Последняя пара

На Сынмина здесь смотрят — немножечко странно, хотя, ну, казалось бы, это университет. Люди идут сюда в любом возрасте, и ничего он, вообще-то, не старый… Ему ещё даже тридцати нет, он молод, красив и, блять, охуенен, не поспоришь, окей? И что, что он почти в тридцать — сидит на лекции в четыре пятнадцать, после работы, и… Хотя может на него так смотрят не потому, что он взрослый среди семнадцатилетних с синяками после ночной вечеринки, а потому, что он без ноутбука и тетрадки, подперев подбородок рукой, слушает. Слушает, ну, и смотрит. Смотрит, скорее, чем слушает, честное слово. Потому что на нем — не его даже очки, а Чонин — присаживается на край самый стола, потому что на презентации через проектор — какие-то наскальные волки, и он руками размахивает, рассказывая что-то про древность, и веру, и… О, блять, Сынмин уже раза три — слушал этот параграф. И он сам-то, вообще-то, сюда — после собственных лекций, в другом универе, украв у своего парня очки — в пять утра. И он сам знает, прекрасно, что Чонин в огромной футболке, а не рубашке, потому что они вчера… Перед ним кто-то устало и сонно, записывает, и он тоже — тянет телефон со стола. Чтобы не палиться так сильно. Фотографирует — как будто бы презентацию. Но не её ну совсем. Потому что Чонин — в огромной футболке и джинсах, в очках любимых в тонкой оправе, с недавно подкрашенными волосами и синяка… Звонок даёт по ушам прямо, и рядом с ним все так резко начинают галдеть, и пытаться свалить, и… О, наверное, он выглядит пиздец подозрительно, когда не торопится — совершенно, с последней, блять, лекции. Спускается — самым последним, неторопливо пролезает к двери… И захлопывает её сильно, тут же поворачивая в замке ключ, потому что, о, у Чонина тоже последняя пара, и он смотрит на него поверх ноутбука — уставше, потому что: — А тебе разве работать не надо? И Сынмин — тихо смеётся, пытается привести чёлку в порядок и: — У меня четвёртый курс на карантине, я освободился аж в час. И Чонин, конечно же, говорит, что ему, вообще-то, ещё доклады читать, и технику всю выключить надо, и он на стол забирается, до проекта дотянуться пытаясь… Со стола он — не слезает обратно, потому что Сынмин — ловит его за руки аккуратно, усаживая прямо на стол, с которого он ещё минут пять назад — про древности, искусство, религию и… — Придурок, — Чонин смотрит на него немного уставше поверх тонкой оправы, и, о, как же ему блять идёт. — Фанфиков перечитал? — Возможно, — и снова тянет к себе, осторожно, обхватив руками за шею, потому что о, блять, как же ему повезло. Они познакомились — чисто случайно, в баре, на лекции по гребанной астрофизике, а они оба — ну, блять, вообще не о том. Сынмин может часами — про политологию, заговоры, мошенничество, рекламу и маркетинг, а Чонин — это вот это вот, древнее, загадочное, задумчивое, казалось бы, самые унылые лекции, на которые бы почти никто — не стал бы ходить… И Сынмин даже честно — совершенно не помнит их свидание (первое), потому что на Чонине были те, блять, очки, которые он же — у него и украл, и пофиг, что они не помогают почти ни черта… — Домой ты добраться не хочешь? — и сам же рукой в волосах путается, смотря так хитро с этого края стола… А Сынмин, если честно, не хочет — потому что когда они доберутся домой — он стянет очки, потому что тринадцать ступеней ухода, куча докладов по Мессопотамии, и… И Сынмин тянет его ближе к краю стола, на ухо медленно: — Тебе, блять, так идут эти очки, кто разрешил тебе лекции читать в таком виде? И дергает молнию джинсов, потому что, блять, да, он думал об этом весь ебанный час, опоздав на дурацкую лекцию, только увидев недовольно поджатые губы, глаза удивленные — поверх оправы очков, и, блять, возможно — возможно — у него и есть фетиши на такого Чонина. Потому что он совершенно прослушал — про неолит и вот это вот все, потому что хотелось — дёрнуть пожарный кран на стене, только чтобы быстрее — дверь на замок и отсосать ему прямо за кафедрой. Потому что, ну, кто запретит? Он сам, блять, знает прекрасно, насколько поебать всем на камеры, что убираться в аудиториях раньше восьми не надумают, и… Чонин сильнее за волосы тянет, заставляя снова на себя посмотреть, и, о, блять, этот ебанный взгляд из-под стёкол, поплывший, в расфокусе, и… — С тебя ещё ужин, ты помнишь? И Сынмин — тихо смеется, потому что — никуда он не денется, он купит своему парню все, что он только захочет — от макавто до пиццы с кальмарами, только сними уже джинсы эти, пожалуйста. Кто его придумал вообще, боже, Сынмин не может даже придумать, за что к нему подослали такое, за какие политические, мать их, грехи? В аудитории — акустика хорошая, но если без микрофона говорить — хуй, блять, что-то услышишь, не то что на пятом ряду — у двери, поэтому Чонин — даже не сдерживается сильно, глаза прикрывая и в волосы свободной рукой, пытаясь второй хоть как-нибудь — придержаться за край, блять, стола. С него, кажется, падает нахуй — его термокружка с остатками чая (который здесь ни черта успокоиться не поможет), потому что кто знает, кто, блять, Сынмина научил та… Он резко голову отнимает, языком проводя по опухшим губам механически, и усмехается так по-своему, смотря поплывше через стекла слишком больших очков: — Так что ты хочешь на ужин? Сука, Чонин не выдерживает, к себе дергая за голову, и целует мокро прямо в эти опухшие губы, пальцы с шеи даже не убирая… — Если ты не заставишь меня кончить, тебя в меню точно не будет. И не даёт Сынмину даже рассмеяться, роняя его на пол обратно. У Чонина под огромной футболкой — вчерашние (и свежие) синяки и царапины, а у Сынмина вся шея — покрасневшая и в развода, и черт знает, как они будут оправдывать это — при случае. Поэтому приходится — заказать пиццу на ужин, чтобы не ловить странные взгляды и вот это вот все… Мой 17:35 Руки убрал, мы в такси едем И пинает в плечо так несильно.