Небо в груди

      В плечах Цзян Чэна так много напряжения, что кажется, ещё немного — и они сломаются. Лань Сичэнь остаётся чуть в стороне. У его семьи тоже достаточно натянутые отношения с династией Вэнь и с Вэнь Чао в частности. Высокие результаты на занятиях всегда становились камнем преткновения, разница в направлениях работы всегда становилась камнем преткновения, диаметрально противоположные взгляды на многие вещи, в том числе на основы поведения, всегда становились камнем преткновения.       Однако у семьи Цзян всё ещё хуже, и Лань Сичэнь наслышан о проблемах. Если он вмешается сейчас не в своё дело и не в свой конфликт, это может быть расценено с его стороны как жест, унижающий гордость Вэй Усяня и Цзян Чэна. Они способны разобраться самостоятельно.       — И какое дерьмо ты туда подмешал? — резко спрашивает Цзян Чэн.       — Зачем мне что-то туда подмешивать, когда вокруг так много людей? — Вэнь Чао растягивает губы в неровной улыбке. — Ничего не подмешивал и даже не плевал. Если хотите, мы с ди можем забрать эти два бокала себе, а вам отдать те, что предназначались нам. Конечно, хотелось бы предложить также будущей молодой госпоже Цзинь… Однако, полагаю, она слишком занята в данный момент другими делами.       Он сощуривается, чуть поигрывая бокалами в своих руках. Цзян Чэн весь похож на натянутую тетиву, и Лань Сичэнь чуть смещается, чтобы незаметно дотронуться до его сжатой в кулак руки. Это он может сделать. Цзян Чэн едва-едва уловимо вздрагивает от прикосновения, взглядом быстро метнувшись в сторону и вниз — и через мгновение медленно выдыхает, так и не повернув головы.       — Или семья Цзян, — растягивая слоги, произносит Вэнь Чао, — желает отказаться от заключения перемирия?       — Да с тобой перемирия заключать — больно дорого обойдётся, — шипит Вэй Усянь.       — А не заключать — ещё дороже. Иначе будут проблемы, — хмыкает Вэнь Чао. — Куда же вдруг делось ваше хвалёное уважение к гостям?       Вэй Усянь смотрит на него, как ощетинившийся волк, серые глаза кажутся стальными. Лань Сичэнь замечает, что его настроение как будто передалось и Лань Ванцзи: у того взгляд жёсткий, напряжённый и пристальный, хотя ещё недавно, при разговоре с Вэй Усянем, светился теплом. А теперь — концентрированный лёд. Ровно такой, какой ему обычно приписывают как постоянный все, кто с ним плохо знаком.       — Меняй бокалы и давай сюда, — наконец заявляет Вэй Усянь. И на ошарашенный взгляд Цзян Чэна отвечает: — Нам и правда лучше сделать это.       — Прекрасно, — кивает Вэнь Чао. И как бы невзначай спрашивает: — Господа Лань не желают присоединиться? Я могу и вам вина налить.       — Благодарю за предложение, но я сегодня за рулём, — вежливо отказывается Лань Сичэнь. — А Ванцзи не пьёт.       Насчёт них Вэнь Чао не настаивает. Видимо, «перемирие» с семьёй Лань в его планы пока не входит. Он действительно обменивает бокалы — вернее, делает быстрое движение головой, веля сделать это своему двоюродному брату, который подчиняется ему беспрекословно, как слуга господину. Лань Сичэнь подавляет желание в отвращении скривить губы. Ему стоит контролировать собственные эмоции.       Вэй Усянь поступил разумно. Согласие не даст уронить репутацию их семьи, а решение поменять бокалы позволит обезопасить себя, если вдруг Вэнь Чао всё же преследует недобрые намерения. Хотя теперь, когда он легко пошёл навстречу, мысль об этом можно отбросить. Вэй Усянь, нужно отдать ему должное, несмотря на кажущуюся взбалмошность, всё же гораздо больше руководствуется разумом, чем чистыми необузданными эмоциями, как это часто случается у Цзян Чэна.       — За то, чтобы забыть старые разногласия, — произносит Вэнь Чао, поднимая бокал.       Он пьёт аккуратно, мелкими глотками, бросая внимательные взгляды поверх стеклянной кромки. Вэй Усянь опрокидывает вино в рот залпом — Лань Сичэнь заметил, у него есть такая привычка небрежного отношения к алкоголю. Цзян Чэн медлит, сначала долго рассматривая саму жидкость, тёмно-бордовую и полупрозрачную, а потом, поднося бокал к губам, ещё и останавливает его на несколько мгновений в паре сантиметров от лица. У него широко раздуваются крылья носа.       Вэй Усянь, отведя руку с уже пустым бокалом в сторону и медленно, странно моргнув, вдруг пошатывается. И, в попытке переступить ногами, чтобы восстановить равновесие, заваливается на Цзян Чэна. Толкает его под локоть, цепляется пальцами за плечо — самому Цзян Чэну тоже приходится быстро отставить ногу в сторону, чтобы удержаться в вертикальном положении. Лань Сичэнь даже дёргается вперёд и замечает, как брат дёрнулся тоже.       Но их помощь всё же не требуется ни одному, ни другому. К счастью.       Только так и нетронутое вино расплёскивается на белую рубашку, тут же расплываясь жутковато ярким красным пятном на белом, а бокал со звоном падает на пол. Но не разбивается.       — Ты придурок?! — восклицает Цзян Чэн. — Ты что, уже на ногах нормально стоять не можешь?       — Прости-прости, — невинно улыбается Вэй Усянь, выпрямляясь, и замирает на пару секунд с приподнятыми руками, словно пытается заново поймать равновесие. — Ты же знаешь, я немного теряю координацию, когда выпью. Зато твоя рубашка теперь розовая.       — Очень смешно! — Цзян Чэн оттягивает рубашку, пытаясь оценить масштабы катастрофы. — Твою мать, ну и что я с этим теперь делать должен?       — Цзян Чэн, — мягко касается его плеча Лань Сичэнь. — Пойдём в уборную, я помогу тебе застирать рубашку. Возможно, Чао-гэ предпочтёт подождать и наполнить потом новый бокал?       — Да ладно уж, и одного Вэй Усяня хватит, — отмахивается Вэнь Чао.       Лань Сичэнь замечает, как он на мгновение по-змеиному сощуривается, но не понимает и не хочет в данный момент понимать причины. Вэй Усянь с извиняющейся улыбкой показывает палец вверх и кажется уже способным нормально стоять. Лань Ванцзи застывает рядом с ним бело-синей тенью, побледневший, испуганный, обеспокоенный. Но немного расслабляется после лёгкого, непринуждённого: «Эй, Лань Чжань, ты чего? Всё нормально, я просто слишком резко выпил. У меня такое бывает».       Вот теперь в самом деле можно их ненадолго оставить, чтобы заняться рубашкой Цзян Чэна.       Перед тем, как началось мероприятие, Лань Сичэнь предусмотрительно попросил Цзинь Цзысюаня показать, где находятся уборные. И теперь аккуратно тянет за собой чуть ли не посекундно оглядывающегося Цзян Чэна в сторону одной из них. Как раз на втором этаже, в конце уходящего влево коридора. Форма особняка Цзинь, напоминающая лук с сильно изогнутыми плечами на всех трёх этажах, конечно, несколько непривычна, но к ней можно приспособиться.       Надо отметить, уборная, как и весь остальной дом, выглядит… богато. Наверное, даже слишком богато. Такое количество золотых украшений везде несколько утомляет взгляд.       — Криворукий идиот, — бормочет Цзян Чэн, когда Лань Сичэнь, заведя его в уборную, защелкивает за ними дверь. — Ты умеешь убирать пятна от вина?       — Не от вина. От ягодного сока. По сути, это мало чем отличается. — Лань Сичэнь чуть приподнимает уголки губ: если не знать Цзян Чэна, можно подумать, что «криворукий идиот» относилось тоже к нему. — У меня ведь нет сестры, которая умеет заниматься хозяйственными делами.       Цзян Чэн краснеет. Отвернувшись, он снимает пиджак, бесцеремонно закидывая на пустой крючок для полотенец. Ослабляет и стаскивает через голову галстук, отправляя его туда же. И торопливо расстёгивает рубашку. Тяжёлый для Лань Сичэня дух спирта, перемешанный с чем-то ягодным, в чём практически неузнаваем виноград, и со слабым запахом какого-то травяного мыла, которым наполнена уборная, едко щекочет ноздри.       — Ты намекаешь, что я бытовой инвалид, понятно, — ворчит Цзян Чэн. Слышно, что он чуть-чуть иначе произносит слова. Это не назвать выражением «заплетается язык», но алкоголь явно немного повлиять успел.       — Я этого не говорил, — тихонько смеётся Лань Сичэнь. — Ты умеешь готовить и неплохо занимаешься уборкой. Но я знаю, что ты не умеешь вручную стирать вещи.       С фыркающим смешком передав ему рубашку, Цзян Чэн садится на краю ванной, скрещивает руки на груди и чуть поводит плечами: здесь немного прохладнее, чем во всём остальном доме. Его мышцы не сильно выражены, но отчётливо видно, как они туго перекатываются под гладкой кожей, покрытой множеством шрамов, больших и маленьких, длинных, широких и даже мелких круглых, рассыпанных по плечам и спине — такие, кажется, остаются от неудачно вскрытых прыщей.       У Цзян Чэна, очевидно, было очень насыщенное детство и не менее насыщенная юность. Лань Сичэнь может похвастаться разве что несколькими шрамами на спине и предплечьях от когтей тварей. В основном он в своей жизни получал синяки…       И, ох, нет, лучше не думать об этом.       Лань Сичэнь тоже снимает пиджак, правда, вешает значительно бережнее, чем Цзян Чэн. Закатывает рукава. Аккуратно промакивает испачканное место на рубашке бумажным полотенцем, сделав его совсем немного влажным с помощью воды из-под крана. А потом тщательно застирывает с мылом. Цзян Чэн всё это время наблюдает за ним — Лань Сичэнь под его внимательным, немного удивлённым взглядом чувствует себя творящим какое-то неведомое волшебство.       — Как думаешь, он серьёзно? — вдруг спрашивает Цзян Чэн.       — Кто, Вэнь Чао? — уточняет Лань Сичэнь. В ответ — короткий кивок. — Он поменял бокалы. С учётом этого факта… вряд ли там действительно что-то было подмешано.       — А если они с братом себе тоже подсыпали, но какой-нибудь антидот приняли? — не унимается Цзян Чэн. Его пальцы сжимаются на плечах.       — А-Чэн, ты явно переоцениваешь умственные способности Вэнь Чао, — замечает Лань Сичэнь. — К тому же, он правильно сказал, здесь слишком много людей. — Он вскидывает взгляд. — Тебя что-то беспокоит?       — Меня всё беспокоит, учитывая то, что мы оставили этого придурка там с ним наедине. У меня какое-то... предчувствие.       — Не наедине. Ещё в зале остался Ванцзи. И другие гости. Уверен, ты зря так сильно волнуешься.       Судя по выражению лица Цзян Чэна, не то чтобы он сильно поверил. Но возражать больше не пытается.       Чтобы просушить застиранное, Лань Сичэнь использует висящий у зеркала фен. Это не считается чем-то противозаконным: он спрашивал у Цзинь Цзысюаня, могут ли они пользоваться бытовыми предметами, если вдруг понадобится, и тот дал согласие. Рубашка в итоге выглядит почти белой. На месте бывшего насыщенно-красного пятна под определённым углом слегка видно розовое, как слабый перламутровый отлив, но это потом легко решится с помощью стиральной машины.       — Тебе, похоже, не нужна будет жена, — хмыкает Цзян Чэн.       — Моей жене придётся соответствовать очень многим критериям, чтобы её кандидатуру одобрил дядя. Так что, наверное, я предпочту остаться холостяком, чем буду тратить время на поиски. Одевайся и пойдём обратно в зал. Думаю, пиджак трогать не имеет смысла, на нём пятен не видно. И можешь уже не надевать галстук.       Вернувшись, Вэй Усяня они в зале не обнаруживают.       И Вэнь Чао тоже.       И Лань Ванцзи.       Только на полу по-прежнему бокал, выпавший из руки Цзян Чэна, с нетронутой лужей вина вокруг него — и ещё один, пустой, видимо, принадлежащий Вэй Усяню. Лань Сичэнь чувствует, как сердце проваливается вниз, обрастая ледяной коркой. Цзян Чэн беспокойно оглядывается. В зале снова гремит музыка, бессмысленная, слишком громкая, закладывающая уши, и Лань Сичэню кажется, что пульс молотом бьёт по вискам в такт с этой музыкой.       — Какого демона здесь происходит? Куда они все трое провалились? — в голосе Цзян Чэна дрожит тревога.       У Лань Сичэня пищит и вибрирует в кармане телефон. Он вздрагивает, тянется за ним, достаёт, чуть не выронив из внезапно ставших нетвёрдыми рук. На экране высвечивается уведомление-предупреждение от трекера, которое едва не заставляет его действительно выронить телефон на пол.       «Внимание! Местоположение Вашего транспортного средства не совпадает с Вашим местоположением более чем на сто метров, и оно находится в движении. Если Вы не доверяли кому-либо управление автомобилем, рекомендуем обратиться…»       Он не дочитывает. Чудом не срываясь на бег, чудом держась на жалких остатках самоконтроля, которые дрожат глубоко внутри натянутыми струнами, грозя вот-вот порваться, быстро спускается по лестнице, той, что правее. Выглядывает в окно, залепленное хлопьями снега — машина не стоит у ворот. Торопливо подходит к вешалкам у входа, проверяет внутренний карман — ключей нет. А куртки Лань Ванцзи и Вэй Усяня — есть.       Почему?       Почему, почему, почему?       Спустившийся следом Цзян Чэн спрашивает, что случилось. Кажется, даже несколько раз спрашивает, а Лань Сичэнь не может ответить, потому что у него перехватывает горло и заполняет пустотой мозг. Он ничего не понимает. И даже вопросы слышит и воспринимает как сквозь толстый слой воды, даже не может заставить собственные мысли двигаться в вязкой, захватившей разум панике, чтобы понять.       Что.       Происходит?       — Эй, вы!       Голос принадлежит Вэнь Чао. Громкий, его хорошо слышно — когда и почему перестала так шуметь музыка? — и Лань Сичэнь невольно поворачивается на него, потому что это рефлекс — повернуться на звук. Вэнь Чао и его двоюродный брат выходят из изгибающегося вправо коридора. И выглядят так, словно их кто-то избил: у Вэнь Чао рассечена губа, его брат держится за плечо.       — О боги, что… — выдавливает Лань Сичэнь. — Что случилось?       — Твой брат ненормальный, вот что случилось! — сплёвывает Вэнь Чао. — Взял и набросился на нас, а потом сбежал! Ты хоть представляешь, что ему теперь будет?!       Голову обводит кругом. Лань Ванцзи? Набросился? Нет, нет, невозможно, просто невозможно, с кем угодно, только не с его братом. Даже если он — причина разбитой губы, у него должны были быть очень серьёзные основания, чтобы ударить кого-либо. Лань Ванцзи ведь — воплощение самоконтроля, он не позволяет себе даже движение лишнее сделать, он бы никогда…       Где он?       Куда сбежал?       Почему Вэнь Чао здесь, а Лань Ванцзи нет, хотя его куртка на вешалке? Где Вэй Усянь?       Цзян Чэн что-то кричит, Вэнь Чао переругивается с ним в ответ, но оба не двигаются с места. Лань Сичэнь не слышит, не различает слов, вместо них воспринимая один сплошной гул, набивающийся в уши. Он моргает, пытаясь сосредоточиться на реальности, но голова тяжёлая и слишком лёгкая одновременно, как поплавок. Телефон снова пищит — этот звук наконец разрывает гул, прорезает его, как тонкую мешающую ткань. И Лань Сичэнь снова достаёт его из кармана.       «Внимание! Местоположение Вашего транспортного средства не совпадает с Вашим местоположением более чем на километр, и оно находится в движении. Если Вы не доверяли кому-либо управление автомобилем, рекомендуем обратиться…»       Снова не дочитав, Лань Сичэнь открывает карту, чтобы посмотреть, в какую именно сторону движется машина. Он сейчас не должен об этом думать, ему бы сначала разобраться, куда пропал брат, но на мгновение его пронзает догадка, что, поняв одно, он сразу получит ответ и на другое. Лань Сичэнь вглядывается в переплетения улиц и квадратики зданий почти до боли в глазах, сосредотачиваясь на синей мерцающей точке между ними.       Трекер показывает, что автомобиль едет по направлению к центральной больнице. Вернее, он уже почти рядом с ней.       Короткий удар в висках.       Ещё удар.       Лань Сичэнь наконец всё понимает.       Внутри него всплёскивает гнев, горячо, обжигающе, пламя вздымается снизу вверх и ползёт по злополучным струнам, заставляя их лопаться одну за другой. Как в полусне Лань Сичэнь вскидывает руку, прерывая Цзян Чэна и Вэнь Чао — и, наверное, есть сейчас в нём что-то такое, что заставляет их замолчать. Чуть повернув голову, впервые понимает, что у них на ступенях лестницы набрались зрители — в числе которых нет Цзян Яньли и Цзинь Цзысюаня.       Куда они тоже пропали?       Нет, не думать.       Музыка на втором этаже всё ещё играет. На первом нестерпимо горят лампы, свет отражается от блестящих украшениями стен, от вычищенных до блеска полов — и слепит глаза. Лань Сичэнь не обращает внимания. Лань Сичэнь делает шаг вперёд, потом ещё один, приближаясь к непонимающе застывшему, привычно осклабившемуся Вэнь Чао. И, оказавшись вплотную, тянется рукой за пазуху. Зная, что ему не помешают, потому что не поймут.       Юэ-лаоши, спасибо, что приучили всегда, в любое место носить с собой несколько самых нужных талисманов. Для борьбы с внезапно появившимися тварями. Или людьми, похожими на тварей.       Дядя, тебе стоит знать, что один из твоих племянников никогда не считал запрет на использование талисманов в личных целях правильным.       Смотря какие «личные цели».       Один из обездвиживающих Лань Сичэнь быстрым, как укус змеи, жестом прилепляет прямо на грудь Вэнь Чао. Другой в следующее мгновение бросает в сторону его двоюродного брата. Со стороны «зрителей» слышится выдох — длинный, многоголосый, прокатившийся по лестнице сверху вниз, как волна.       — Что ты творишь?! — вскидывается Вэнь Чао. — Ты вообще соображаешь, что делаешь?       Глядя ему в глаза, тёмные, похожие на грязное, скользкое илистое дно, Лань Сичэнь отчеканивает, весь звеня от сдерживаемой ярости:       — Я хотел бы знать, что такого вы сделали, чтобы заставить моего брата на вас наброситься? И почему он сейчас едет в больницу, очевидно, вместе с Вэй Усянем?       Вэнь Чао молчит, только надменно хмыкает. Цзян Чэн в двух шагах позади прерывисто выдыхает. Секунда. Две. Три — и, вылетев вперёд, проскользив стремительным потоком воздуха, с почти звериным рыком он набрасывается на неподвижного Вэнь Чао, хватая его за лацканы пиджака. Лань Сичэнь делает быстрый шаг в сторону. Девушки на лестнице кричат, визг закладывает уши. Музыка, поперхнувшись особенно громкими аккордами, мгновенно глохнет, остаётся только крик Цзян Чэна:       — Ты!.. Поганая тварь, что ты сделал с моим братом?! Какого демона он без сознания оказался?!       — С чего ты взял, что он без сознания? — сплёвывает Вэнь Чао.       — Потому что в сознании он никогда в жизни бы в машину не сел! — рявкает Цзян Чэн. — Что ты, сволочь, подмешал в вино?       — Если твой братец не умеет пить и от алкоголя вырубается, это не значит, что я туда что-то подмешивал.       — Заткни пасть! Иначе я на твоё лицо ещё красок добавлю! — в голосе Цзян Чэна взвивается такая ярость, что даже Вэнь Чао вздрагивает. — Мой брат бутылку байцзю может вылакать и остаться в совершенно трезвом уме, а ты мне пытаешься доказать, что он от четырёх маленьких бокалов вырубился?!       Звук каблуков по лестнице. Тук-тук — в повисшей тишине. Лань Сичэню кажется, что он видит что-то несуществующее — Цзян Яньли, такая лёгкая в своём сиреневом платье, кажется влетевшим в поле сорняков слишком нежным пухом. Её глаза испуганно расширяются, она сбегает вниз и застывает у края лестницы, схватившись одной рукой за перила, а быстро спустившийся следом Цзинь Цзысюань накрывает ладонями её дрогнувшие плечи.       — Что вы устроили в моём доме? — резко спрашивает он.       — А-Чэн? — зовёт Цзян Яньли. — Что происходит? Где а-Сянь? Мы были наверху, что?..       — Это ты у него спроси, что происходит! У этой сволочи! — рычит Цзян Чэн, толкая Вэнь Чао со всего размаху на пол. — Почему Лань Ванцзи везёт Усяня в больницу, тоже спроси! Посмотри на эту довольную рожу! Посмотри! Он что-то сделал с ним, на твоей помолвке сделал, мать его!       Лань Сичэнь сильно зажимает пальцами виски, борясь с подступающей головной болью.       Цзян Яньли переводит взгляд с него на Цзян Чэна и обратно, в широко распахнутых глазах плещутся непонимание и ужас. А потом она смотрит на Вэнь Чао, и во влажно мерцающем медовом омуте вдруг вспыхивает ярость — похожая на ту, что Лань Сичэнь видел у Цзян Чэна. Он даже не представлял, что Цзян Яньли может смотреть так. Она заметно дрожит, и только руки нахмурившегося, сжавшего губы Цзинь Цзысюаня, видимо, немного сдерживают дрожь.       Лань Сичэнь не уверен, что это страх. Он начинает думать, что это гнев.       Вэнь Чао, лежа на полу под действием талисмана, что-то кричит, Цзян Чэн нависает над ним. Лань Сичэнь старается не воспринимать слова. Больше всего ему хочется исчезнуть отсюда, ему и надо исчезнуть, ему надо попасть в больницу, а он никак не может вырваться из этого фантасмагорического кошмара, захватившего его.       — С Вэй Усянем и моим братом что-то произошло, — произносит Лань Сичэнь, пытаясь хоть что-то объяснить растерянной Цзян Яньли. — Ванцзи взял мою машину и уехал в больницу. Нам нужно за ними. Нужно вызвать такси, я… У Ванцзи есть права, но я боюсь…       — Такси по такому снегу приедет через пять веков, — внезапно говорит Цзинь Цзысюань.       Успокаивающе погладив плечи Цзян Яньли, он осторожно убирает ладони и отходит в сторону. К вешалкам с одеждой. Под десятком пристальных взглядов копается в куртке, висящей отдельно от остальных, и, достав что-то из кармана, вдруг бросает Лань Сичэню. Тот ловит на чистых рефлексах, не успев распознать ничего, кроме короткого серебристого блеска. И, раскрыв ладони, изумлённо смотрит на Цзинь Цзысюаня.       Ключи.       Ключи от машины.       — Ты вроде должен быть трезвым, раз собирался за руль, — небрежно говорит Цзинь Цзысюань, скрестив руки на груди. — Машина в гараже. Главное — не разбей. А вы, — он поворачивается к остальным гостям, — идите наверх! Не на что тут смотреть!       «Зрители» моментально вспархивают со ступенек, исчезая на втором этаже. Только Хуа Чэн задерживается на несколько мгновений, но оказывается быстро утянут Се Лянем. Лань Сичэнь не знает, как иначе выразить свою благодарность, от которой стучит в груди слишком большое сейчас, слишком полное ярости сердце — поэтому кланяется Цзинь Цзысюаню, на что тот отводит взгляд. Лань Сичэнь никогда особенно не знал его как человека, но сейчас… пожалуй, у него появилось некоторое уважение к Цзинь Цзысюаню.       — Я поеду с тобой, — тут же заявляет Цзян Чэн. — Я должен знать, что с Усянем.       — И я тоже, — вмешивается Цзян Яньли. Она уже делает шаг к ним, чуть качнувшись на высоких каблуках, но Цзян Чэн останавливает её, осторожно коснувшись плеча.       — Нет, а-Ли, — качает он головой, — лучше останься здесь. Вызовите полицию. Кто-то из нас должен остаться как свидетель. И тебе есть, что им сказать. Мы с Сичэнем разберёмся вдвоём, не беспокойся.       Взгляд Цзян Яньли снова становится жёстким. Она медлит мгновение, но потом решительно кивает. Цзинь Цзысюань снова оказывается за её спиной, и они с Цзян Чэном обмениваются странными, нечитаемыми взглядами.       — Что вы там собрались говорить?! — снова обозначает своё существование Вэнь Чао. Его голос срывается на визг, и у Лань Сичэня снова подступает головная боль. — Какая полиция?! Вы знаете, что в полиции работает мой отец? Да вы!..       — Закрой рот, — холодно произносит Цзинь Цзысюань. — Иначе я закрою тебе его сам ещё одним талисманом. И камеры из коридора подтвердят, что это не я начал.       Под наступившую тишину — удивительно, но Вэнь Чао послушался — они идут надевать куртки и переобуваться.       Лань Сичэнь так и не понимает смысла разговора Цзян Чэна с сестрой. Но есть то, что он не рассказывал и не должен рассказывать.       Путь до гаража, а потом и до больницы проходит как во сне. Они едут молча, в тишине, только стеклоочистители скрипят, убирая бесконечный снег, и шумит мотор. Лань Сичэнь пытается бороться с дрожью в пальцах, крепче сжимает руль, чтобы не было заметно. Машина Цзинь Цзысюаня — спортивная и быстрая, но он усилием воли заставляет себя соблюдать скоростной режим, хотя хочется просто лететь на двухстах километрах в час.       Его собственная машина припаркована у ворот больницы. Припаркована немного неровно — в каком же состоянии был Лань Ванцзи, чтобы не позаботиться об этом как следует, если он буквально не может не позаботиться об этом как следует? Сердце стынет в груди, Лань Сичэню безумно холодно, и дело не в морозном воздухе на улице — к дверям больницы он шагает, чувствуя инеистый озноб, стекающий по спине, чувствуя, как паника обвивает его змеиными кольцами, тугими и ледяными.       Он хочет узнать, что произошло.       Но он боится узнать, что произошло.       Голова кружится, когда Лань Сичэнь видит брата. Лань Ванцзи, такой непривычно маленький, почти незаметный в огромном ярком помещении приёмного покоя, в испачканной, потрёпанной одежде, с распавшейся причёской, сидит на скамейке для посетителей, крепко сжав пальцы в замок на коленях. Потому что они неудержимо дрожат — понимает Лань Сичэнь, быстро подойдя ближе.       Брат даже не поднимает голову в ответ на его появление. Он медленно, едва заметно раскачивается вперёд-назад, и опущенный взгляд широко распахнутых глаз — то, что заставляет сердце Лань Сичэня пропустить удар.       — Где он? Где Усянь?! — сразу же набрасывается на него Цзян Чэн.       Лань Ванцзи только сильнее стискивает пальцы — кожа на костяшках белеет. Лань Сичэнь понимает, что, если бы брат не сдерживал себя, его трясло бы ещё заметнее. Но этот самоконтроль… то, без чего он не может жить, то, что никогда не позволит ему выпустить наружу эмоции, как бы много их ни скопилось в груди. Лань Сичэнь застывает рядом, не в силах пошевелиться. Не обращая внимания на других людей, на работников больницы, ни на кого.       — В реанимации, — наконец произносит Лань Ванцзи. Его голос звучит настолько ровно, что Лань Сичэню почти больно. — В коме. Интоксикация.       — Что?!       Цзян Чэн начинает материться. Вслух и громко. Кто-то делает ему замечание — он тут же посылает этого кого-то пятиэтажной конструкцией в места очень, очень далёкие. Лань Сичэнь медленно присаживается на корточки напротив брата и осторожно, чтобы не напугать, сжимает его плечи, ощущая тщательно сдерживаемую дрожь не только в руках, но и во всём теле. И стараясь игнорировать то, как заполошно колотится собственное сердце.       — Ванцзи, — мягко говорит он, стараясь не допустить, чтобы голос сорвался, — пожалуйста, расскажи, что случилось, когда мы ушли. Прошу тебя.       Лань Ванцзи молчит бесконечно долгие несколько мгновений. Потом сглатывает — кадык резко дёргается — и размыкает бледные, почти посеревшие губы:       — Вэй Ину стало нехорошо после вина, — каждое слово падает в воздух тяжёлым камнем. — Попросил Ванцзи принести что-то со стола. Пока Ванцзи выполнял просьбу, Вэй Ина увели вниз. И били. И попытались… попытались… Когда Ванцзи нашёл, то был вынужден…       Лань Ванцзи никогда не был прежде не в силах сформулировать мысли. Даже при температуре под сорок. Но сейчас к концу последней фразы его трясёт настолько сильно, что он уже не может это скрывать. И продолжить не может тоже. Цзян Чэн снова матерится — на этот раз замечаний ему уже никто не делает — и исчезает куда-то в сторону. Лань Сичэнь не выдерживает: рывком обнимает брата, прижимает к себе, зарывается пальцами в волосы.       С какой-то отчаянной жадностью Лань Ванцзи цепляется за его одежду почти до треска ткани и дрожит, дрожит, дрожит в кольце рук. Кажется, будто его бьют конвульсии. Лань Сичэнь гладит по спине, чуть укачивает с тихим «тш-ш-ш», позволяя пережить беззвучную истерику, каким-то чудом оставляя собственное сознание на плаву, потому что сейчас ему нужно оставлять его на плаву, сейчас он единственный, кто способен это сделать.       Лучше бы брат плакал.       Лучше бы кричал.       Это было бы не так страшно, как держать его, не издающего ни звука, такого маленького, такого сломанного в этих объятиях.       Лань Сичэнь не дурак. Он вполне может додумать фразы, которые не хватило сил произнести брату. Ничем хорошим эта ситуация с Вэнь Чао точно не закончится, но за то, что они сделали и, вероятно, попытались сделать, их было бы мало даже убить. Лань Сичэнь вовсе не кровожаден, нет. Он просто ненавидит подлецов. И ненавидит то, как выглядит сейчас его младший брат.       А он ведь не воспринял догадки Цзян Чэна всерьёз.       Как же в нём ещё много наивности и веры в людей…       Веры, от которой давно пора бы избавиться.       Цзян Чэн где-то на фоне ругается с медсестрой. Зачем и по какому поводу, Лань Сичэнь не улавливает. Он тихо радуется, когда дыхание брата наконец становится более-менее ровным, когда он почти перестаёт дрожать — только слабые редкие волны иногда прокатываются по телу. Лань Сичэнь разбит и вымотан, он чувствует головокружение и слабость, в которых качается, качается, качается, с трудом держась за ускользающий мир. Но брату наверняка хуже, и приходится хвататься за вязкую реальность ради него.       — Ванцзи, — тихо произносит Лань Сичэнь, чуть отстраняясь. — Давай поедем домой?       — Нет. — Лань Ванцзи резко мотает головой. В глазах его вместо пустоты вспыхивает настоящая паника. — Вэй Ин…       — О Вэй Усяне позаботятся врачи, — мягко убеждает Лань Сичэнь. — Пойдём. Ты не можешь всё время сидеть здесь.       — Ванцзи может, — упрямо говорит Лань Ванцзи.       Лань Сичэню как никогда тяжело слышать «Ванцзи» вместо «я». И видеть, как, несмотря на слова, Лань Ванцзи подчиняется руке, поднимающей его на ноги, безвольный, податливый, словно тряпочная кукла. Потускневший взгляд полон катастрофической всепоглощающей усталости — и такого же катастрофического всепоглощающего страха. Лань Сичэнь кончиками пальцев проводит вдоль ссадины на щеке, которую не заметил до этого.       — Надо обработать, — замечает он, не в силах отделаться от ощущения, что разговаривает с десятилетним ребёнком. — Я сейчас попрошу медсестёр.       — Нет нужды, — слабо, ровно отзывается Лань Ванцзи. — Предлагали. Ванцзи отказался.       Цзян Чэн снова подходит к ним, злой, как тысяча демонов, бормоча под нос, куда, как и с какими подробностями он бы засунул семье Вэнь всё их вино с подвохом. Но моментально осекается, увидев Лань Ванцзи. Брат в самом деле выглядит плохо. Лань Сичэнь второй раз в жизни понимает, что значит «нет лица». Первый был в отношении отца, когда умерла мать.       — Я останусь тут, — говорит Цзян Чэн. — А-Ли звонила, они вызвали полицию. Цзинь Цзысюань сказал машину обратно не гнать, он приедет и заберёт её потом. Поезжайте в общагу. Вы оба выглядите ужасно. Вам нечего тут делать. А с утра, наверное, на допрос вызовут.       Цзян Чэн, хоть и старается держаться и, наверное, держится на самом деле — на гневе, на адреналине, на чём угодно ещё — но всё же лицо его резко осунулось. Как будто мгновенно постарело лет на пять или даже больше. Они с Вэй Усянем не родные братья и часто ругаются, но их связь друг с другом на самом деле гораздо сильнее, чем кажется на первый взгляд.       Лань Сичэнь старается не представлять, что было бы с ним самим, если бы он узнал, что в коме с интоксикацией лежит Лань Ванцзи.       Лань Сичэнь старается не думать, в какой момент счастливая помолвка Цзян Яньли превратилась в этот кошмар.       И, отдав Цзян Чэну ключи Цзинь Цзысюаня, выводит несопротивляющегося брата на улицу, прикрывает собой от колючего ветра и снега, чтобы быстрее довести до машины. Он, может, хотел бы остаться и поддержать, но, к сожалению, не способен разорваться на две части. И выбирает то, что важнее — в данный момент и всегда. Брата.       В салоне Лань Ванцзи снова начинает трясти: он уже не сдерживается, потому что его никто не видит. Лань Сичэню нехорошо, дурно, и ужасно хочется спать, сознание то и дело норовит ускользнуть. Он занимает себя обычными механическими действиями: заводит машину, чтобы дать двигателю прогреться и потом выкрутить на полную мощность «печку». А сам пока устраивается рядом с братом на заднем сидении, прижимает к себе, крепко-крепко, как в детстве, и тот прячет лицо у него на груди.       — Сюнчжан, — срывающимся шёпотом выдыхает Лань Ванцзи. — Было страшно. И сейчас страшно. За Вэй Ина.       — Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, диди. — Он не употребляет это обращение уже несколько лет, но сейчас оно кажется правильным. — Тише, тише. Всё обойдётся…       Лань Ванцзи жмётся к нему ближе, ледяной и дрожащий всем телом. Лань Сичэнь вдруг думает, что трясёт его, может быть, ещё и от холода — ведь, судя по всему, как был, так на улицу с Вэй Усянем на руках и выскочил. Но не находит в себе ни сил, ни совести, чтобы отстраниться и достать хотя бы плед из-под сидений (ведь куртки и Лань Ванцзи, и Вэй Усяня они так и забыли захватить с вешалок).       Вместо этого он кутает брата в собственные объятия. Лань Ванцзи плачет. Беззвучно, неслышно. Лань Сичэнь сглатывает ком в горле, сдерживая рвущуюся изнутри горечь. Он шепчет какую-то успокаивающую бессмыслицу, быстро, торопливо, задыхаясь, не осознавая толком, что именно срывается с его языка. И чувствуя, как брат медленно обмякает в его руках.       Когда Лань Ванцзи засыпает, вымотанный истерикой, Лань Сичэнь осторожно укладывает его на заднем сидении, тщательно укрывает пледом и пересаживается вперёд. Включает обогрев салона, ощущая, что его самого пробирает мелкой зябкой дрожью — не то от холода, не то от нервов. И ещё долго сидит, не в состоянии взяться за руль.       Его штормит. Разум раскалывается и бьётся в слишком тесной черепной коробке. Лань Сичэнь не может поверить, что это всё происходит с ним. Что он невольно стал частью чего-то страшного, что его брат и его близкий друг стали этой частью. Он боится представлять, что будет дальше. Он хочет застыть, застрять в этом моменте и больше никуда из него не двигаться, не проверять, что ещё готовит грядущий день.       Всё, что он желает — лечь прямо здесь и заснуть. Забыться. Раствориться. Исчезнуть из обрушившегося на них мира.       Но ему нужно ещё доехать в общежитие.       И довезти брата, за которого он отвечает.       Выдохнув и сосредоточившись на этой задаче, выдвинув её вперёд как нечто, что нужно выполнить независимо от того, насколько ему плохо, Лань Сичэнь кладёт руки на руль.