Если это розы, то они зацветут

чего ты боишься?

—

      Это был чёрный котёнок.       Маленький, но упрямый – тихий. То, что она его заметила, можно назвать чудом. Просто подняла взгляд к окну своей новенькой квартиры-студии и, едва увидев бедное животное, поспешила вперёд.       Сначала в подъезд, потом по лестнице. Дрожащими руками пытаться достать ключи из перекинутой через плечо сумки. Пальцы не слушались, и связка, украшенная массивным брелоком в виде объёмной восьмиконечной звезды, упала на пол.       — Чёрт, — мысли вслух, произнесённые шёпотом на выдохе. Надо было успокоиться. Взять себя в руки хотя бы на минуту. Сердце, глупое, не хотело слушать. Стучало бешено громко, загнано. Словно это она там стояла на тонкой жердочке под окном, жалась к стеклу как можно ближе, опасаясь оступиться и упасть.       Итальянские оконные проёмы – не лучшее место для котов, какими бы грациозными созданиями их ни считали.       Вдох вслед за выдохом.       Несколько раз до тех пор, пока не удастся вернуть конечностям былую устойчивость и цепкий хват пальцев.       Поднять ключи и открыть дверь с первой попытки. Всего один поворот: у неё всё равно красть нечего.       Коридор, обычно преодолеваемый за два шага, казался сейчас необычайно длинным.       Главная комната встречала её неестественной темнотой с единственным источником света. Солнечные лучи не топили комнату, не расплывались от окна по тёмным углам, они фонарём освещали путь вперёд, не давая возможности осмотреться по сторонам.       Ей стоило уже подойти, стоило помочь, аккуратно открыть окно и запустить котёнка в комнату… Но за стеклом стоил лишь вид на узкий итальянский проулок. Нигде рядом не оказалось даже намёка на маленькое чёрное пятнышко.       Он не мог ей просто привидеться. Ей не могло показаться. Она чётко запомнила его, хотя лишь бегло пробежалась взглядом перед тем, как сорваться к дверям подъезда. Во всём этом мире, наполненном странностями, неправильными, искажёнными воспоминаниями о существующем, он ощущался тогда реалистичнее всего происходящего вокруг.       Образ чётко всплывал в памяти. Котёнок чёрный, растрёпанный, но, очевидно, домашний: шею вместо ошейника украшал повязанный узелок на удачу из широкого красного шнура. Он жался к стеклу её окна и даже не думал звать на помощь, не мяукнул. Был так сильно напуган? Или сам знал, как выбраться? Наверное, второе, ведь стоило вернуться в квартиру, за стеклом того не оказалось…       …Свет из окна сменился светом прикроватной лампы. Вместо обшарпанного, плохо освещённого проулка – высокий потолок. Вместо пятен коричнего и пастельного бежевого – холодный белый. Чувства, оставшиеся после сна, медленно перемешивались с атмосферой реальности и теряли первоначальную яркость.       — Бред какой-то, — вырвался наружу короткий вывод, отражавший последние переживания едва проснувшейся девушки. Связки не слушались спросонья, от чего не самые грубые слова из возможных по ситуации звучали тихими силыми выдохами.       За её плечами было много странных сновидений, обычно – пугающих. Она уже бегала от неизвестного нечто, определённо грозившегося обглодать её кости и перемолоть в труху останки. Она убегала и от своры мрачных чудовищ с факелами, тоже, наверное, мечтавших ею полакомиться, зажарить на ритуальном костре, или чем могли бы заниматься монстры, отдалённо, но всё же напоминавшие человека. Во снах пыталась скрыться и от куда более простых вещей: от непогоды, от подозрительных личностей, имевших в полной мере человеческий облик. Иногда это были одноклассники, иногда – члены семьи. Из них бабушка – чаще всего. Бег сопровождал каждое из её сновидений так или иначе – не это выбивалось из привычного сценария. Факт того, что впервые она побежала куда-то и за чем-то, а не от кого-то и не от чего-то – вот, что казалось несусветицей.       Но это не значило, что абсурдные сны стоило просто забыть. Какими бы они ни были, к их значениям предпочтительнее было прислушиваться. Даже такие выбивающееся из общей череды сновидений образы оставались в сущности своей посланием от вселенной, которое стоило расшифровать.       С тяжёлым вздохом Мона Мегистус, несчастная жертва пропаганды эзотерики и самоосознанности, отодвинула одеяло, чтобы сесть в кровати и подготовить всё самое необходимое ко встрече нового дня самым продуктивным образом. В шкафу, встроенном в стену по одну из сторон кровати, имелась очень удобная ниша. С первого дня переезда туда переместилась маленькая библиотека и скромный блокнот на кольцах с предусмотрительно воткнутой между страниц шариковой ручкой.       События сна легко перетекали из сознания на бумагу. Разобраться со спутанным клубком мыслей и чувств помогал случайно вычитанный и взятый на вооружение несколько лет назад в интернете способ.       Сначала – ситуация. Описание произошедшего во сне сухими фактами. От верхнего края до длинной горизонтальной полосы на середине страницы. После черты – испытанные чувства: «беспокойство», «притяжение», «желание помочь», «недоумение» – то, что первым приходило в голову и тут же уходило, стоило перу зафиксировать это где-то за пределами мыслей.       Записи помогали систематизировать все сновидения, очистить разум от лишних мыслей в самом начале дня. Незаписанные сны беспокоили, отвлекали, мешали сосредоточиться на важном, с течением времени воспоминания о них полностью искажались, мешая интерпретировать заложенную мирозданием идею.       В руках блокнот с ручкой сменились небольшой и успевшей повидать виды книжкой. Та была достаточно толстой, но в размерах удобно закрывалась между ладонями. Так выглядел карманный сонник – гид по иному пласту реальности, составленный известной викканкой, что принадлежала к одному из обособленных немецких ковенов, в который принимали за настоящий талант. Николь Мэйфэр мало рассказывала в своих книгах о себе или о своей компании, но её уверенность в каждом слове и её опыт магических практик вызывали своеобразное уважение. Большая часть работ немецкой ведьмы учила видеть символы вокруг себя, разговаривать с миром на более тонком уровне, чем мог бы позволить себе обычный человек, далёкий от восприятия потока.       Толкование снов входило в её зону компетенции, и значения от Николь много раз уже вручали Мону по жизни. Не долго думая, она раскрыла аккуратную книжку и принялась искать необходимую страницу. Буква «К» с последующим «Кот/кошка» нашлись ближе к середине карманного сонника. Мона уже приготовилась вписать заметку по трактовке в свой блокнот, но только сильнее сжала в ладони авторучку.       Судьба играла грязно, подкидывая самые жестокие и самые не нужные идеи развития событий. Первый день в качестве официальной студентки Римского университета искусств должен был принести радость от изучения любимого дела, от знакомства с будущими коллегами или просто с неравнодушными к общему делу сокурсниками…       Учённая викканка, несмотря на стереотипы обо всём ведьмовском роде, описывала пушистых созданий из сна, как исключительно плохое предзнаменование.       «Кот, манящий к себе,– расписывала госпожа Мэйфэр, – обозначит появление в вашей жизни неприятного человека, грозящегося поставить всё с ног на голову».       Запись не могла, не должна была говорить ей подобного. В ладони, сжимающей ручку, лишь сильнее и крепче сводило пальцы. Пришлось отбросить ту на кровать, когда боль от сопротивляющегося сжатию твёрдого корпуса начала слишком хорошо чувствоваться.       Впереди должен был быть лучший день, первый и долгожданный день обучения в вузе. Да, она ходила на курсы предподготовки, но это всё не было настоящим обучением, лишь проходкой по специализированным терминам на чужом языке и основам итальянского для банальной возможности выжить в незнакомой языковой среде. Четыре месяца обернулись одним мигом, и в итоге мощного разгона не получилось взлететь. Реальность ставила перед всеми планами Мегистус непробиваемую, жестоко высокую стену.       Она старалась организовать себе удобное пространство для жизни на новом месте. Руководительница проекта предподготовки помогла Моне с работой, умудрившись подсказать наличие англоязычного научно-популярного издания на территории Итальянской Республики и даже познакомить с главным редактором. После этого она переехала в собственную квартиру, пусть и съёмную, и невыразимо маленькую, но обустроенную в соответствии со всем самым необходимым. Мона смогла найти на новом месте друзей. И она ожидала, что установившаяся рутина поможет держать внутренний мир в спокойствии… Но вселенная подсунула ей свинью в мешке… точнее кота в сновидениях.       Сонник получилось закрыть слишком резко, с чётко слышимым хлопком. Звук вплетался в общую мелодию утра. Пока Мона пыталась смириться с неизбежной неприятной встречей, шумели за тонкими стенами счастливые соседи. Город медленно просыпался, начинался отсчёт нового дня. И ему было абсолютно всё равно на неподготовленность к шокирующим новостям всего одной несчастной девушки.       С тяжёлым вздохом, она вернула книжку на полку. Краем глаза Мона уловила изменение в обстановке – экран телефона, оставленного рядом с маленькой домашней библиотекой, зажёгся за мгновение до того, как из динамика донеслась одна из стандартных мелодий. По заверениям разработчиков так звучали падающие звёзды, и Мона загадывала желание перед каждым звонком, надеясь, что это ложный вызов и, кто бы то ни были с обратной стороны, просто ошиблись номером. Чаще всего такие желания сбывались. К сожалению, Мона увидела занимавшую весь экран фотографию подруги до того, как успела бы понадеяться на чужую ошибку.       Входящий вызов упрямо горел. Девушка на фоне невинно и скромно улыбалась кому-то за пределами кадра, почти расслабленно, чистое небо добавляло ощущение безмятежности, и даже куда более растрёпарнные обычно волосы были аккуратно собраны в элегантную причёску. Фотографию делала не Мона. Будь она по иную сторону камеры, она бы запечатлела другую Люмин: с уверенным взглядом в медовых радужках, поджатыми губами, с неопрятным гнездом волос песочного оттенка на голове. Такое фото больше бы соответствовало характеру подруги.       — Я проснулась, проснулась! — Мона всё-таки подняла трубку, немного нетерпеливо врываясь в диалог первой, будто это не Люмин ждала её ответа несколько минут к ряду.       — Не кричи так, я поняла с первого раза, — в отличие от неё, Люмин голос не повышала. Она всегда давила иначе, и зачастую ей хватало одного тяжёлого, прицельно бьющего взгляда. — Ты всё-таки начала работать с утра пораньше?       У Моны не было чёткого рабочего графика, она числилась в штабе «Фавония» на правах собственного корреспондента, из-за чего могла позволять себе совмещать профессиональную деятельность с учёбой и самостоятельно выбирать удобное время активности… за исключением тех случаях, когда ей просто необходимо было оказаться на нужном месте в нужное время. Этот день не был одним из таких.       — Я даже ноутбук не открывала, — честно призналась Мегистус, она чуть было не приложила руку к сердцу, но даже если бы не удалось остановить себя на половине движения, подруга всё равно не заметила бы этого жеста, выражающего стопроцентную искренность говорящей.       Люмин в ответ молчала. Кроме её дыхания из динамика был слышен бодрый голос репортёра, что рассказывал о приветственной церемонии в СУМЕРУ – части столетней традиции одного из крупнейших вузов Италии и так далее и тому подобное. Мона знала всего одного студента СУМЕРУ, и опыт их общения с трудом можно было назвать приятным. Осуждение, которое отчётливо фонило с той стороны звонка, могло относиться в равной мере как к репортажу, так и к неверию в слова Моны.       — Но есть вероятность, что я всё-таки закрыла его сегодня… — так и не начав слушать интервью с одним из студентов, Люмин выключила звук. Или телевизор полностью, с неё станется.       — Ты опять писала статьи за коллег, — она не спрашивала, а утверждала, так и не дав возможность Моне начать оправдываться.       Корпоративная среда маленького сетевого издания подразумевала универсальность журналистов своей редакции. Они могли меняться друг с другом проектами, если понимали, что никак не успевали подготовить их к назначенному сроку. Над некоторыми материалами приходилось работать сообща. Любой мог помочь с беспокоящим вопросом в обмен на помощь с тем же в дальнейшем. Взаимопонимание и заменяемость во всей красе.       Только вот, в отличии от своих коллег, Мона предпочитала разменивать бессонные ночи не на возможность поспать подольше позже… а на деньги.       — Материалы, Люми, — поправила она подругу. — Очерк не является статьёй. И мне нужны деньги, если ты не забыла…       Никто не просил Мону менять комнату в общежитии на студию, тратить последние из накопленных денег на первый взнос по аренде. Но пространство в пределах вуза давило, мешало сосредоточиться на работе, ровные белоснежные стены слишком сильно напоминали о доме. Ей нужно было своё пространство, удобное для неё, даже если это стоило существенных затрат, а сам шаг казался куда менее логичным для остальных, чем возможность остаться в выделенной вузом комнате по самому низкому тарифу.       Люмин не сказала ни слова в ответ. Возможно, из-за осуждения, которое нельзя было вложить в подходящие слова, но которое продолжало ощущаться в тихом дыхании с той стороны звонка. Возможно, из-за непонимания, потому что классовые различия между подругами иногда проявлялись особенно чётко. Пока Мона ютилась в скромной комнате в Сан-Лоренцо, семья Люмин владела пентхаусом в Париоли. Для подруги поход по магазинам-барахолкам – прихоть, в то время как для Моны – способ найти доступное по карману: от предметов быта до одежды.       — Когда я говорю, что я бедная, — тихо пояснила Мегистус в очередной раз, — это значит, что я… Ну… Бедная? — Люмин пыталась помочь. Насколько той позволял здравый рассудок и воспитание. Обеды были всегда за её счёт или за счёт Фишль – их общей подруги. Они же забирали Мону из дома, чтобы той не пришлось тратиться на транспорт до второго корпуса (или куда бы они ни собирались в противоположных концах города). Это меньшее, что они могли сделать, но это уже было большим, что Мона могла им позволить.       — Я злюсь не из-за денег, — Люмин говорила так спокойно, словно не она говорила о злости. Куда больше тон её походил на уставший. — Если ты не забыла, кроме денег тебе нужна ещё и учёба.       Мона приложила пальцы свободной руки к переносице, слегка помассировала подушечками сомкнутые веки, разводя пальцы в сторону и собирая их обратно. Глаза под невесомым нажатием побаливали, напоминали о фантомном песке, проявившимся после долгой работы за экраном ночью. В чём-то Люмин была права. В таком состоянии ей едва ли удастся пережить учебный день.       — Я хорошо выспалась, — уверяла она, но личной уверенности в том, что усталость не накроет её к середине дня, не было. — Тебе не придётся рассталкивать меня на парах.       Люмин продолжала молчать. Ей уже приходилось рассталкивать Мону на курсах. Ненормированный рабочий график накладывался на желание заработать ещё, слишком большое количество информации не могло соседствовать со слишком малым количеством времени, отведённым на сон. Мона старалась держаться в сознании, но стоило профессоре объявить о перемене, как организм отвоёвывал своё право на сон.       — Это твой первый день, и я переживаю, — тихий голос Люмин действовал почти успокаивающе. Она была уверена в своих словах и своих мыслях – навык, который Мона так и не отточила за все годы своего саморазвития. Она спокойно признавалась в вещах, которые Мона отрицала или старалась отрицать. И даже сейчас, вместо того, чтобы поблагодарить подругу за беспокойство, Мона переводила фокус внимания на что-то другое. Пока собственные переживания прятались за закрытыми веками. Пока она не смотрит, ничего плохого не существует.       — Я бы больше переживала за Фишль, — она пыталась улыбнуться, вспоминая общую подругу. Выходило нервно и немного грустно. Это чувствовалось в интонациях, и Мона слепо надеялась на то, что Люмин могла списать это на искренние переживания.       — Она, кстати, уже собралась, — видимо, Люмин успела позвонить Фишль до звонка Моне. Она жила дальше всех подруг от вуза, тратила огромное количество времени на сборы, и всё равно приезжала одной из первых. — Попросить её заехать за тобой?       — Не нужно. — Мона мягко покачала головой из стороны в сторону. — Мне всего пару шагов пройти… — Дорога от её квартиры до главного корпуса занимала не больше пяти минут. Тяжелее было встать с кровати и собраться, чем дойти.       — Тогда увидимся на входе?       — Да, хорошо.       Звонок завершился протяжным тяжёлым вздохом. Ей нужно было убраться в квартире и привести себя в порядок… Тело протестовало задуманным идеям мозга – Мона могла чувствовать лень, растекающуюся горькой патокой по телу. Она прибивало обратно к одеялу, тащила к подушке, и таких усилий стоило просто подняться. О том, чтобы застелить кровать, она подумает позже.       Пальцы босых ног соприкоснулись с холодом пакета. Мона поморщилась, отталкиваясь от кровати, но, сделав несколько шагов вперёд, осталась стоять на той части пола, что была залита светом. Солнце, затекающее в комнату из окна, приятно согревало ступни; пропитавшееся солнечным тёплом покрытие слегка обжигало. Мона ещё немного потопталась на месте, совсем по-детски, и только после отправилась к зеркалу, заранее представляя, какой кошмар увидит в отражении.       Она не так часто недосыпала, чтобы под глазами успевали образоваваться мешки, но кожа заметно темнела даже после одного раннего подъёма. Неприглядный вид. Светлые глаза только больше приковывали к тёмным кругам внимание. И кожа бледная – за месяцы в Риме Мона так и не смогла достаточно загореть. Жалобы на жизнь и собственную недальновидность крутились в голове, пока она выравнивала тон кожи, скрывала синяки, приводила себя к образу человека, у которого всегда всё было под контролем. Который не собирался кричать на упавшую кисточку для туши.       Утро растягивалось в бесконечные минуты. Круглые часы на стене отбивали успокаивающий ритм. В квартире никогда не было полностью тихо – Моне нужен был лёгкий фоновый шум.       Заведённый механизм всегда звучал одинаково, по звукам можно было считать время ничуть не хуже, чем по стрелкам. Стоило только прислушиваться и запоминать. Но вместо этого Мона переводила свой взгляд на гардероб, в котором ничего из вещей не подходило для первого дня в вузе. Подготовленные с вечера вещи раздражали, идеи нового образа не шли в голову.       Сборы не должны были занимать столько времени. С другой стороны, результат стоил затрат: Мона ощущала себя на своём месте. Кольца успокаивающе опоясывали пальцы, цепочки с подвесками-амулетами свисали неровными ярусами к груди, кружили вокруг шеи. Большая часть накоплений Мегустус уходила на разного рода мистическую атрибутику. С камнями, подходящими ей по знаку зодиака, дающими ей необходимую энергию к новым свершениям – все разные, в зависимости от запроса. С позолотой или серебром металла, сплетённые из кожи или ниток – на что хватало денег в то или иное время.       Накинув длинный кардиган поверх простой чёрной футболки, Мона вышла из дома. Сумку с ноутбуком, по дате выпуска приходящемся ей ровесником, пришлось перекидывать через плечо уже на ходу. И чем дальше от двери уходила Мона, тем сильнее её захватывали мысли. Спасительный ритм просипвленного дедлайна отступал, открывая вновь вид на тревожность. Мысли, до этого разогнанные по разным углам, вновь собирались в кучу… Что она может сделать не так? На что ей стоит обратить внимание, чтобы избежать возможного «схода орбит», или как там описывал грядущее сонник? Насколько это вообще неизбежно? И может ли быть такое, что…       — ...Я оскорблена до глубины души! — высокий голос Фишль разрезал тяжёлый полог накрывавших мыслей.       Мона остановилась, чтобы развернуться в сторону звука. Позади действительно стояла Фишль. Та опиралась одной рукой на дверь выкрашенной в тёмно-фиолетовфй машины. Всё указывало на то, что Фишль приехала буквально только что. Речь шла не только о заведённом моторе, но и о внешнем виде подруги: ветер ещё не успел испортить укладку, и аккуратные локоны цвета пшеницы игриво касались кончиками чёрной ткани. Под строгой жилеткой разбавляла образ винтажная серо-голубая блузка. В свободной руке Фишль держала футляр для ноутбука. Она мягко улыбалась и будто чего-то ждала. Мона же смотрела на неё в ответ, с трудом разбирая посылаемые невербально сигналы. Что-то не так? Она забыла что-то взять с собой? Передать? Она вообще обещала хоть что-нибудь?       Подруга избавила от лишних раздумий, переменившись в лице за пару секунд, и в театрально преувеличенном жесте приложила ко лбу обратную сторону ладони.       — И какие только думы тяготят твою изящную голову? — она почти заваливалась на раскрытую дверь, выражая крайнюю степень своего огорчения. Но очень быстро свернула неудавшийся перформанс, бросила беглый взгляд из-под ладони на Мону и, не встретив ожидаемой реакции, медленно отняла руку от лица. — Так уж и быть, — произнесла она с куда менее театральным и куда более искренним выдохом, — я проявлю к тебе своё великодушие и закрою сегодня глаза на это недоразумение.       И если Мона в ответ лишь закатила глаза, то это была чистая случайность.       Она уже привыкла за четыре месяца к разного рода «театральщине» от подруги. Фишль ни на секунду не выходила из образа, построенного для своего буктьюб-канала, но за пределами своих обзоров на «Меланхолию Веры» она оставалась личностью, заслуживающей доверия. Фишль первая заметила, что Мона может уснуть на переменах. Они и познакомились, когда та заняла место рядом, опоздав на первое занятие. Мона спала, уронив голову к сложенным на парте рукам, и не слышала ничего из того, о чём говорила Фишль. Зато она почувствовала размеренные потряхивания со стороны плеча и, подняв голову, вынуждена была слушать о силе Нирваны Ночи, что «приглашает к себе в самое не подходящее время, но любое проклятие тьмы уступает перед могуществом своей властительницы». В переводе на «адекватный» это значило что-то вроде «как неловко было, наверное, уснуть посреди дня, но не волнуйся, я тебя разбудила». Она говорила на шекспировском английском, и Моне требовалось время, чтобы отделить сон от яви. Английский у Фишль был идеален. Итальянский был на голову выше, чем у Мегистус, оттого та не понимала, что девушка забыла на подготовительных курсах.       Оказалось, что ей просто нужны были друзья.       — Опрометчиво было с моей стороны предполагать, что придворный этикет будет соблюдаться простолюдинами с беспрекословной регулярностью… — и нужны друзья ей были именно по этой причине. Фишль не смеялась, когда выводила подобные словестные пируэты, опасно проходящие по грани между напыщенным, излишним пафосом и прямым оскорблением. По сравнению с Фишль, живущей в особняке в районе Квартала Всемирной выставки, Мона действительно считалась простолюдинкой.       — Не лучший способ выпросить приветствие. — Люмин вклинилась в разговор внезапно. Мона не успела заметить, когда именно подруга подошла к своей маленькое компании, но почувствовала со спины крепкие объятия в тот самый момент, когда раздался знакомый размеренно спокойный голос. — Кстати, где моё приветствие, Мона?       Она лишь на немного отодвинулась, только чтобы повернуться к Моне лицом, не выпуская подругк её из кольца рук.       — Мы уже разговаривали утром, — напомнила Мегустус, осторожно выпутываясь из объятий. На дистанции ей было немного… спокойнее. — Фишль, — обратилась она к другой подруге, для пущего драматизма – прикладывая ладони к середине груди, — прими мои искреннейшие извинения за огорчение твоей скромной персоны этим излишне мрачным… хоть и поразительно солнечным… утром.       Фишль любила эту излишнюю театральность и фразы с пафосным придыханием. Короткая речь Моны вызывала на её лице улыбку, что с каждым новым словом становилась только ярче, пока с губ не сорвался короткий смешок. Отсмеявшись, Фишль горделиво приподняла подбородок и лаконично отчеканила:       — Ты прощена. — хлопок закрывшейся за её спиной двери автомобиля был подобен удару судейского молотка после объявления вердикта о невиновности подсудимого. Фишль шагнула к подругам, перехватив обеими руками чехол от ноутбука. — Мы можем уже войти в поток непрекращающегося интеллектуального вознесения?       Мона состроила гримасу, близкую в её понимании к отвращению:       — Это была худшая метафора учебного процесса, которую я когда-либо слышала…       — Ну, всё на самом деле могло быть хуже. — Люмин проводила взглядом удаляющийся с территории вуза фиолетовый автомобиль. Семья Фишль рушила стереотипы о немецкой скромности и казалась жутким анахронизмом среди населения Рима, успевшего принять новые порядки за норму. Личный водитель нормой не был, однако Фишль могла себе позволить практически всё, что угодно.       — И куда хуже? — уточнила у неё Мона, медленно переводя взгляд с улицы на другую подругу. В её случае трудно выявлялось что-то «хуже». Фишль – это шекспировские фразы и винтаж с налётом викторианской готики. С этой чёрной клиньевой юбкой чуть ниже колена она должна была быть студенткой пару столетий назад в каком-нибудь закрытом элитном женском учебном учреждении, а не поступать на сценарное мастерство. В стенах современного, технологичного РУИ весь её образ ощущался поразительным анахронизмом.       — Это мог быть немецкий. — Люмин невозмутимо пожала плечами, так и не улыбнувшись. Зато улыбнулась Мона. Фишль слушала их спор спокойно, явно привыкнув за несколько месяцев, но от вердикта в виде осуждающего покачивания головой из стороны в сторону не удержалась.       — Пойдёмте уже? — Фишль стояла возле самой двери, выделяясь среди потока студентов, входящих в здание... Кто-то из них должен будет поставить устоявшуюся рутину Моны с ног на голову.       Застопорившись на пару секунд, чтобы перевести дыхание, Мона пошла вслед за подругами. Рукава кофты хотелось оттянуть ещё ниже, полностью скрывая тихо шебуршащие браслеты на запястьях. Едва они дойдут до лестницы, их останется двое.       Понедельник у Моны был расписан на четыре пары. Из них только одна – по психологии – пересекалась расписанием с Фишль. И как бы ни хотелось пережить свои первые занятия дружной компании и под надёжной защитой обеих подруг, нужно будет отпустить Фишль к занятиям.       — Да не оскуднеют ваши думы до скорых минут моего пришествия. — Подруга уже стояла на несколько ступеней выше. Если бы не лучащаяся теплом и ярким задором улыбка, вздёрнутый подбородок и взгляд сверху вниз придал бы её словам куда больше не свойственной Фишль надменности.       Люмин отвесила шутливый реверанс. Мона в очередной раз закатила глаза.       — Удачи на занятиях, — стало единственным, что успела сказать Мегустус до того, как стройная фигура Фишль, ловко перепрыгивающей через ступеньки, скрылась за перегородкой лестничного пролёта ко второму этажу.       Пространство, ещё минутуназад заполненное духом присутствия Фишль, казалось мертвенно пустым и оглушённо тихим. Подруги Моны заполняли собой всё пространство, вытесняли из самых тальних углов сознания тяжёлые мысли и идеи. После встречи с Люмин и Фишль она все новые знакомства переживала только в их компании. Они были, как два поддерживающих крыла, и теперь Моне предстояло лететь только с одним из них.       От беспокойства не избавляло ни присутствие Люмин, ни удобный мягкий кардиган с растянутыми длинными рукавами. Кольца на пальцах бесили, и Мона нервно перебирала их, то снимая, то переодевая на другие пальцы.       — Не волнуйся ты так. — Люмин утешающе потрепала подругу за плечо. — Она без нас не пропадёт.       Мона постаралась улыбнуться, коротко и немного натянуто, лишь бы увести мысли Люмин дальше от настоящих проблем.       — Да, верно… — отозвалась она глухо, опустив взгляд к потрёпанным туфлям. Тревога медленно заполняла сознание и отвлечься не получалось.       Видимо, Люмин перемену настроя всё же заметила. Вместо того, чтобы отправиться дальше по коридору, она остановилась посреди пути, осматривая Мону с головы до ног.       — У тебя что-то случилось? — и закономерный вывод пришёл ей в голову после внимательного осмотра. — Ты можешь мне довериться, я помогу.       Но Мона не могла просто так сразу выложить мысли, которые сама не успела привести в порядок. Люмин бы не осудила её за приверженность мистическим традициям, само её появление в жизни Мегустус было предсказанно сонником, и она успела рассказать об этом подругам. Они часто бывали дома друг у друга, и маленькую библиотеку видели все. Просто происходящее сегодня – проблемы исключительно в голове Моны и не больше. Ей нужно лишь пережить первый день, стараясь вести себя, как можно тише, без знакомства с новыми людьми. Поэтому на полный беспокойства вопрос Люмин она ответила тихим покачиванием головы.       — Всё хорошо, — это было правдой, даже когда в это не особо верилось. — Я, может быть, потом расскажу… Тебе не о чем волноваться. Нет ничего, с чем бы я не справилась.       И если Люмин всё-таки не поверила ни в одно из произнесённых слов, у неё не было иного выбора, кроме как дослушать Мону и согласиться. Лишние разговоры отнимали время. Им нужно было успеть в аудиторию до звонка.