Пустое место

      Утро началось как будто с похмелья. Хэйдзо вставать не хотелось от слова совсем: голова трещала так, словно он где-то нагрешил и грехи свои не отмолил в течение часа, не поставив свечку за собственное здоровье.       Смеяться или плакать, но Скарамучча, в отличии от него самого, был несправедливо бодр и весел, даже проснулся раньше будильника и уже весь был при параде, собираясь выходить на пару уголовного процесса, которым руководила госпожа — демон — Арлекино. Женщина строгая и педантичная, но в этом был ее огромный плюс: ни любимчиков, ни каких-либо поблажек, все строго профессионально, так, чтобы вырастить из неучей самых умных людей.       — С добрым утром, — громко приветствует пробуждение соседа Скар, не отвлекаясь от своего телефона.       Зависть. Какая же черная зависть душит бедного и нихрена не выспавшегося Хэйдзо, который душу дьяволу продать готов за еще один дополнительный час сна. Ну где же носило его тело, когда чувство удовлетворения после сна раздавали? В какой другой очереди он тусовался?       — Где оно доброе-то? — хнычет, лицом в подушку зарываясь.       И, конечно же, как назло сразу же находит очень удобную позу, в которой вот прям щас бы взял и завалился спать на часок-другой. Но обстоятельства складываются так, что жертвовать своим хорошим положением перед госпожой Арлекино ради сна совершенно точно не имеет никакой выгоды, поэтому, скрепя сердце, Хэйдзо складывает себя по кусочкам, собираясь с духом, чтобы выползти из своей теплой кровати и пойти умываться.       — Ну у меня доброе, — хмыкает Скар, выгнув бровь. — Кто ж виноват, что ты вчера так поздно приперся?       — Догадайся с первого раза, — бурчит в подушку Хэйдзо, содрогнувшись всем телом.       Потому что в голове всплывают события прошлого вечера, и господь милосердный, почему ты не въебал ему с вертухи за подобный кринж? Хэйдзо хочется завопить во все горло от неумолимо возвышающегося уровня стыда и вывалиться из окна в какой-нибудь сугроб, чтобы в лед превратиться и экспонатом выставиться в музей каких-нибудь идиотов. Вчера не так стыдно было, он даже грешным делом подумал, что в другое измерение попал, где господин многоуважаемый препод начинает ему н-нравиться. Слава богу, пронесло.       — Сам виноват.       — Нет, козел, это твой пиздак незатыкающийся виноват, — тыкает в него пальцем обиженно. — Если бы он ничего не узнал, все было бы хорошо. Мне за вчерашний день вынесли мозги так, что я состарился лет на шестьдесят.       — Какой кошмар, я дружу со старпером, — вздыхает Скарамучча, уворачиваясь от чего-то, что должно было, кажется, попасть ему по бошке.       Настроения прибавилось чуточку больше, когда сигаретку подпалил и затянулся пару раз: пошла как родная. Только Хэйдзо бдительности не ослаблял, всю дорогу до универа оглядываясь по сторонам, чтобы в случае чего притвориться истуканом, попытавшись слиться с окружающей средой, и не попасть под зоркий взгляд пропагандиста здорового образа жизни. Вряд ли, конечно, господину преподу захочется сейчас выходить с ним на контакт по собственной воле. Хэйдзо очень надеется, что не его одного с утра стыд на кровати разложил и во все щели заглянул, выписав врачебное заключение: лечению не подлежит, в морг.       Осталась же в нем хоть капля совести, правда?..       Первая пара прошла налегке. Хэйдзо обожал лекции госпожи Арлекино в первую очередь за оригинальность подачи материала, кучу примеров — порой даже нелепых, когда хахайка то и дело лезет изо всех щелей, — по которым можно было понять тему даже самому глупому дурачку на свете, и интерактив. Чего стоят одни только разыгрываемые сцены судебного разбирательства: Хэйдзо готов был в трубочку свернуться от смеха, когда Аратаки ни за что партами по кругу обставили в качестве клетки и предъявили обвинение в виде незаконного крепления жевательных изделий к деревянным поверхностям учебной мебели. Приговор был вынесен однозначный: виновен, а в наказание было назначено две недели дежурства, чтобы все испоганенные жвачками парты привел в изначальный вид.       Следующую пару пришлось ждать минут двадцать, потому что господин Чайлд — дай бог ему здоровья — опаздывал по непредвиденным обстоятельствам. Разбегаться после отведенных студентами пятнадцати минут строго-настрого запретил, пообещав, что каждого по жопе отшлепает за подлое предательство. А по тому, в каком беспорядке влетела в аудиторию лохматая голова, Хэйдзо понял, что этот бро просто проспал. В незаправленной, но предыдущим вечером выглаженной рубашке, верхние пуговицы которой не застегивались из-за огромного чувства юмора, а еще запыхавшийся и, едва на стол не заваливающийся, вымаливающий прощение за опоздание.       Хэйдзо заметил странную тенденцию: когда в расписании не стоит криминологии под руководством господина Каэдэхары, оплата у психолога проходит, и его психологическое состояние становится более стабильным. Если проще, то очко расслабляется и получает настоящее удовольствие от поглощения знаний, даже если голодный, даже если не покурил или встал совсем уж рано. Потому что подставы ждать не от кого, а те, кто могут своим языком почесать — Скар и Синобу, к примеру, — получали ответный языковой удар, и тогда настроение краше становилось, словно звание пиздобола, что в два раза больше наговорить в ответ может, по праву возвращалось к нему в ладошки.       Но в каждом правиле есть свое исключение. Хорошее или плохое — зависит от обстоятельств, и сегодня, кажется, вселенная была не на его стороне. Потому что ближе к концу пары уголовно-исполнительного права на экране телефона Хэйдзо высвечивается имя звонящего ему контакта.       «Мама».       — Господин Чайлд, можно выйти? Пожалуйста, — голос дрожит против его воли, едва протискиваясь сквозь сдавленное в спазме горло наружу.       — Срочно? — отвлекается Чайлд от чтения лекции, заинтересованно приподняв брови.       — Мне мама звонит, — это не должно было прозвучать с такой мольбой.       Скар резко поворачивает голову в его сторону, нахмурившись от тут же пробравшего до мурашек волнения, и сглатывает нервно, молясь, чтобы все прошло хорошо. Хэйдзо на него никакого внимания не обращает: пилит умоляющим взглядом препода, чтобы отпустил поскорее, и Скар просто толкает его в плечо, чтобы не ждал и валил отсюда как можно скорее. Переглянувшись с Синобу, что сзади них двоих сидит обычно, он вздыхает тяжело и нервно трет шею, прикрыв глаза в надежде на что-то хорошее. Пусть у самого с матерью не сложилось — да и поебать на нее как-то, — но своему другу остаться в полном одиночестве он не желает. Потому что знает, каково это: оказаться без родительской поддержки, когда на тебя плевать хотели с высокой колокольни.       Не убила и на том спасибо.       Хэйдзо вылетает из аудитории, кажется, за секунду, трясущимися пальцами принимая вызов. Трубку к уху прикладывать боится до ужаса, но услышать ее голос хочется гораздо сильнее какого-то глупого страха.       — Ало? — хрипит, сильно зажмурившись, и кусает щеки изнутри, чтобы не сдохнуть от того, как желудок в диком спазме сводит.       Быстро добежав до туалета — людей в коридоре слишком много, — Хэйдзо запирается изнутри и большой палец в рот тянет, чтобы прикусить больно-больно и прийти в себя хоть немного. С той стороны никто не отвечает — он слышит лишь редкие всхлипы сквозь ладошку и понимает, что то, что он сейчас услышит, совсем его не обрадует.       — Мам, что случилось? — спрашивает почти шепотом и прикрывает глаза, чтобы не потеряться в собственной тревоге.       — Прости меня, — и голос ее срывается на плач.       Хэйдзо жмурится сильно-сильно, едва держась на грани, чтобы самому не разрыдаться: он бесконечно сильно по ней скучал. Он ненавидит ее слезы, ненавидит слышать дрожь в ее голосе, ненавидит то, что не может прямо сейчас обнять ее и успокоить, чтобы не плакала, чтобы знала, что он всегда рядом.       — Почему ты извиняешься, мам? — шмыгает носом, свободной ладонью зарываясь в растрепанные волосы, почти больно натягивая их на кулак.       Она кашляет из-за тщетных попыток не плакать, чтобы не издавать ни единого звука, но все же срывается и воет надрывно, прикрываясь ладонью, потому что терпеть уже нет сил. Хэйдзо сейчас с ума сойдет от того, что ей так больно.       — Мам, пожалуйста, — его голос срывается на шепот от безысходности. — Что случилось?       Его, кажется, сейчас стошнит от волнения: настолько страшно.       — Мне так, — она делает глубокий рваный вдох, — так жаль, сынок, прости меня, умоляю.       Хэйдзо до крови прикусывает губу и до посинения сжимает волосы в кулаке, тянет в сторону, причиняя себе боль, чтобы не разреветься.       — Т-твой отец, — сердце пропускает один удар, — у него остановилось сердце.       Хэйдзо глохнет. Дыхание останавливается вместе с сердцем, тело немеет, превращаясь в кусок камня. Ему кажется, что послышалось, кажется, что мама сказала не то, что это вообще другая женщина ему позвонила, ошибившись номером. Стеклянными глазами перепроверяет номер человека, с которым прямо сейчас разговаривает, но заученные наизусть цифры не меняются, голос женщины, что рыдает в трубку, — тоже.       — Нет, — выдыхает едва слышно и даже на звук ударившегося о каменную плитку телефона не реагирует.       Отца больше нет. Хэйдзо не может поймать эту мысль за хвост, чтобы понять и принять, чтобы разбиться с ней о землю, спрыгнув с крыши многоэтажки. Он не... Он ничего не чувствует — это не его, оно чужое. Это, блять, неправда, ну пожалуйста.       Оседает на пол мертвым грузом, больно ударившись головой о стенку. Пялится пустым взглядом в пустоту, но не видит слез перед глазами, не чувствует, как намокают щеки. Как будто в сердце выстрелили, а после поковырялись, чтобы пулю вытащить, и оставили вот такого: окровавленного и мертвого.       кто-нибудь. пожалуйста.       Ребята находят его в туалете с помощью звонка спустя десять минут после окончания пары. Стучатся в дверь, потому что закрыта, а на зов никто не реагирует. Скар оставляет Синобу рядом с дверью, чтобы попыталась его разговорить, а сам бежит на вахту, чтобы попросить хоть у кого-нибудь ключи от мужского толчка на третьем этаже. Срется с грымзами, что чуть ли нахер его не посылают — конечно, блять, чаи гонять в своей каморке гораздо важнее работы, — и угрозами разбрасывается, что дверь ректора всегда открыта: пожаловаться на отсутствие на рабочем месте во вне обеденное время он всегда успеет. Спиздив ключи, сплевывает им у порога, чтобы от жизни ахуели, и возвращается обратно, запыхавшийся, но гордый собой, что смог отвоевать у наглых старух свое сокровище.       Открыв, наконец, двери, они видят уткнувшегося лицом в сложенные колени друга. Скар вздыхает с облегчением, потому что живой, а Синобу на колени рядом с ним усаживается и опускает ладонь на его коленку, задав главный вопрос:       — Что случилось?       Хэйдзо молчит, не подавая ни единого признака жизни, и Синобу поправляет некоторые пряди его волос, зачесывая назад. Поглаживает успокаивающе по колену, после — по руке, и слышит, как Скарамучча матом ругается на тех, кому вот прям здесь и сейчас поссать приспичило.       — Закрыто, блять, съеби в преисподнюю.       Куки тянется к лежащему на полу телефону, отмечая сколотый уголок экрана, и проверяет его на наличие каких-нибудь ответов, но, очевидно, ничего, кроме его последнего разговора с мамой, в нем не находит.       — Пойдем домой, — произносит вполголоса она, поднимая его голову с колен, чтобы посмотреть ему в глаза. — Боги, Хэйдзо.       И кривится болезненно, потому что весь опухший и покрасневший от слез, а взгляд настолько пустой, что не по себе становится: словно душу высосали до последней капли.       — Что у вас тут случилось? — шепотом интересуется господин Чайлд, что поссать перед следующей парой пришел.       Потому что опаздывал и дома дела свои сделать забыл.       Скар дергается испуганно, тут же переключая все внимание на лешего из табакерки, и чуть отходит назад, позволяя ему бошку в проем просунуть, чтобы обстановку разведать.       — Понятия не имею, — так же шепотом произносит Скар, глядя на жалкие попытки Синобу вытащить из Сиканоина хоть слово.       Куки небольно бьет его по щекам и заставляет смотреть на себя, когда Хэйдзо кривится, пытаясь убрать от себя ее руки. Шмыгает носом, вытирая рукавом толстовки лицо, и смеется отчаянно, тут же подавившись кашлем.       — Батя помер, — и пальцем грязную плитку ковырять начинает, больно прикусив подрагивающую губу, чтобы снова не разреветься.       Хотя, кажется, больше и нечем.       Синобу бросает испуганный взгляд на Скарамуччу, который, тяжело вздохнув, прикрывает глаза и в сторону отходит, прикрыв рот ладонью.       — Отменная днюха, мам, — криво усмехается Хэйдзо, нахмурившись от снова пробирающей истерики. — Подарок, что надо, блять, — и лицо в ладонях прячет, ногтями царапая лоб.       Куки выдыхает последний воздух из легких и отворачивает голову в сторону, сильно зажмурившись. Меньше всего на свете ей хотелось того, чтобы он познал такое чувство, как смерть родителя. Она была знакома с его отцом — ничего хорошего, но и ничего плохого: простой набор стандартного папаши, который телик вечерами смотрит и кое-какие бабки в семью приносит. Но она знала, что Хэйдзо безумно его любит несмотря на то что мог ремнем по заднице проехаться, что даты рождения не помнил и интересовался его жизнью только чтобы жена на уши не приседала. Любит несмотря на то что отказался от него просто потому, что его сын не такой, какой должен был быть нормальный мужик — просто потому что ему было на него плевать. Что есть ребенок, что его нет — поебать с высоты птичьего полета, главное, чтоб футбол вечером по телеку смотреть не мешал и хорошо учился.       — Мне очень жаль, — выдыхает шепотом Куки, лбом уткнувшись ему в колени.       — Поехали домой, — твердо поизносит Скарамучча, аккуратно подхватив ее под локоть.       Пихает Синобу салфетку в руки, чтобы свои сопли вытерла и не раскисала, а следом, когда поднимает ее на ноги, присаживается перед Хэйдзо на корточки и отнимает руки от его лица.       — Поднимайся давай, — и тянет за руки на себя, помогая не споротивляющемуся другу подняться.       — Какое домой? — встревает в разговор Чайлд, нахмурившись.       — Общага, слышал про такую? — зыркает на него исподлобья Скар, прижимая нестоящее без посторонней помощи тело к стенке.       — У вас пара у Невиллета.       — Да поебать мне. — Мочит холодной водой в раковине свой платок и шикает на уворачивающегося Хэйдзо, когда пытается вытереть всю гадость с его лица: — На меня смотри, болван.       — У вас экзамен по коррупции, куда вы поедете? — Чайлд все понимает, правда, но еще он понимает, что господин Невиллет, пусть и очень добрый дядька, может нехило так припомнить прогул по неуважительной причине на экзамене: на собственной шкуре затестил.       — И что ты мне, блять, предлагаешь? — чуть повышает голос Скарамучча, подхватывая Хэйдзо под руку. — Я должен, по-твоему, бросить этого придурка и побежать на пару только потому, что так нужно? Срать я хотел на эту коррупцию вместе с твоим дедом, у меня есть дела поважнее.       Чайлд ни в коем случае не хочет спорить с этими неоспоримыми аргументами, потому что и сам бы так же поступил, но проблем с кураторством их группы у него и без того хватало, а получать новых пиздюлей от декана только потому, что двое студентов родились хорошими людьми, не хочется. С Хэйдзо все и без того понятно: он своими руками готов пойти и написать за него заявление по семейным обстоятельствам, собрав все нужные подписи.       — Валите на пару, я сам его отвезу, — перехватывает он чужое безвольное тело, закинув руку себе на плечи.       — А дальше че? — хмурится Скар, собираясь бойню устраивать за свое право хорошего друга. — Будешь сидеть у него нянькой? У нас учеба, а у тебя работа, так что не еби мозг и отдай назад...       — Руки по швам и попиздовали на пару, я сказал, — ругается на него Чайлд тоном, не терпящим возражений. — Я найду бездельника, который сможет о нем позаботиться.       — Слышь, блять, герой, — опасно приближается к нему Скар, но останавливается на ровном месте, когда Синобу аккуратно хватает его за руку.       — Скар, не надо.       — Что не надо? — дергает рукой, переводя на нее свой злющий взгляд. — Не надо помогать другу в такой сложный момент или что? Нормально у тебя все?       — Ты ему все равно сейчас ничем не поможешь, идиот, — больно тянет его за ухо Куки, напоминая придурку, где его место. — Ему нужно побыть одному, и ты сам, блять, об этом знаешь. Слюни будешь вытирать вечером.       И толкает его в сторону, уворачиваясь от замахнувшейся руки, что хотела свое ухо отвоевать и заодно отомстить своей обидчице. Хуй переспоришь эту дуру — знает, проходили уже, поэтому вздыхает раздраженно и зыркает на Чайлда исподлобья уничтожающим взглядом просто потому что.       — Дядя Кадзуха о нем позаботится, не переживай, — вздыхает тот, закатив глаза за горизонт, и Скарамучча воздухом давится от негодования.       Кто, блять?       — С какой такой радости этот еб-, то есть препод будет о нем заботиться? — Снова делает попытку отобрать своего едва ли дышащего друга, которому весь мир уже стал абсолютно понятен.       Но Синобу снова дергает его за руку, заведя чихуахуа себе за спину.       — С такой, что я знаю чу-у-уточку больше, чем все вы вместе взятые, — чуть ли не плюется ядом Чайлд, раздражаясь до абсурдного быстро. — Не тратьте мое драгоценное время и валите на пару, иначе на хорошую характеристику после выпуска можете не рассчитывать.       И, поудобнее подхватив сползающего на пол Хэйдзо, что, кажется, уже уснуть успел, упездывает в сторону лестницы, крикнув вдогонку: «Ключ вахтершам вернуть не забудь».       Скарамучча вытаскивает ему в спину свое главное оружие по борьбе с даунами, которых обычно стороной обходит: средний палец. Нет, блять, ну вот где таких долбичей плодят-то? Серьезно, как только диплом получит, так сразу же поиски этого завода устроит, а после прикроет к хуям собачьим, чтобы планету не отравляли и жизнь нормальным людям не портили. А то взяли в привычку срать где не попадя.       Затащив овощного студента в машину, Чайлд пристегивает его ремнями безопасности и аккуратно прикрывает дверь, задумчиво почесав репу. Оглядывается по сторонам, а после смотрит на свои наручные часы и прикидывает время, на которое очень сильно опоздает — стоит предупредить старосту четвертого курса, что очень и очень задержится.       Скинув Син Цю небольшой тест, чтобы было чем заняться ближайшие двадцать минут, Чайлд усаживается за руль и заводит машину, пристегиваясь. Бросив взгляд на Хэйдзо, что пустыми глазами пялится перед собой, откинув голову на подголовник, он вздыхает от какой-то безнадеги и выезжает с парковки. Парня жалко до ужаса: самому пришлось не так давно пережить смерть любимой бабули, потому прекрасно понимает его чувства. Жаль только, что ничем помочь ему не может: никакие слова здесь никому даже даром не сдались.       Чайлд решает, что предупредить не такого уж бездельника, который сто процентов бумажками своими занимается, все же было бы к месту, поэтому, постоянно поглядывая на дорогу, достает телефон из заднего кармана джинсов и набирает нужный номер. Кадзуха долго не берет трубку, а после и вовсе скидывает звонок, но Чайлд снова и снова наяривает, матерясь похлеще сапожника, потому что ахуел мальчик: еще раз сбросит, и он по шапке ему надает за подобное пренебрежение к своему боевому товарищу.       — Чайлд, я очень занят, — сразу же предупреждает его Кадзуха уставшим голосом, как только трубку поднимает.       — Я понимаю, но у нас проблема, — снова бросает на своего пассажира взгляд через зеркало заднего вида, когда слышит сдавленные всхлипы. — Мне очень нужна твоя помощь.       — Ты номером ошибся, — вздыхает Кадзуха, намереваясь сбросить вызов.       — Хэйдзо очень плохо, — тараторит, пока не стало поздно, а то хер снова дозвониться сможет.       И это работает на сто из ста.       Кадзуха тяжело вздыхает в трубку и спрашивает тихо:       — Что случилось?       — Не знаю, имею ли я право об этом тебе говорить, но сам он тебе вряд ли хоть что-то скажет, — Чайлд понижает голос до шепота.       Останавливается на светофоре, снова проверяя парня — просто на всякий случай, — и жмурится, протирая лицо ладонями. Он правда не знает, стоит ли рассказывать ему всю суть ситуации, потому что это вообще не его дело, он всего лишь вызвался помочь отвезти пацана в более пригодное для страданий место, где никто беспокоить его не будет. Но ведь и Кадзухе нужно знать, с чем ему работать, правильно?       — У парня отца не стало, — произносит совсем тихо, чтобы не резать чужой слух и не напоминать лишний раз.       Кадзуха молчит какое-то время, и Чайлд слышит, как у него что-то падает, а после произносит краткое и понятное:       — Ясно.       «Хуясно», — сказал бы Чайлд, если бы плохо знал этого человека. Кадзуха всегда такой: мало эмоциональный в плане словесного выражения своих чувств, но вполне восполняющий все это в своих действиях. Близких людей никогда в беде не бросит, как бы самому трудно не было, потому Чайлд и решил отдать беднягу в его надежные руки. В конце концов, другой альтернативы у них нет.       Подъехав к общаге, Чайлд замечает уже ожидающего их у входа друга, который сразу же подходит к его машине и без лишних слов помогает вытащить из нее несопротивляющегося Хэйдзо, аккуратно смещая весь вес его тела на себя.       — Сам идти сможешь? — заглядывает ему в полное безразличия лицо Кадзуха, убирая его волосы назад.       Хэйдзо лишь моргает, смотря куда-то сквозь него, и Кадзуха совсем легко хлопает его по щеке, повторяет свой вопрос, получая заторможенный кивок. Отходит в сторону, на всякий случай придержав за локоть, и машет Чайлду на прощание, когда тот обратно садится в машину.       Выпытывать номер комнаты было очень плохой затеей: ничего, кроме новой порции слез, Кадзуха не получил, поэтому принял решение отвести его к себе, чтобы попусту время не тратить. Вахтерша испуганно вылазит из своей каморки, предлагая свою помощь — вдруг скорую нужно вызвать, — но Кадзуха говорит ей, что все в порядке, и ищет в чужой куртке пропуск.       — Не ищи, милок, я сейчас пропущу, — торопливо забегает к себе в каморку женщина и нажимает кнопку, чтобы открыть турникет.       Кадзуха благодарно ей кивает и подталкивает Хэйдзо в спину, чтобы ногами перебирал. Зайдя в комнату, он помогает ему раздеться и садит на кровать, присев перед ним на корточки. Смотрит на него очень долго, ненавязчиво поглаживая большим пальцем колено, и наконец дожидается момента, когда на него смотрят в ответ.       Он не знает, что нужно говорить в подобном случае, потому что любые слова будут пропущены мимо ушей. Хэйдзо слишком глубоко упал в свое горе, и вытаскивать его нет смысла. Не сейчас точно.       — Ложись, — выпрямляется в полный рост, аккуратно надавив ему на плечо. — Тебе нужно отдохнуть. Если сможешь заснуть...       — Я не хочу, — перебивает его Хэйдзо осипшим голосом, дернув плечом.       — Нужно, — Кадзуха аккуратно заправляет за ухо его волосы, что в глаза настырно лезут.       Хэйдзо кривит лицо, сразу спрятав его в ладонях, и пополам сгибается, уткнувшись им в колени. Весь сжимается в болезненный комок и дрожит от сдерживаемого крика. Цепляется ладонями за свои волосы, пытаясь причинить себе как можно больше боли, и воет от досады, когда его руки перехватывают, не позволяя себя истязать. Он пытается выдернуть их из чужой хватки, громко всхлипывая, и плачет навзрыд, когда его силой укладывают на кровать и ложатся рядом, крепко прижимая к себе, чтобы ничего не смог сделать. И то ли у Каэдэхары силы было немерено, что выбраться из его рук не удавалось от слова совсем, то ли у Хэйдзо все тело ослабло настолько, что жалкие попытки побольнее ударить его по спине, чтобы отпустил, не имели никакого эффекта.       — Отпусти, — выдавливает из себя сквозь слезы, упираясь рукой ему в грудь, чтобы оттолкнуть. — Пожалуйста, — почти шепотом, в последний раз ударив кулаком по груди.       Потому что силы кончились. Хэйдзо сдается в его руки, теряя способность разумно мыслить, и вдруг ловит новую волну истерики просто из ничего. Потому что слабый, бесполезный и до ужаса никчемный. Ему хочется голову о стенку разбить, самого себя на части порвать, чтобы перестал быть таким психованным идиотом и сделал с собой уже хоть что-нибудь. Хочется побольнее ударить человека, что так вторгается в его пространство без разрешения, и плевать, что ради него самого, плевать, блять.       Кадзуха еще крепче прижимает его к себе, успокаивающе поглаживая по спине, жмурится, потому что теперь спина болит от его ударов, но терпит, потому что так нужно. Потому что иначе этот дурак расшибет себе все, что только можно и нельзя, и тогда друзья Хэйдзо просто на фарш его пустят за то, что не доглядел. И как будто он вообще не обязан был этого делать — это вообще не его дело, — н-но... Ему самому будет от себя противно, если позволит парню сделать себе больно.       Хэйдзо вдруг цепляется дрожащими пальцами за его одежду, сжимается весь до боли, уткнувшись лицом в подушку, и воет надрывно, неосознанно ударив его в грудь в очередной раз. Пытается отстраниться, вытаскивая лицо наружу, чтобы ртом воздуха вдохнуть и просто не задохнуться. Уворачивается, когда на его щеку ложится чужая ладонь, пытаясь развернуть к себе лицом, но сдается после третьей попытки и послушно поворачивается, больно прикусив и без того разгрызенную губу.       — Дыши, — произносят твердо, заставляя смотреть себе в глаза.       Хэйдзо машет головой, снова пытаясь высвободиться, потому что не хочет подчиняться, но его, кажется, никто спрашивать не собирается.       — Давай, Хэйдзо, вдох-выдох.       Кадзуха дышит вместе с ним, показывая как нужно, смотрит в опухшие от слез глаза слишком настойчиво, и Хэйдзо не может найти в себе сил ослушаться, повторяя за ним такое простое действие. Давится кашлем, на мгновение уткнувшись в подушку, и моргает часто-часто, пытаясь рассмотреть хоть что-то сквозь поплывшие глаза, но, как и было сказано, дышать продолжает.       — Вот так, — выдыхает Кадзуха, мягко поглаживая его щеку большим пальцем. — Умница.       — П-почему? — Хэйдзо прокашливается, пытаясь вернуть себе способность говорить.       — Почему что? — приподнимает брови в удивлении, не отрывая от него взгляда.       — Вы же, — шмыгает носом, прикусив дурацкую губу, что дрожать перестать не может. — Я думал, Вы терпеть меня не можете, но все равно помогаете.       Кадзуха вздыхает, прикрыв глаза, и кладет руку ему на затылок, прижимая глупую голову к себе. Совсем невесомо массирует ему голову пальцами, пытаясь помочь хоть чуть-чуть расслабиться, и смотрит задумчиво перед собой, не зная, какие слова здесь стоит подобрать. Мог бы как обычно пошутить и отвести эту тему в комнату, где запер бы под замок без права на еду и воду, только ситуация, мягко говоря, совсем неподходящая. Но и правду ведь... Сказать не может.       — Ключевое слово здесь «думал».       Хэйдзо жмурится, рвано вздыхая, вытирает кое-как свое мокрое лицо и кривится от боли, когда снова кусает разгрызенную губу. Его потихоньку отпускает, и голова начинает разрываться от тупой боли на части, словно кто-то арматурой по затылку втащил со всей силы. Хэйдзо чувствует легкие поглаживания чужих пальцев на своей голове и шумно выдыхает через нос, отгоняя от себя все дурные мысли. Что-то как-то подустал рыдать, может, и правда стоит отдохнуть? Препод же херни не скажет?       Господин Каэдэхара пахнет до ужаса приятно, Хэйдзо даже расслабляться начинает, почти сразу проваливаясь в дрему. Да и легкий массаж головы очень настойчиво диктует свои правила, помогая отвлечься от всего дурного. Он любит, когда к его голове вот так прикасаются: мама в детстве часто так делала, когда Хэйдзо прибегал к ней посреди ночи, проснувшись от какого-нибудь кошмара или от того, что гром гремел страшно-страшно. Сейчас он уже, конечно, вырос из такого ребячества, но привычка, кажется, осталась.       Через пару минут молчания Кадзуха отмечает чужое ровное дыхание и понимает: заснул. Выдыхает облегченно, мягко прижавшись губами к его макушке, и чуть ерзает на кровати, пытаясь поменять затекшие ноги местами. Хэйдзо — самый большой дуралей, Кадзуха таких раньше, если честно, не встречал. Чайлд, в целом, тоже подходит к данному термину, но как будто разница между ними прощупывается слишком очевидно. И в этом, пожалуй, заключается вся прелесть этих двух балбесов.       «Я думал, Вы терпеть меня не можете», — ну вот что за дурная привычка у людей вырисовывается делать какие-то там поспешные выводы, не углубившись во всю суть? Глупости невероятные, хотя не сказать, что Кадзуха не грешит тем же. Знает и видит его отношение к себе, и даже причину понимает, но где-то на краю сердечка прячется чувство, говорящее о том, что здесь не все так просто. Хэйдзо защищается как может от его странного внимания к себе, и это тоже понятно, но если бы все действительно было так плохо, как он пытается показать, Кадзуха был бы давно уже избит и послан на все четыре стороны, если не дальше. Он позволит себе допустить мысль о том, что Хэйдзо самому интересно вести эту непонятную игру, полную вечными перепалками. И самую малость чем-то очень волнительным, чем-то, что Хэйдзо понять пока еще не может.       Он все успеет.       Кадзуха пропускает момент, когда сам проваливается в легкую дрему. Проходит, наверное, около двух часов, когда он просыпается от пришедшего на телефон уведомления и долго пытается понять время и место своего пребывания. После тянется за телефоном в карман своих домашних штанов и читает пришедшее от неизвестного абонента сообщение.       ms.cookie:       добрый день, господин Каэдэхара, это Куки Синобу       мы очень волнуемся за нашего балбеса, поэтому решили написать и спросить       как он там? с ним все хорошо?       Кадзуха улыбается краешком губ, фыркнув, и криво-косо — неудобно печатать одной лишь левой рукой, когда ты правша — печатает ей ответ.

k.kazuha:      

привет, Синобу      

не волнуйтесь, он в порядке      

спит сейчас как убитый      

      Сообщение сразу же помечается прочитанным, и Куки тут же начинает печатать новое.       ms.cookie:       слава богу       простите за доставленные неудобства, мы и сами хотели за ним присмотреть, но господин Чайлд под задницу прогнал нас на пару       у нас осталась еще одна пара, так что через часа два мы его заберем       посидите с ним еще чуть-чуть, пожалуйста

k.kazuha:      

без проблем)      

      ms.cookie:       спасибо Вам большое :)       Отложив телефон в сторону, Кадзуха обратно кладет руку спящему парню на спину, мягко выдыхая. Гладит осторожно, чтобы не разбудить, и снова, покрываясь мурашками, прижимается губами к его макушке, ненадолго задержавшись. Носом ворошит мягкие волосы, вдыхая приятный запах шампуня, и улыбается дураком, потому что запах до нелепого знакомый: таким шампунем пользовался его двоюродный брат, с которым он провел все свое детство.       Кадзуха понимает боль Хэйдзо слишком хорошо, пусть и совершенно точно этого не хотел бы. Ему только-только шесть лет исполнилось, когда родители купили себе путевку на море, чтобы провести там свой долгожданный отпуск. Тетя почти ничего ему об этом не рассказывала, но, кажется, в день их обратного вылета была очень плохая погода, поэтому рейсы постоянно задерживались. На время вылета своего самолета его родители опоздали, поэтому им пришлось ждать еще несколько часов, а потом, когда им все-таки удалось отправиться домой, случилась трагедия, повлекшая за собой смерти сотни людей. Среди которых были его родители.       Тетя взяла над ним опеку, ничего не объяснив. На все вопросы говорила лишь то, что его родители скоро вернутся и обязательно его заберут, пока сама рыдала ночами в полном одиночестве из-за гибели своего родного брата и его жены. Кадзуха узнал обо всем только в одиннадцать лет, когда мозги появились и вопросов стало гораздо больше. И первым, кто рассказал ему всю правду, стал его брат, которому на тот момент уже исполнилось пятнадцать лет.       Больно было, очень. Он закрылся в себе на долгое время, отказывался ходить в школу и выполнять самые базовые свои потребности, устраивая самые настоящие истерики, когда его насильно пытались покормить или привести в чувства. Его силой отводили к психологу, чтобы помочь восстановиться, но даже на приемах Кадзуха говорить отказывался, либо рыдая, либо молча утыкаясь мокрыми глазами в потолок. Он не был капризным ребенком: послушный, хороший мальчик, который всегда старался помогать своим опекунам и брату по дому, но его обида на то, что обманули, что не сказали всю правду сразу, держа в секрете такую важную информацию столько лет, изменила его отношение и к тете, и к брату.       В семнадцать лет он с отличием закончил школу и принял решение поступать в юридический: его отец был адвокатом, и в память о нем Кадзухе хотелось сделать хоть что-то значимое, чтобы родители гордились им. Пять лет университета, оконченного с красным дипломом, а после — магистратура, которая далась ему гораздо сложнее всего остального. Он почти перестал общаться с родными, всегда односложно отвечая на какие-либо вопросы и ни слова не говоря о своей жизни. С братом дело было гораздо хуже: они потеряли связь еще тогда, когда тот в универ поступил, съехав из отчего дома на съемную квартиру. Он не писал ему и не звонил, получая в ответ такой же тотальный игнор, и Кадзуха сейчас безумно жалеет об этом.       Хэйдзо громко вздыхает, резко дернувшись, чем пугает задумавшегося Кадзуху до ужаса. Моргает часто, пытаясь разлепить слипшиеся глаза, и, осознав свое существование, нечитаемым взглядом пялится на такое же нечитаемое выражение лица напротив. Смотрит долго-долго, почти не моргая, а после не сдерживается и зевает от всей души, прикрывшись ладонью, что вызывает у Кадзухи глупую улыбку.       — Как себя чувствуешь? — херня вопрос, конечно, но и в голову ничего другого не приходит.       — Паршиво, — хрипит осипшим голосом Хэйдзо.       Ответ был очевиден, да.       На какое-то время повисает тишина, прерываемая тяжелым сопением Хэйдзо. Честно признаться, Кадзуха думал, что после пробуждения он сразу же попытается вырваться или хотя бы отодвинуться подальше, но Хэйдзо лежит на месте, поерзав немного для большего удобства: тело онемело от однообразного положения.       — Хочешь поговорить? — делает бесполезную попытку Кадзуха, заранее зная ответ.       — Нет.       Хэйдзо тыкается носом ему в самую шею и тоже обнимает его, положив руку на спину. Ему плевать на этот странный жест: если ему хочется быть утешенным, он воспользуется предоставленным шансом, раз уж так сложилось. Господин Каэдэхара сейчас для него просто удобный — и мягкий — вариант, и думать о том, что и как он испытывает к этому человеку — последнее дело.       Кадзуха немного ворочается, прошипев от боли в затекших конечностях, и просит Хэйдзо немного приподняться, чтобы самому лечь на спину и позволить ему положить голову на свое плечо — так гораздо удобнее.       — Не холодно? — спрашивает вполголоса, мягко поглаживая удобно устроившегося Хэйдзо по спине.       — Немного.       И Кадзуха, как очень заботливый старший, поднимается с кровати, чтобы подойти к шкафу и вытащить еще одно — он мерзляк — одеяло. Можно было бы, конечно, воспользоваться тем, что на кровати лежит, но тревожить парня сейчас совсем не хотелось.       Накрыв его одеялом, Кадзуха обратно залазит на кровать и снова становится удобной — хотелось бы — подушкой. Хэйдзо немного подрагивает: от того, что в комнате прохладно или просто потому, что до сих пор не отпустило. Возможно, это прозвучит не так, как нужно, но Кадзухе по голове бьет мысль, что ему хочется его спрятать. Держать рядом вот так, как сейчас, и не отпускать обратно туда, где ему будет плохо. Потому что он не хочет, чтобы ему было плохо, как бы по-детски это не звучало.       — Твои друзья заберут тебя через два часа, так что можешь еще поспать, пока есть возможность.       — Не хочу, — вздыхает Хэйдзо, почесав нос о его плечо. — Я и так себя овощем чувствую.       Кадзуха мягко смеется, перебирая чужие волосы между пальцев.       — Не голоден, кстати? — Доходит до него не с первого раза.       Но спасибо, что по итогу дошло.       Хэйдзо выдыхает тихое: «Не-а», — прикрыв глаза от какой-то усталости. Хочется просто лежать и ничего не делать: ему сейчас слишком удобно.       — А Вам работать не нужно? — До Хэйдзо тоже не с первого раза доходит, бывает.       — Нужно, — соглашается Кадзуха и тут же вставляет следующее: — Но я все равно хотел перерыв сделать. Потому что с самого утра за этими бумажками сижу.       И вздыхает великим мучеником, скривив лицо.       — Вчерашнее?       — Да, — пялится в потолок, снова поглаживая его голову пальцами. — Там херова туча документации. Кому она там вообще нужна и зачем — хрен его знает, — бурчит недовольно себе под нос, скривившись.       — Прям все вот эти дряхлые папки? — приподнимает голову Хэйдзо, оглядываясь на заваленный всяким хламом стол.       — Уже не все: половину из них я уже перепечатал.       — Пиздец, ну и работенка, — укладывает голову обратно и снова чешет нос, потому что плечо господина препода нихрена не помогло.       Кадзуха смеется, прикусив щеку изнутри, и дергается, когда раздается очередной — да сколько можно — звонок Чайлда. Спасибо, что по важному делу, а не выноса мозга ради: попросил передать Хэйдзо, что может отдыхать до конца недели: его прекрасный куратор все уладил.       — А зачеты получать за меня он будет? — хмурится недовольно, неосознанно царапая — не больно — чужой бок указательным пальцем.       — У тебя в голове одна учеба, — удивляется Кадзуха, попытавшись заглянуть ему в глаза.       — Да плевать мне на нее, — цыкает языком. — Все, что мне нужно, я и так знаю, тут, главное, аттестат хороший получить, чтобы потом без проблем на работу устроиться.       Кадзуха мычит, над чем-то задумавшись. Ну, он точно не соврет, если скажет, что Хэйдзо — один из самых сообразительных студентов на потоке. Если чего-то не знает или просто догнать быстро не может, всегда начинает искать пути отступления, чтобы выиграть для себя время, а потом как начинает воду лить, что аж из ушей льется, но, справедливости ради, таким умением может похвастаться далеко не каждый. Да и его нестандартный подход к решению разной сложности задач Кадзуху уже не раз сумел впечатлить.       — Но если кое-какой вредный препод заруинит мне все старания, — без всякого намека — вы что! — продолжает свою мысль Хэйдзо, — я буду кошмарить его во снах до конца его жизни.       — Правда, что ли? — смеется Кадзуха, совершенно точно не имея понятия, о ком же ему сейчас говорят. — Настолько вредный, да?       — Вы даже не представляете, — зыркает на него Хэйдзо, приподняв голову. — Но Вы знаете... — и призадумывается, оценивающим взглядом скользя по чужому лицу. — Вы очень сильно — почти один в один — на него похожи. Прям вылитый брат-близнец.       — Познакомишь? — улыбается Кадзуха, подкладывая под голову свободную руку. — Хотелось бы самому оценить степень нашей схожести.       — А Вы в зеркало посмотритесь, тогда и оцените.       И обратно кладет свою голову ему на плечо, довольный собой.       — О, кажется, я понял, о ком ты, — произносит с пониманием Кадзуха, уставившись в потолок. — Он просил передать тебе, чтобы ты не напрягался по поводу зачета.       Хэйдзо думает пару секунд перед тем, как догнать и осознать сказанное, а потом снова поднимает голову и непонимающим взглядом пилит расслабленное лицо препода.       — Это как это?       — Это так это, что у тебя автомат, — мягко улыбается ему Кадзуха. — У тебя и еще парочки человек. Я как представил, что мне нужно со всей своей дотошностью опросить почти сорок человек, так едва не побежал писать заявление на увольнение. Да и... — Хэйдзо отмечает то, насколько же его взгляд смягчается. — Ты заслужил.       — Ух ты, — моргает пару раз, не до конца веря в услышанное. — Спасибо?       Не дай бог это шутка такая, вот просто не дай бог.       — Не за что. Хотя, если быть честным, тебя мне хотелось бы помучить гораздо больше остальных, — и крякает, сильно дернувшись, когда его больно тыкают пальцем в живот. — За что? — смеется, бросив пораженный взгляд на своего обидчика.       — За все хорошее, — показывает ему язык Хэйдзо. — Вы правда садист.       — Неправда, я нежнейшее создание.       — В каком месте, интересно? — выгибает скептично бровь. — Здесь, что ли? — и снова больно тыкает пальцем ему в живот без предупреждения, злорадно улыбаясь тому, как он в трубочку сворачивается, перекатившись на другой бок.       — Кто из нас садист-то? — стонет вымученно Кадзуха, схватившись руками за живот.       — Я просто очень злопамятный, — шепчет ему на ухо.       Кадзуха тут же голову в плечи вжимает от греха подальше и обратно укладывается на спину, состроив очень болезненную моську: реально больно ведь! Но Хэйдзо улыбается слишком искренне, тихо посмеявшись, так, что у него мурашки по телу пробегают и вся боль на второй план уходит. Видеть его таким — до безумия радостно и приятно.       Хэйдзо садится на пятки, убирая до безобразия растрепанные волосы назад, и морщится, когда пальцы неприятно больно тянут запутавшиеся между собой пряди. Внезапно до него доходит осознание, что... Ему стало полегче: ни страшных мыслей, ни боли под сердцем, хотя все еще неприятно колется. Он выдыхает почти расслабленно, уставившись в наблюдающие за ним глаза господина Каэдэхары, и щеку прикусывает, тяжело сглотнув. Его взгляд такой глубокий, искренний, лишенный дурацкого ребячества, и находиться под ним почти неловко.       Но все равно приятно.       — Спасибо, — произносит почти шепотом, снова сглотнув. — Мне стало лучше.       Кадзуха смотрит на него, улыбаясь одними лишь краешками губ, и слов изо рта достать не может: трудно говорить, когда...       — Я рад.       И руки в стороны разводит, чтобы Хэйдзо мог снова лечь в его объятия.       А Хэйдзо отказываться смысла и не видит: зачем, если так хочется?