Хуа, ты издеваешься?

Пару Хуа Чэна и Ци Жуна отлично знали все, особенно те, кто жил с ними по соседству в сером двухэтажном общежитии. И не то, чтобы это действительно значило что-то хорошее: парни просто постоянно выясняли свои отношения, сотрясая стены, пол и потолок, да так, что они успокаивались только к приходу на порог соседей, и то тем часто приходилось их насильно разнимать, как бездомных сумасшедших грязных кошек. Они называли себя лисой и змеёй, но знакомые подобрали им более подходящую кличку для этих неуравновешенных – «те двое ëбнутых идиотов в двадцать пятой комнате», что, как ни странно, описывало их и их разборки намного лучше и точнее. Впрочем, реагировали они всё же немного по-разному на уже привычные крики из-за тонкой стены. Хэ Сюань хмурился, становился мрачнее самой грозной тучи в ясном небосводе и пытался пригрозить звонком в полицию. Ши Цинсюань ничего не делал, но внимательно слушал: иногда Ци Жуну казалось, что он даже прикладывал гранёный стакан, чтобы слышать разборки чётче, а потом разболтать их живописно, по ролям каждому знакомому, коих в университете были сотни. А Се Лянь, ненаглядный двоюродный братец Ци Жуна, отрывался от своих невероятно важных дел вроде оформления цветными текстовыделителями своего полностью заполненного конспекта или стукачеством преподу, кто не присутствовал сегодня на парах, называя это «прямой обязанностью старосты» и бежал на помощь, сломя голову. Вмиг оказывался на обшарпанном пороге, и, вместо того, чтобы успокоить кузена, бежал оттаскивать Хуа Чэна, хватаясь за него, как утопающий за соломинку. Он словно специально заглядывал жалостно в его бордовые глаза, брал нежно за руку и взмаливался: «Хуа, я знаю тебя, ты ведь не такой, прекрати!». Ци Жун немо наблюдал за этой комичной сценой, даже если смешного ничего в ней не находил. Ладно, если бы это были случайные студенты – поржал и забыл, но его парень и брат? Ещё и так милуются? К горлу подкатывал ком, и становилось до ужаса противно. Откуда Се Лянь вообще знает, каким может быть Хуа Чэн? Какой он «не такой»? Видимо, очень даже такой, раз всё время позволял себе разжигать очередной абсолютно бесполезный спор. Точнее сказать, он начинал, а Ци Жун разжигал. Как спичка и канистра с бензином. Как результат – горящая автозаправка и неулаженный конфликт. Кто вообще позволил Се Ляню лезть? Всё началось, вроде бы, с мелочей. Сначала постоянные вмешательства в их личные разборки, потом Се Лянь познакомился с Хуа Чэном поближе, причём совершенно стереотипно, как в сопливых мелодрамах в перерывах между конвеером выпусков «Мама в 16», с тем самым приторно-сладким привкусом на языке, от которого Ци Жуна мутило. Как и от факта их знакомства. Хуа Чэн сам рассказал, когда они сидели вдвоём на маленькой кухне, пока Ци Жун недовольно сидел за столом со скатертью и ждал ужин, а его первая любовь с абсолютно противоположным настроением пыталась что-то сварганить из повесившейся мыши в холодильнике и блокадного куска хлеба. Хотя, что такое любовь? Для других это не любовь, а больная зависимость и собственность. Ци Жун сам выбрал для себя определение этого чувства, и пока его всё устраивало. По-другому не умел всё равно. – Ну, я просто шёл по коридору в кабинет Чертилы, – задумчиво начал Хуа после заданного вопроса, где под Чертилой имелся в виду профессор, – а там какой-то первокурсник врезался в меня, пока сломя голову бежал куда-то и все книги раскидал. Я ему помог, так и познакомились. А они были уже на третьем, между прочим. Ци Жуну не было ясно многое: почему Хуа вдруг заинтересовался пацаном на несколько лет младше, почему Се Лянь врезался именно в его парня и почему они вообще общаются, когда у них ничего общего нет. Последнюю мысль Ци Жун и озвучил, хмыкая и стуча пальцем по столешнице в какой-то свой определённый ритм. – Вы же такие разные. Я знаю его с детства, и никогда бы не подумал, что этого придурка хоть кто-то полюбит. В итоге двоюродного брата полюбили всё, а его – никто. Это Ци Жун знал прекрасно, даже говорить не нужно: что-что, а с фактами спорить нельзя. Типа, Земля в форме шара, Хуа Чэну интересно с Се Лянем, а его двоюродного брата возвели в абсолют, делая идеальным идолом, а Ци Жуна опустили до самых низов, хотя, между прочим, он не такой уж и плохой, если приглядеться. А приглядываться никто не собирался: разница всем была кристалльно ясна внешне. Се Лянь – весь такой из себя чистый, светлый, невинный ангел, добрый, помогающий, искренний, ласковый и кто-там-мать-его-ещë, а Ци Жун – так, грязь под ногтями, которая ничего не значит и ничего не добилась. Поэтому он с детства не слишком любил младшего брата. Не то, чтобы не любил даже. Просто...ему хотелось бы, чтобы всё сложилось по-другому. Чтобы у него тоже было много друзей и знакомых, поддержки. Он в свои двадцать два только завëл отношения с качелями от обожания до ненависти, а теперь и Хуа Чэна у него пытались отнять. Хуа ему нужен. Без Хуа не останется никого. Ци Жун ненавидел людей, но только лишь потому, что те сами его невзлюбили с самого начала. В помещении стало тесно, душно, одеялом накинулось напряжение. Ци Жун укусил нижнюю губу. Клыки. Больно. Ну ничего. И так всё в кровь ободрал. Последствия постоянного стресса, который появился ровно в тот момент, когда Се Лянь и Хуа Чэн стали близко общаться. Все беды от этого. И обкусанные губы, и потерянный взгляд, и лохматые волосы, головная боль, сухое горло. Все проблемы от одного простого, сука, знакомства. – Не знаю, он мне очень понравился. Такой хороший, классный, всегда вступается за меня. – В этих словах ни капли лжи, поэтому и больно. А за брата он не хочет вступиться? Скотина. Только и умеет, что чужих парней отбивать. Ци Жун бы задушил его, если бы нашёл в себе смелость, – Ещё постоянно мне что-то рассказывает, я много нового узнаю. Милый. И всё осталось по-прежнему: Хуа готовит ужин на двоих, потому что своего сожителя категорически нельзя подпускать к плите, в сковородке что-то негромко жарится, за окном вечер, на сильном ветру качаются последние ноябрьские листья. А у Ци Жуна всё перевернулось. Ритм настукивания сменился, стал быстрее, и, кажется, он уже просверлил взглядом стол. Ему не послышалось? Неужели всё ровно настолько плохо, как он изначально думал? – «Милый»? Ты его милым считаешь? – переспросил тот, будто не веря своим ушам и покосился. Кажется, дышать стало немного труднее, как будто что-то сдавило грудную клетку. Всего одно слово, но пробило на холодную дрожь по спине. – Меня ты так никогда не называл. Хуа Чэн стоял спиной, но чётко прочувствовал на себе потерянные изумрудные глаза, тяжело вздыхая, хоть и его лица всё ещё не было видно. Так обычно и начинались самые серьёзные конфликты. Как обычно. Ни одного спокойного вечера. – Просто слово. Я тебя и получше называю. – только отозвался в ответ Хуа, не зная, что это, как ни странно, не вызовет дальнейшую сильную вспышку реакции. Ци Жун совершенно растерялся, не зная, что ему делать и как лучше действовать: парень не хотел выяснений отношений, но явно желал повлиять. Кричать бесполезно, это они уже не раз выяснили. Поэтому лучше молчать. Молчать и копить в себе, запоминая каждую неаккуратную фразу. А потом это не закончилось, хотя, на самом деле, можно было бы и словить намёк, а сделалось только в сотню раз хуже, с каждым днём охотно усугубляясь. Парни постоянно ходили вместе гулять, Хуа Чэн помогал доносить некоторые тяжёлые учебники домой, хотя Се Лянь легко мог бы с этим справиться в одиночку со своей отличной спортивной подготовкой, – не девчонка же, в конце концов! – общались о чём-то на перерывах, смеялись над чем-то в кафе за общим столиком. Или над кем-то. Ци Жуну всё больше начинало казаться, что над ним, хотя никаких предпосылок к этому не было. Ему вообще никогда не были свойственны столь тревожные мысли, и чаще всего всё пускалось на самотёк, но тут – никак. Видимо, никогда настоящей проблемы до этого не было. Видимо, никогда по-настоящему до этого не любил. Любимый постоянно рассказывал в деталях о каждой их частой встрече, а кузен протрещал все уши о том, какой Хуа классный, крутой, просто лучший и недоумевал, «почему ты нас раньше не познакомил?». Ци Жун отмахивался, а в душе кричал – именно поэтому, ëб твою мать! Именно из-за страха, что они смогут спеться, притянуться всеми своими противоположностями и оставят Ци Жуна совершенно одного. Как всегда. Се Ляню всегда доставалось всё самое лучшее по праву рождения. От того, что он якобы умный юноша с хорошим будущим, прямо луч солнца среди непроглядной тьмы, ему прямо в руки передавали всё, что он хотел: лучшая школа, лучшее окружение, друзья – в общем, всё то, чем обделяли его двоюродного брата. Ци Жун был рад смотаться из уютного только для одного человека родительского гнëздышка и ликовал, когда стал жить отдельно, но ненаглядный младший братец наведался к нему, и всё снова пошло наперекосяк. Где Се Лянь – там проблемы, это уже давно известно. Но, конечно, только для Ци Жуна. Для всех остальных человека лучше не придумаешь – это утверждал каждый, причём настолько часто, что хотелось закрыть ладонями уши и зажмуриться. А когда тоже самое заявил и Хуа Чэн, вообще захотелось пропасть с Земли, улететь куда-то далеко-далеко в другую галактику и там быть самым важным. Он любил брата, но одновременно и хотел его пришибить, с каждым днём всё сильнее. Впрочем, как и говорилось ранее, определение любви у него противоречит общественному. – Я не понимаю, что тебя настолько не устраивает в нашем общении с Се Лянем. – решил впервые подметить Хуа Чэн, когда речь поздним вечером снова зашла об этом: Ци Жун вообще редко стал говорить о чём-то другом, так как только эта спонтанная тупая дружба стала посещать мысли. Поэтому он стал заметно тише, но пасмурнее, как небо в подступающем декабре. – Он же хороший. Подметил-то впервые, но почему-то от этого предложения поплохело настолько, будто это говорили уже сотню раз. Ци Жун решил твёрдо, что молчать больше не мог. Или скажет сейчас, или вообще заткнётся навсегда, медленно закипая, как чайник на плитке, а потом попросту взрываясь. Кто этого хотел? Ну уж точно не он сам. Лучше высказать и всю жизнь жалеть, чем ненароком задушить кого-то из них тёмной ночью, а лучше сразу обоих. – Хуа, ты издеваешься? – задал риторический вопрос Ци Жун, выдыхая и хмуря брови перед тем, как начать свою долгую бессмысленную тираду. Может, она ничего и не изменит, но, дай Сатана, его парень впервые прислушается к одной из тысяч претензий и хоть что-то попробует изменить. Только если захочет, конечно. – Никакой он не хороший. Может, так изначально кажется, потому что он кажется таким весь из себя идеальным и святым, хоть иконы рисуй! Но я-то знаю его больше остальных, я с ним с самого детства, знаешь ли, и мне давно с ним всё понятно. Он только прикидывается таким сахарным и чудесным! А знаешь, всё вообще по-другому. Хуа Чэн замолк, с закрытым ртом решая не в первый и уж точно не в последний раз выслушать эту долгоиграющую тираду, которая теперь была пропитана не только желчью и злостью, но и редкостной, слепой ревностью. А Ци Жун подготовился к этому монологу, и подготовился основательно: анализировал все соцсети, поведение Се Ляня, его поступки и...не нашёл ничего. Се Лянь как будто и взаправду был идеален ровно настолько, насколько все говорили. Он прощал своих врагов, бесконечно обожал друзей, был готов отдать жизнь, чтобы спасти другого, улыбался проблемам. Был активистом, старостой в своей группе, участвовал в любых мероприятиях, учился на одни положительные оценки, помогал всем сдать грядущую ужасную сессию, и, как добивка – подрабатывал волонтёром. «Как легко купить фанатизм людей, когда вся твоя страничка заполнена собаками и эстетичным сидением у ноутбука!» – восклицал про себя Ци Жун, так и не находя компромата. Ну просто золото, а не человек. Убить хочется, или иначе что-то другое плохое произойдёт. Хуа Чэн не из тех, кто изменит и кинет, а из тех, кто извинится, скажет, что полюбил другого человека и будет ещё периодически поздравлять с праздниками в опустевшем чате. Это и плохо. Для Ци Жуна такой расклад в сто раз больнее, чем с истерикой, синяками и кровью. Ничего, всё обойдётся. Наверное. – Вот он отличник, да? Типа такой весь из себя классный. А он к преподавателям просто подлизывается: то там поможет, то ещё где, и они ему из жалости оценки ставят. То, что не пьёт и не курит – это даже плохо! Ещё и гуляет редко, всё время за своими глупыми книжками, ну такой душнила, на свете подобного не сыскать. Собаки эти...он это делает только ради денег и одобрения общества, а так ему эти звери даром не сдались. А я, между прочим, таскал к себе один раз бездомного пса и никому не сказал, потому что мне помощь важнее, понимаешь? Об экологии типа думает, ага, конечно. А ещё он один раз нарушил закон! За самооборону, конечно, но это ничего не значит. Его вообще постоянно возводили на пьедестал, потому что он конкурсы по рисованию выигрывал, типа талантливое чадо, прям уж вундеркинд. А он вообще-то... Однако в этот раз Хуа Чэн не дал ему договорить, хотя другой отчаянно хотел продолжить, возмущаясь и активно жестикулируя. Хуа всегда давал полностью высказаться, и, пока Ци Жун пытался отдышаться и прийти в себя, рассказывал достаточно спокойно, хоть и напряжённо свою точку зрения на ссору. Но тут он понимал, что бесполезно: парад чуши мог идти сколько угодно и не заканчиваться никогда. Но Хуа не был зол на него в ответ, как это часто бывало: он лишь усмехнулся себе под нос и посмотрел в окно, прежде чем пробормотал, пожимая плечами. Природа Ци Жуна ему давно известна – стабильна в своей нестабильности. – Или ты просто думаешь, что я уйду от тебя к твоему брату. Предположил Хуа Чэн, и настолько точно смог попасть в цель, что Ци Жун мигом от неожиданности стушевался: поджал губы, сжал ладони в кулаки и опустил взгляд, не продолжая. Вскоре его парень заметил это, улыбнулся своей белоснежной улыбкой, больше напоминающей хищный оскал и подошёл к нему, потрепав по макушке и растрепав длинные волосы. Ци Жун пожмурился: тот часто это не делал, не всегда с согласием второго и не всегда приятно, но это почему-то всё равно часто помогало успокоиться. Особенно в момент, когда костлявая бледная рука после этого начинала приглаживать взъерошенные ею же пряди. Ци Жун вообще не любил прикосновения и тактильность, считая это бредом, но не только это переменилось с появлением Хуа Чэна в его жизни и в его комнате. – Не переживай, не планирую. Я без сварливой зелёной бабки уже жить не смогу никогда. – добавил тихо Хуа Чэн, и вся ревность словно в момент куда-то испарилась, превратилась в нежить и стёрлась в пыль, хотя, казалось, ещё минуту назад он был готов рвать и метать. – Не такая уж я и бабка. – буркнул в ответ Ци Жун, закатывая глаза. Он слишком зависим от Хуа Чэна, слишком привязался впервые за всю жизнь. И это однажды наверняка выйдет ему боком.