Бачо и мотан

Они спят до самого вечера. Проснувшись чуть раньше, Арсений заказывает еду в номер, сервирует все на подносе и презентует блюда из забегаловки, словно это как минимум мишленовский ресторан. Но Антон только сонно улыбается и тянется к нему за поцелуем. — Ты нахуя такой идеальный? Несмотря на его наполеоновские планы попробовать в первый же день всю Камасутру от А до «Блять, анальная трещина», силы у них остаются только на то, чтобы во время фильма лениво обниматься, иногда лапая друг друга и слабыми стонами аккомпанируя процессу. Антон чувствует себя счастливым, но прокрученным через мясорубку, а Арсения впервые в жизни дико тянет курить и совсем не тянет тренироваться — тело в шоке и умоляет о выходном. Поэтому они часов до трех ночи смотрят рандомные фильмы на Кинопоиске один за другим, пока не вырубаются. А с утра Антон почти спросонья усаживается на Арсения и будит его долгими чувственными поцелуями в шею, царапает его грудь и живот и трется пахом об утренний стояк. — Шаст… — Арсений не разлепляет глаза, — будешь скакать — не буди. — Мне нужны зрители. Скачки должны быть оценены. Баллы там, комментарии. — Тебе, скорее, е-баллы нужны, — хрипло смеется он и сонно щурится, пытаясь сфокусироваться на нем. — Ты слишком бодрый. Так не должно быть. — Так утоми меня, — дразнится он и ерзает активнее. — Давай, нам выселяться через три часа, ты же не собираешься проспать все это время. — Вообще-то я собирался… — Арс! — его голос звучит требовательно. — Я беру тебя и твой член в плен. В плен себя. Пароль — оргазм. Иначе штраф — отсос в вузовском туалете, а тебе это слабо, так что не нарывайся на выговор или случайное попадание на видео какого-нибудь имбицила, который захочет за нами проследить. Арсений потягивается, кладет ладони на его бедра и поглаживает, потом показательно зевает и причмокивает губами. — Я правильно понимаю, что ты своим абсолютно наглым и беспардонным поведением нарываешься на то, чтобы тебя сейчас за волосы перевернули на живот, подняли твою оттраханную вчера задницу, растянули дополнительно и вдолбили в кровать таким образом, чтобы ты забыл, как выговаривать свои претензии и угрозы, а потом бы обещанно отлизали до повторного оргазма и полного онемения конечностей? Антон пару раз мигает, потом наклоняется и лижет его коротко в нос. — Мяу. — Сука. Арсений подминает его под себя, а тот и сам подстраивается, но не успевает за движениями рук — его буквально пригвождают к кровати, сцепив запястья сзади, и Антон мгновенно становится смирным, немного даже испугавшись — слишком уж странно это. Смазка щекотно льется между ягодиц, и он старается двинуть бедрами, но получает смачный шлепок и ойкает. — Смирно лежи. Антон не знает, как объяснить свое состояние, кроме как «мой стояк встал еще больше». Как же Арсению идут такие нотки — ровные, но бескомпромиссно командные и четкие. После них не то что спорить — вообще отсвечивать не хочется. Несмотря на недавнее пробуждение и «неопытность», вчерашний вечер явно пришелся ему на пользу, потому что он не паникует и не зависает, как в первый раз — все еще приноравливается, немного дрожит, но не шугается каждого неровного взгляда. Антон невольно задумывается о том, какие перед ними открываются горизонты, и облизывает губы. Раньше у него была скорее потребность в сексе, даже не обязательно сексе — редкие минеты давали организму необходимую разрядку, а так фантазий ему хватало, а сейчас хочется буквально все и одновременно и желательно в самых изощренных версиях. Если бы еще полгода назад ему сказали, что он окажется в позе «медуза щупальцами враскорячку», он бы натравил на такого человека своих верных псов, потому что за языком следить надо. Но сейчас он буквально ощущает себя субстанцией без костей и имени и разве что зубами не впивается в покрывало, когда после повторной растяжки и стимуляции пальцами в него погружается член. Размер все еще вызывает мычание и в первую минуту — слезы, но Антон, наверное, мазохист, потому что ему это нравится. Странно для человека, который пару недель назад скептически относился даже к одному пальцу в заднице, но что есть. Есть особенный кайф в «поломанном» темпе, который выбирает Арсений — сложно сказать, в чем причина: в том, что он еще не привык, как себя вести, и в процессе подбирает ракурс, а, может, в том, что ему просто нравится чередовать скорость и угол проникновения. Но Антона буквально плющит и размазывает по кровати от того, как тот буквально смакует проникновение, давая ощутить каждый сантиметр, кажется, всеми клеточками тела, то оставляет внутри одну головку, от чего все внутри бурлит и протестует, то начинает вбиваться с такой силой, что поясницу натурально ломит. Но звуки, звук, звуки! У Антона горят уши и, он уверен, задница от того, как хлестко и влажно пах Арсения впечатывается в его пах. Естественная смазка смешивается с искусственной, в какой-то момент, кажется, туда добавляется слюна Арсения, и по бедрам почти течет, а член хлюпает, вдалбливаясь в растягиваемую и с жадностью принимающую его задницу. Совсем немного жаль, что нет возможности видеть это, потому что у Антона вместе с секс-зависимостью появляется любознательность, и он готов рычать от того, что, даже повернув голову, он не может все нормально рассмотреть. Да и темп такой, что его мотает как во время шторма — хорошо хоть не тошнит. Ему нравится все. И впившиеся в бока шершавые крепкие пальцы, и сдавленное пыхтение за спиной, и резкие движения бедер, и напор, и скрип кровати под ними. Антон трется влажным лбом о покрывало, облизывает губы, выгибает крыльями лопатки, сильнее выпячивает задницу, только догадываясь, с каким трудом завтра будет заниматься спортом в университете, и все-таки тянет зубами ткань, скуля в себя. Его кружит, мотает и размазывает почти плашмя, и он сдавленно булькает, путаясь в языке, буквах и сознании: — Опиши… что видишь… подробно. У Арсения вкусно получаются все эти речи. Грязно, до глубокого румянца и стыдливого пота между лопаток, но ему это сейчас нужно — так сказать, трансляция с места действия в прямом эфире, чтобы картинка была полной, а удовольствие — максимальным. Он и так готов кончить, но почему-то не дает себе так быстро сорваться. Ждет. Тот ведет ладонью от копчика к шее, а обратно — ногтями, и Антон чувствует себя кошкой, дрожа, вибрируя и выгибаясь вообще немыслимо вслед за его рукой. Он жидкость, он пластилин, он воск, лепи, крути, выворачивай, лишь бы не останавливался. — Описать, — голос у Арсения сбился, и он притормаживает, двигается плавно, спокойно, мерно входя в него и выходя на половину. — Я сейчас туго соображаю, потому что даже несмотря на то, чем мы занимались вчера и как я подготовил тебя сейчас, ты все равно так сжимаешь меня, что у меня искры из глаз. Но… Я могу сказать, что не могу оторвать взгляд от того, как твоя задница растягивается вокруг моего члена. Твоя дырка такая жадная, ты не представляешь, стоит мне только выйти — и она начинает пульсировать, прося вернуться, и внутри… Блять, — он выскальзывает из него, вставляет по два пальца с двух сторон и разводит их, судорожно вздохнув, — такой влажный и открытый. Нравится, что я смотрю прямо туда? — Д-да, — Антон сейчас крышей съедет. — Даже сейчас, я держу пальцы и чувствую, как ты пульсируешь — понравилось быть заполненным. Пожалуй, я сделаю это, — он плавным глубоким толчком входит до конца, и Антон проскуливает в самом конце. — Ты безумно красивый. Лохматый, взъерошенный, дышишь так часто, и твоя исполосованная спина, поясница, бедра… Я официально готов поклоняться твоей заднице, просто имей в виду. Такая упругая и одновременно мягкая, идеально ложится в ладонь и… О да, потрясающе, — Антон в этот момент пытается потрясти бедрами, и Арсений судорожно сглатывает. — Этот вопрос ты проработал. — Никогда бы не подумал, что мне это пригодится. Но, видимо, это все того стоило, чтобы ты сейчас пускал на меня слюни. — Я буквально сожалею о том, что не могу одновременно быть в тебе и членом, и языком, потому что я хочу ощущать, как ты сокращаешься на моем языке и как сжимаешь мой член. — Арс, я… Я уже буквально на грани и очень хочу кончить сейчас от твоего языка, — он вытягивает вперед руки и натягивает простыню. — Отлижи мне, как в последний, вопрос буквально пары минут, но если ты постараешься… — он оборачивается через плечо и перехватывает его внимательный взгляд: — Обещаю выскулить твое имя. Антон буквально слышит, как тот громко сглатывает, а потом случается то самое, от чего хочется орать, плакать, выть, рвать покрывало под собой и срывать голос до хрипа — Арсений укладывается позади него на живот, берет его ляжки в захват, обернув вокруг них руки, дергает на себя и впечатывается лицом с таким напором, словно планирует прорваться внутрь не языком, а всей головой. А потом тот начинает лизать, и мозг отключается — Антон надрывно хнычет в почти порванную подушку, потому что язык внутри вращается так интенсивно и напористо, что задницу жжет, громко, влажно, хлюпает, чавкает, губы всасывают припухшие края ануса, пуская белые пятна перед глазами. Напор такой, что хочется выть, и Антон тянется руками к изголовью, пытаясь найти возможность зафиксироваться, заземлиться, как-то почувствовать свое тело, но язык лижет то плашмя, то ныряет внутрь насколько это возможно, то вырисовывает какие-то узоры, оглаживая пульсирующие стенки, то кружит по краям раскрывшихся мышц, смазывая их и щекоча. Он никогда бы не подумал, что эмоций может быть настолько много, но он кончает с воем и проклятиями, потому что тело действует отдельно от него, дрожит, трясется, бьется, как рыба на песке, но самое страшное — Арсений не отпускает его: держит по-прежнему крепко и продолжает изводить языком. Сейчас это почти больно, внутри все настолько чувствительное, что Антон тянется рукой назад, впивается пальцами в его волосы, не понимая, хочет оттолкнуть или впечатать сильнее, и в итоге с потоком несвязанных ругательством трется промежностью о его лицо, пока тот высовывает язык и позволяет вращать на нем задницей так, как нравится. — Арс, еще, еще… Он откровенно дуреет, теряет контроль, кончает, кажется, еще пару раз и валится ничком на кровать, поняв, что выжат до остатка, что сил просто нет. Он оболочка, внутри ничего кроме вакуума, и он пустым взглядом смотрит на край подушки, которая выглядит так, словно ее в руках несли от одного конца земного шара до другого. Он смутно видит, как Арсений встает налить себе воды, трет подбородок и разминает скулы, а лицо у него все красное и разве что не лоснится, губы припухшие и настолько яркие, словно он намазал их помадой — вот что значит человек полностью отдался процессу. Антона промурашивает, и он тянет на себя плед, кутаясь. Сзади мокро, липко, тянет, фантомно пульсирует и сжимается, и он не знает, как теперь существовать в этой новой реальности, потому что все, что было до этого, кажется черно-белым, словно это был фильм, словно это было не с ним. — Ты живой? — интересуется осторожно Арсений, присев рядом и бережно поправив плед, чтобы полностью укрыть его. Антон переводит на него расфокусированный взгляд. — Как у тебя еще язык ворочается? У тебя, по ощущениям, там должна быть мозоль размером с сам язык. Вот это ты… выдал, — он тяжело вздыхает и прижимает колени к груди, почти сразу пожалев об этом, потому что нижнюю часть тела простреливает. — Отвечаю, если я не найду в интернете подобную херь, я лично закажу тебе футболку или кубок лучшего языка вселенной. И вот только вякни, что мне не с кем сравнивать. — Но тебе правда не с кем сравнивать, — нежно шепчет он. — Но я рад, что мы оба получили удовольствие от процесса. Я уж точно оторвался и попробовал все техники разом, о которых читал, хотя, к слову, прикола римминга не понимал. Антон только слабо посмеивается. — Я в принципе не уверен, что мне все это не приснилось в оргазменном бреду, потому что так хорошо просто не бывает. Я в какой-то момент натурально рыдал от того, сколько было… всего. Вообще всего, блять. Это пиздец, я никогда прежним не буду после такого. — Должен быть подвох, — Арсений пытается пригладить торчащие во все стороны липкие пряди челки и недовольно вздыхает — его будто корова лизнула. — Слишком все хорошо эти два дня. А как же все слова про то, что первый раз априори должен быть плохим, что его или не вспоминать, или с дрожью? — Мне кажется, дело в том, что мы оба слишком подготовились и слушали друг друга, — делится Антон. — Когда у меня было подобное в первый раз с девушкой… Уф, она просто лежала и просила ее трахнуть, а я в шоке пялился на ее вагину, потому что она отличалась от той, что я видел полтора раза в порнухе. И все это было слишком дико, неловко и сухо — она не текла, у меня нормально не вставал, а смазка еще была какая-то хреновая. В общем, я тогда заработал себе нехилый такой комплекс. В том числе знаешь этот стандартный загон из серии «Ей плохо, потому что я стрёмный»? Во-о-от. Я в нем так долго варился, ты себе не представляешь. — А потом решил… платить за слухи? Антон фыркает. — Мне казалось это толковой идеей. Денег у меня было больше, чем нужно, учитывая, что я не то чтобы часто их трачу, а популярность надо было как-то получать. А что является прямой дорогой ко всеобщему признанию? Победы в постели. Мои друзья, ну, часть из них, те еще ублюдки с сознанием в штанах, их в принципе больше ничего не интересует, кроме того, кто, как, кого, как часто и все в таком духе. Я брал за счет роста и подвешенного языка, ко всему этому оставалось только добавить мифы о елде по локоть и визжащих от сквирта девушек подо мной — пожалуйста, вы восхитительны, — он кривится. — Сейчас все это кажется таким глупым и абсурдным. А еще чертовски глупыми кажутся девушки, что шли на все это и соглашались на все эти истории. — Деньги. Для многих они важнее всего. Возможно, и я был бы другим, если бы у меня они были, но так вышло, что с ними всегда был напряг, так что я рос совсем в другой истории с другим подходом к жизни. Но едва ли меня можно назвать… не травмированным. Моя мать… — он вздыхает, — уф, а как мы вообще к этому пришли? Вроде, все ж хорошо было. — Так и сейчас хорошо, — Антон переворачивается на живот и смотрит на него. — Я с тобой хочу, помнишь? Все хочу. Все то, что под собой подразумевают нормальные человеческие отношения, а это не только победы в постели. Это не значит, конечно, что мне хватит этого дня и я больше на тебя не полезу — дудки, расчехляй все свои извращенства, которые ты пробовал в письменной форме с как-там-его-зовут. Будем учиться. Но я хочу и все остальное — болтать, слушать, слышать, делиться, может, даже ссориться, потому что как без этого, и всегда — всегда! — приходить к компромиссу. Антон пододвигается ближе и бодает его в плечо. Арсений смотрит с нежностью, но будто бы немного потерянно — слишком уж громко он говорит. Не в смысле звука, а в смысле посыла. Это не может не пугать, не цеплять, не волновать. К этому нужно привыкнуть. — Мне тоже стрёмно, — продолжает он. — Эти последние месяцы вообще все перевернули, и я не ебу, как теперь со всем этим справляться, как себя перестраивать, перекраивать, переделывать, потому что я уже взрослый мальчик и в таком возрасте сложно менять что-то кардинально. Но если ты будешь рядом… У меня получится. Почти наверняка. Я бы точно во все это не ввязался, если бы не… — Погоди, — Арсений тяжело вздыхает и садится на кровати, — это все очень понимаемо, правда, но это похоже на, знаешь, признания в любви на грани оргазма — не всегда искренне, а скорее вмоментно. Ты ведь понимаешь, что за всем этим идет? Я точно не соглашусь на то, чтобы скрываться или прикрывать нас… чем бы то ни было. И это я даже не говорю о том споре — тебе придется все рассказать. Как все было от и до. Ты готов потерять… шефство над твоей компанией? Готов столкнуться с последствиями? Поверь, мир жесток, и, скорее всего, обратка тебе прилетит жесткая на фоне всего, что ты наворотил. Я тебя не пугаю, лишь предупреждаю, потому что не хочу, чтобы я упал во все это, предварительно подпалив то, что у меня за спиной, а ты бы потом передумал, — он перехватывает его руку и поглаживает его кисть. — Мы ввязались в ту еще историю, и она даст отпечаток на нашем будущем. — Знаю. Но, понимаешь… Я будто бы искал повод все поменять, потому что все это… — он роняет голову ему на локоть и позволяет гладить себя по волосам, — оно меня душило. Мне постоянно нужно было что-то из себя выдавливать. Соответствовать, подстраиваться, вести себя как остальные, постоянно, знаешь, контролировать каждое слово, действие, как я выгляжу, с кем общаюсь, как смотрю. Самым настоящим моим порывом был момент, когда я наорал на Нурлана несколько дней назад. До этого я непонятно ради чего хавал просто все, что он и остальные говорили и делали, потому что мне казалось, что это единственное, что может быть в моей жизни, — быть частью этой шайки, где меня уважают… — он вдруг натыкается на очевидную мысль, — уважают за то, какую маску я себе собрал, а не за то, какой я действительно, потому что, по сути, у них и не было возможности увидеть меня настоящим, ведь… я сам его никогда не видел. Или как минимум не показывал. Осознание прошибает насквозь, и Антон замолкает, пытаясь переварить. Он прокручивает в голове все свои решения и поступки за последние пару лет, свое поведение, свое отношение к окружающим, свою манеру поведения и понимает, что за все это время ни разу не чувствовал себя полноценно свободным — ему нужно было из раза в раз продумывать, как бы поступил тот Антон, которого он играет, и он следовал списку качеств в своей голове. Отсюда озлобленность, стабильная усталость и злоба на все, что его окружало — отзеркаливание отношения к самому себе. Все это дается с трудом, все нутро бунтует — он ведь был счастлив в этом амплуа: популярный, желанный для всех, все смотрят снизу вверх с восторгом и восхищением, с ним хотят общаться, хотят найти контакт… И дальше снежный шар стал раскручиваться — но как часто все эти люди спрашивали у него про него? Не про банды, не про связи, не про попадание на крутые вечеринки, не про возможность подсосать педагогам для автоматов, а про него. — Охуеть, — медленно выдыхает он и переводит на Арсения потрясенный взгляд. — Я, блять, Труман, нахуй, жил в симуляции несколько лет. — Антош… — Нет, ты не понимаешь, никто никогда не интересовался мной, всем от меня только что-то надо было и… — Правда? — грустно улыбается он. — И ты теперь переживаешь, что если бы не был полезным, то был бы никому не нужной тенью в стенах университета, где никто бы о твоем присутствии и не вспомнил, если бы ты вдруг исчез? Антон открывает рот, чтобы согласиться, а потом вдруг понимает, о чем он говорит, и ошарашенно сглатывает. — Черт возьми, Арс… Но ты ведь… ты всегда казался таким счастливым. Довольным тем, какой ты и что из себя представляешь, и твое поведение… Ты же… — Меня устраивало — да и сейчас устраивает — то, что я из себя представляю, но… одиночество мерзкое. Оно липкое и удушающее, и мне всегда хотелось быть частью чего-то. Я поэтому и согласился на всю эту авантюру — я нуждался в чем-то новом. А случился ты, — он целует его в макушку. — Ни о чем не жалею, кстати. Антон чуть краснеет и смущенно мычит, пряча лицо в покрывале — уши горят, а по спине бегут мурашки. — Ну харош, а то я как дурак. — То есть, когда я всякую грязь озвучиваю — это тебе нормально, а когда в чувствах признаюсь — не, не катит, слишком смущающе? Антон поворачивает голову и смотрит на него одним глазом — самый настоящий кот: лохматый, взъерошенный, разнеженный, расслабленный, залюбленный от и до, а глаза горят шкодливо ярко-изумрудным. Ну невозможный просто. — А ты в чувствах признаешься? — Видимо, да. А ты против? Антон смотрит на него исподлобья еще пару секунд, а потом опрокидывает на кровать и крепко целует, обнимает, сгребает и смеется прямо в чужие губы. Совсем-совсем признаться они смогут и потом как-нибудь, это не к спеху, а вот диалог, который только что произошел между ними — громче всех возможных признаний. Антону достаточно.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

Самым поразительным оказывается то, что парни не удивляются — Журавль, конечно, присвистывает, но выглядит больше восхищенным, чем удивленным, а Макар и вовсе зыркает на Лёху, который начинает шутить в своей манере, но почти сразу меняет выражение лица на шокированное, когда Щербаков к их удивлению вдруг признается, что периодически балуется с парочкой баскетболистов, потому что «слишком крут, чтобы отказывать себе в удовольствиях». Нурлана с ними нет — оказывается, те выгнали его еще после той стычки общим голосованием, но не нашли возможности сообщить Антону, потому что не были уверены, что тот готов к подобному разговору. Поражает то, как на деле все складывается — друзья, которые виделись Антону коронованными ублюдками, вдруг признаются в схожих страхах и дискомфорте из-за вынужденного образа жизни, а Илья и вовсе делится, что собирался покинуть их банду, потому что влюбился в одну из тех, кого они чморили за скрытный характер, а еще его новые хобби — выпечка и музыка — явно бы не вызвали у них одобрение. Антон сидит разве что не с открытым ртом, когда тем вечером они почти пять часов сидят с парнями в кафешке и болтают обо всем на свете, словно знакомясь заново. Леша рассказывает, ему нравится стенд-ап и он даже выступает в нескольких пабах, собирая жалкие полтора зрителя, но им не рассказывал, потому что боялся, что его чувство юмора не оценят, потому что про жопы и сиськи он шутил только перед ними. Журавль показывает записи со своих вокальных уроков, и парни буквально хватаются за волосы от того, какой у него, оказывается, крутой голос. Макар рассказывает о своей девушке и выглядит таким трогательным, влюбленным мишкой, что все плывут глазами от того, с какой нежностью он говорит о своей любви. А Антон… Антон молчит, не понимая, как и какими словами донести все то, что он с такой легкостью выдал вчера Арсению. — Ты всегда был самым сильным из нас всех, — рука Макара ложится ему на плечо. — Только ты всегда мог противостоять Нурлану, пока он гасил тебя и что только не нёс за твоей спиной. Только ты вытаскивал нас из раза в раз, что бы ни происходило. Поэтому если ты загоняешься из-за чего-то там, то лично я — да и парни — считаю, что ты самый настоящий лидер. Может, нам пора пересмотреть наши ценности, потому что наша компания мне дорога, но еще дороже быть собой. И, кстати, интересно, что мы как-то все одновременно дошли до этой точки осознания с вами. — Додушнились, — хихикает Лёха, но вмиг становится серьезным. — Я без негатива. Я вообще жидкость, мне, по сути, похуй, в какую среду меня запускать — я везде адаптируюсь, но периодически заебывало тереться в одном негативе. — И ведь не спихнешь все на Нурика, — хмыкает Димка. — Мы же держали его рядом. И соглашались. И слушали. Так что все с говной. Да и… — Антох, это твой, что ли? — Макар вдруг обращает внимание на окно, и они, повернувшись, видят, как чуть в стороне от кафешки стоит Арсений. Поняв, что его заметили, он чуть пятится и машет рукой, мол, я подожду, и Антон беспомощно смотрит на остальных. — Парни, я… — Сюда его зови. — Давай к нам, — говорят они почти одновременно. — Естественно, — Журавль щелкает пальцами, — пора уже с ним побазарить нормально, потому что, по ощущениям, он какой-то там ебучий Гарри Поттер, потому что вся эта магия с осознанием началась после начала спора, связанным с ним. Так что лично я хочу потереть его волшебную палочку и… — Дима! — Молчу! Антон посмеивается и, оставив куртку, выбегает на улицу к Арсению. Тот поправляет рюкзак и натянуто улыбается. — Прости, просто переживал за то, как у вас все проходит, и хотел быть рядом на случай, если я буду тебе нужен, так что… — Так ты нужен, — он сжимает его ладонь. — И парни тебя к нам зовут. Пойдем, познакомимся. Они там дружно выпили эликсир милоты, что будь готов к розовым пони и поносу из радуги. — О да, шутки про говно. Арсений чуть нервно поджимает губы, но, зайдя в кафе, расправляет плечи и идет к столику немного впереди Антона, ровняется с компанией и обводит ее прямым взглядом. — Привет, я Арс. Не против моей компании? — Заваливайся, — они все сдвигаются по полукруглому дивану так, чтобы всем хватило места, и Макар кивает официанту, заказав повторную порцию закусок и лимонада. Сегодня, пожалуй, они обойдутся без кислого пива и шотов, после которых башка трещит. — Мы тут все обсуждаем, чем ты такой особенный, что у всех жизни поменялись. — Да я… ботан просто, — он смеется и достает из рюкзака очки. — А изменения — это вы сами, а не кто-то еще. — Я балдею, ты такой умный дядька, — хлопая ресницами и подставив руки под подбородок, восхищенно бормочет Журавль, и все оглушительно хохочут. Антон разве что не светится, сев рядом с Арсом и закинув руку на спинку дивана позади него. Пока они болтают, создав, видимо, какую-то особенную свою мультивселенную, где нет ни ролей, ни статусов, он может думать только о том, как красиво бликуют лазерные вывески в волосах Арсения, какой глубокий и доверительный у него голос и как он вкусно пахнет. И ему неожиданно спокойно во всех своих порывах — он может позволить себе и ткнуться носом ему в плечо, и поцеловать за ухом, и вздрогнуть от поглаживания по колену. Он счастлив от и до, счастлив быть с людьми, которые теперь кажутся совсем другими, счастлив ощущать, что его слушают и принимают, счастлив громко смеяться, запрокинув голову, счастлив строить странные гримасы, рассказывая глупые истории, и совершенно точно счастлив в этом самом моменте, каким бы банальным и обыденным он ни казался со стороны. А всего-то надо было втрескаться в ботаника. Поразительно.