Элементарная математика

      Мама переживала, что я не готов к самостоятельной жизни, поэтому мой телефон разрывался от сообщений и звонков. А для меня это всё (мой переезд, я имею в виду, а не эти звонки) было глотком свежего воздуха. Не то чтобы мы с ней плохо ладили, наоборот — она замечательная мама. Просто хотелось свободы. И я получил эту свободу.        Но с небес на землю упал я быстро. Глотнул свободы, так сказать. Но не в то горло пошло.        — Вот твоя комната.        Я шагнул в комнату и осмотрелся, чуть щуря глаза. Пара двухъярусных кроватей, два стола, три тумбочки, несколько подвесных шкафчиков и шкаф купе. Скрипучий пол, светло-желтые стены, пыльные шторы. Там в целом было пыльно и грязно. Воздух сжатый, неприятный. А на потолке оказались целых две лампочки, располагающиеся в нескольких метрах друг от друга. Это меня позабавило, и я хихикнул сам себе. Наверное, это было странно, потому что парень уставился на меня. Но мне было похуй.        — Обычно у нас живут по трое, несмотря на то, что тут четыре спальных места. Соседей пока нет, завтра заселятся, так что можешь выбрать любую кровать.        Я выбрал нижнюю правую койку. Я же не совсем долбаёб спать на верхней со своим-то ростом. Да и выбирать было из чего. И уже представлял, как плакаты и фотки будут смотреться на стенах. Прикинул, улыбнулся, сел на кровать. Над удобством нужно срочно думать, потому что матрас был скорее похож на тоненькую полосочку ткани, чем на мягкую перину.        И, спустя несколько дней, я окончательно убедился, что Лёша пиздабол. Соседей не было ни завтра, ни послезавтра. Я скучал по Позу и уже проклинал его за то, что он поступил в этот свой вонючий мед и предал наш братский союз. А еще готовился к тому, что я буду чуть ли не один парень в группе. Педагогический штука такая.        Телефон звякнул. Поз так никого и не подселили?  Вы нет  суки  Поз суки        Я хохотнул, потому что последнее сообщение мы с Димкой отправили одновременно. Мне казалось, что никто в жизни меня так не понимал, как он.        В первую очередь в общаге я познакомился с Оксаной и Лизой. Они постучались ко мне, чтобы спросить, нет ли у меня градусника, потому что, видите ли, электрическому они не доверяли, а ртутного у них не было, поэтому они судорожно бегали по общаге, ища именно ртутный. Во-первых, они, не скрывая своего ахуя, уставились на меня снизу вверх, и под их взглядами я почувствовал себя каким-то красивым собором или экспонатом музея. Во-вторых, я одолжил этим беднягам градусник. Они брякнули что-то про ветрянку и убежали к себе. В итоге ни у одной, ни у другой ветрянки не оказалось. Оксана мне потом написала, что спросила про это у мамы и, оказывается, она уже болела ветрянкой. Я тогда ржал в голос.        — Походу это клопы, — рассматривая пятнышки на теле, заявляет Оксана.        — Ксан, какие еще клопы? Не говори, что тут еще и клопы есть, — Лиза поёжилась, запуская пальцы в свои рыжие волосы.        — Не знаю, — она дёрнула плечами.        Я всем видом показывал, что понятия не имею, есть ли тут клопы.  Уже третий день я тусил у них в комнате, потому что там не было пыли, от которой я вечно чихал, и потому что они жили вдвоём, что было очень, между прочим, удобно. Нужно будет прибраться как-нибудь у себя, а то когда-нибудь девчонки зайдут не под призмой страха из-за ветрянки, и потом шуток не оберусь, что я "грязнуля". Мы, как первокурсники, только выпорхнувшие из родительского гнезда, приходили в шок от общаги. Душ общий, смотри кто хочешь на мою письку (хотя это меня сильно не волновало), туалет общий, кухня, тут их называли бытовки (интересно, так в любой общаге?), общая, да я даже зубы не мог в одиночестве почистить, потому что умывальники тоже общие! Это определенно помогает сблизиться, но, блять, я хочу личного пространства.        — Сказали, что женатым парам дают хорошие комнаты, — ворчит Оксана. — А неженатым бедным нам? — она состроила страдальческое лицо, и мы дружно брызнули от смеха.        И так легко было. Они вовсе не пытались как-то ко мне подкатить, у нас было чисто дружеское общение, что не могло меня не радовать, ведь отношений сейчас вообще не хотелось. За пару дней общения с ними я узнал, что они учатся на какой-то языковой херне, что они с шестого класса лучшие подруги и что парни реально могут быть мудаками. Они рассказывали много историй из своей школьной жизни, а я сидел и кивал болванчиком, выжидая, когда они закончат, чтобы тоже рассказать что-то столь интересное. Но мои посиделки с друзьями на фоне их приключений уже не выглядели так красочно. И я стал задумываться, что у меня была скучная школьная жизнь. 

***

      Первое первое сентября вне школы. Я с этим бестолковым волнением по поводу того, как всё пройдет, будто и не спал ночью. Помню только, что отключился под утро с мыслями о том, что всё заебись будет. А утром меня растолкала Оксана, чихая и зло бурча что-то. Через дрёму я разобрал лишь два слова: бля и засранец.        Застёгивая пуговицы белой рубашки, которая осталась у меня со школы, я взволновано смотрел на себя в зеркало. Ничего и никого нового я там не увидел. Не знаю, хорошо это или плохо. Синие джинсы не сильно подходили к рубашке, но выбор был невелик. Тем более мне уже порядком поднадоели чёрные, в них постоянно нужно было гонять в школу. Дебильный устав.        От моего дома до школы нужно было ехать на автобусе, а с общаги до университета по ощущениям было меньше километра. Внизу, около турникетов, меня уже ждали девочки. Я изучающе осмотрел их. И почему-то мне показалось, что ни один я похож на школьника. На линейку для первокурсников мы уже опаздывали, но, даже зная это, особо не торопились.        — Шаст, у тебя в комнате невозможно дышать! — заявляет Оксана, не скрывая своего недовольства.        На это я просто развожу руками. Комната всё лето простояла нетронутая. В шкафу, где должны лежать вещи, стояли баночки моющих средств и тазики с тряпками, украшенные жирным слоем пыли. В шкафчиках, висящих на стенах, от прошлых владельцев остались различные крупы и приправы, к которым было страшно прикасаться, потому что неизвестно, какая живность там бегала.        Около университета скопилось много людей. Я осмотрелся в поисках таблички с моей группой. Обнаружил её в руках светлого парня и, махнув девушкам рукой, быстрым шагом пошел к своим одногруппникам.        — Фамилия? — спрашивает невысокий парень с табличкой.        — Шастун, — я незамедлительно отвечаю.        — Ага, вижу. Я ваш куратор, Александр Александрович.        Эти люди реально существуют?       До этого момента я думал, что только у писателей такое бывает. Никогда бы не назвал своего сына Антон. Антон Антонович? Чтобы его всю жизнь дразнили Гандоновичем? Я серьезно об этом задумался и даже не заметил, как началась официальная часть мероприятия. Я отмер, когда с сокрушительной силой заиграл гимн. Все выстроились, как по струнке. Среди замершей толпы, как ужаленный, бегал фотограф, пытаясь найти удачный ракурс.        Эта приветственная линейка заебала меня спустя десять минут. Стоять под палящим солнцем и смотреть на танцы и пояски не приносило никакого удовольствия. Мне оставалось только искать глазами макушки девчонок, которые затерялись среди сборища людей. Когда все двадцать тысяч преподавателей и депутатов сказали свою речь, мероприятие наконец закончилось. Все знатно поджарились на солнышке. Мне показалось, что у меня даже покраснели щеки и нос. Я взглянул на себя в отражении входной двери университета и понял, что мне не показалось. Я реально подрумянился.        — Наконец-то эта дичь закончилась, — мямлит Лиза по пути к аудитории, где собирают всех студентов для обозначения стартовой информации.        Меня так расплавило на улице, что смотрел вниз и еле передвигал ноги, уже не говоря о том, чтобы что-то отвечать или хотя бы связывать мысли в голове. Моё раскрасневшееся лицо достаточно быстро словило препятствие.        — Блять, — тихо буркнул я под нос, тряхнув головой и посмотрев на причину своей остановки.         И тут меня словно ледяной водой окатило. Я почувствовал, как от задницы до затылка по позвоночнику пробежали мурашки, как моё лицо приобрело фиолетово-синий от испуга цвет и как же мне это, какого-то хуя, нравилось. Из-под чёрной чёлки на меня испепеляюще-убийственно смотрели два ярко-синих глаза. Мужчина сощурил глаза, осмотрел документы, которые держал в руках, и как будто ждал, что я что-то скажу. Но я ничего не сказал. Сглотнул слюни и просто ушел. В конце концов, это не только я врезался в него, но и он в меня! Мы быстро шмыгнули за дверь, будто ничего и не случилось.       — Ахуеть, — констатирует Оксана, когда мы уже сидим за неудобной длинной партой.        — Козёл, — констатирую я, опираясь на свою точку зрения и на неудобный стул без спинки.        — Ахуеть он красивый, — договаривает Оксана, и я тут же начинаю видеть в ней врага.       — Магистр, — Лиза вопросительно жмет плечами.       Я не успел возразить, потому что в аудиторию ворвался табор взрослых женщин. Мы слушали этих тёток, но без особого интереса, потому что у одной из них были такие смешные туфли, что, я думал, задохнусь от смеха. А лизкины и оксанкины комментарии меня добивали. Я уже чуть ли не в голос ржал. Хорошо, что эта женщина ушла. А то еще немного, и я бы не сдержался.        Нам рассказали про состав дирекции и время, когда можно туда обратиться, кратко пробежались по преподавателям, и сказали подойти к своим кураторам. Мы с девочками вновь разделились, и я только сейчас обратил внимание на свою группу. На вид обычные ребята. И, о чудо, там были парни (всего три, но это всё равно ощущалось, как победа)! У меня не было проблем в общении с девочками, но иногда так хотелось простого мужского "пиздец", вместо поэтапного разбора проблемы. Я подошел к одному из них и протянул свою худую руку для приветствия.        — Антон.        — Савелий, — он жмёт мою руку и одаряет дружелюбным взглядом. Я замечаю, как из под его тёмной чёлки-шторок чернеют глаза.        — Я что-то пропустил? — тупо спрашиваю, чтобы как-то развить диалог.        — Вроде нет. Саныч рассказывал про расписание на завтра. Там какой-то трешак.        — Ну хоть математики нет?        — Первой парой.        — Пиздец, — у меня перед глазами пронеслась вся жизнь, и только сейчас я понял, что даже в университете мне не скрыться от ебучей математики.        Завтра в полдевятого утра, на первой паре, в сто девятой аудитории произойдет конец моей личности.