Бачо и мотан

Слава: И зачем ты так сказал? Ты никогда по-настоящему не целовался, а это не то же самое, что прописать, как ты там языком вертишь и с каким нажимом кусаешь. Арсений: Я не знаю! Само как-то сорвалось. Он такой самоуверенный — до отвращения. У самого опыта примерно ничего, а ведет себя, как будто он реально является тем, кем его все считают. Но это же глупо. Зачем хвастаться тем, чего нет, тем более перед тем, кто знает о его секрете? Слава: Пытается произвести на тебя впечатление. Все просто. Арсений: А смысл? Я не впечатлительная идиотка с потока, которая верит во все эти истории и мечтает на себе попробовать. Это отвратительно. Слава: А если наоборот? Арсений: В смысле? Что наоборот? Слава: Хотел бы попробовать его? Каким угодно образом — пальцами, языком… Опуская самый стандартный вариант в виде того, чтобы просто трахнуть его. Арсений: Мне он совершенно не нравится. Ты о чем вообще? Слава: А я бы так не сказал. Ты уже несколько раз говорил, что визуально он довольно симпатичный и тебе нравится его тело. Арсений: Исключительно с эстетической стороны вопроса! Слава: Знаешь, чего я тебе желаю завтра? Напиться, отключить голову и одним вечером позволить себе все то, что ты себе так отчаянно запрещаешь. Всего один раз, один вечер, не думать о последствиях и не прикидывать, какой катастрофой все это может обернуться. Лучше попробовать и понять, что больше не сто́ит, чем не попробовать вообще и потом регулярно выносить себе мозг мыслями о том, что могло бы случиться. Арсений отодвигает клавиатуру и озлобленно шипит через нос. Ему вот эти советы вообще не нужны — не его история, не его случай, точнее, не их случай. Все это явно не про двух человек, которые долго друг друга недолюбливали, а потом по приколу событий вдруг осознали, что чувства совсем другие. И ему не нужно целовать Антона, чтобы убедиться в этом. Он себя знает. Но тот факт, что Слава вообще захватывает эту тему, что-то затрагивает внутри. Потому что следом начинают лезть мысли, которые ему не очень нравятся: например, то, что Антон не такой уж ублюдок, как ему казалось раньше, и он точно не безэмоциональный сухарь. Еще и не глупый, как казалось — неожиданно стеснительный и, как бы это ни прозвучало, человечный, потому что в какой-то момент сложилось впечатление, что человеческого в Антоне примерно ничего — только самомнение да показуха. А последние недели говорят вообще о другом. Хочется верить, что и у Антона о нем поменялось мнение, и это тоже звоночек, потому что с каких пор Арсения волнует мнение безмозглого спортсмена? Но есть что-то неуловимое в секунду, когда тот смеется над его шуткой или строит гримасу — странное тепло между ребер, которое впоследствии вызывает приступы агрессии и мурашек, чего раньше с ним не случалось. Арсений открывает переписку с Антоном и перечитывает некоторые сообщения. Шутки, подколы, какие-то локальные фразы — такое бывает ведь только между друзьями, верно? И когда он умудрился стать другом с Шастуном, не заметив этого? Понятное дело, что и дальше оставаться на словах врагами в условиях их договора у них бы явно не получилось, но они куда сильнее сблизились, чем, кажется, оба планировали. Чего только стоит тот их вечерний разговор — слишком откровенно для тех, кто до этого перекидывался лишь парой фраз. Не то чтобы у Арсения много друзей, но даже Слава такие подробности его жизни узнал только спустя месяцы, если не год, а что-то даже он не знает. А тут Шастун. Ему это не нравится, потому что в какой-то момент их спектакль закончится, а осадок останется с ним, и Арсений не уверен, что будет к нему готов.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

Но к чему он точно не был готов, так это к тому, какими глазами на него будут смотреть студенты, когда он приходит на вечеринку в новом образе. Впрочем, их можно понять — каждый бы не поверил своим глазам, если бы едва ли не главный заучка университета явился на тусовку не в привычных мешках, а в кожаных штанах и шелковой черной рубашке с парой пуговиц на середине груди. Он чувствует себя голым под этими взглядами, но вида не подает — кивает тем, с кем немного взаимодействовал в прошлый раз, забирает предложенный ему бокал с чем-то мутным и ярко-голубым и делает на пробу глоток — сладко и мало-алкогольно. Прочитав его взгляд, девушка поясняет, что это Голубая Лагуна, и Арсений кивает — о таком коктейле он слышал. Правда, градусов там достаточно, чтобы на понижение не идти. Кажется, вечер начался не так, как он планировал, ну да ладно. — Ну и какого хуя? — привычный Антон — никакого приветствия. — Ты должен был одеться так, чтобы я захотел напиться и поцеловать тебя, а не весь университет. Арсений смеется и оборачивается к нему. — Тебе же такие вещи не нравятся. — Не нравятся. Сам бы я никогда такое не надел. — Яиц не хватает? — Арс. — Да? — и хитро улыбается. — А ты сегодня — вау! — не в бомбере. Ретроградный меркурий? Рыбы в овне? Что там со звездами? — Я решил, что будет честно приодеться — тебя же я заставил сменить образ, надо соответствовать, но я чувствую себя глупо, — он одергивает воротник темно-зеленого поло и поджимает губы. — Эта херня меня душит. Арсений делает шаг к нему и, убрав его руку в сторону, аккуратно расправляет воротник по кругу и убирает ярлычок на шее вниз так, чтобы он не карябал кожу и не цеплял волоски, после чего разглаживает ткань на его плечах и отступает. — Должно быть получше. И где твой напиток? Я начал с водки, так вышло, — и слабо улыбается. — Я начал с шотов, — Антон пожимает плечами. — Видимо, нас обоих трусит с того, что должно произойти этим вечером. Арсений закатывает глаза. — Я за импровизацию. Не люблю жить по сценарию. — Хочешь сказать, что нам не нужно сегодня целоваться? — Хочу сказать, что не хочу ни о чем думать, — он опрокидывает почти весь коктейль в себя, морщится и передергивает плечами. — Вообще не хочу сегодня думать. И он так и делает: влезает к компании в Мафию, соглашается поучаствовать в «Кто я», учится играть в какую-то очень глупую игру на приставке, а через пару часов позволяет новым знакомым утащить его в комнату со столом для настольного тенниса. Про бир-понг он слышал много и все — отрицательное, но сейчас желание попробовать слишком велико, и он соглашается. Получается не очень, и Арсений больше пьет, чем попадает, но когда впервые шарик падает четко в стаканчик, хохочет так громко, что пугает кого-то таким ярким порывом, но даже это его не смущает — он слишком рад. Он не помнит, когда в последний раз испытывал такие дикие эмоции, а сейчас, смешанные с алкоголем, они еще более яркие, и ощущение совершенно странное — голова отключена, а тело словно танцует, хотя он стоит на месте. И это поразительно. Периодически на периферии появляется Антон — стоит в стороне с пивным стаканом и наблюдает. Не участвует, не вмешивается, не подходит, но сверлит взглядом и, кажется, много пьет, потому что цвет алкоголя в стакане каждый раз разный, но зачем Арсений это замечает, он не знает — он ведь не следит за ним. Верно? И все-таки что-то меняется. Он зачем-то отмечает, как у того меняется цвет глаз в свете лазерных лент под потолком, становясь насыщенно-зеленым, как эротично на лоб падает кудрявая прядь волос, как интригующе выглядит изгиб его бедер, когда он приваливается к дверному косяку. Арсений поджимает губы и старательно его игнорирует, потому что задумываться о том, что поменялось и сильно ли повлиял на это алкоголь, ему не хочется. Но алкоголь все-таки свою роль играет — Арсений чувствует, как расслабляется, как отключает где-то контроль и подстраивается под толпу: пытается подпевать песням, подпрыгивает на громких припевах, а в какой-то момент и вовсе лезет на барную стойку. Ему страшно до мурашек по спине, голова немного плывет, но люди под ним ликуют, и это что-то совершенно новое — он восхищает не знаниями в той или иной сфере, не общей эрудированностью, не сдержанностью, а тем, что под градусом полез на некоторую высоту восхищать еще более пьяных знакомых. Вот уж повод для гордости. Но сейчас его это меньше всего волнует — его пьянит это внимание, поддерживающие крики и улюлюкание. На него так никогда не смотрели — ярко, жадно, внимательно, и он ведь отдается танцу, каким-то чудом умудряясь оставаться на стойке, хотя риск навернуться увеличивается вместе с количеством выпитого. Одну ночь можно.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

— И вот это Попов? — присвистывает Макар, оторвавшись от пива, которого в нем, кажется, сейчас больше, чем крови в венах. — Никогда бы не подумал, что он на такое способен. Ты ему угрожал? Или он проспорил что-то? Что с ним вообще творится? — Я могу быть самой настоящей лапочкой, когда мне это надо, — ровно отзывается Антон и опрокидывает в себя какой-то там по счету шот. Он плохо понимает свои эмоции и отношение к тому, что происходит, но что-то новое и едва уловимое, которое начинается на «ре» и заканчивается на «сть», пульсирует в горле, скребя глотку, отчего постоянно хочется кашлять. А еще то ли разогнать всех, чтобы никто на этого танцора-диско не пялился, то ли стащить его оттуда, то ли залезть к нему и… И что? Он с трудом стал отличать их игру от реальности и его настоящих эмоций, но глаз оторвать от Арсения не получается — он совсем другой, такой живой, яркий, и в нем столько силы и энергии, что внутри что-то сводит и по позвоночнику бежит пот. Это что-то непонятное, необъяснимое, что-то вроде страха вперемешку с уважением, но ни разу до этого подобного эмоционального винегрета за собой он не замечал. И это пугает. — Вы че как вообще? — склабясь, влезает Лёха. — Было уже что-то? — Конечно. И шестьдесят девять, и голландский штурвал, и золотой дождь, и березка. Все опробовали в первый же вечер. — Че ты бычишь? Ты же помнишь суть спора? — Сойтись с тем, с кем никто адекватный не сойдется. — Нихуя, — рядом появляется Нурлан, уже изрядно поддатый, и это сильный такой красный свет. — Ты должен добиться секса и предоставить доказательства. И, уж поверь, я прочекаю интернет, чтобы убедиться, что ты не спиздил чье-то хоум-видео. Исключительно вы двое, Антох, и никто больше. — Знаешь, тебя так послушаешь — и создается впечатление, что у тебя просто стоит на мужиков, но ты боишься признаться себе в этом, поэтому ищешь повода посмотреть на что-то подобное безопасно и безнаказанно, — выплевывает Антон и сваливает от них раньше, чем Нурлан осознает услышанное и предпринимает попытку вмазать ему. Его трясет. Натурально трясет от того, что все это — часть его реальности, где он должен врать, притворяться, и все это на фоне самой настоящей борьбы с самим собой, потому что он неожиданно обнаружил за собой то, чего раньше не было. И это пугает, а еще в корне меняет всю его персоналию и жизнь в целом. Речь не о том, что он как-то резко вдруг понял, что ему нравятся не только девушки, сколько о том, что ему симпатичен конкретный парень. Ну и, чего уж, мужской секс, все ссылки на который он старательно подчищает вот уже пару ночей. Он все еще не готов диаметрально переметнуться на другую сторону, но при всем при этом… — Вот дерьмо. Антон снова пьет что-то вязкое и очень кислое, занюхивает плечом и давится, кашляя, потому что вкус едкий и противный. В голове полный сумбур, и он снова шарит глазами по помещению, пытаясь найти Арсения. Тот сегодня в центре внимания, все, как он наванговал — сначала к нему относились с насмешкой, потом с интересом, а сейчас он буквально нарасхват. Кажется, Антон даже видел у него на щеке смазанную губную помаду. Казалось бы, шалость, а внутри неприятно ёкает. Странная мысль — «Не хочу ни с кем им делиться» — похожа на шизофрению. Тут разгон от «с каких пор тебе настолько не плевать?» до «он вообще-то не твоя собственность». Но внутри шебуршит противный голос, присваивая его себе, и это дико. — Долбоеб, — выносит сам себе вердикт Антон и ставит печать. Обжалованию не подлежит. Весь остаток вечера он пьет, пялится, ревнует, завидует и снова пьет, пытаясь хоть чем-то себя занять. Причем он бы попробовал закрутить с кем-то, чтобы отвлечься, но, во-первых, не хочется от слова совсем, а, во-вторых, у них же игра, в которой он влюблен в Арсения и пытается добиться только его. А он красивый. Сейчас — особенно, когда пьяный, раскованный и совершенно безбашенный, как оказалось: орет в микрофон какой-то пьяный реп, отжигает на столе, слизывает с чьей-то поясницы соль для текилы, растрепывает свои волосы в настоящее безобразие, и алкоголя в Антоне больше, чем крови, потому что справляться не получается. Внутри скрипит собственническое «мое», хотя для этого нет ни одной предпосылки, но он четко понимает, что никого и никогда так сильно. Не жаждал, не чувствовал, не ревновал. Периодически Арсений смотрит на него — глаза блестящие, на губах расслабленная улыбка, рубашка распахнулась, обнажив слишком много голой кожи, он вскидывает руки, откидывает назад голову, и разноцветные огни от лент по периметру потолка бликуют в его волосах. Даже странно то, как ровно Антон принял то, что проблема была не в нем, а просто в том, что он не туда и не так смотрел. Может, все те эксперименты и не были бы такими глупыми и безуспешными, если бы он не пытался плыть по течению? Может, сейчас самое время попробовать что-то новое? Например… рискнуть и перестать думать о том, как на него посмотрят и какое составят впечатление? Он пьет еще, потом закидывается жвачкой, чтобы смесью алкоголя несло чуть поменьше, и прётся в противоположный конец комнаты, неожиданно поняв, что, если не попробует сейчас, то, скорее всего, не рискнет уже никогда, а на завтра и вовсе решит прекратить всю эту историю, снова закопавшись с головой в свои страхи. Арсений как раз вытирает губы после очередного шота — как он все еще стоит на ногах? — и разворачивается к нему, чтобы что-то сказать, но Антон перехватывает его раньше — вряд ли со стороны это выглядит хотя бы немного романтично, но он кладет обе ладони на его щеки, чуть колючие от щетины, и дергает на себя, чтобы сразу же впечатать в свои губы. Целоваться он умеет, но сейчас рот словно парализует, как после анестезии, и он чувствует себя полнейшим идиотом, потому что не может ни продолжить, ни отстраниться, но чужие губы такие мягкие и пропитавшиеся сладким алкоголем, что он плывет и прикрывает глаза, не отпуская его от себя. Он ощущает, как Арсений каменеет, не касаясь его, но вскинув руки будто бы в попытке ухватиться за него, и судя по странной щекотке — тот глаза так и не закрыл, раз продолжает моргать. Паника возникает резко, скапливается внизу живота и покалыванием отдается в конечностях, так что Антон зашуганно отстраняется и смотрит на Арсения, чье лицо так близко, что можно рассмотреть каждую микро-родинку и морщинку у глаз и губ. Он как-то очень резко трезвеет и осознает то, что натворил, и хочется оправдываться, объясняться, отшучиваться, да даже банально слиться, после сославшись на алкоголь, но он даже не успевает открыть рот, потому что только-только порозовевшие щеки Арсения снова становятся чуть бледными, а взгляд из блестящего переходит в тусклый и почти разочарованный. — Я уже и забыл, что мы планировали на этот вечер, — бормочет он ему в губы так, чтобы слышал только он. — Идеальный момент. Молодец. Нас наверняка видели все, а кто не видел — тем расскажут. Антон глупо хлопает ресницами и открывает рот, чтобы сказать, что вообще-то он напрочь забыл об их плане, об их игре в принципе, да в принципе обо всем, кроме своего желания — причем уже продолжительного — поцеловать его. И холодная реакция Арсения сейчас отзывается скрипом металла по внутренностям — аж передергивает. — Да я вот… Да… Мы же планировали… — Да-да, — небрежно отзывается Арсений, кладет ему ладони на талию, почти не касаясь ее, и прямо смотрит на него. — Давай хоть под музыку потопчемся. У нас же «романтический момент», — язвительно выдает он, и Антон теряется окончательно, перестав понимать, откуда у Попова такие эмоции. Но он послушно закидывает руки ему на плечи и именно топчется, потому что танцевать не умеет. Он словно что-то не догоняет. Словно до него, как до жирафа, не доходит что-то очевидное, но он категорически не понимает, почему Арсений сейчас такой хмурый, хотя еще несколько минут назад веселился и отрывался: глаза пустые и темные, скулы заострились, кадык выпирает острым углом. Хочется спрятать голову в песок и не отсвечивать — настолько заведенным он его ни разу не видел, и нельзя сказать, что он рад такому зрелищу. Видимо, Арсений чувствует его, а, может, осознает, насколько ему неловко топтаться, потому что вдруг, совершенно неожиданно как минимум для Антона, перехватывает его правую руку, сжав ее чуть выше запястья, а вторую поднимает выше и укладывает ему на лопатку, после чего — благо на танцполе образовался свободный пятачок — начинает вести в танце, направляя его и беззвучно подсказывая, что стоит делать. Антон никогда в жизни не танцевал. Антон никогда в жизни никому не позволял собой управлять в подобной глупости. Антон никогда в жизни не целовал парня. Антон никогда не чувствовал себя спокойным в чьих-то руках. Арсений стер слишком много его «никогда» одним вечером. Музыка делает свое дело, и они оба будто бы смягчаются — Арсений слабо улыбается, обнимая его спокойнее и откровеннее, а Антон тянется ближе и иногда смотрит вниз на их ноги, подстраиваясь под заданный им ритм и стараясь не наступать ему на ноги. Какая-то часть его хочет, чтобы плаксивый трек сменился на что-то солидное и они перестали позориться, как влюбленные подростки на школьной дискотеке, а вторая часть наоборот надеется, что и следующая композиция будет подобной. Арсений хорош. Он отлично владеет своим телом и знает, как направлять партнера без давления и попытки передавить — бережно, но твердо, так, как надо, чтобы чувствовать себя комфортно и при этом не ущемленным. И ему явно нравится то, что происходит — он выглядит спокойным, расслабленным, и Антон снова поддается спонтанному желанию и утыкается носом ему в плечо. Так танцевать не очень удобно, но вот стоять, дыша в чужую шею и жадно втягивая носом аромат чужого парфюма — в самый раз. Он комкает на его лопатках ткань рубашки, ведет кончиком носа по изгибу шеи и ощущает, как та покрывается мурашками под его дыханием. — Антон?.. Вопросительно, но не отталкивающе. Антон делает так снова, сначала осторожно, потом более уверенно, словно желая перетянуть на себя часть его запаха, потом сменяет нос губами и ведет сначала сомкнутым ртом, а потом распахивает его и ощущает чужой пульс нежной кожей. Это странно, волнительно и трепетно, а еще почему-то безумно возбуждающе — куда сильнее, чем включаемые периодически от скуки порноролики. Кожа липнет от слюны, губы скользят проще, и Антон чуть высовывает язык, очерчивает выпирающую вену, ныряет в ложбинку у ключицы и смыкает зубы на выпирающей кости. Арсений вздрагивает всем телом, с силой впивается пальцами в его бедро и тянется за ткань. — Шаст… — Не нравится? — Антон поднимает на него блестящие зеленые глаза и облизывается. — Нравится, — сглатывает. — Но зачем? Он не отвечает — снова впивается губами в его шею, лижет, чуть кусает и разве что не простанывает от того, как чужое тело мелко дрожит — поразительная реакция. Арсений позволяет ему терзать себя еще несколько секунд, а потом прямо под общее улюлюкание утаскивает из комнаты дальше по коридору, нашаривает ручку ближайшей открытой комнаты и впечатывает его в дверь с противоположной стороны. Поворачивает замок, опирается обеими руками в деревянную поверхность по бокам от него и жмется ближе, подставляя шею. — Еще целуй, — жарко, жадно, скорее командуя, чем прося, и Антон, окончательно дорвавшись и перестав думать — сейчас не до этого — терзает его шею так, как хотелось изначально: смачно слюнявит, соединяя языком родинки, которых столько, что голова кружится, втягивает губами, чуть сдавливает зубами и мычит от удовольствия, как если бы это его так обхаживали. Но от чужого удовольствия почему-то в разы приятнее, и это еще один вопрос, о котором он подумает завтра. Сейчас только он — только эта вытянутая, покрытая мурашками шея, тяжелое дыхание где-то над ухом и периодически грубо сжимающие его талию пальцы. Антон буквально плывет от того, что происходит, и в голове появляется шальная мысль — он никогда не был фанатом минета и даже во время просмотра порнухи проматывал моменты с ним, но сейчас вдруг хочется опуститься на колени и вжаться лицом прямо в чужой пах, почувствовать другой запах, распахнуть губы и собрать его языком прямо через ткань, а если Арс позволит, то и… — Тиш-тиш-тиш, все, стой, — хрипло, сорванно бормочет Арсений и отодвигает его от себя, буквально вцепившись в его плечо и отступив на шаг. Глаза бешеные, огромные, губы влажные и искусанные, и Антону физически больно от желания сейчас попробовать их такими. Он почти мычит, не желая отодвигаться, и снова впечатывается губами в его скулу, потому что только так в легкие поступает кислород — вместе с его запахом. — Антон… — Арс, мне надо… — Что тебе надо? — молчание и жалобный скулеж, а после — влажный мазок языком от подбородка к уху. Антон себя не узнает, не понимает, не ощущает, действует исключительно на инстинктах и упрямом «хочу, надо, вот так, сейчас». И Арсений снова отрывает его, сжимает его подбородок и припечатывает к месту взглядом. — Антон. Он озлобленно рычит, мотает головой, пытаясь вырваться, и скалит зубы. — Что, блять, Антон? Я помню, как меня зовут. — Что тебе надо? — пытливо повторяет Арсений. — Непонятно, что ли? Я тебе, блять, должен черным по белому рассказать или реп сочинить? Разве не ясно? Я ведь… Сука… — он прикрывает глаза, пытаясь собраться, но упертое «хочу» никуда не девается, и он трется о его ладонь, как кот, делая большие просящие глаза. — Ты не сука, ты пьян, — неожиданно нежно отвечает Арсений и поправляет прядь его волос, убрав ее так, чтобы она в глаза не лезла. Антон почти шипит. — Я не настолько пьян, чтобы не понимать, что творю. — Я верю. — Я отдаю себе полный отчет, чтобы ты понимал. — Я верю. — И ты меня, блять, так сильно злишь сейчас. — Я верю, — снова повторяет со смешком Арсений и почему-то еще более тепло смотрит на него. — Но вся эта история завернула вообще не туда. — Я тебя сейчас ударю. — За что? За правду? Как часто ты представлял что-то подобное до того, как мы заключили соглашение? Как часто вообще обращал на меня внимание? Как часто допускал мысль о том, что я могу вызывать у тебя подобные эмоции? — Антон пристыженно молчит и сдавленно пыхтит. — Вот именно. Мы просто заигрались. Плюс алкоголь. Просто сошлись все пазлы, чтобы мы сейчас нехило так ошиблись и исполнили твое пари в разы раньше, уничтожив все дедлайны. Антон резко вскидывает на него глаза, словно пытаясь найти в его лице что-то, что подтвердит его мысль — Арсений ведь сейчас говорит о том самом? Он допускает, что они сейчас могли бы… переспать? Вот так, спонтанно, прямо здесь, поддавшись непонятному порыву, продиктованному алкоголем? Он зачем-то бросает взгляд ему за плечо на кровать и пытается представить, как бы это было, как бы ощущалось, получилось бы ли у них вообще хоть что-то. Внизу живота становится почти горячо, и он шумно облизывает губы, снова возвращая влажный взгляд с поволокой Арсению. У того взгляд — нечитаемый. В нем одновременно все сразу и при этом совершенно ничего. Беззвучный крик и оглушительное молчание. Полнейшее равнодушие с крупицами незаинтересованности и отчаянная потребность, которая, впрочем, может быть неправильно трактована плавящимся сознанием Антона. — Я домой пойду, — негромко, откашлявшись, говорит Арсений и окончательно отпускает его. И сразу становится холодно, словно морозным утром в одних боксерах на балконе. — Поздно, устал, вставать рано. Увидимся в университете. Когда он открывает дверь, от нее отскакивает минимум человек десять, парочка даже падает — так тесно они стояли, но Антон не смотрит ему вслед — тупо пялится перед собой, переживая состояние сродни разбитому сердцу. И это еще один — который по счету за вечер? — вопрос, который ему предстоит переваривать по трезвости. Но он не успевает даже выйти из комнаты, когда в нее врывается вся его шайка-лейка с матами и улюлюканием, буквально впечатывают в шкаф и наперебой начинают сыпать вопросами, предположениями, всякими сальностями, а он может думать только о том, что в носу щиплет от запаха Арсения. Бред. Так ведь быть не может. Чушь какая. На очередное грязное предположение Нурлана он грозно рявкает: — Было. Отъебись, — и в несколько широких шагов выходит из дома. Арсения нигде не видно, а, учитывая, как быстро он уходит, он успел уже смыться какими-нибудь окольными путями, да и что-то сейчас подсказывает Антону, что догонять его не стоит. У него приличный такой план по разбору полетов с самим собой, и разобраться прежде всего нужно не с ним, а именно с собой, поковыряться, прийти к чему-то, понять хотя бы что-то, а уже потом лезть в душу к другому человеку. Если этот человек вообще туда пустит.

(‿ˠ‿)Ɑ͞لں͞

Арсений ждет его прямо у ворот, и Антон не знает, что более неожиданно — этот факт или то, как он одет: белая рубашка, расстегнутая жилетка и накинутый сверху модный свитшот по типу тех, что носит он сам. Рюкзак болтается на одном плече, пальцы нервно постукивают по лямке, он переступает с ноги на ногу, и Антон почему-то чувствует ком в горле. — Привет. — Привет. И молчание. Как себя обычно ведут люди после того, как в первый раз поцеловались и почти сразу переспали? Что делают? Как взаимодействуют? От вопросов, которых с вечеринки меньше не стало, потому что договориться с самим собой не получилось, начинает подташнивать, и Антон тормозит в метре от него. Арсений молчит, явно ждет, что тот скажет что-то еще, но тишина затягивается, и тогда он снова начинает: — Надо решить, как нам вести себя. Нас все видели, ты бы знал, сколько сообщений на меня обрушилось за эти выходные, я пытался отвечать уклончиво, потому что мы с тобой это не обсуждали, и я… — А не похуй ли? — вдруг резко включается привычный режим Шастуна, когда гори оно алым пламенем, а меня не ебет, и он небрежно передергивает плечом, перекинув рюкзак с одного на другой. — Хочешь, еще пососемся, чтобы закрепить эффект. Могу ошиваться рядом с тобой сегодня. Во время обеда вместе сядем. Че там еще по вариантам? А теперь Арсений молчит. Молчит, смотрит пытливо и даже немного щурится. Взгляд пристальный, цепкий, почти колючий, но Антон выдерживает — смотрит прямо, расправив плечи и пользуясь преимуществом в несколько сантиметров роста, и не моргает. Молчи, скрывайся и таи, Антош, как в школьном стихотворении, ты же учил. Арсений смотрит еще какое-то время, а потом как-то деревенеет, тоже распрямляется и вскидывает подбородок. Антона буквально обдает ледяной волной, аж дыхание перехватывает, но он держится, даже не вздрагивает, хотя все внутри покрывается коркой. — Отличный план. Он дергает его на себя, сжав футболку на его груди, и целует с напором, не размыкая губ, но держит так крепко, что Антона снова окатывает волной тепла по спине, как в момент, когда тот подставил ему шею и почти приказал целовать себя. Хочется ответить, углубить, прижаться, снова разгореться, но Арсений отстраняется, сжимает его ладонь и кивает в сторону внутреннего двора. — Пара через десять минут. Опоздаем. Этот поход за ручки и близко не тянет на романтичный — Арсений держит его скорее за запястье, словно не желая касаться его больше необходимого, взгляд пустой, плечи напряженные, спина неестественно прямая. Пока они идут мимо однокурсников, некоторые из которых фотографируют их, он для галочки зачем-то заводит какой-то разговор, в котором Антон почти не принимает участия — отвечает односложно и вряд ли в тему, но им обоим будто бы это не то чтобы нужно. У кабинета Арсений целует его в щеку так быстро, что прикосновение губ почти не ощущается, и скрывается за дверью напротив — у них разные пары. Антон на автомате тащится на самый верх на свою любимую галерку, закидывает рюкзак на парту и укладывается сверху, накрывшись капюшоном. Внутри ярко-красная кнопка мигает «не так!», а что именно не так — он не понимает. Арсений прав, они заигрались, им обоим это не нужно было до и не нужно будет после, так зачем-то куда-то лезть, что-то себе надумывать, усложнять. Но все равно от этой мысли сквозит агрессией, и он буквально по-собачьи рявкает на севшего рядом Макара, когда тот кладет ладонь ему на плечо, так что друг таращит глаза и отодвигается на пару метров, сдвинувшись по длинной парте. В итоге на обед Антон не приходит, а врубает музыку на максимум в наушниках и валяется на солнцепеке на заднем дворе, забравшись на турник. Рычит каждый раз, когда попадается какая-нибудь романтичная песня, скипает все надрывные композиции про разбитые чувства и почти скрипит зубами. Надо же было вляпаться, сука. Арсений выхватывает его взгляд в коридоре, но не подходит. Арсений несколько раз смотрит на него в лекционной во время общей пары. Арсений садится неподалеку во время перерыва. Арсений отправляет ему знак вопроса. Но не подходит. И Антон себя не понимает. Он никогда не любил людей, которых нужно добиваться, к которым нужно подходить, которых нужно уговаривать, уламывать, задабривать, располагать к себе, но сейчас хочется именно этого — чтобы подошли, чтобы поговорили, чтобы помогли разобраться, а потом как-нибудь уломали и отвлекли от жужжания в башке. Фу, гадость какая. После пар Арсений снова ждет его у ворот, но Антон сворачивает к своим парням и запрыгивает в открытую тачку Макара, тянется врубить на максимум какой-то старый реп и утыкается взглядом в телефон под молчаливое непонимание друзей. Но если их взгляды он переносит спокойно, то прямой Арсения не может, поэтому голову поднимает, только когда тот разворачивается и в одиночку уходит вдоль по улице в сторону своего дома. — И чего вы? — поворачивается к нему Леха. Его глаза горят любопытством и азартом. — Кто кому и сколько раз? — Да в обе стороны и по самый кишечник большее количество раз, чем ты в порнухе видел, — злобно шипит он, подняв глаза. — Че ты такой? — мягче спрашивает Макар. — Случилось че? — Жопа с хуем разлучилась. Нормально все. Перерабатываю. — Что, понравилось? — склабится Нурлан. — Задумался, тех ли пялил все это время? Антон переводит на него ледяной взгляд. — А ты, видать, ждешь не дождешься своей очереди. Хочешь, куплю тебе дилдон качественный, бабки не проблема, для друга ничего не жалко, а то ты ебать заинтересованный, я даже за тебя переживаю. — Охуел, что ли? — щурится тот, распрямив плечи. — Это ты вдруг как сучка в течку из-за пидорка когти пускаешь, а в пидорасы меня записываешь? Не попутал? — За базаром следи! — рыкает он, подцепив его плечо и качнув к себе.— Знаешь, блять, с кем у меня связи. Кину слушок — хер до доски отмоешься, так и будут звонить да на дырку твою претендовать по очереди. Не отвянешь — попрошу, и твои данные куда надо сольют, будешь самым желанным пропеллером в городе. — Антоха… — Ебло заварил. Я по гланды затрахался твое говно глотать. Ты или фильтруешь, или сваливаешь из компании. Я тебе, как брату, все прощал, но ты уже откровенно борзеешь, слышишь? — Шаст, да выдохни ты, — Макар пытается успокоить его, но Антона несет — он встряхивает Нурлана, и тот впервые выглядит таким испуганным — сжимается прямо в кресле и втягивает голову в плечи, словно боится, что его сейчас ударят. — Услышал меня? — У… услышал. — А сейчас свалил из тачки. Сейчас же. Нурлан пялится на него, потом смотрит на Леху, Макара, но те молчат, и он, выскочив из машины, сплевывает себе под ноги, смотрит злобно, но ничего не говорит и уходит прочь, а Антон откидывается на спинку кресла. Молчит пару секунд, а потом поворачивается к друзьям. — Айда в кино. Любое. Я плачу. — Ну, если платишь… — бормочет Макар и заводит двигатель.