимин принимает младшего до невозможного глубоко, что не оставляет второму ни шанса, ни выбора. Это словно долгожданное освобождение после многолетнего заточения в тёмной сырой темнице. Обмякшие тела содрогаются в оргазменной неге: она тягучей патокой растекается по венам, пьянит разум всё сильнее. Яркое, бурное, цветастое наслаждение накрывает оглушающей волной. Посторонние звуки снижаются до минимума: отныне есть только стук двух сердец, бьющихся в унисон. Всё затихает. Загнанное дыхание полностью восстанавливается только через добрые десять минут, пока Чонгук и Чимин, продолжая стоять в тех же позах, выжимают из каждой эмоции по максимуму. Влажные липкие тела не отлипают друг от друга ни на секунду. Чон наоборот притягивает хёна ближе, хотя, казалось бы, куда ещё теснее. Тычется губами и носом в заднюю сторону шеи, тихонько водя из стороны в сторону. Когда на обессиленные тела накатывает непомерная усталость, младший чуть отстраняется, мягко спрашивая: — Всё хорошо? — подбираясь мелкими поцелуями к румяной щеке, Чонгук цепляет пальцами острый подбородок, чтобы приподнять и повернуть лицо Чимина к своему. Старший легонько покачивает головой, подтверждая, что с ним всё в порядке. Сил не находится даже на то, чтобы хоть немного приоткрыть свинцовые веки и устремить взгляд на лицо мальчишки. Однако это нисколько не смущает спортсмена: он продолжает осыпать невесомыми поцелуями его щёки, шею и плечи. Чимин полностью обмякает в крепких руках донсена, в его убаюкивающих объятиях. Так хорошо. Так комфортно. Так правильно. — Хочешь принять душ или?.. — спустя долгие минуты блаженного единения, тихо уточняет Чонгук. Он утыкается носом в тёмный висок, жадно вдыхая смесь ароматов, будто ему недостаточно того, что вся комната буквально пропахла их телами и сексом. Чимин сипло хохочет, не без усилий приоткрывая невероятно тяжёлые веки, чтобы всё же посмотреть на донсена. Его встречают те же круглые блестящие глаза до одури влюблённого щенка. В области сердца надсадно ноет. Чонгук — его большой малыш. — Ты же не думаешь, что мы на этом закончим, Чонгук-а? — мурлычет Пак, ласково перебирая между пальцев его взмокшие пряди на загривке. — В моей голове столько желаний, касающихся тебя, которые я отчаянно хочу воплотить в реальность, — беззастенчиво признаётся Чимин, прикусывая бронзовую кожу в области подбородка. Чонгук улыбается смущённо. Когда сладострастное наваждение потихоньку отпускает рассудок, он снова превращается в послушную покладистую плюшевую игрушку. Чон не имеет ни малейшего понятия, как это происходит. Мягко перехватывая миниатюрную ладошку, брюнет тычется во внутреннюю её часть, смотря на прелестного аспиранта через призму его милых пальцев. — Сделаю всё, хён, — едва слышно произносит баскетболист, оставляя влажный поцелуй в сердцевине. — Всё, что захочешь. Всё, что попросишь, — осыпая каждую костяшку, даёт сокровенное обещание брюнет. Чимин наблюдает за ним, словно заворожённый. В голове не укладывается тот факт, что всего четверть часа назад милый ласковый донсен выбивал из него всё напускное, используя грязные, развратные приёмчики, трахая до помутнения рассудка. Эта дуальность нешуточно восторгает и будоражит. — Единственное: мне завтра к первой паре, — вскользь бросает Чонгук, переходя тягучими поцелуями на тонкое запястье. Чимин ухмыляется. Никогда бы в жизни он не подумал, что скажет то, что собирается сказать. Хотя бы потому что всегда был тем, кто порицает одну конкретную категорию студентов, к которой до недавнего времени и относился Чон-Чонгук-Капитан-Баскетбольной-Команды. — Мне тоже, — прерывается на короткое мгновение, чтобы снова завести ладонь за голову донсена и, вплетая пальцы в смоляные пряди, сократить расстояние между их лицами до минимума. Не уводя взора от глубоких чёрных глаз, Чимин сокровенно шепчет: — Но мы побудем разгильдяями и прогуляем один раз. У нас слишком много дел, знаешь, — мурлычет старший, примыкая к губам мальчишки с вожделенным поцелуем. Некогда болтать. Некогда делать чёртовы проекты. Некогда в принципе заниматься треклятой квантовой физикой. Чонгук хохочет хрипло, заваливая хёна на кровать. По правде говоря, не то чтобы он против. Потому что дел у них действительно много...