Небо в груди

      Подарок на Новый год Хэ Сюань преподносит себе сам.       Сразу после выхода с праздников, пятого января, увольняют Ши Уду, проработавшего деканом экономического факультета семь лет. Почти четыре из которых были абсолютно незаслуженными. А до этого в официальной группе университета одна за другой появляются две записи. Первая — со скринами того, как Ши Уду подделал данные поступающих как раз почти четыре года назад. А вторая — с видеопризнанием. И обе — с его аккаунта.       Наконец-то. Давно было пора.       Хэ Сюань всегда старался учиться хорошо. Не идеально, не всегда на высшие баллы, как, например, Лань Сичэнь из параллельного класса, но достаточно прилично, чтобы обоснованно считать себя претендентом на бюджетное место в университете. У его семьи не так много денег. Большую часть времени они едва сводят концы с концами и ограничивают себя во всём, в чём можно. Один приём пищи в день, новая одежда раз в несколько лет по праздникам, куча кредитов, когда ломается техника.       При этом мать всегда стабильно отправляла ему «на жизнь» раз в месяц. Хэ Сюань не мог не принимать, не мог отговорить её, но никогда не тратил, обходясь… другими источниками. Социальными выплатами, например. Он просто не имел права тратить деньги, которых и так нет. Особенно после того, как младшая сестра тоже пошла в школу. А потом их же «дарил» единожды разом накануне Нового года. Тогда они могли позволить себе даже немного накрыть на стол.       А мать смотрела на него понимающе и со слезами благодарности.       Его прозвали Чёрным бедствием ещё в школе, потому что последний раз он носил что-то кроме чёрной толстовки… наверное, классе в шестом. На новый телефон пришлось копить до двенадцатого, ещё больше отказывая себе в еде — чтобы позволить хотя бы нормальный, с которым он учиться смог бы. Демоны бы побрали эти инновационные технологии.       Он любит свою семью. Своих родителей, свою маленькую сестрёнку. Но эта бедность… угнетающа. Он привык в ней жить, но другие — большинство — не привыкли. Они спокойно разбрасываются деньгами. Деньгами, которые Хэ Сюань даже никогда в руках не держал. И он всегда питал зудящую зависть и ненависть к людям, которым повезло больше, чем ему. Почему он не оказался на их месте?       В школе его избегали, потому что он вечно был мрачен и замкнут. А его это даже и устраивало. Не травили, к тому же. Наверное, потому что его класс в принципе был наполнен сплошь мягкотелыми безынициативными учениками, которым главное было отсидеть уроки, получить хотя бы удовлетворительные оценки и уйти домой.       Хэ Сюань не любит людей. Никаких, кроме своей семьи.       Да и они… всё чаще вызывают ощущение чего-то просто привычно существующего. Как кислород в воздухе.       Учёба была тем, в чём он оказывался почти неизменно хорош. Хоть это в его жизни было прекрасным — особенно на фоне других в классе. Он весьма сносно обращался с мечом, быстро формировал ядро, но особенно талантлив оказался в тонких манипуляциях с ци. С доски почёта его имя не убирали начиная со второго класса. Это было способом компенсировать бедность, и Хэ Сюань пользовался им по полной программе.       Создавал перед другими иллюзию, что у него всё прекрасно, что он нелюдим, мало ест и вечно в одной одежде, потому что сам так хочет.       Ему нужен был бюджет. Он хотел поступить на экономический факультет, заполучить у преподавателей положительную характеристику с рекомендациями и потом устроиться на работу в хорошую компанию, чтобы иметь возможность обеспечивать и себя, и свою семью. Чтобы вырваться наконец из постоянной бедности и боязни потратить лишнюю монетку. И вырвать их. Вытащить из этого мерзкого болота.       Он прекрасно сдал выпускные экзамены. Долго и упорно готовился, даже не спал несколько ночей подряд, жил практически на одном кофе. И был уверен, что хорошо показал себя на вступительных. В приёмной комиссии в тот год не было декана: его не допустили, так как поступать собирался его младший брат. Но преподаватели, сидевшие за столом, удовлетворённо кивали Хэ Сюаню. И, вроде как, их вполне устроил его ответ.       Настроение было приподнятым. Хэ Сюань собрал свои немногочисленные вещи, готовясь к переезду из школьного общежития в университетское. Его сосед по комнате, с которым они все двенадцать лет существовали как будто параллельно, практически не пересекаясь, не разговаривая, будто даже воздух в комнате разделив точно пополам, уехал домой, так что Хэ Сюань наслаждался временным одиночеством. И предвкушением.       Однако, когда вывесили списки, его имя оказалось даже за пределами проходного балла.       Хэ Сюань был растерян. Его будто ударили, оглушили, он провалился в вату, в вакуум, застрял, не понимая, как двигаться дальше и что делать. Ему позвонили из отдела работы с абитуриентами. Предложили место на другом факультете, где проходной балл ниже. Но ему в любом случае предстояло учиться платно. Хоть сейчас (потому что на бюджет он не проходил и там), хоть если бы отказался и попробовал второй раз поступить на экономический на следующий год.       Шанс давался всего один. И то, лишь заклинателям.       Он не понимал. Может быть, он был слишком уверен в себе, и на самом деле не так уж хорошо отвечал? Может быть, ему только показалось, что члены комиссии были довольны? Почему? Почему он даже не перешёл порог, если так долго готовился? Если так старался, если так хотел освободиться, если так устал существовать в постоянной борьбе? Почему, почему, почему?       Ему некуда было деваться. Хэ Сюань сорвался в истерику, которую видели и слышали только стены школьного общежития. Захлебнулся, погрузился с головой в тёмную густую жижу, но пришлось вынырнуть, вытащить себя за шкирку, вытянуть из трясины, в которой начал тонуть. У него не было права ломаться. Не было права падать на дно. Его семья ждала вестей и верила. Верила, что он исполнит свою мечту.       Он не сказал родителям, что не поступил на бюджет — только упомянул, что решил поменять факультет. И стал учиться на социологическом, куда его перевели. Средства на оплату Хэ Сюань должен был зарабатывать сам, чтобы не напрягать семью. Им не стоило знать. Не стоило беспокоиться. Он даже, почти натурально улыбаясь, сказал матери, что не нужно теперь отправлять деньги, потому что он ровно эту же сумму будет получать стипендией (которой на самом деле нет).       Мать с трудом, но согласилась. А для Хэ Сюаня началась круговерть дней.       Сначала он раздавал листовки. Брался за любые, какие только под руку подвернутся, лишь бы были деньги. Стоял весь вечер на ветру, под дождём, под снегом, спал по пять часов, почти не ел, несколько раз едва не слёг с воспалением лёгких — а ещё предстояло притаскивать себя на пары. И, желательно, не зарабатывать долгов. С этим, впрочем, у него сразу же возникли проблемы, потому что одновременно и работать, и учиться хорошо… оказалось для Хэ Сюаня несовместимым.       Его сосед по комнате, Ши Цинсюань, тот самый младший брат декана экономического, миловидный и лучистый, как солнце, впрочем, немного выручал. Расталкивал, когда не получалось себя поднять даже по трезвонящему будильнику. Покупал еду на двоих, к его возвращению разогревал ужин — первое время Хэ Сюань отказывался принимать, но потом сдался. На предметах, которые у них были одинаковыми, доставал у кого-то ответы. Когда Хэ Сюань был близок к тому, чтобы заболеть, давал свои лекарства.       Хэ Сюань не подпускал его слишком близко. Экстравертов он терпеть не мог больше всего. А то, что Ши Цинсюань — экстраверт, он знал ещё со школы. Лёгкий, как пение морского бриза, как лист, летящий туда, куда подует ветер. Оказывающийся то тут, то там, любое место наполняя звонким смехом.       Ши Цинсюань не то чтобы хорошо учился. Долги не хватал, конечно, но не везде так уж сильно преуспевал. Должно быть, его вытягивали благодаря статусу брата. А он даже как будто не замечал этого. Нисколько не пользовался своим положением. Скорее, принимал его как что-то само собой разумеющееся. Как то, что люди дышат воздухом, вода течёт сверху вниз, а солнце встаёт на востоке и садится на западе.       Хэ Сюаня бесило, что кто-то что-то получает просто так. Но Ши Цинсюань был слишком по-детски непосредственным. Как неразумный пятилетний ребёнок, совершенно не понимающий проблем жизни, не осознающий, как и каким образом ему достаются конфеты, появляющиеся на столе каждое утро. Это немного… смягчало раздражение. С ним можно было сосуществовать. Хоть он и был слишком назойливым.       Когда Хэ Сюань смог устроиться официантом, стало немного легче. За относительно более лёгкую работу платили больше, и у него появилось время, чтобы хоть немного закрывать долги. Первая сессия тоже прошла неплохо. Хуже, чем хотелось бы, но действительно неплохо. Хэ Сюань даже привык к своему положению. К скучной специальности, к необходимости работать, к долгам. И забыл думать про инцидент, случившийся при поступлении.       Но во втором семестре, когда у них начались пары с одним из преподавателей, который, насколько он помнил, был в приёмной комиссии, тот после первого занятия бросил фразу, мол, удивлён, что Хэ Сюань с таким блестящим ответом и такими высокими оценками не смог набрать проходной балл и в итоге оказался на другом факультете. Ведь как-то учились те, кто оказался на вступительных хуже него.       Хэ Сюаня пронзило ледяной иглой.       Он понимал, что окончательно ничего не понимает. Почему же тогда… Почему он не прошёл? Почему на сайте в таблице баллы оказались низкими?       У Хэ Сюаня было одно очень хорошее качество, которое некоторые посчитали бы проклятием. Он был незаметным. Неуловимым. И отлично умел находить информацию там, где никто бы не догадался её искать. Так, воспользовавшись сайтом-архивом, Хэ Сюань после долгих подборов даты и времени выяснил, что изначально у него были высокие баллы. А вот потом, спустя всего час, кто-то перезанёс цифры. И Хэ Сюань поменялся местами с… Ши Цинсюанем. Его соседом по комнате в общежитии. Какая ирония.       Это Ши Цинсюань не перешёл порог. Это он не должен был поступить.       Хэ Сюаня переполнила ярость. Он был уверен, что здесь вмешался Ши Уду, чтобы протолкнуть младшего брата. Только у декана была возможность поменять данные так, чтобы больше никто об этом не знал. Все его старания, все усилия… пали крахом только потому, что кому-то не захотелось оставлять своего родственничка за бортом. В то время как этот родственничек был не из тех, кому вообще нужно беспокоиться о положении, деньгах и прочем.       Скринов, которые Хэ Сюань сделал, было недостаточно. Желательно бы… добраться до учётной записи Ши Уду и найти либо историю операций в личном кабинете на сайте университета (такой был у всех, и у студентов, и у преподавателей), либо обращение в службу поддержки, если изменения делались через неё.       Бумаги можно легко сжечь. Электроника же помнит всё.       Хэ Сюань моментально возненавидел Ши Цинсюаня. Он… занял его место. Ему нужно было думать, как заплатить за обучение, ему нужно было таскаться непонятно где под дождём и ветром с листовками, чтобы заработать хоть немного денег, ему нужно было не спать и не есть ради них и ради отработки долгов. Хэ Сюаню следовало спокойно учиться на бюджете. И больше ничего.       Вся лёгкость и звонкость Ши Цинсюаня стали окончательно тошнотворны. Но ещё больше тошнотворен стал Ши Уду, который, когда видел Хэ Сюаня иногда в коридорах, делал вид, что не знает его. Не знает, что натворил с его жизнью. Этого человека, отнявшего все цели и надежды, он возненавидел ещё больше. В нём взросло ядовитое семя, взросло и пустило корни по всему телу.       Непременно Хэ Сюань должен был отомстить. Должен был доказать, что оказался не на том месте. Что он достоин большего. Что его обманули и бросили дальше барахтаться в дерьме, когда он столько лет пытался оттуда выбраться. А Ши Уду — пусть как раз получит по заслугам. Пусть барахтается. Все его мысли заполнила одна только эта мысль. Он стал дышать ей, питаться ей, пить её, как воду.       Хэ Сюань терпеть не мог людей. Особенно тех, у которых жизнь сложилась лучше него.       Вот только сначала… ему не стоило дёргаться. Рано. На его руках почти ничего не было. Хэ Сюаню полагалось жить с Ши Цинсюанем, будто ничего не случилось, принимать от него еду, лекарства и помощь, будто ничего не случилось, слушать его щебетание, будто ничего не случилось. И думать, думать, думать.       Он искал сначала способы в собственной голове, отвергая их один за другим. В течение целого семестра. Только получал головную боль, потому что всё казалось глупым, идиотским, недейственным. Потом случился перерыв в виде летних каникул, которые он провёл без Ши Цинсюаня под боком — и, вернувшись, почувствовал ещё более мощную вспышку омерзения. Он не мог этого так оставлять. Нужно было идти на крайние меры.       Одна из крайних мер, однако, отказала ему. И Хэ Сюань твёрдо уверился, что это всё делалось с подсказкой Чэнчжэня. Иначе зачем отказывать, если месть — прямая специализация Исполнителя желаний. Он знал, потому что довольно долго ловил информацию из разных уголков университета. Это у него получалось более чем хорошо. Хэ Сюань злился. Время шло, минуты капали, он всё ещё находился в одном замкнутом пространстве с ненавистным неумолкающим Ши Цинсюанем, но нисколько не приблизился к доказательству.       Хуа Чэн, Алое бедствие, к которому он обратился следом, предложил не торопиться. Ещё больше сблизиться с Ши Цинсюанем и однажды попасть к ним домой. На какой-нибудь праздник, например. А там улучить момент и покопаться в учётной записи. А ещё, сказал Хуа Чэн, неплохо было бы получить признание Ши Уду. В идеале. Поэтому необходимо всё хорошо подготовить и втереться в доверие по максимуму.       Хэ Сюаня этот план не устраивал, потому что снова ждать? Однако другого у него всё равно не было. И он уже сказал, что заплатит любые деньги, уже согласился влезть в долги, когда Хуа Чэн задрал свой ценник до небес — этому, демоны его побери, тоже в жизни повезло больше. Но он умел мстить. Он уже делал это, и делал очень хорошо. Так Хэ Сюань оказался с ним связан. И вынужден был подчиняться.       Два года он провёл в состоянии перманентного зудящего ожидания, вынужденный сотрудничать с Хуа Чэном и выполнять его поручения в обмен на советы, как лучше взаимодействовать с Ши Цинсюанем. Хэ Сюаню раньше не надо было взаимодействовать с людьми, и он не умел этого делать. Совершенно не мог их читать и понимать. Советы Хуа Чэна, по крайней мере, работали. Ши Цинсюань действительно стал липнуть ещё больше, чем раньше.       Этот идиот так давно хотел подобраться ближе — и Хэ Сюань подпустил. Сделал вид, что подпустил. Он позволял теперь Ши Цинсюаню трогать его, хотя раньше отшатывался, как от огня. Позволял таскать на какие-то концерты, выставки, в кино, просто на прогулки по улице где-то между парами и работой, позволял платить за себя, если Ши Цинсюаню так хотелось. Позволял всё то, что отзывалось внутри склизким густым сгустком омерзения.       Иногда хотелось снова воспринимать его как просто человека. Просто соседа по комнате. Слишком глупого, чтобы понять, что творится за пределами розового кокона, которым он себя окружил. Хэ Сюань чувствовал, как его разрывает пополам. И гнал от себя любые мысли, не связанные с местью.       И вот наконец Хуа Чэн дал отмашку: пора. Можно начать. Это был первый Новый год, который Хэ Сюань решил провести не с семьёй, а с Ши Цинсюанем. Они радовались, что у него наконец-то появился «друг», а он ослеп и оглох. Готовился несколько дней, взращивая внутри пульсирующее предвкушение. Впереди его ждал подарок, праздничный пирог, от которого он только и ждал отхватить кусок побольше, чтобы утолить вечный голод.       Он смог окольными путями, полусерьёзными разговорами выпытать, каким может быть пароль от компьютера у Ши Уду. Когда оказался уже в гостях, моментально выяснил, где находится его комната, мельком оглядев квартиру, и как к ней незаметно подобраться. И, только-только сели за праздничный стол, отошёл якобы в туалет.       Зайти в личный кабинет, когда все логины и пароли хранятся в одной учётной записи браузера, несложно. Хэ Сюань обнаружил прокол в истории операций. Очень подробно расписанной истории операций (слава разработчикам сайта университета), где было указано, в каких именно ячейках базы данных проводились изменения. Это действительно было несложно.       Внутри Хэ Сюаня ярко-ярко взорвалась сверхновая.       Он прекрасно, до мельчайших деталей, помнит, как с открытым ноутбуком Ши Уду тогда вошёл обратно на кухню. Никто ничего не успел понять — а на шею Ши Цинсюаня уже легла магическая удавка. Хэ Сюань не смотрел в его испуганное лицо, отводил взгляд от огромных, полных боли и непонимания глаз. Ши Уду, конечно же, был в ярости. Попытался атаковать Хэ Сюаня, попытался дёрнуться за талисманами — удавка затянулась сильнее, стоило ему только двинуться лишнего. Ши Цинсюань начал задыхаться.       Хэ Сюаню было смешно. Было весело. Он медленно, с толком и с расстановкой рассказал, что узнал и как. С удовольствием наблюдая, как сменяются выражения на лице Ши Уду. От недоумения до хорошо скрываемой паники. Как у него забегали глаза. Как он сжал кулаки, почти жадно глядя на ноутбук, который Хэ Сюань сжимал в свободной руке. Как посмотрел на брата, судорожно хватающего ртом воздух и держащегося за горло, где затягивалась невидимая близкая смерть.       — Либо признание, либо его жизнь, — сказал Хэ Сюань, усмехнувшись.       — Ты сядешь, если убьёшь его, — сквозь зубы процедил Ши Уду.       — Конечно. Я знаю. Но я уже выложил скрины в группу университета. С вашего аккаунта. Если начнётся разбирательство — а оно начнётся — вас ждёт то же самое. Мне уже не страшно будет попасть в тюрьму, зная, что я восстановил справедливость.       Он рассмеялся, почти не услышав тихого-тихого болезненного «Сюань-гэгэ». Он чувствовал только бурлящий в венах адреналин.       Ши Уду пришлось признаться на камеру. Ему всё равно некуда было отступать. Хэ Сюань не блефовал. Скрины действительно были отправлены в официальную группу с его компьютера и его аккаунта. Не убирая удавки и стараясь не слушать хриплое обрывистое дыхание, Хэ Сюань поставил ноутбук на стол одной рукой, натренированный тысячью подносов и тарелок, сковал Ши Уду заранее приготовленным обездвиживающим талисманом, а потом великодушно сам включил запись.       Как же забавно. Как цирковое представление. Как комедия.       Только после того, как видео тоже оказалось выложено, он убрал удавку с шеи Ши Цинсюаня. Но не убрал обездвиживающий талисман — пусть брат освободит брата, когда он уйдёт. Проблемы и нож в спину ему были не нужны, а Ши Цинсюань не осмелился бы этот нож бросить, в отличие от Ши Уду. Он был слабым. Слишком слабым. Даже в тот момент осел на пол сломанной марионеткой, у которой обрезали ниточки.       Хэ Сюань гордо ушёл из их квартиры в десять часов вечера. И всю ночь провёл в круглосуточном кафе, пересматривая скрины и видеообращение. Он и сейчас иногда пересматривает их. Его новогодний подарок. Никто, никто не сможет доказать, что Ши Уду подтолкнул он. Недобросовестный декан достоин увольнения, а его младший брат — отчисления. Чтобы перестать занимать место, не принадлежащее ему.       Вот только почему Хэ Сюань вспоминает, как смотрел ему вслед Ши Цинсюань, и становится муторно на душе, как будто кто-то перекручивает внутренности? Почему он ощущает что угодно, но только не удовлетворение? Почему его радость оказалась такой мимолётной? Он же сделал то, что давно хотел, он отомстил, он утопил тех, кто когда-то попытался затолкнуть в омут его самого, какого демона тогда…       Спустя ещё два дня, седьмого января, уволенный и лишённый ведомственного жилья Ши Уду насмерть разбивается на машине. Говорят, намеренно, не выдержав позора. Ши Цинсюаня, похожего теперь на потерянную тень, действительно отчисляют из университета и выселяют из общежития. Хэ Сюань знает, что ему некуда идти — друзья отвернулись, другой квартиры нет, потому что прежде семейство Ши жило на съёмной.       Хэ Сюань чувствует злорадство. Но только… какое-то горькое.       Он несколько дней живёт с ощущением дыры, пустоты внутри, когда Ши Цинсюань уходит, бросив на него, молчащего и игнорирующего, очень сломанный и очень понимающий взгляд, прежде чем переступить порог с вещами. Слишком тихо. Слишком просторно в маленькой комнате. Слишком темно, хотя лампочка светит абсолютно так же, как и прежде. Как будто все эти посторонние звуки и действия стали неотъемлемой частью жизни.       Нет. Нет, не так. Не может быть. Хэ Сюань ненавидел Ши Цинсюаня, и от ухода этого человека ему должно стать легче. Конечно, он не сможет сменить факультет, потому что уже учится на четвёртом курсе, и придётся досдавать слишком большую разницу, но восторжествовала справедливость. Его перевели на бюджет. Хотя бы на полтора последних года. Он может выбраться, если поднажмёт немного, он может даже оставить работу, чтобы не тратить на неё время, и заняться долгами.       В том числе денежными, которые теперь выплатить станет проще.       Его должно радовать, что Ши Цинсюань оказался никем. Вот только… Ши Цинсюань ведь не был виноват в том, что его судьбу устроили так, как посчитали нужным. Он не знал. Он просто плыл по течению. И у Хэ Сюаня только холод внутри и перекрутившийся комок нервов. Особенно когда он вспоминает разбитое вдребезги зеркало чужих глаз.       — Эй. Герой-мститель. Тебе легче-то стало? — спрашивает Хуа Чэн после первого же субботнего занятия. Спрашивает с этой его нехорошей полуулыбочкой, оглядываясь на стоящего в другом конце коридора Се Ляня.       — Ты осуждаешь меня? — ледяным тоном выплёвывает Хэ Сюань. А сам думает, что не стало. Стало только хуже почему-то.       — Ничуть нет, — с усмешкой отзывается Хуа Чэн.       — Ты сам мстил за своего драгоценного Се Ляня. Не тебе осуждать.       — О, я даже не спорю. Только знаешь, вот в чём загвоздка. Я ведь действительно мстил за, как ты выражаешься, «своего драгоценного». А ты мстишь ему самому. Когда он даже ничего тебе не сделал. Разницу чувствуешь?       Хэ Сюаню кажется, что его с размаху вдолбили в землю и сверху проехались асфальтоукладчиком. Тошнота подкатывает к горлу при одной только мысли о том, чтобы назвать Ши Цинсюаня «драгоценным» для себя. Ненужный, бесполезный, застрявший на уровне маленького ребёнка человек, который только надоедал и вился вокруг со своей вездесущей помощью. От его исчезновения Хэ Сюань совершенно ничего не потерял.       Не потерял же?..       — Нижайше прошу прощения, если ошибся, — миролюбиво добавляет Хуа Чэн. — Кстати, Ши Цинсюань сейчас на кладбище у могилы брата, если тебе интересно. И весь день там сидит.       Он проходит мимо Хэ Сюаня этой его самоуверенной походкой. Приветствует Се Ляня. Они вместе удаляются в сторону лестницы, и тот смеётся над какой-то фразой Хуа Чэна, прикрыв рот ладонью.       Хэ Сюаня вдруг пронизывает с головы до ног что-то острое, как тонкая раскалённая добела проволока. Он вспоминает, как тогда, в первом семестре, Ши Цинсюань, лёгкий и непосредственный, делился с ним едой, помогал списывать домашнюю работу и лечил, стоило Хэ Сюаню заболеть. Спрашивал каждый день, как дела, как прошла работа, слушал с интересом немногословные рассказы.       От воспоминаний становится почти физически больно. Хэ Сюань тогда ничего не знал — и думал, что, в принципе, может терпеть этого человека рядом с собой. Ши Цинсюань не изменился. Изменилось только его отношение. И действительно внутри слишком пусто.       Почему пусто, если он всегда ненавидел людей? Если ненавидел Ши Цинсюаня?       В тот же день Хэ Сюань, которому не интересно, появляется на кладбище. Идёт мелкий снег, и всё усыпано траурно-белым, а лёгкие заполняет морозная влажная пыль. Хэ Сюань по дороге покупает чай в стаканчике. Потому что сегодня холодно и потому что кажется, что предложить его — значит пролить первую каплю воды на пылающий, но никак не догорающий мост. Он не умеет разговаривать. Действовать, впрочем, тоже, когда дело касается чего-то… такого. Странного. Люди — не его окружение.       Съёжившаяся у свежей могилы фигурка Ши Цинсюаня кажется очень маленькой и хрупкой. Его пальто тоже покрыто белым. Хэ Сюань тихо подходит ближе. То есть, пытается тихо, но под ногами скрипят ломающиеся позвоночники снежинок. Ши Цинсюань вздрагивает от звука, но голову не поднимает до тех самых пор, пока Хэ Сюань не останавливается совсем рядом. Только тогда медленным, механическим движением вскидывает взгляд покрасневших, заплаканных глаз.       — Сюань-гэгэ, — почти шёпотом. Тонкие бледные губы, тронутые синевой, болезненно кривятся. — Сюань-гэгэ, зачем ты пришёл? Мой брат погиб, меня отчислили. Что ты ещё хочешь?       Хэ Сюань, борясь со всплеснувшей внутри вязкой горечью и царапающим жаром, молча протягивает ему стаканчик с чаем. У Ши Цинсюаня широко распахиваются глаза — настолько, насколько это вообще возможно с его опухшими от слёз веками. Снова этот сломанный взгляд. Он и так навечно застыл перед Хэ Сюанем, куда ещё?       — Ч-что это? — растерянно спрашивает Ши Цинсюань.       — Чай, — раздражённо бросает Хэ Сюань. — Разве не видишь?       — Зачем?       — Пить. Что ещё ты собрался делать с чаем?       Ши Цинсюань моргает настолько растерянно, что становится похож на глупую птицу. Он просто смотрит на Хэ Сюаня, кажется, готовый снова расплакаться, и изображает из себя статую. Внутри всплёскивает раздражение. Хэ Сюань уже собирается убрать руку — нужно было вообще не приходить — когда Ши Цинсюань резко, как дикий зверёк, выхватывает у него стаканчик. И делает такой быстрый первый глоток, что обжигается и закашливается, едва не проливая на себя.       — Ты что, решил прям тут рядом сдохнуть? — выпаливает Хэ Сюань.       — А ты разве… — кашель, — не хочешь этого?       — Чего?       Ши Цинсюань замирает, глядя на него ещё более растерянно, чем прежде. А потом делает ещё один глоток. На этот раз осторожно — и глаза его распахиваются шире в каком-то ослепительном, бьющем насквозь неверии. Раздражение становится гневом. Хэ Сюань, пронзённый осознанием, скрещивает руки на груди, подавляя в себе обжигающую волну — и ощущает, как она смешивается с болью, такой болью, что от неё заходится сердце. Этот глупец в самом деле решил, что…       — Так это… просто чай? — осторожно спрашивает Ши Цинсюань.       — Нет, не просто. За деньги, — огрызается Хэ Сюань. — Ты идиот? Ты правда решил, что я травить тебя пришёл?       В светлых глазах Ши Цинсюаня дрожит серое, полное снега небо.       А впрочем, что он должен был решить, если Хэ Сюань несколько дней назад угрожал убить его, держа на горле удавку? Нет, Хэ Сюань на самом деле не убил бы. Он не смог бы затянуть сильнее. Смерть — слишком просто. Но откуда Ши Цинсюаню об этом знать.       — Но… зачем?       — Пить, — раздражённо повторяет Хэ Сюань.       И Ши Цинсюань пьёт.       Его руки дрожат, и сам он дрожит и плачет — всё-таки снова — но упрямо глотает чай вперемешку со слезами. А Хэ Сюаню почему-то даже почти не противно наблюдать. Только что-то туго сжавшееся пульсирует внутри, звенит, колеблется, как тёмная вода. Он всё ещё смотрит сверху вниз, ведь Ши Цинсюань остаётся на коленях, прямо на снегу, усыпанный белым по тёмной ткани и тёмным распущенным волосам.       — Спасибо, — шёпотом. — За то, что это просто чай. Я думал…       — Да какого демона ты мне нужен мёртвым? — бросает Хэ Сюань.       Ши Цинсюань снова съёживается, побелевшими пальцами сжимая стаканчик. Допивает несколькими глотками, аккуратно ставит рядом с собой. Хэ Сюань искренне не понимает, что он странного сказал и почему это невразумительное создание теперь выглядит так, словно он всё же пообещал его убить. Впервые Хэ Сюань замечает вдруг, что губы Ши Цинсюаня тронуты синевой как-то слишком сильно, и дрожь его, крупная, постоянная, наверное, не только от нервов.       «И весь день там сидит», — вспоминает Хэ Сюань.       Глупое создание. Какое глупое.       Хэ Сюаню что-то ударяет в голову. Не пытаясь осмыслить или воспротивиться порыву, он наклоняется, хватает Ши Цинсюаня за тонкую руку — такую холодную, словно она промёрзла насквозь и превратилась в чистый лёд — и резко поднимает на ноги. Тот качается, словно пьяный. Приходится придержать. Смотрит испуганно, дёргается, пытаясь вырвать пальцы из его ладони — но так слабо, словно вовсе этого не делает. Даже трёхдневный слепой котёнок сопротивлялся бы сильнее.       — Идём, — говорит Хэ Сюань.       — Куда?..       — Куда я поведу.       А ведёт он его… в общежитие. Не в кафе, потому что сегодня не его смена и потому что не собирается тратить деньги на что-то большее, чем чай. А в комнате вполне есть еда, которую он может запихнуть в Ши Цинсюаня, как когда-то тот сам запихивал в Хэ Сюаня. Правда, церемониться, конечно же, не будет. Его единственная задача сейчас — не дать Ши Цинсюаню умереть где-нибудь на кладбище. Потому что, похоже, дай ему волю — и он умрёт.       Хэ Сюань почти целиком и полностью уверен, что чай был его единственной едой за ближайшее время. Судя по тому, как он «хорошо» держится на ногах. Что и спал Ши Цинсюань непонятно где, чуть ли не на улице, судя по состоянию пальто и ледяным рукам. Он же не умеет жить. Он всегда существовал на всём готовом, что ему давал старший брат. Беспомощный, бесполезный человек, заключённый прежде в розовый мир. Он не выживет, если бросить его здесь.       И Хэ Сюань не знает, почему его это так волнует.       Он знает, как пройти мимо охранника, чтобы не попасться, потому что случаются моменты, когда тот отходит покурить. И когда госпожи Цзян нет на месте, тоже знает. Это не составляет труда. Быстро пересечь холл, миновать турникеты, проскользнуть в коридор первого этажа, а потом и в нужный блок. Отпереть дверь. Ши Цинсюань заходит в комнату, разувается, приткнув сиротливо ботинки у самого порога. Снимает пальто и стоит, сжимая его в руках, не решаясь повесить на крючок у двери.       — Ну, чего застыл? — бросает Хэ Сюань, кидая собственную куртку прямо на кровать. — Проходи уже. Так и будешь около двери стоять?       — Сюань-гэгэ, — дрогнувшим голосом произносит Ши Цинсюань, — давай ты просто… ну, быстро сделаешь всё, что хотел, и я пойду.       Хэ Сюань замирает, ошарашенно глядя на него, и теряет дар речи. Ши Цинсюань по-прежнему комкает пальцами ткань своего многострадального пальто — удивительно, как она не затрещала ещё и рваться не начала. И не поднимает взгляда. Его всё ещё пошатывает, снег тает на волосах, осыпая их мелким бисером воды, дрожащим так же, как и его узкие плечи.       Что он несёт?       — Я же понимаю, — продолжает тихо, — что ты меня не просто так позвал. Ты… можешь делать всё, что хочешь, правда, я даже не буду кричать. Я бы ещё сказал, что не буду плакать, потому что я помню, что тебя это раздражает, но, прости, не могу обещать, и…       — Ты идиот?! — взрывается Хэ Сюань.       Ши Цинсюань от неожиданности вздрагивает и зажмуривается, побелев так, что может сравниться с цветом траурного пояса, который обвязан поверх рубашки. Одежда падает у него из рук, тёмными волнами ложится у ног, и Ши Цинсюань прижимает ладони к груди, как напуганный зверёк. Хэ Сюань, снова чувствуя внутри водоворот гнева, подходит к нему, рывком поднимает пальто и с размаху закидывает на вешалку. Боги, да какого… зачем он вообще решил это сделать, чтобы выслушивать очередные глупости?!       Ши Цинсюань, трясясь всем телом, неуверенно приоткрывает один глаз. Хэ Сюань выдыхает, сжав кулаки. Он сам причина этих «глупостей». Безнадёжно думать, что Ши Цинсюань будет доверять ему, как раньше. Собака тоже не станет безоговорочно подчиняться руке, дающей ей пищу, если эта самая рука недавно ударила её палкой по спине.       Он не знает, зачем ему нужно это доверие, но… зачем-то.       — Сюань-гэгэ?..       — Ты!.. — выплёвывает Хэ Сюань. — Ты думаешь, мне больше делать нечего, как тащить сюда мимо коменданта? Захотел бы пытать тебя — оставил бы там, где нашёл, и погода бы всё сделала за меня. Я получил от вашей семьи всё, что мне было нужно. Твоя смерть меня не интересует. Твои мучения тоже.       Ши Цинсюань смотрит на него растерянно, глаза влажно поблёскивают. Боги, какой же плакса. Как у него ещё вся вода в организме не кончилась такими темпами? Откуда там ещё в принципе осталась вода?       — Но тогда… — Ши Цинсюань заламывает пальцы. С характерным щёлкающим звуком, который Хэ Сюаня раздражает. — Почему ты всё это делаешь? Если не из мести, то… почему?       — Не знаю, — отрезает Хэ Сюань.       — Не знаешь? — растерянно переспрашивает Ши Цинсюань.       — Да, не знаю! — резко огрызается Хэ Сюань, чувствуя, как что-то горячее пузырится в груди и жарко бьёт выше, как цунами. — Просто хочется, понятно?       Судя по лицу Ши Цинсюаня, ничего ему не понятно, но он торопливо кивает. Какой же надоедливый. Неужели обязательно интересоваться причиной? Хэ Сюань и сам… не знает причину. Просто решил, что Ши Цинсюаню не надо тянуть на себе грех своего дурного братца, который, тем более, уже лежит в могиле. Он своё получил. Хэ Сюань… не станет погружать в дерьмо человека, который не заслужил этого дерьма. Он не Ши Уду. И не станет ему уподобляться.       Он щёлкает кнопкой термопота, вытаскивает из холодильника два контейнера с едой и ставит в микроволновку. Ши Цинсюань всё ещё мнётся у порога и выглядит так, словно свалится с минуты на минуту прямо на коврик, бледный, полупрозрачный, почти исчезающий, со всё ещё синеватыми обветревшими губами и влагой в спутанных растрёпанных волосах.       — Ты прям у двери есть собрался? — резко спрашивает Хэ Сюань. — Не раздражай, сядь.       Микроволновка характерно пищит. От этого звука Ши Цинсюань тоже дёргается, как в нервном тике. Хэ Сюаню почему-то врезается тонко между рёбрами: он никогда не видел раньше его таким. И ему не нравится то, что он видит. Не нравится, что тот превратился в перепуганного воробья вместо человека. Хэ Сюань достаёт контейнеры, открывает и один ставит со своей стороны, а другой толкает на противоположную. Кладёт палочки — Ши Цинсюаню одноразовые, потому что его собственных, разумеется, не осталось.       — Иди ешь, — почти как приказ.       Он сам начинает закидывать в себя рис, не дожидаясь, пока Ши Цинсюань мелкими шажочками подойдёт к столу, пристроится на самый краешек стула и возьмёт дрожащими пальцами палочки. Потому что он всё равно это сделает. У него нет выбора, кроме как подчиниться. После того, как это недоразумение неловко отправляет в рот первую порцию, по щекам его всё-таки начинают течь слёзы. Хэ Сюань цокает языком.       — Он солёный.       — А?       — Рис. Незачем добавлять в него слёзы. Пересолишь.       Ши Цинсюань растерянно моргает, а потом вдруг коротко, рвано, нервно смеётся. Этот звук тоже не похож на прежний. Он режет почему-то уши и заодно сердце, как острым куском стекла. Хэ Сюань морщится. Ши Цинсюань быстро вытирает слёзы рукавом. Размазывая при этом по лицу грязь, которую непонятно откуда взял. Пожалуй, стоит отправить его потом умыться.       В принципе…       Если высовываться не будет, в принципе, можно оставить его здесь. Пусть живёт, прячась, только бы не сдох где-то на улице. Госпожа Цзян в комнату Хэ Сюаня заглядывать станет только по особым случаям: он слишком тихо и примерно себя ведёт, чтобы подозревать его в нарушении дисциплины. Людям давно пора усвоить, что доверять тихим и незаметным — не самая лучшая идея, но они не усвоят.       Никогда.       Возможно, рано или поздно… Хэ Сюань вернёт его прежнего. Отчего-то хочется вернуть его прежнего, потому что подобным образом выглядящий и ведущий себя Ши Цинсюань… его не устраивает. Не соответствует укоренившемуся в голове образу. Он должен быть таким, какого Хэ Сюань помнит до этого Нового года. До удавки. До мести, которая была такой долгожданной, такой выношенной, но отчего-то прошла мимо и не принесла облегчения, на которое Хэ Сюань надеялся.       Теперь, на ближайшее время, у него есть другая цель. Кроме ликвидации долгов. Он будет чинить сломанную куклу, которая слишком уж основательно вписалась в его жизнь. Подлатает фарфор, подклеит некрасивые сколы, которых, похоже, стало чересчур много — ведь сам уронил, сам треснул, кому же ещё этим заниматься? Хотя бы полгода. А потом пусть заново сдаёт вступительные и остаётся в общежитии уже на законных основаниях.       Почему Хэ Сюаня вообще волнует его жизнь?       Наверное… почему-то.