К. А. С. И. Т. А.

Маленькая часовня на старой площади показывает без двадцати семь. Я уже почти рефлекторно поворачиваюсь к маленькому зеркалу на стене, купленному совсем недавно по скидке, поправляю галстук, лацканы пиджака, оглаживаю брюки и стряхиваю невидимые пылинки с до блеска начищенных туфель. И решаю ещё раз проверить часы в телефоне. По-прежнему 19:33. В последнее время они совсем чудат: все десять лет просто спешили, а теперь ещё и останавливаются во времени, где им заблагорассудится. Было бы глупо отрицать, что с этим не связаны отблески моего прошлого, но я даже не хочу задумываться о причинно-следственных связях. Слишком долго я фокусировался на прошлом и будущем, из-за чего рискую совсем лишиться настоящего. Накатывающая тревога вмиг отступает, едва я беру в руки потрепанный учебник философии. А студенты не верят, что пособия способны стать подспорьем в жизни. Этот ветхий томик вновь протянул мне руку помощи. На этот раз в облике милой Мирабель. Вспоминая о ней, до сих пор не могу поверить, что судьба после всего содеянного подарила мне второй шанс. Как тут не верить в чудо, если спасение пришло в самый безвыходный момент? С тех пор, как Пепа совершенно внезапно и по неясным на то причинам решила поставить спектакль по истории становления Каситы, — по нашей истории — в её взгляде… ох, мне тяжело даже физически вспомнить тот её взгляд, который я так трусливо избегаю до сих пор. Раньше она просто делала вид, что не знает меня, и только слухи, которые рыжик распускала, чтобы спасти мою не заслужившую ни в коей мере этого шкуру, напоминали, что когда-то мы были весомой частью биографий друг друга. Её напускное равнодушие и в половину не было тем суровым наказанием, которым становились наши случайные столкновения с начала этого учебного года. В её глазах отражалась вся невыносимость ощущения моего присутствия рядом, напоминания того, кем стал для неё некогда любимый друг и названный брат. Сказать, что и я испытывал не меньшую боль от такого — ничего не сказать. Моё увольнение было делом времени — я просто оттягивал неизбежное. Близилась сдача последней части долга, стычки Пепы и Джульетты из-за меня случались все чаще и чаще, и я понимал — дальнейшее пребывание здесь только все ухудшит. И все же треклятый эгоизм, сковывающий страх остаться одному, потерять работу и дом, которым я посвятил всю жизнь, и людей, без которых совершенно не представлял своё существование в этом мире, не давали мне сделать этот тяжёлый шаг. Пока своего все-таки не добилась Пепа. Прощаться с Каситой было сродни шагом в пропасть. Я не знал, куда я иду, зачем я иду, как вообще быть дальше. Всё, за что я цеплялся, у меня отняли. Вернее, я сам же и отнял. Но теперь иллюзия причастности к университетской семье, которую по доброте душевной поддерживала для меня Долли, развеялась, и я будто оказался в кромешной тьме. До сих пор холодок пробегает по спине от воспоминаний о всеобъямлющем ужасе, окутававшем меня в тот день. И тут появляется она. Это трогательное создание со светящейся добротой в глазах, пытающееся вернуть мне веру в собственную значимость, покорило истерзанную душу. Тогда я до конца и не смог поверить в происходящее, слишком долго никто не говорил про меня таких слов — ни окружающие, ни я сам. Хотя хорошо ко мне относились и Долли, и Изабелла, и даже Джульетта, чьё снисхождение я уж точно не заслуживал. Но отчего-то лишь Мирабель сумела подарить крохотный огонёк надежды на светлое будущее. Отчего именно, я ощутил лишь внутри стен Каситы, когда эта бесстрашная, но все же чуточку безрассудная студентка полезла туда за мной, чтобы отдать томик. Стоило увидеть, как она протягивает книжку, как смотрит слегка виновато и испуганно, хоть и скрывая это, и осознать, что девушка рискнула из-за меня забраться в полуразрушенные дебри университета… вот тогда внутри что-то нешуточно екнуло. С того дня я уже не мог быть полноправным хозяином своего разума, который всецело поглощался Мирабель против воли. Я не мог разгадать магию её появления, после которого все как по волшебству стало вставать на свои места. Истории Луизы и Изабеллы лишь доказывали это, а сегодняшний танец Долли и отпрыска Гузманов только закрепит успех и нейтрализует «плохую» сторону предсказания о виноградный лозе. Ну и в спектакль Мирабель вписалась прекраснее некуда, впрочем, кхм, это уже мои личные предпочтения. Хотя, с ней постановка явно имеет гораздо больше шансов на успех, а значит, появятся деньги на ремонт и — очень надеюсь — Пепу возьмут на работу в театр. Всё лучше, чем проклятый «Маэстрия», будь он тысячно неладен. Пожалуй, самым удивительным и самым верным знаком о лучших переменах стало произошедшее на грантовом смотре работ. Каюсь, поначалу я не очень-то верил в задумку Мирабель по моему возвращению. Как бы я ни хотел вернуться в Каситу, все же понимал, что никому там не сдался и всем без меня будет лучше, кто захочет возвращать главное несчастье Каситы обратно? Но история с петицией, с пламенной речью tia Альме, с фонарём, в конце концов, до безумного сказочна, что я все ещё силюсь принять её истинность. То, как смотрела на меня рыжик перед тем, как поставить решающую подпись… Ну а что бы там ни думали студенты и преподаватели, искренне считающие всему виной перегоревшие лампочки, сестры и tia прекрасно знают, что с Каситой все не просто так. А уж мне как человеку, слишком хорошо знакомому с проделками судьбы, и подавно понятно, что мой фонарь зажжегся не просто так. Мирабель сотворила это чудо, и многие другие чудеса до этого. Что касается меня лично… магия mi tesoro вернула мне вкус к жизни. Для человека, уповающего после увольнения на тихий уход из этого мира, подобный исход был попросту немыслим. Я не видел для себя других путей, правда, не видел и способа реализации. Самоубийство рано или поздно бы всплыло, а меньшее, что бы мне хотелось, так это возлагать бремя вины за преднамеренную кончину на родных. Поэтому я надеялся просто… испариться? Мне бы действительно хотелось исчезнуть из памяти любимых людей, оставив им только самое светлое — университет и рукотворно созданную семью. Ужасно понимать, что только воспоминания обо мне и моих поступках так изменили tia Альму и Пепу. Ведь из-за меня они и Джул не общаются так, как прежде. Глупо отрицать, что крамольная мысль использовать оружие собственного поражения — карты — не возникала в голове. Только вот по злой иронии они подкинули мне незавидную участь еще десять лет назад в момент, когда я надеялся получить ответ на вопрос с самыми доброжелательными умыслами. Вернее, не я — tia Альма. Я с горечью бросаю взгляд на расклад — напоминание, что все мои попытки добродетели оборачиваются катастрофой. Самые заклятые душегубы любят оправдывать себя благими намерениями, не так ли? Но тут обзор загораживает Люсия, неодобрительно качает мордочкой и вытаскивает из общей колоды карту, стараясь показать её как можно виднее. Крест. Ох, какая же она умница. В год поступления Изабеллы я внимательно наблюдал за её работой на своих парах, так же внимательно, как и за переговорами о сотрудничестве с Гузманами, и, постепенно складывая два плюс два, решил подтвердить догадку в гадании — идей по помощи Касите было множество, и мне нудно было знать, выигрышна ли ставка на художницу. Цветочный сад, дом, крест, лилии и медведь. Что с первыми двумя и так ясно, а вот толкование последних трёх менялось на глазах несколько раз. Поначалу я был настроен как нельзя оптимистично — талант Изабеллы позволит «расцвести» Касите, но потом все же она поставит крест на славе и популярности, выбрав себя и любимый стиль, но вуз не лишиться богатого покровителя — «медведя» в лице Мариано. Каноничная негативная сторона моих предсказаний имеется — художнице с трудом дались отказ от абстракции и соблюдение требований tia Альмы, как и впоследствии отказ от одобрения и признания, но исход благоприятный, как для студентки, так и для университета- все в плюсе! Даже не верилось, что такую красоту мог нагадать я… пока не узнал, что Долли влюблена в младшего Гузмана. Обстоятельства будущего вмиг поменялись в самую худшую сторону. Мало того, что я успел дать своему дару, служившему всю жизнь проклятием, шанс, так ещё и ранил единственного человека, кто за десять лет безвозмездно протянул руку помощи, успев стать хорошим товарищем. Крест и лилии — жертвенность во имя высокой цели — это ведь про Долли, про её молчание о чувствах ради подруги и Каситы. А медведь — союз с влиятельным покровителем, и неизвестно, только ли деловой… Но это предсказание не сбылось! Вернее, моя изначальная трактовка оказалась верной. Изабелла в окружении буйства красок абсолютно счастлива и Джул вместе с ней, tia Альма сменила гнев на принятие, а там постепенно придёт и милость, и сегодня чаяния Долли наконец-то получат отклик — все пути открыты! А это значит, что мои предсказания не всегда имеют свойство сбываться, вернее, будущее ведь вариабельно, и не во всех обозримом случаях оно следует по плохому пути. Но главное — это стало возможно благодаря Мире. Mi ratón, это она сумела вразумить Изабеллу, как когда-то мы с рыжей Джульетту, и выяснила её непритязательное отношение к Мариано. Она тот самый ключик к восстановлению Каситы и избавлении от кошмарных пророчеств! За всю плачевную карьеру провидца такое произошло впервые, поэтому и тот первый расклад обязательно обретёт иную трактовку или вовсе не сбудется, как пить дать! Мне просто нужно держаться подальше от дел Каситы — никаких попыток исправлений, никаких левых движений, надо только лишь найти силы отпустить прошлое, принять, что вину не искупить — сделаю ведь только хуже. Начну новую жизнь. Сепарация от всего того, что двадцать лет являлось самим смыслом моего существование — безумие какая тяжёлая задача. Но у меня есть Мира. Ради неё я готов это сделать. По сравнению с тем, сколько смелых и важных поступков она совершила, чтобы спасти меня от бесконечного самобичевания, это малость, но на неё я обязан решиться. Быть может, это и вправду надо было сделать раньше. Как мне пообещали семнадцать лет назад, если я останусь в Касите, мы разрушим друг друга до основания. Я не поверил. Но во что не верю до сих пор, так это в то, что свет сошёлся клином лишь на двух «избранных». Я прикрываю глаза, мысленно настраиваясь в последние минуты перед выходом. Больше никаких предсказаний, стёкол, карт, чердаков, долгов, украденных денег и сорванных свадеб. Все основные ошибки исправлены и оставлены позади, остальные стоит оставить навеки в прошлом и никогда не доставать оттуда. До сих пор не понимаю, чем я мог так приглянуться mi estrella, но держусь я неплохо. Для закрепления своих слов даже немного распахиваю веки и улыбаюсь отражению. Гардероб приобрёл солидный вид, чрезвычайно стойкий гель для чрезвычайно непослушных волос успешно добыт в долгом бою, с кукольного театра и зарплаты не менее успешно накоплена сумма на первый взнос за неплохую квартирку на окраине, а с остальным справлюсь по мере поступления задач. Мы справимся. Боже мой, как давно я не произносил чего-то подобного. Я даже почти что готов на конфронтацию с tia Альмой… или все же лучше говорить миссис Мадригаль. Для своего же блага пора отвыкать от такой привязанности. Так вот, если вдруг ей захочется упрекнуть меня за отношения со студенткой, я уж найдусь, чем возразить! По крайней мере, за мной аргументы об обоюдном согласии, совершеннолетии и прекрасной возможности смены преподавателя во избежании анормальных коммуникаций внутри учебного заведения. Главное — смелость, а для меня уж дело чести доказать, что не стану извечной обузой для любимой и пленником нескончаемых терзаний. По крайней мере, докажу себе и… и одной особе, которую сегодня совсем бы не хотелось вспоминать. Окунувшись в пучину размышлений, вдруг понимаю, что уже с минуту игнорирую трезвонящий телефон. — Tio Бруно, где вас черти носят, без пяти минут уже, ну мы ведь договаривались! — нервно шипит в трубку Долли. — Прости-прости, немного призадумался, мне ведь быстр… Аргх, кори хаулер! — Чего? — Ох, ну как же… Слушай, через пять минут точно буду, не переживай, все окей! — тараторю я в трубку, пытаясь отряхнуть рубашку от засохшей шпаклёвки, так невовремя попавшейся под локоть. Ладно хоть не додумался сразу пиджак надевать! И все остальные рубашки мне приспичило перестирать как назло, что за наказание! Я резким движением распахиваю небольшой шкаф, лихорадочно осматривая содержимое. И сразу же взгляд падает на светло-сиреневую вещицу, хоть и поглубже запиханную от себя самого же подальше много лет назад. Ну хоть аккуратно запиханная, выбора-то все равно нет. Впопыхах скинув испачканное и быстро застегивая пуговицы все ещё пахнущей сандалом ткани, невольно думаю, что идти с этой рубашкой — дурной знак. Тук-тук-тук по дереву! Черт, как бы избавиться от суеверности, написанной тебе на роду?! Для начала — выдохнуть поглубже, что я и делаю, прежде чем стремглав помчаться вниз по лестнице. А ещё напомнить себе, что кроме злосчастной рубашки есть восхитительный костюм, искусно подобранный в тандеме с Долли. За день до моего возвращения на должность декана она ни с того ни с сего предложила пройтись по бутикам, выбрать нам наряды на бал. Тогда же мы выбрали платье на выступление и мышонку, хоть я и боялся, что оно придётся будущей обладательнице не по вкусу. «Да и вообще, главное ведь внимание, tio Бруно!» — весело уверяла тогда Долли. — «Мы же девочки, нам важно, чтобы мальчики показывали, как мы им нужны, как они нас любят! Иначе так девочку могут увести…» В тот момент она вдруг поспешно замолкла, так испуганно взглянув на меня, что я не сдержался от вопроса, что та имеет ввиду. Ответом послужило лишь невнятное отнекивание, мол, от волнения «язык всякую дребень мелет». Ладно, подобные воспоминания тоже как-то не тянут на успокоение от таборных предрассудков. Как же жалко, что в этой рубашке нет ни сахара, ни соли. В то время я ещё мог укрощать свои суеверные дурные привычки… Решив дойти до зала без лишней мыслительной нервотрепки, я спокойно пересекаю пустынные коридоры и пролёты. Все-таки идея Долли отсидеться на чердаке до начала весьма мудра, мне бы сейчас лишние переглядки и перешептывания были совсем ни к чему. Да и заранее попадаться к tia… то есть к миссис… в общем, Альма настрой сбить умеет. И Пепа… о-о-ох, нет, нет-нет-нет, мне сейчас совсем, совсем не нужно нервничать… опять придётся стоять со скрещенными пальцами… Невзирая на сходящий с ума от неумолкающей вибрации телефон, я прижимаюсь спиной к стене и пытаюсь возратить душевное равновесие. На этот раз все пройдёт хорошо. Я никого не расстрою, никому ничего не испорчу, я здесь ради mi ratón, моей дорогой Мирабель. Вспомни все те слова, что она говорила, разве она лукавила? Судьба не напрасно привела её в Каситу, она тот самый талисман, тот самый дар свыше, что убережет этот вечер от всего плохого.

«И ты больше никогда не будешь одинок. Обещаю»

— А мне лишь нужно поверить, что этот выход из клетки злого рока дара настоящий. — с полуулыбкой едва слышно шепчу я и осторожно приоткрываю дверь, доверительно заглядывая внутрь… И слышу, как непробиваемый холодный занавес перекрывает этот самый выход прямо перед носом, тяжело и мощно лязгнув до самой груди, из-за чего её ощутимо резко сдавливает. Дыхание перехватывает в один миг, ноги наполняются ватой, и я отшатываюсь назад, откидываясь на стену позади. А внутри злорадствует рокочущий голос самого моего проклятого дара: «Разве ты не знал, что этим все и обернётся?» Не знал. Правда. Слепо верил искренности речей появившейся из ниоткуда пытливой неравнодушной девочки, со всей дури наступая на грабли двадцатилетней давности, о которых меня настойчиво предупреждали полгода начальные сцены спектакля.

«Бедного жалкого мальчишку не так уж трудно спасти, особенно тому, кто так страстно хочет прослыть такой всей особенной-преособенной героиней. А вот полюбить, захотеть прожить с ним всю жизнь рука об руку — вот тут загвоздка. Ведь решиться доверить свою жизнь такому бедному и жалкому — уже совсем другое дело»

А я ведь всем сердцем не хотел даже слышать её слова. Однако теперь начинаю вслушиваться и внимать лишь им. Но… разве это плохо — доверить себя человеку надёжнее, сильнее физически и духом, тому, кто лучше? Глупо возлагать свое будущее на того, в чьих руках оно становится буквально чудовищным? В руках мальчишки — пусть уже и изрядно потрепанного и постаревшего, но никак не повзрослевшего, все того же тщедушного убого мальчишки. Они ведь выглядят такими счастливыми. Мирабель так широко улыбается, а Камило будто светится рядом с ней. Все взгляды прикованы к ним. Они танцуют, словно единое целое. Каждый шаг парня, каждый жест точен и полон уверенности, без слов заверяя его красавицу в том, что на него можно положиться. И постепенно им дают пройти в самую середину, на правах самой достойной пары зала. А я стою и глазею на это, как полный идиот. А что мне ещё остаётся делать? Камило делает Мирабель такой лучезарной и радостной, и я очень благодарен ему за это. О чем мне ещё желать, как не о благополучии той, благодаря кому Касита оживает с новыми силами? Разве я… не сделал тот же выбор когда-то, что и она? Мне так явственно чудится истошный плач подле себя, что внезапно вздрагиваю и молниеносно поворачиваю голову. И вижу её. Все в точности, что и семнадцать лет назад, это удивительное воздушное платьице глубокого сливового оттенка, растрепанная толстая коса с вплетенными цветочками, похожими на серёжки… и вздрагивающие при каждом сильном всхлипе нежные плечи. Что бы она не наговорила потом и какими бы не оказались её мотивы, один вид этого фантомного всплеска воспаленного сознания, сгустка неподдельных сильных чувств вызывает нестерпимую боль. Как и тогда, мне хочется выбежать из зала и сказать, что совершил ошибку, но она мчится прочь быстрее, отчаянно клацая подошвой изящных чёрных балеток… Я и сейчас невольно порываюсь увидеть этого юношу, осознавшего всю аховость своего положения, но вместо этого вижу другого, что наоборот, безоговорочно убеждён в правильности всего происходящего. Камило ведь ничего плохого не делает. Он всего лишь хочет любить. И быть любимым. Как я когда-то. Только он заслуживает этого, а я нет. Дыхание вконец сбивается, а в грудной клетке будто не остается больше места для воздуха. Лёгкие словно попросту отказали, и я судорожно принимаюсь разминать где-то слева, чтобы как-то нормализовать ток крови, по ощущению замершей в теле. Но в глазах предательски быстро начинает темнеть, и против воли я постепенно соскальзываю по стене вниз, пытаясь не лишиться оставшихся крупиц сознания. Не хватало ещё только, чтобы вперёд ногами отсюда унесли… — Сеньор? Я хватаюсь за приглушеных звук извне как за спасательный соломинку, порывисто заглатывая воздух и стараясь сфокусировать рассудок. Еле как разлепляю глаза и передо мной всплывает мутная фигура… кажется, Мариано. Если мне не мерещится. Вроде… вроде он. И то, что даже у этого тугодума на физиономии отражается беспокойство, не оставляет сомнений — выгляжу я хреново. — С вами все в порядке? — Да-да, все… нормально. — едва выговариваю я, исподлобья глядя на Гузмана. — Вы уверены? — не унимается тот. — Вы просто… как-то нехорошо выглядите. — Сеньор Гузман, — устало выдыхаю я, перебивая раздражающую участливость молодого человека, — вы… вы ведь ещё не сделали мисс Флёр… предложение? — Предложение? — Ну, в смысле, деловое предложение. — окончательно приходя в себя от бесящей бестолковой гримасы, хмуро уточняю я. — А. Ну… — силясь сообразить, мычит Мариано, и я снова перебиваю его колоссальный мыслительный процесс. — Не важно. Вы знаете Долорес Румор? Наушники, пучок пышных волос, красно-черная рубашка… — Та, что на мероприятиях? — к моему облегчению, понимает Гузман. — Да, замечал эту девушку. — И она вас тоже. — не слишком дружелюбно подмечаю я, все ещё борясь с паршивым состоянием. — И у неё есть прекрасная музыкальная композиция, великолепно вписывающаяся в концепцию вашего музея. Написана на ваши стихи, к слову. — Стихи? — опешивает Мариано. — Откуда ей известно про стихи? — Вы просто слишком громко зачитываете их матери. — Долли мне про его шедевры современной поэзии все уши прожужжала. — Эта девушка, кстати, все там же, за аппаратурой, не хотите пригласить ее на танец, расспросить про работы? — Но мама говорила, что нужно заключить договор с мисс Флёр… — наивно пытается возразить младший Гузман, но я лишь изможденно качаю головой. — Молодой человек, не ровен час музей перейдет в ваши руки и вскоре вы не сможете полагаться на маму. Необходимо самому научиться принимать важные решения. Вам ведь и самому хочется с ней познакомиться, не так ли? Мариано робко поворачивается к двери, из которой звучат последние отзвуки клятв, и в нерешительности жуёт губы. Наконец, его лицо озаряется совершенно детским предвкушением и даже озорством. — А что бы и нет. Всё равно Мадригаль, пока не оформит спонсорство, с нас не слезет. Любимая Доллина недоросль скрывается за порогом бального зала, и я, с трудом прошаркав следом, тяжело опираюсь на позолоченную ручку. Все вокруг сияет и изливает свет, смех и любовь, и все это от жизнерадостных парочек, окрыленных взаимными чувствами. Все так же посередине, слегка увлекшись, завершают последнее движение и Мирабель с Камило, глядя друг на друга яркими, как летняя заря и сама юность, глазами. И внезапно среди тёмных глубин огромного зала у противоположного запертого выхода взгляд выхватывает копну огненно-рыжих волос. А её обладательница так же внезапно обнаруживает и моё появление. Мы несколько секунд гипнотизируем друг друга, после чего глядим на наших очкоглазую и кучерявого студентов, и затем вновь возвращаем взгляды на зеленоглазого и рыжую преподов. Жестокость времени, злая усмешка судьбы и приемствееность поколений — все это мы понимаем без слов. Но не понимаю я одного — как ей помочь. Я не могу к ней подойти и утешить, мои слова, да даже моё присутствие рядом были бы совершенно бесчеловечны. Потому что она здесь из-за меня, а не со своим любимым, что все ещё рыскает тоскливыми глазами по залу в поисках её. Потому что я — монстр, поддерживавший с десяток лет иллюзию счастливого конца её сказки и собственноручно её и разрушивший самым зверским способом. Мой бедный луч солнца, затерявшийся в осколках несбыточного будущего, ставшего ранящим прошлым и не дающим пробиться его свету в настоящее. Все, что происходит — мне в наказание. Тот, кто рушит людские судьбы и разбивает влюблённые сердца, не имеет право быть любимым. Судьба справедлива и поступает честно, кто бы что ни говорил. Долорес, с побелевшим от шока лицом и потемневшими от горя глазами, в последний раз окидывая взглядом провожающую Камило Мирабель и все никак не способного отлипнуть от Изабеллы Мариано, шепчет о следующей песне напарнику. Tia Альма меланхолично смотрит не портрет tio Педро в карманном медальоне, но как только понимает, какая композиция будет играть следующей, поспешно убирает медальон в карман и качает головой, с тоской наблюдая за разошедшейся парой, ставшей лучшей в этом году в солнечной композиции. Бьюсь об заклад, она нарочно не пропустила их танец, как и мы с Пепой. Люсия, сопровождавшая меня все это время, жалобно пищит, царапая коготками дверь. — Нет, Люси, мы туда не пойдём… — почти на грани бормочу крыске, но та все настойчивее рвётся в зал, так что я не выдерживаю и срываюсь на тихое, но злостное рычание. — Люсия, место! Зверёк лишь на секунду испуганно поджимает ушки, не ожидая такой реакции, но едва я порываюсь извиниться, как она, укоризненно обернувшись напоследок, прошмыгивает внутрь. Мне остаётся лишь вымученно вздохнуть и поспешно покинуть коридор. Во-первых, все кавалеры солнечного танца нахлынут к выходу, а в их числе и Камило. А во-вторых… во-вторых, я не вытерплю звуков этой треклятой музыки. Лунного танца.

***

Вместо того, чтобы вернуться на чердак, я уверенно поворачиваю к своему кабинету, прикрывая дверь за собой. Подхожу к окну и оглядываю просторное помещение. Хм, а ведь до сих пор помню, как здесь было полно студентов, шумно споривших насчёт различных теорий и аспектов философии, выдвигавших собственные смелые идеи, что в последующим служили отличным подспорьем им в будущей творческой профессии. Как кафедра была одной из самой многочисленной в Касите, как царила магия талантов, обогощавших Энканто и другие города нашей Родины. Возможно, все вернётся на круги своя. Все к этому идёт. Ничего ведь ужасного не произошло, наоборот. Студентов, на чьи плечи возложили ответственность за получение самого крупного гранта, ещё крепче объединила взаимная любовь, довольно символично ознаменовав новую главу в истории Каситы. Благодаря Мирабель дар Изабеллы постепенно будет привлекать новых спонсоров, Луиза и дальше будет прославлять университет, не загубив голос напрасной тревогой, а Мариано все же хватит мозгов, чтобы заключить с Долли очень успешный союз. Благодаря Камило Пепа оставила свои ужасные тёмные очки, вновь поверила в себя, занялась любимым делом и обрела вторую семью в лице его же и маленького племянника. Я верю в него, пусть и нелегким трудом и нешуточным терпением, но он залечит и ту её рану, что нанёс я десять лет тому назад. Не успокоится, пока Энаморарзе с его tia не будут счастливы. Вспоминая былые похождения и романтические фантазии рыжей, конечно, не думаю, что техник тянет на предел её желаний, но главное, что Феликс её любит и всецело принимает, а большего от него и не требуется. В общем-то, в конечном счёте, всё наладится и даже будет лучше, чем прежде. Все обрели родственные души, развивают свои способности во благо и удовольствие себе, и в Каситу вот-вот потекут инвестиции на ремонт. Наверное, о большем я не могу и мечтать. Только вот… что делать мне? Жаловаться мне не приходится — этот месяц был раем на яву, ради которого стоило ждать все эти годы. Даже сейчас при мысли о прошедших неделях не способен сдержать улыбки. Мирабель чудесная девушка, сумевшая среди всех её подвигов выкроить время и на осточертевшего всем в округе препода. И я, наверное, никогда не смогу отплатить ей за ту доброту и заботу, что она подарила, лишь бесконечно благодарить про себя за дни, проведенные вместе. Она как никто заслуживает счастья. А со мной разве его построишь? Упрямство даже за тридцать пять лет всех страданий, причиненных моей же рукой, не дало храбрости признать, что максимум, который можно ждать от бедового провидца — всеобщие несчастья. Нужно собрать остатки человечности и придумать, как покинуть Каситу. Все слишком хорошо идёт, чтобы я вновь повлек разрушения. Выбор Мирабель и расклад на чердачном столике явственно намекают, что мне здесь больше делать нечего. Правда, Мирабель столько сил положила на проект, и тот вопрос — хочу ли я уйти и остаться в театре — под светом фонаря в парке был произнесен совсем не с фальшивым беспокойством. Хотя, и те слова о привязанности, близости, поддержке… любви, в конце концов, казались мне такими же неподдельно искренними. Возможно, я не учёл, что Мирабель в силу неопытности могла спутать душевную доброту и симпатию с чем-то большим, влюблённость с любовью… Действительно, какая может быть любовь за месяц знакомства. Вот только я взаправду полюбил. И зная себя, ничем хорошим это не обернётся. — Бруно? Дрожь молниеносно проскальзывает по телу, и я почти что против воли оборачиваюсь к двери. Едва раздался её голос, мне подумалось, что это чудится мне, но нет, это она, в своём очаровательном лазурном платьице и с той щемящей тревогой в глазах, с какой она всякий раз бросается меня спасать. Ох, Мира, мой дорогой мышонок, зачем, зачем ты пришла… Ведь правильный выбор редко обходится без жертв, но в попытках всех уберечь рискуешь и все потерять, уж поверь мне… — Бруно, с тобой… все в порядке? Вот только так красноречив я лишь в мыслях. Я должен поступить по совести, сказать эти нужные, верные слова, но пересилить себя не могу. Я не в состоянии её отпустить, собственноручно отказаться от той, кто мне дороже всего на свете. Мне хватает мужества лишь кивнуть. — А почему… ты не пришёл на бал? — доносится новый вопрос, кинжалом вонзающийся в ту хрупкую преграду, ещё ужерживающую меня на плаву в этом кошмаре. В горечи её слов нет ни тени фальши, и как и в моём горьком сожалении. — Прости меня. Я опоздал. И, похоже, насовсем… — Последняя фраза, словно утверждающая, что все происходящее — явь, дается особенно трудно. — Ты… все видел? — не своим голосом потрясенно выдыхает Мирабель. И мне становится очень стыдно за то, что ей приходится испытывать вину за выбор, сделанный в пользу себя, своего счастья. И я улыбаюсь. Не хочу омрачать ей такой вечер. Я ведь действительно рад, что она провела его желанной и любимой. — Да. Знаешь… вы очень красиво танцевали… Вы были очень красивой парой, правда. И ты была такой счастливой… Но, кажется, моим словам не удаётся ничем помочь делу. Я с тяжестью на сердце наблюдаю, как большие карие глаза наполняются слезами, а губы со слегка смазанной помадой дрожат, порываясь что-то сказать, но слышится лишь жалобное «Бруно». — Пожалуйста, не оправдывайся. — Мне так хочется обнять ее, успокоить, но я не позволяю себе идти на поводу у девичьих перепутавшихся чувств, поддаваться соблазну и вновь позволить сближаться. — Мирабель, пойми… я не прощу себе, если ты будешь несчастна. Смотри, ты… опять плачешь со мной. — И это правда. Рядом со мной она в вечном беспокойстве и напряжении, а с Камило позволяет себе быть весёлойи беззаботной — не подставлять свое хрупкое, но очень сильное плечо, а опираться на надежное плечо партнёра. Сегодня я осознал это особенно чётко. — Если ты любишь, если ты дала ему клятву, то… — Да, дала, дала, но я… я не знаю, я запуталась! — в порыве сильных эмоций Мира срывается на крик, беспомощно падая на колени и закрывая лицо ладонями. — Ужасная, дурацкая традиция! Как можно вот так, за один вечер, понять, кому обещать вечную любовь?! Клятва — это ведь… ведь очень серьёзно! Как ее можно нарушить?!.. — Можно. Слово вдруг самовольно срывается с губ. Мирабель затихает, вопросительно глядя на меня сквозь пальцы. А перед глазами уже мелькают сцены из прошлого, клятвенные танцы втроём… Первый наш танец язык не повернётся назвать идеальным и весёлым, но все последующие… то были самые счастливые моменты в моей жизни. Хотя сейчас вспоминать их — все равно что резать по живой плоти. — Однажды я не смог сдержать обещанное. — признаюсь я, не до конца понимая, зачем. — Ты нарушил… клятву любви? — замерев, всхлипывает Мирабель. На секунду я мешкаюсь. Неозвученные клятвы вряд ли можно назвать нарушенными, правда? — Нет. Клятву дружбы. Но в голове уже напрочь засел тот вечер, положивший начало самой красивой традиции Каситы. Но произошёл он не пятнадцать лет назад, как рассказывает Джул, а семнадцать, просто старается об этом умолчать. И я все годы старался о нем забыть, но несмотря на это каждая минута тех злополучных мгновений жива в сознании так отчётливо, словно они случились вчера. Совсем иная музыка, играющая вместо той, что так кропотливо с ней создавалась… белоснежная, с ярким апельсиновым маникюром ладонь, с затаённым подвохом приглашающая меня на танец… я стою меж двух огней, смотрю в тёмный коридор, в чёрные бездонные глаза, смотрящие неверящим сокрушенным взглядом, в котором ещё живёт проблеск надежды… затем в залитый светом зал, в светлые зелёные глаза, сияющие непоколебимой уверенностью в моём выборе. И я делаю этот выбор… А потом бегу за ускользающим от взора сливовым подолом, пытаясь всё исправить, понимая, что совершил ошибку, попал в ловушку неумело спрятанных за задворках разума чувств, пытаясь её вернуть… Но она слишком хорошо меня знала, чтобы поверить, что однажды я выберу её, а не семью… Через два года я поставил окончательную точку, дал клятву, которую хоть и не смог сдержать, но которая должна была уверить меня в правильности выбора. И все же неудавшийся танец в тот вечер я предпочитал не вспоминать. Не потому, что не хотел омрачать настоящее болезненными метаниями прошлого, а потому, что боялся разувериться в верности своего поступка. Если бы только она мне поверила… если бы позволила произнести клятву… все было бы по-другому. Касита и семья не пострадали бы от моих рук, а я, быть может, в конечном итоге был бы счастлив. Если бы я отказался от солнца и обратился к луне ради всеобщего блага. И сейчас передо мной тот же выбор. Мира не бежит от меня, не гонит, стоит ли сейчас постараться рискнуть, вдруг судьба даёт мне шанс исправить ту роковую ошибку? — Мирабель. — почти с отчаянием молю я, прижимая её ладони к сердцу. — Быть может, я поступаю глупо и безрассудно, и ты… ты вправе отказать, но все же… позволишь ли ты высказаться мне? Я не принуждаю тебя к ответу, ты можешь потом просто уйти, но все же… пожалуйста, дай мне возможность подарить тебе танец. Секунды молчания тянутся вечность. Не знаю, какое из ощущений в эти мгновения кажется худшим — страх отказа или осознание добровольного соглашения разрушить чужую любовную клятву. Но улыбка, проступившая на заплаканном лице, вмиг развеивает всякие сомнения. — Конечно. — Ласковые руки помогают мне подняться, а затем включают музыку. — Эта? — Да. — Когда я просил Агустина подобрать мелодию к этой песне, я и не предполагал, что мне придётся под неё танцевать. Изначальную версию танца, придуманную на пару с той, кому я грезил его посвятить, оставлять точно не хотелось. Вместо жаркой, как таборный костёр под ярким светом луны, и темпераментной, как движения бёдер танцовщицы в широкой юбке с оборками, музыка стала тихой и меланхоличной. Музыка, ставшая реквиемом по пылким чувствам, но которую студенты оценили за изящество и нежность — она пользуется популярностью не хуже солнечной. Её могли бы вообще вычеркнуть из репертуара, особенно после бойкота, но никто не посмел. Самое ценное из всех сокровищ оказывается в моих руках, увлекая за собой. Когда репетировал этот танец с Долли (что пришлось очень кстати, надеюсь, у Мариано все же хватило достоинства в брюках пригласить ее на лунный), движения казались мне необычайно медленным и затяжными. Я их переработал на основе старых, что исполнялись гораздо динамичнее, и только теперь понимаю, насколько это оказалось удачным решением. В неспешном темпе удаётся в полной мере насладиться красотой и грацией Мирабель, восхищаться так, что захватывает дух. И это заставляет пробуждаться чему-то иному во мне. Вернее, я прекрасно знаю, чему. Той стороне моей личности, от которой я пытался избавиться с незапамятных времен. Я ощущаю, как прикасаюсь к плывущей в танце beldad все чаще и требовательнее, как в неумолимом течении секунд мелодии все больше страшаюсь её окончания. Мне хочется утопать в глазах этой девушки, бесконечно чувствовать её тепло и присутствие рядом и никогда не отпускать. Прижимать к себе как можно крепче… всецело обладать ею… — Мирабель… — шепчу я, стараясь вернуться в реальность и избавиться от наваждения, что моими руками все ещё не отпускает mi ratón из объятий. — Спасибо тебе. За сегодняшний вечер и за все, что случилось с той самой нашей первой встречи. Как бы ни сложилась наша судьба в дальнейшем, я всегда буду помнить, как одна добрая и необычайно прелестная hermosura не побоялась протянуть всеобщему изгою руку помощи и подарить, пожалуй, самые радостные мгновения в его жизни. Я дорожу каждой минутой, что ты провела со мной, Мирабель, и буду благодарить судьбу за них до самого своего конца. Каким бы ни был твой выбор и как бы ни сложилась твоя жизнь, я буду помнить о том, как много ты сделала для меня. Но… сможешь ли ты подарить мне надежду? Могу ли я произнести… свою клятву? Момент, окутанный самой большой надеждой и самым большим страхом. Я все еще боюсь что поступаю неправильно, что буду снова отвергнут во втором шансе, что вновь не сдержу клятву, не говоря уже о других сотнях тревогах, неумолимо сковывающих душу. Но от Мирабель так скоро слышится «да», что все треволнения словно замирают в воздухе, ожидая своего часа после озвучивания сокровенных слов: — Клянусь охранять твою судьбу от всего, что может ее разрушить. Клянусь никогда не причинять тебе зла. Клянусь уважать тебя, твои поступки и всех тех, кто тебе дорог. Клянусь любить тебя, пока ты в этом нуждаешься. Но даже если ты перестанешь нуждаться, я не смогу тебя разлюбить. Клянусь оберегать твое счастье. Внутренний голос успокаивает, что будет лучше, если она не согласится — принять обе клятвы все равно что не сдержать ни одну. Другой же голос, вновь доносящийся из самых тёмных неприглядных уголков души, настаивает, что в этот раз мы получим свое, но я тут же заставляю его замолчать. Я не хочу насильно держать Мирабель при себе, мне важно лишь, чтобы она была счастлива, об этом моя клятва. Если её любовь принадлежит другому, то… — … я люблю тебя, Бруно! — В её голосе звенит непомерное отчаяние, она беспощно хватается за лацканы пиджака и заливает грудь безудержными слезами, заставляя сердце разрываться на части. — Мирабель… Мирабель, ну что ты, пожалуйста, не плачь… — прошу я, запоздало коря себя за принуждение к такому мучительному выбору. — Я тебя люблю, люблю, слышишь?! Я… я принимаю твою клятву! Течение времени резко прерывает свой ход. Встретившись взглядами, мы оба понимаем, что достигли точки невозврата. Я вторю себе, что нужно отпустить её, дать время подумать, уверена ли она в своём ответе, две клятвы несопоставимы, и я не в праве перевешивать чашу весов в свою пользу… Только я не могу. Борьба проиграна. Борьба за моральные устои, отказ от себя во благо другим, покорность обстоятельствам… Я знал, что загонять на задворки сознания другую часть себя, какой бы нелицеприятной она ни была, нельзя, что рано или поздно она возьмёт верх и воздаст за годы прозябания в полной мере. Только я оказался слишком слабохарактерным, чтобы поддерживать баланс в одиночку — единственного человека, кто направлял меня в этом, рядом уже не было. И теперь темная сторона берёт свое… Ладонь обхватывает лицо Мирабель. Она такая красивая, такая беззащитная, как я могу вот так просто отпустить её, позволить её доброте одаривать кого-то другого? Я уже отпускал, уже оставался в одиночестве, распахнув душу, но ничего, кроме пустоты, не получив взамен. Камило так самозабвенно её целовал, афишируя всем, что смог завоевать её — неужели я не могу приложить к клятве приятный бонус, сделав её в глазах девушки более желанной? Я с жадностью накрываю губы Мирабель своими, выражая всю страсть, что способна течь в горячей цыганской крови. То, как её колени ощутимо дрогнули от напора, как размякло тело, отдаваясь всецело в моё владение, лишь ещё больше подстегивает, заставляет требовать ещё больше прикосновений, ласки и выражения удовольствия. Чем ниже спускаются губы, тем громче и чаще я слышу умоляющий продолжения сладкий стон. Пальцы позволяют себе полную разнузданность и свободу, горяча кожу, сбивая дыхание и не оставляя возможности устоять на ногах. Бедра Мирабель упираются в преподавательский стол, и она с охотой на него усаживается, обхватывая меня ногами и притягивая ближе. Лицо оказывается слишком близко к вырезу на платье, руки — к вздернутому в порыве страсти подолу, и с каждой секундой становится все труднее сдерживаться, не избавиться от треклятых оборок, обрамляющих грудь, не дать волю ладоням, всё настойчивее обхватывающим мягкие складки ягодиц. И нужно ли сдерживаться, когда я прямо сейчас могу одержать победу, довести до экстаза юную девушку, у чьей незрелости нет шансов против огромного опыта?.. — Стой! — Праведный ужас, охвативший меня так вовремя, заставляет вскрикнуть, отгоняя внутреннего демона, чуть не совершившего непоправимую ошибку. Я отшатываюсь как можно дальше, с болью глядя на ничего не понимающую Мирабель. Я снова медленно превращаюсь в монстра, а моей бедной девочке приходится наблюдать за этим… — Прости… прости, пожалуйста… — Горечь и страх охватывают с головой, и я пытаюсь откупиться жалобным бормотанием, наверняка так жалко смотрящимся со стороны. — Я… я не должен был… — Все в порядке, правда… — Мирабель, кажется, не осознавшая всего кошмара ситуации, вновь пытается подойти и утешить меня, но я своевременно отхожу ещё дальше. — Мирабель, я… я не имею права ни к чему тебя принуждать. — твердо заявляю я, словно убеждая себя самого в этом. — Ты вольна быть с кем захочешь. Ты не моя собственность и не обязана передо мной оправдываться. Я только… — Сейчас впору отказаться от клятвы. Я должен, обязан, отказаться… Но произнести такое выше моих сил. Я очень люблю её. Я не представляю жизни без неё. Без неё я окончательно сойду с ума и стану чудовищем. Я устал жить в попытках стать сильнее, чем на то способен. Мне просто тоже хочется хоть немного счастья. — Только хочу сказать, что в любом случае буду ждать тебя и не отрекусь от своих обещаний. Выбирай, как велит тебе сердце. И не спеши отвечать на мою клятву. Просто… обещай подумать над ней, хорошо? — Хорошо… — Мира в растрепанных чувствах выбегает из аудитории, а я, окутанный удушающей паникой, встаю к окну, опираясь на подоконник и тяжело дыша. Едва набирается смелости поднять глаза, я взглядываюсь в оконное отражение и… впечатываюсь в дальнюю стену, едва не теряя рассудок. На меня смотрел не я. Эрнандо. Он снова здесь. Эти сверкающие глаза, этот оскал, эти взъерошенные, похожие на змей Горгоны пряди волос… Это снова происходит. Готовый выть от безысходности, я бросаюсь к ящикам стола и вытаскиваю припасенные на чёрный день кульки с пищевым песком. Обсыпая весь кабинет сахаром и солью, обходя все доски, скрещивая пальцы до боли в суставах и обстукивая все поверхности, я уповаю на божественную милость и пытаюсь отыскать корень совершенно внезапной проблемы. Всё же шло хорошо, я сам чувствовал, как расшатанная психика постепенно смещается куда надо, со мной была Мирабель, как рецидив мог наступить так быстро?! Выдохшись, я опускаюсь на пол, с чувством безнадежности откидывая макушку назад. Я даже не помню, как смог прогнать его в прошлый раз. Хотя, десять лет назад он довёл меня до такой ручки, что исчез наверняка из инстинкта самосохранения — паразит не станет уничтожать своего хозяина, пока не выпьет все соки. Так. Вдох-выдох. Это все из-за эмоционального потрясения. Сейчас Мирабель определится и всё будет хорошо, по крайней мере, будет ясно, что делать дальше. Вот я урод, конечно, обрекаю совсем ещё молодую девушку на отношения с психом… Цыц! Я не псих! Подумаешь, лёгкая форма расстройства личности! И вообще, ты же помнишь, его можно направить в благое русло! Нужен только правильный человек рядом. Мирабель прекрасно справлялась, и случившееся обострение совсем ни на толечку с ней не связано! Быстро отогнав из памяти увольнение Каброна (когда меня явно шандарахнули отголоски сегодняшней острой фазы), я напоследок обстукиваю дверь и покидаю аудиторию. На чердак точно не полезу — в триггерной зоне накроет ещё хлеще, так что оптимально будет пройтись по свежему воздуху. Вряд ли я представляю опасность для прохожих, мой максимум разве что в драку полезть (да и то был случай из разряда исключительных). Зарядившись мотивацией запастись солью и сахаром, я даже чувствую прилив хорошего настроения, но один звук разбивает все мои старания привести голову в порядок вдребезги. Я с тревогой поворачиваюсь и сталкиваюсь с табличкой «Актовый зал». Оттуда явственно слышится плач, очевидно не женский. Нет, только не это, только этого мне ещё не хватало… Чувствуя, как внутренности закручиваются в узел от все худшего и худшего развития происходящего, я тихо покидаю коридор. Посреди сцены в свете яркого прожектора лежит Камило, чьё выражение лица и дрожащее от всхлипов тело подтверждает горькую догадку. Для кого-то сочувствовать сопернику — высшее проявление слабости. Но когда ты видишь в сопернике себя, это неизбежно. Я не питаю к Камило никаких тёплых чувств, но все же талант в нем кроется огромный и никому, кроме него, я бы доверять играть себя не стал. Не все моменты ему удаётся верно показать, но то дело насмотренности и опыта, основные же детали он передаёт блестяще. Полагаю, все из-за того, что сам мой персонаж ему близок — я слышал в одном из разговоров Камило и Пепы, что юноша с той же, что и у меня, сиротливой судьбой. Говорят, сытый голодного не поймёт, и, как по мне, это и отличает попытки сыграть от проживания роли. На сцене Камило в моей шкуре так отчаянно цеплялся за Пепу-Мирабель, с таким пронзительным трепетом относился к первой в его жизни подруге и являл собой само воплощение надежды на ответную любовь, которую он был готов отдавать без остатка, что мне оставалось лишь восхищаться его актёрским даром. Но лишь теперь способен честно себе признаться, что слишком правдоподобная нежность юноши мне не почудилась. Камило и в жизни был тем мальчиком, которому хотелось взаимной любви, которому было невыносимо непроглядное душевное одиночество. Мне совестно перед ним чисто по-человечески. Я будто осквернил чистые наивные чувства у юного себя же самого. Мне не понаслышке знать, какого это — когда самое ценное, что у тебя есть в жизни, кто-то отнимает, автоматически делая тебя в своих глазах недостойным счастья и радости. — Камило? — слышу я свой хриплый голос, предпринимающий жалкие попытки исправить ситуацию. Сторонний наблюдатель может расценить моё вмешательство как злую иронию над поверженным конкурентом, но мне правда хочется что-то сделать, я не способен вот так вот оставить его в таком положении. Всхлипывающие звуки мгновенно умолкают, создавая пугающую тишину. Камило поворачивает голову, и его взгляд заставляет вздрогнуть — он до жутчайшего мне знаком. Мальчишку надо срочно спасать. — Камило, я… — Горло перехватывает кошмарное эхо собственного прошлого, отражающееся в испепеляющих глазах парня. — Камило, ты… ты прости меня… я не хотел, чтобы так… — Как у вас совести вообще хватило прийти? — злобно бормочит он с безумной усмешкой, тяжело поднимаясь с досок. — Вы… вы вообще осознаете, что только что совершили? Мирабель же столько сделала для вас, она прониклась вашей идиотской историей, поверила, что вас, бедного-несчастного, обделили, повелась на ваши вечно жалобные лживые глазки, а вы… да вы просто извращенец! Вы же ей просто пользуетесь в своих похабных целях — ещё и не при людях, тайком, какая осмотрительность! — так ещё и пытаетесь вывезти вашу заруиненную долгими годами жалкую жизнь за счёт юной хрупкой девушки! Я изначально знал, что вы не непонятая всеми брошенка, что все, что у вас сейчас имеется — результат ваших же предательских поступков в сторону людей, которые вам верили! А теперь хотите так же поступить и с Мирабель, поиграться и бросить! Если у вас ещё хоть что-то осталось добросердечное, я прошу ни за себя, за неё — не портите Мире жизнь! Вам не хватило tia Пепы? Господи, да она до сих пор боится кому-то довериться, готова была даже сбежать с бала, бросить любимого человека, лишь бы не испытать ту же боль, что испытала десять лет назад! Да даже кроме Пепы: чета Куравор, миссис Мадригаль, вся Касита — вы же их всех предали, да так, что плоды ваших «трудов» до сегодняшнего времени всем аукаются! И после этого вы хотите к себе человеческого отношения?.. Вы умеете только рушить, мистер Маго. Я бы показал вам, какого это, но я слишком дорожу чувствами Миры, чего не скажешь о вас. А пока поверьте мне на слово — вы не заслуживаете любви и сострадания ни в коей мере. Каждое слово ядовитой стрелой вонзается точно в цель. Можно оправдать жестокость желчных фраз желанием отомстить сопернику, но ведь он говорит чистую правду. Без прикрас то, в чем я из жалости к собственному эго не мог себе признаться, сглаживал углы и лелеял надежду, что мне всё простится. Ничего не простится. Постоянно обещался, что никому больше не причиню вреда, что беды оставлю в прошлом, что впредь не стану источником всех проблем, а в результате за один вечер испортил жизни молодых людей, исправлявших мои же ошибки в Касите. Мирабель обрек на муки выбора, Камило… Он очень старается вернуть Пепу в театр, вернуть запал к профессии и помочь обрести личное счастье, при этом не потеряв своё — и теперь, когда это под угрозой, захлестнувшие гнев и обида будут толкать его на отчаянные поступки, лишь бы вновь завладеть тем, что его по праву. Ужас берет от того, как все циклично. — Не зря ваше имя не упоминают. — наносит последний удар Камило, остервенело что-то ломая и бросая под ноги. — Лучше бы вы вообще не возвращались. Дверь гримерки захлопывается, и я опускаюсь на пол, упираясь спиной в стену. Катастрофа. Никакая тонна сахара с солью не поможет. Главно, чтобы Камило не наделал глупостей. Кто бы говорил, конечно. По правде сказать, как выбраться из положения я без понятия. Если бы был в курсе, в этой точке бы не оказался. Внезапно начинает тихонько трезвонить будильник, который я поставил из праздного интереса, пока готовился к балу. 19:33. И тут вспоминаю о той штукенции, что выкинул Камило, и напряжённо вглядываюсь в свет софита. Утешаясь мыслью, что мне показалось, несмело подхожу к сцене и чуть не отшатываюсь назад. Фуксия. Та самая. Будто только-только слетела с её волос. Осторожно беру в руки цветок и лишь сейчас решаюсь не игнорировать покалывание в области грудного кармана рубашки. Семнадцать лет назад на прощание она вложила туда частичку своей колоды.

«Когда окажешься на моём месте — вспомнишь о ней, а я напомню о себе»

Карта Луна — две собачки, раскрашенные старательной детской рукой в фиолетовый и зелёные цвета, а над ними белесый лик небесного тела, украшенного кратерами, словно узорами. Ещё и «цыганские серёжки». Изощренно, ничего не скажешь. Вручить любовному интересу дорогой мне девушки тот же цветок, что когда-то должен был преподнести ей я на лунном танце — изящное издевательство. Надеюсь, эта весточка просто подлая шутка, а не намёк на что-то большее. И все же подобные опасения заставляют оглянуться по сторонам. Убедившись, что слежки или пернатых приспешников не наблюдается, я уже по-новому смотрю на своеобразный «привет» из прошлого. Если он не является предупреждением о появлении своей бывшей хозяйки, это весьма отрезвляющее напоминание о том, что предотвратить повторение той истории нужно во что бы то не стало. Камило не должен лишиться Мирабель, иначе ни о каких нормальных отношениях между ними, не говоря уже о его поддержке Пепы, не будет идти и речи. Да, он не притворялся взаправду злодеем в цирке, не поехал головой из-за этого и феерически-ужасного происхождения, но эта роль теоретически могла наложить отпечаток, да и жизнь без родителей оставляет след. Словом, я обязан выйти из игры. Способ сделать это, подобранный сознанием как самый действенный, одновременно казался таким безжалостным и для Мирабель, и для меня самого, что даже думать о том, как осуществить его, было невыносимо. Я плохо фокусировался на дороге обратно на чердак, зато как выпинул из-под кровати ящик с бутылками, зафиксировал в памяти чётко. Кажется, какой-то поклонник рыжей, заводской работяга, вручил его в знак восхищения её талантом. Пепе больше по душе что-то покрепче, а вот я прикарманил с удовольствием. На чёрный день. Понятно, когда такой день настиг меня в последний раз. Думаю, за десять лет воздержания я все же заслужил искусственно затуманить сознание. Топить проблемы в алкоголе вместо их решения — самый худший выход из положения из всех возможных, но больше возможных нет, так что смиренно выбираю этот. Одним движением открутив крышку, ложусь прямо на пол и залпом осушиваю половину. Облегчением и не пахнет, только ещё большей горечью, а пушистые детки смотрят на это зрелище с такой жалость, что становится совестно за приступ алкоголизма. — Простите меня за слабовольность. — скорбно выдыхаю я. — Если не захотите видеть это и уйти — я пойму. Но мои преданные малыши тут же подбегают и принимаются ластиться, пробивая на скупую благодарную слезу. Как были со мной со времен цирка, так и остались… — Tio Бруно! Я вздрагиваю от внезапного стука по люку и тревожного голоса, которого больше всего не ожидал услышать. — Tio Бруно, откройте! Я знаю, что вы здесь! Мариано сказал, вам там чуть ли не плохо стало, пожалуйста, впустите! Иначе я выломаю дверь и ворвусь со скорой и полицией! Я кое-как встаю и прячу ящик под кровать, не сдерживая грустной улыбки. Ну зачем она сорвалась ко мне, я же специально направил к ней Гузмана, зачем? И у этого язык как помело… — Нашла кого слушать. — качаю головой я, впуская девушку. Та пулей врывается на чердак и так сильно стискивает меня в объятиях, что я невольно теряюсь. — Господи, как же я испугалась. — надрывисто шепчет она, прижимаясь так сильно, будто боясь, что я куда-то денусь. Но затем решительно поднимает голову, рукавом стирает слёзы и с боевым настроем начинает допрос. — Этот кучерявый дебил вам наговорил гадостей, да? Вы с Миркой ещё не виделись? Боже мой, tio Бруно, не молчите, я от нервов готова на стенку лезть! — Почему ты не осталась с Мариано? — страдальчески бормочу я. — Он должен был пригласить тебя на танец, это же был твой вечер… — Ну, по правде сказать, он в самом деле подарил мне танец. — на мгновение забывает о треволнениях Долли, хвастаясь с довольным румянцем. — Не зря все-таки с вами лунный репетировали. Мы, конечно, с ним ещё сотрудничество не успели затронуть, я к вам помчалась, как только у него про вас узнала… Уф, успеется, сейчас главное вас из петли вытащить! Вы мне только скажите, если этот мелкий дундук вас хоть пальцем тронет, я ему… — Долорес. Девушка замирает, услышав непривычное полное имя. Я отворачиваюсь и отхожу к окну — видя её обеспокоенное лицо, не смогу решиться. Даже она сбежала от своего возлюбленного из-за меня. Ненавидит Камило из-за меня, хотя раньше они были не разлей вода, а теперь и Миру наверняка осудит за выбор. Тоже из-за меня. Несправедливо так с ней поступать. Она слишком добра ко мне, и это выходит ей боком. Долли просто так не оставит союз Камило с Мирой в покое, если продолжит дружбу со мной. Главную роль — свести её с любимым — я уже выполнил, а теперь мне нужно отпустить, слишком боюсь в дальнейшем ранить и это прелестное prodigio. Даже если придётся сделать больно сейчас. — Не слишком ли много вы себе позволяете, мисс Румор? — холодным, кажущимся мне самому чужим голосом произношу я. Не услышав ответа, я слегка поворачиваюсь. Долорес, открыв рот от потрясения, остолбенело гипнотизирует мою фигуру. — Ч-чего? — в тихом изумлении выдавливает она. — С какой стати вы решили, что можете фамильярничать со мной, панибратствовать? — продолжаю я, стараясь не дрогнуть. — Я не ваша подружка и вы не в праве лезть ко мне с советами и предложениями над кем-то устроить самосуд. Я благодарен за помощь со столовой, но не хочу вас обнадеживать претензиями на большее. Мне кажется, самое время напомнить вам — я ваш преподаватель, а вы моя студентка, только и всего. — Только и всего… — оторопелым эхом слетает с губ девушки. На её глазах вновь проступают слезы, но она мужественно шмыгает и сдавленно выдыхает, пытаясь не показать своей слабости. А затем сбивающимся бормотанием с деланным официозом отвечает. — Что же, наверное, вы правы. Я совсем забылась. Впредь такого больше не повторится. Всего хорошего, мистер Маго. Последние слова Долорес чеканит особенно тяжело, а затем рывком распахивает люк и со всего маху его захлопывает. Я порываюсь догнать её, попросить прощения за это безжалостное притворство, не в силах остаться в глазах подруги предателем, но в последний момент останавливаюсь. Лишь сипло шепчу «Долли…» — Филигранно. — неожиданно раздаётся в глубине разума голос, уже донимавший меня сегодня. — Отнял у мальчишки нашу симпатичную кудрявую куколку, прогнал эту надоедливую вездесущую девицу. Всё никак в толк не возьму, как ты можешь водиться с теми, кто так кичиться подбрасыванием объедков со столов в застенную будку, как ручной собачонке? Я испуганно вскидываюсь и мотаю головой, пытаясь отогнать непрошенного «гостя». — Оставь при себе эти дешёвые трюки. — насмешливо рокочет всё он же. — Ты ещё через доски попрыгай и пальцы на ногах скрести. Столько времени пытаешься отделить меня от себя и не хочешь понять, что мы с тобой — одно целое, части единой личности… — Замолчи. — цежу я сквозь зубы, в неверии наблюдая, как на моём отражении в зеркале проступает зловещая ухмылка Эрнандо. — …твоя конопатая неугомонная подружайка, конечно, раздувала из меня невесть какое чудище и подстрекала прогнать, но та чернявенькая обиженка, что подослали нас нейтрализовать, предупреждала, что так делать нельзя… — Замолчи. — повторяю я и, не сводя глаз с моей искаженной проекции, протягиваю руку в приоткрытый шкаф, нащупывая карман на кожаной ткани. — …но план, продиктованный раскладом нашего картежника-папаши, не сработал. Все-таки мы с тобой не потерпим, чтобы нас за ручную животинку держали, правда ведь? Диктовать, кого любить, кого не любить, мы же не песики на вязке, ей богу. Этот кучерявенький балбес пусть бегает с щенячьей преданностью за нашей очаровательной близорукой дурочкой, а мы гордо возьмём свое. Конопатая красотка, признаться, была поинтереснее, но её строптивый характер и мёртвого достанет, а эта молоденькая покладистая, и формы у неё что надо… — Замолчи! — Зелёный осколок врезается в зеркальную гладь, разбивая на тысячи прозрачных собратьев. Отвратительная тирада наконец умолкает, а ладонь пронзает острая боль, какую ни с какой другой не спутаешь. Несколько струек крови стекают по белесым шрамам, и они становятся последней каплей в нескончаемом кошмаре. Я сворачиваюсь калачиком на полу, как в детстве, прижимая ссаднящую руку к себе. Вокруг осколки, крысы, кровь на пальцах и ощущение одиночества и бесконтрольно исходящего от тебя вреда — прекрасно, мне снова пятнадцать. Забавно, ещё пару часов назад я торжественно обещался не возвращаться в плен извечный терзаний, но, как бы ни старался, рано или поздно становлюсь жертвой жизненных обстоятельств. Но какое обещание я точно сдержу, так это клятву. Я никогда не причиню Мире зла, как смогу, буду охранять её от разрушительной силы — от себя. Все мои поступки в будущем будут продиктованы лишь одним — любовью к ней и уважением к её выбору — даже если её выбор пал на Хамела. На какие бы меры не пришлось пойти, для меня главное — сберечь её счастье.

Любой ценой.