Небо в груди

      Хуа Чэн не то чтобы беспокоится за Вэй Усяня.       То есть, не так. Разумеется, он предпочёл бы, чтобы этот взрывоопасный сгусток концентрированных эмоций остался жив. Хуа Чэн терпеть не мог Вэй Усяня, когда они с братом только подселились к нему. Но потом Вэй Усянь, поразительным образом не реагирующий на ауру угрозы, окружающую Хуа Чэна, стал чем-то само собой разумеющимся. Жить в тишине, без него, что на практике, что сейчас, очень странно.       Кома — отвратительно, ужасно, страшно для его семьи (Хуа Чэн прекрасно видит, с каким выражением лица Цзян Чэн возвращается в комнату и молча смотрит в стену), и Вэнь Чао со своим двоюродным братом полнейшие подонки. А ещё, видимо, считают себя бессмертными, если вообще толком никак не прятались.       Но это не первостепенное, что Хуа Чэна интересует.       Первостепенное — то, кто за произошедшим стоит.       Слухи про Чэнчжэня теперь растекаются рекой. Раньше про него почти не говорили, так, шутили то там, то здесь и пересказывали друг другу про неудачные попытки что-то попросить. Теперь же про Исполнителя желаний слышно из каждого угла, из забавы он превращается в страшилку, в монстра из городской пугающей легенды вроде тех, что рассказывают с фонариком в тёмной комнате.       Полиция разводит руками. Правильно. Невозможно техникой или даже заклинательскими методами вычислить того, кто успешно прячется ещё с давних времён. Хуа Чэн подозревает, что у Чэнчжэня на телефон (или чем он там пользуется) талисманов разной направленности налеплено столько, что его не смогут отыскать даже боги, если возьмутся.       Но Хуа Чэн не бог.       Он должен быть лучше.       Чэнчжэнем начинает интересоваться даже Се Лянь. Хуа Чэна это беспокоит. Пока что он молчит, делая вид, что ему известно не больше, чем остальным, и невысказанные слова жгут горло углями. В принципе, он собирался когда-нибудь рассказать Се Ляню про участие Исполнителя желаний во всём, что произошло. Но для этого нужно располагать чуть большими данными. А прежде — дождаться, пока их принесёт Хэ Сюань, который сейчас по уши завален долгами. Как и в конце любого семестра.       Вэй Усянь приходит в себя. Четырнадцатого числа, около четырёх дня, Хуа Чэну об этом пишет Цзян Чэн. Пока придётся оставаться в больнице, и выпишут явно уже после Нового года, потому что Хуа Чэн читал, что выход из комы — далеко не то же самое, что проснуться, скажем, после операции, потом следует ещё долгий восстановительный период. Цзян Чэн почти всё свободное время проводит в больнице, и, судя по всему, этот самый восстановительный период его не особенно радует.       Хуа Чэн не задаёт вопросов. Он никогда не лезет не в своё дело — а это не его дело. Ему достаточно и той краткой информации, которую Цзян Чэн говорит сам. Большую часть времени Хуа Чэн остаётся в комнате один. Он уже порядком отвык от тишины, которая с семьёй Цзян попросту невозможна. Собирательством долгов, в отличие от Хэ Сюаня, он не страдает, так что достаточно спокойно проводит время за рисованием.       Пользоваться этим нехорошо, но, даже если бы его соседи по комнате были тут, они бы явно не возражали против Се Ляня, так что… Хуа Чэн приглашает Се Ляня. В основном их совместные посиделки превращаются в помощь с подготовкой к очередному зачёту. Кроме непосредственно химии — химию Хуа Чэн никогда не понимал и понимать вряд ли начнёт. В своё время на первом курсе он сдал её исключительно благодаря чуду.       Но иногда они пьют чай (Се Лянь предпочитает улун, Хуа Чэн помнит это ещё с подготовительных курсов, поэтому в шкафчике стоит целая упаковка), играют в настолки или смотрят фильмы на ноутбуке, приглушив свет, как в кинотеатре. Иногда Се Лянь наблюдает, как Хуа Чэн рисует, пристроившись сбоку и робко положив подбородок ему на плечо. Это ощущается… непередаваемым трепещущим теплом, и уголки губ сами собой приподнимаются в невольной улыбке.       Иногда Хуа Чэн теперь даже может выводить Се Ляня погулять по городу — особенно сейчас, когда он украшен к Новому году и блестит сотнями огней. У Се Ляня они вызывают особенный, чистый восторг, он радуется, как ребёнок, оглядываясь вокруг сияющими глазами, и Хуа Чэн на мгновения вспоминает того счастливого первокурсника, того человека, которому жизнь казалась прекрасной во всём.       Он рад, если может хотя бы на мгновение этого человека вернуть. Потому что сейчас Се Лянь чаще кажется испуганным воробьём, опасающимся сделать лишний шаг, будто он вечно перед кем-то виноват. Робко пробующим ступить на лёд, даже если никакого льда нет, а под ногами твёрдая почва. Он всё так же мягок, как раньше, всё так же дружелюбен, но во взгляде его почти постоянно скорее усталость, чем прежний свет.       Но отказываться от помощи и скрывать свои проблемы — о, это в нём ничуть не изменилось.       Через несколько дней после их самой первой прогулки Хуа Чэн ультимативно затащил Се Ляня в торговый центр и провёл по нескольким магазинам. Во-первых, подобрать ему какую-нибудь красивую рубашку для того, чтобы идти на помолвку — потому что Хуа Чэн не собирался один идти на помолвку. Ему там просто было бы нечего делать без подходящей компании. А во-вторых, купить наконец хорошую, тёплую, зимнюю куртку.       Нет, правда, у него чуть искажение не случилось, когда он узнал, что единственная куртка Се Ляня — вот это тонкое светло-серое недоразумение, которое он носил ещё на практике и в котором замёрзнешь даже быстрее, чем в кожаном пальто. Хуа Чэн, в принципе, в тот день тоже оказался молодец, нарядился, чтобы непременно быть красивым перед Се Лянем, а сам порядком заледенел на ветру даже со своей достаточно высокой устойчивостью к холоду.       Но оно того стоило.       Се Лянь, конечно, долго упирался и отнекивался, говорил, что это слишком дорого, что он не хочет никого обкрадывать и не может согласиться на подобные покупки. Но теперь у Хуа Чэна был козырь в рукаве — данное им обещание. Так что у сдавшегося Се Ляня появились шёлковая рубашка с объёмными рукавами и шнуровкой у ворота, а ещё куртка. Той же фирмы, которую уже года два носит сам Хуа Чэн.       Несмотря на все слова, Се Лянь долго крутился у зеркала в новой рубашке и очень мило смущался от уверений Хуа Чэна, что она смотрится на нём просто потрясающе. Он улыбался. И ему явно тоже нравилось своё отражение. А что касается куртки — они отныне могут подолгу гулять, и то, что Се Лянь не ёжится от холода и не дрожит на ветру, поистине лучшая награда для Хуа Чэна.       Интересно, насколько Се Лянь шутил про луну?       Может, к Новому году поискать ему светильник? Так мало времени осталось…       Эту пятницу двадцать восьмого числа Хуа Чэн тоже проводит с Се Лянем.       Цзян Чэн отписался в обед, что суд (на который их двоих, к счастью, не вызвали) прошёл, и Вэнь Чао приговорили к десяти годам за «причинение тяжкого вреда здоровью». И ещё за какие-то пункты, которые Хуа Чэн не запоминал. То, что один из обращавшихся к Чэнчжэню получил справедливое наказание, рождает какое-то приятно колючее, греющее кости злорадство. Он уверен, что Цзян Чэн не появится теперь до позднего вечера, пока посетителей не выпроводят из больницы.       Они с Се Лянем готовятся к экзамену по истории, который почти сразу после праздников — а нет ничего, что Хуа Чэн знал бы лучше, чем историю. Не то чтобы он выбирал факультет по велению сердца. Если начистоту, в то время ему вообще было всё равно, куда именно поступать: подготовительные курсы он брал разных направлений, а документы подавал наугад, потому что был обеспокоен не будущей специальностью, а состоянием Се Ляня. Но потом, стоило немного втянуться, и ему… понравилось.       В истории есть своё очарование. Заглянуть в прошлое, реконструировать события, строить версии о том, по каким причинам могло произойти то или иное, изучать старинные предметы и записи, архивные документы, такие хрупкие, что брать их нужно только в перчатках и рядом лишний раз даже не дышать. Размышлять, как могли жить и думать люди много лет назад, почему их образ мыслей отличался от нынешнего.       Сейчас они занимаются мировой историей. Хуа Чэн способен удерживать в голове тысячи дат и мелких деталей, а ещё у него хорошо подвешен язык. Не так, как у Вэй Усяня, конечно, но в достаточной степени. И он пользуется этим, чтобы убеждать преподавателей в собственных знаниях, даже когда этих самых знаний примерно ноль. Причём такой ноль, что даже иероглиф, его обозначающий, пишется с большим количеством черт, чем у него в голове имеется информации.       Се Лянь слушает с искренним интересом, когда он объясняет. Делает пометки в маленьком блокноте, периодически задаёт уточняющие вопросы. Хуа Чэн старается говорить максимально кратко и по делу, избегая лишнего, чтобы Се Лянь мог взять себе только выжимку самой важной информации и не забивать голову водой, которой обычно в изобилии наполнены учебники. Но уже под конец первого часа тот хватается за виски.       — Саньлан, пощади, — говорит Се Лянь. — Я не могу столько всего запомнить.       — Но ведь мы только начали, — посмеивается Хуа Чэн, невозмутимо переворачивая страницу справочника. — Я дошёл всего лишь до европейского Средневековья.       Се Лянь издаёт звук, представляющий собой нечто среднее между обречённым вздохом и мученическим стоном. Хуа Чэн, сжалившись, всё-таки предлагает прерваться. А потом устраивается позади Се Ляня под его непонимающим взглядом, скрестив ноги, опускает кончики пальцев на виски, зарываясь в непривычно короткие, но мягкие волосы, и осторожно начинает массировать. Се Лянь под его руками сначала прерывисто втягивает воздух, а потом медленно, облегчённо выдыхает.       — Гэгэ нравится? — спрашивает Хуа Чэн.       — Да. Приятно, — тихо отзывается Се Лянь. — Можешь ещё немного так поделать?       Хуа Чэн смеётся, получая в ответ притворно обиженное «Саньлан!», и продолжает. Если бы они оба использовали один вид ци, он мог бы ещё приложить немного духовных сил. Но так тоже должно быть неплохо. Се Лянь опускает плечи, чуть запрокидывает голову и подаётся назад, доверчиво и расслабленно. Хуа Чэн массирует виски, задевая кожу за ушами, медленно поднимается круговыми движениями вверх к темени, потом снова спускается, и так снова и снова.       В какой-то момент раздаётся звук входящего сообщения. Хуа Чэн цокает языком.       — Х-м-м? — подаёт голос Се Лянь. Так лениво, словно он начал засыпать. — Это у тебя?       — Да. Не обращай внимания.       — Посмотри. Вдруг что-то важное. — Его слегка качает назад и, не удержавшись, он опирается спиной на грудь Хуа Чэна. — Ой.       — Лежи, лежи, — хмыкает тот, придерживая, когда Се Лянь пытается отстраниться. — Я полностью в твоём распоряжении. Только не засни совсем, мы потом продолжим.       Се Лянь в ответ произносит невнятное «угу» и, завозившись, как большая кошка, укладывается поудобнее, пристраивая затылок на плече Хуа Чэна. Тот опирается одной рукой на матрац, чтобы принять более устойчивое положение, а другой тянется к лежащему рядом телефону. Приходится неудобно выгнуть руку, чтобы Се Ляню не было видно переписку. Не то чтобы Хуа Чэн ему не доверял, но он догадывается, от кого это сообщение.       Хэ Сюаня, очень уж задерживающего очередную порцию информации, он как раз поторапливал сегодня утром.       He Xuan 5:35 pm       По просьбам нуждающихся. Я наконец кое-что откопал.       Hua Cheng 5:36 pm       Не прошло и года.       Выкладывай.       He Xuan 5:38 pm       Довольно забавная закономерность.       Шавки Вэнь Чао проболтались друг другу, что он как с цепи сорвался после одного выступления ректора, которое выкладывали в официальную группу универа. И Чэнчжэню написал спустя недели две.       Я посмотрел выступление.       Если очень коротко, там есть фраза вроде «желаемого должны достигать только самые достойные, будь то хорошие оценки, счастье или любовь». И весь смысл вокруг неё крутится.       Хуа Чэн невольно сжимает пальцы на корпусе мобильного телефона, со скрипом скользнув по гладкому чехлу. В официальной группе, как правило, ничего толкового нет. В основном это какие-то агитационные либо мотивационные ролики. Поздравления с праздниками. Объявления о режиме работы отделов университета, в том числе библиотеки — вот это иногда бывает нужно. Информация о социальных выплатах и повышении стипендий — вот это иногда тоже.       Выступления ректора он никогда не смотрел. У Хуа Чэна в принципе не самые лучшие чувства к Цзюнь У после того, как он наложил Се Ляню канги. Оказывается, такие высокопоставленные люди в открытую разбрасываются подобными манипулятивными формулами? Хуа Чэн знает, что представляют собой манипулятивные формулы. Он их немало повидал за жизнь и в некоторых случаях научился применять сам. Так, ради профилактики.       Hua Cheng 5:38 pm       Можешь переслать?       Я сам хочу посмотреть.       He Xuan 5:39 pm       Я перешлю.       Но подожди, это ещё не всё.       Ради интереса я посмотрел даты перед обращением того несчастного, которого ты отчислиться заставил. И перед моим… случаем.       Там тоже были выступления с манипулятивными фразами. На Се Ляне ректор вообще оторвался. Так расхвалил его, что даже у тебя бы зубы свело.       Хуа Чэн хмурится. Перечитывает сообщение ещё раз, мысленно отвешивая Хэ Сюаню что-нибудь на уровне подзатыльника за то, что тот отзывается подобным образом о Се Ляне.       А потом его прошибает разрядом тока, молниеносным холодом вдоль позвоночника и ледяной иглой прямо в голову. Хуа Чэн едва сдерживается, чтобы не вздрогнуть всем телом — иначе потревожит мирно отдыхающего на его плече Се Ляня. Смотрит на экран телефона, сверля взглядом переписку — а сам видит мелькающие кинолентой картинки, и с каждой секундой глупый насос в груди сокращается всё быстрее, быстрее и быстрее.       Тот отчислившийся тоже говорил про какое-то видео. Хуа Чэн не акцентировал внимание, потому что был слишком охвачен гневом. Но сейчас, если подумать…       Ректор одобрил справку-вызов. Ректор, вместо того чтобы сразу отправиться в Лянси самому, когда она закончилась, сначала дал «время на исправление». Ректор расправился со всеми тварями один за пару часов, и они исчезли, словно их никогда и не было, в то время как Хуа Чэн вдвоём с Се Лянем, при их уровне контроля ци, не могли толком ничего сделать на протяжении нескольких дней. Ректор врал, что ему известно, где Се Лянь, с которым «всё в порядке».       Hua Cheng 5:41 pm       Ты думаешь?..       He Xuan 5:41 pm       Я ничего не думаю, но похоже на намеренное расставление триггеров.       Хуа Чэн сжимает пальцы так сильно, что, кажется, корпус телефона может треснуть от слишком сильного давления. Другой рукой он комкает одеяло, которым застелена кровать.       Это…       Это спланированная игра из множества ходов. Выступление в официальной группе — чьё-то обращение к Чэнчжэню — череда событий, ведущих к кошмару для того, кого «заказали». И в случае Се Ляня… демоны, да ведь твари даже могли быть подосланы специально. Потому что он бы не посмел отказаться. Он никогда не делал этого, даже если у него просто просили списать, Хуа Чэн знал по его же словам. Что уж говорить о помощи жителям своего родного города.       Почему Хуа Чэн никогда не думал о подобном раньше? Почему до него дошло только сейчас?       Hua Cheng 5:42 pm       Спасибо.       Не забудь скинуть записи.       А потом, помедлив, допечатывает ещё одно сообщение.       Hua Cheng 5:42 pm       Можешь начинать делать, что хотел.       Сейчас, когда поднялась волна про Чэнчжэня, можно.       He Xuan 5:43 pm       А что насчёт долга?       Hua Cheng 5:43 pm       Об этом мы ещё поговорим. Ты его не выплатил, не обольщайся.       В ответ ему приходит недовольный смайл. Хуа Чэн даже не усмехается — сейчас ему не до того, чтобы усмехаться. Гасит экран, откладывает телефон в сторону, чувствуя странную пустоту внутри и мешанину в голове. В нём пока не находится даже места для гнева. Только шок, прошивающий насквозь шок от осознания, что он несколько лет не замечал лежащего прямо у него перед носом.       Эта цепочка выглядит теперь настолько логичной, что он даже не знает, какие ещё варианты могут существовать.       Но зачем человеку вроде Цзюнь У, у которого есть и высокое положение, и статус, и всевозможные привилегии, и уважение со стороны других людей, устраивать подобное?       И как доказать, что это именно Цзюнь У?       — М-м, — произносит Се Лянь, завозившись. — Ты закончил? Там и правда было что-то важное?       — Всего лишь один нахлебник пытался получить поблажку по поводу своего долга, — отзывается Хуа Чэн, заставляя голос звучать ровно. — Ты всё-таки заснул?       — Нет. То есть, да. То есть, не совсем, — смущённо отвечает Се Лянь. И отстраняется, чтобы беличьими быстрыми движениями начать тереть лицо костяшками пальцев, пытаясь проснуться. — Я слегка задремал. И вспомнил, что забыл тебе кое-что сказать.       — Что же такого важного мог забыть гэгэ? — интересуется Хуа Чэн, перемещаясь на кровати и усаживаясь рядом с Се Лянем.       — О, это не то чтобы важное. Просто меня вчера вызывал к себе ректор. Есть небольшая проблема в деревне к юго-западу от Сяньчэна, он предложил мне попробовать разобраться с ней.       Хуа Чэну кажется, что его перерубило пополам.       Даже не ножом, не мечом, а гуаньдао, гильотиной, чем угодно, после чего вряд ли возможно выжить. Он перестаёт дышать. Его сердце прекращает биться. Он умирает, превращается в застывший труп, в изваяние, в восковую скульптуру… но у него нет права умирать. И потому Хуа Чэн, снова втягивая воздух, снова заставляя кровь двигаться по сосудам, подаётся вперёд и отчаянно хватает Се Ляня за руки, вцепляясь в его свитер.       Нет, нет, только не это, только не…       — Ты не согласился? — выпаливает он. — Гэгэ, ты же не согласился?       — Пока нет… — растерянно отвечает Се Лянь. — Я взял время, чтобы подумать. Но я смотрел материалы, там ничего сложного, судя по всему, несколько низкоуровневых тварей, и мне кажется…       — Не соглашайся, — резко произносит Хуа Чэн. Всё внутри него горит, он порывисто перехватывает ладони Се Ляня, прижимая их к собственной груди. — Ты не должен в это лезть.       — Но, Саньлан…       — Ты не помнишь, чем всё закончилось в прошлый раз?!       Се Лянь выглядит так, словно его ударили. Он вздрагивает, прерывисто вдыхает, глядя огромными-огромными глазами прямо Хуа Чэну в лицо. А потом сжимается, горбит плечи и опускает голову, но свои руки обречённо оставляет в его.       Хуа Чэну, когда от головы отливает жар, хочется дать себе пощёчину. Его накрывает паника, хлёсткая, болезненная, и от неё теперь становится безумно холодно, будто его с размаху бросили в ледяную воду и оставили барахтаться в ней.       Что он наделал?!       Посмел подобным образом говорить, посмел сказать такое. Се Лянь столько пережил, и задача Хуа Чэна — делать всё, чтобы он был как можно дальше от воспоминаний, а не приближать к ним. Все его страхи, его чувства не имеют никакого значения, если он не способен как следует позаботиться о душевном спокойствии Се Ляня, если позволяет себе делать ему больно, когда сам на части готов разорвать других за то же самое.       Идиот, ничтожество, которому нужно отрезать язык и скормить его псам на первой же попавшейся помойке. Он должен всё исправить. Сейчас же. Сию минуту, пока Се Ляня не успело затянуть в воронку его же памяти. Иначе никчёмная переломанная пополам монета — цена его существованию.       — Прости. Гэгэ, прости меня, пожалуйста, прости. — Шепчет Хуа Чэн дрогнувшим голосом, осторожно обнимает его, проверяет реакцию, и Се Лянь — слава богам — неловко отвечает на объятие, прижимаясь ближе. — Я не должен был так говорить. Но я волнуюсь за тебя. Я не хочу, чтобы этот кошмар повторился. Тебе было так плохо и больно… Ты только вернулся к нормальной жизни. Не надо. Прошу тебя, откажись.       — Саньлан, — тихо произносит Се Лянь, — почему ты думаешь, что всё должно повториться?       Хуа Чэн не отвечает, прикусив губу. Притягивает крепче, надеясь, что его сердце не слишком сильно ударяется о рёбра, и пытается спрятаться от пытливого взгляда Се Ляня. Но тот, видимо, почувствовав неладное, слегка отстраняется, чтобы иметь возможность смотреть в лицо. Его глаза слегка блестят, нехорошо блестят, и Хуа Чэн мысленно обещает, что прикончит себя чуть позже, потому что он стал причиной.       — Саньлан? — повторяет Се Лянь. — Что ты скрываешь от меня?       Как хорошо, что не все люди такие проницательные. Как хорошо, что не перед всеми Хуа Чэн не способен держать свою маску невозмутимого хладнокровия. Ему требуется несколько мгновений, чтобы решиться. Он стискивает пальцами ткань свитера на спине Се Ляня и, резко вскинувшись, встречается с его растерянным взглядом.       — Скажи, как много ты успел услышать про Чэнчжэня? — спрашивает твёрдо.       — Не очень много, — отвечает Се Лянь, удивлённо моргнув — такого вопроса он, наверное, вряд ли ожидал. — Я всегда считал его не более чем игрушкой. Это… довольно пугающе, что он может делать какие-то вполне реальные вещи. Тем более такие жуткие.       — Гэгэ, — серьёзно произносит Хуа Чэн. — То, что с тобой произошло, тоже заказали через Чэнчжэня.       Се Лянь изумлённо распахивает глаза. Хуа Чэну кажется, что сейчас он попытается вырваться из объятия, но Се Лянь только почти до треска натягивает его рубашку. Впрочем, даже если бы он вздумал её порвать — не страшно. Хуа Чэн видит, как что-то тёмное водоворотом кружится в светло-карих глазах, и у него сжимается всё в груди.       Он ненавидит себя за то, что продолжает эту тему. Остаётся только относительно утешаться, что не говорит больше непосредственно про прошлое Се Ляня. Их общее прошлое. Рано или поздно нужно было рассказать правду, тем более что Хуа Чэну теперь известно гораздо больше. И, хотя он планировал сделать это не здесь, иначе, в другой обстановке, но, видимо, судьба решила выбрать именно такое место и время.       Когда Цзюнь У начал новый виток. Когда снова собрался отправить Се Ляня демоны знают куда, чтоб ему…       Зачем?       Снова чей-то «заказ»? Нужно будет запрячь Хэ Сюаня, чтобы выяснить, не написал ли кто-то снова по поводу Се Ляня. Чэнчжэнем ведь не может оказаться кто-то другой? Все пути так хорошо сошлись к Цзюнь У — но что, если Хуа Чэн ошибается? Если просто совпало, и он пытается очернить невинного человека. То есть, не такого уж невинного, но…       Да как, провались он в Диюй, проверить, верны ли их с Хэ Сюанем догадки?       — Поверь мне, — говорит Хуа Чэн. — Человек, который это сделал, уже отчислился. Благодаря мне. И один из твоих друзей точно в курсе. Спроси их, если хочешь. Посмотришь, что они тебе расскажут. — Он делает паузу, быстро облизывая губы. — Хэ Сюань помогает мне, и у нас с ним есть… подозрения, кто прячется за этим аккаунтом. Кое-кто с большими связями и большим влиянием. В том числе на тебя.       — И кто же?       Хуа Чэн очень долго и очень выразительно смотрит на него, так и не расцепив руки. Не произносит вслух. Не смеет произносить. Ему вдруг щёлкает в голову, как он может проверить, причастен ли ректор. Идея безумная, но, похоже, это единственный способ, который он способен придумать. Если Чэнчжэнь выполняет «заказы», связанные с местью… нужно попросить кое-кому отомстить. С правом отступить, если что. И посмотреть на реакцию.       Се Лянь хмурится непонимающе, а потом вдруг, спустя долгие мгновения, зажимает рот ладонью, округлив испуганно глаза.       Значит, он тоже догадался.