Ещё один день

      На кончиках пальцев чётко ощущаются покалывания. И не понятно — это Авантюрин так сильно впивается ими в ладонь, или просто волнение подступает и отступает волнами. Глаз старается зацепиться за какой-нибудь предмет в кабинете — так проще сосредоточиться. Получается скверно, и от этого осознания тревожность ещё сильнее затапливает корабли внутри. — В какой момент Вы заметили пропажу Робин? — нежный голос следователя перетягивает нить внимания на себя. Что за странный вопрос?

***

      Синяки и ссадины постепенно заживают. Наверное, они бы делали это быстрее, не забывай Авантюрин все те рекомендации Веритаса. Пластырь аккуратно клеится на щёку. Выглядит несколько забавно — розоватый со звёздочками. Такого же цвета коробка, которую отдала Март, падает на дно рюкзака вместе с остальным барахлом, мало относящимся к университету.       У входа, как и всегда, уже ожидает Топаз. Она привычно машет рукой, будто бы Авантюрин может спутать её с кем-то в толпе. Улыбается, протягивая сигарету, потому что он очередной раз забыл купить новую пачку. К ним подходит Март, энергично рассказывает какие-то сплетни, а Авантюрин реагирует так, будто совсем не ожидал расставания очередной сомнительной парочки. Всё, как год назад. Беззаботно, красочно и пахнет сырой листвой. Море домашнего задания, списать которое не получится, даже при сильном желании. Редкие ночёвки с выпивкой — скорее для быстрого сна, чем для веселья. Скучные пары, бесконечные конспекты, подзатыльник от Топаз за то, что уснул. Это ощущается подобно тому самому вкусу домашней еды в детстве, который вспоминается через много лет за таким же семейным столом. Единственная переменная — Веритас. Он более не приходит с жалобами о запахе табака, да и, всё равно Авантюрин выходит покурить на улицу. Он не просит сделать тише, когда на колонке играет музыка, хоть давно её уже не слушает. Он просто не появляется дома, а видятся они лишь в перерывах между парами. По идее, это не должно особо волновать, но почему-то волнует.       Веритас часто стоит перед дверью в кабинет профессора Химеко. Смотрит на неё долго, держа руку на весу — видно, хочет постучать, — но каждый раз не решается. Авантюрин смотрит издалека, по такой же неизведанной причине не подходит. Даже не спрашивает, потому что смысла нет — всё, и так, вполне понятно. Топаз иногда замечает эту картину, пихает в бок, указывая кивком в сторону Веритаса, но отмахнуться почему-то кажется вариантом попроще. Что он ему вообще может сказать? Веритас не Топаз — не понимает без слов. А Авантюрин — это Авантюрин. Он умеет неловко шутить и переводить темы. Такое ли надо ему сейчас? Вряд ли. И это проблема — Авантюрин в неоплатном долгу, который неспособен выплатить. Веритас заслуживает большего. Да и Топаз тоже. Но никто почему-то не уходит, ничего не просит взамен. А стоило бы. Потому что они — просто заложники его поведения. И стоит отдать должное Сандею — он выбил из него всю дурь, открыл глаза на вещи, которые ранее казались незначительными. Ведь Робин была такой же заложницей. Это осознание, подобно сломанным доскам на разбитом окне, которые сорвёшь, и сквозняк загуляет в заброшенном доме. Одиночество — причина, по которой пальцы цепляются за уступ, когда их с силой давят ногой. Эфемерное чувство собственной значимости в чужих глазах, шёпотом говорящее и манящее. Понимать это не сложно, но принимать — невозможно. Пора бы просто признать, что конченный мудак здесь далеко не Сандей.       Нога отбивает ритм заевшей в голове песни, пока под монотонный голос преподавателя Авантюрин искренне старается не уснуть. Смотрит поочерёдно на знакомые макушки, вырисовывает какие-то неразборчивые каракули на полях ручкой, пока поддевает пальцем край пластыря на щеке. Топаз без интереса листает ленту социальных сетей рядом, иногда шикает на него, когда парта начинает трястись слишком сильно. Веритас внимательно слушает преподавателя, кажется, записывая каждое слово в тетрадь. Ханаби на задних рядах хихикает с Сампо, даже после замечаний, а Март вооружается маркерами, чувствуя себя самым настоящим дизайнером в своих записях. Двери резко открываются, своим шумом привлекая внимание и стирая сонливость. Молодая девушка, вероятно, такая же студентка, с озадаченным видом осматривает аудиторию. — Ректор просит собраться всех в актовом зале. Преподаватель кивает ей, призывая разбушевавшихся студентов соблюдать тишину. Авантюрин и Топаз странно переглядываются, но лишь жмут плечами, немного радуясь, что можно спокойно не слушать ещё оставшиеся пол часа нудного рассказала учебного материала.       Актовый зал переполнен людьми. Одни остаются стоять у стенок, другие же быстро занимают сидячие места. Раз собрали все курсы — видимо, что-то важное. Их не редко собирали вот так перед объявлением каких-то благотворительных мероприятий или, так называемых, полезных лекций на тему вреда наркотиков и прочего. В общем, ничего интересного. Авантюрин успевает занять места на последнем ряду, усаживается, немного сползая вниз. На небольшой сцене стоит ректор — его он видел лишь единожды, перед подачей документов в университет. Когда все, наконец, собрались, мужчина пару раз стучит по микрофону. — Извиняюсь, что пришлось так резко всех собрать тут, — ректор оглядывает присутствующих. — Произошла непредвиденная ситуация, которую мы не можем оставить без внимания. Толпа тревожно перешёптывается, пока мужчина подбирает слова. Топаз нервно закусывает губы, то и дело смотрит в разные стороны, будто кого-то выискивает. Авантюрин же, подперев рукой щёку, смотрит на сцену. — Все вы прекрасно помните ужаснейшую ситуацию с пропажей одного из наших учащихся. Топаз отвлекает от речи, головой кивает в сторону закулисья, откуда виднеется два силуэта: Сандей и, видимо, его отец. Авантюрин непонимающе переводит взгляд, хмурится, когда осознание подступает тошной к горлу. — Она повторилась вновь. Все затихают. Или же Авантюрин просто не слышит. И не дышит, потому что иначе его точно вырвет прям здесь. — Но, предвидя вашу реакцию, хочу заверить, что следствие уже идёт. А потому, обращаюсь к каждому из вас, кто был знаком с Робин и присутствовал на Большом Костре: если вы что-то знаете, обязательно сообщите в ближайший участок. Взгляд прикован к силуэту за занавесом, будто тень, упавшая на лицо Сандея, даст ответы. Топаз выводит из стазиса, просит смотреть ей в глаза, но тело не слушается. Авантюрин прижимает ладонь к губам, пока желудок, кажется, выворачивается наизнанку. Он не слышит никаких звуков — лишь оглушительный писк, считая разноцветные пятна перед глазами. Топаз уже не рядом, ищет Веритаса, наверное, чтобы помог, но тот ушёл быстрым шагом раньше, чем ректор закончил свою речь.

***

— Как близко Вы были знакомы с Робин? — Не могу сказать, что сильно. Тем не менее, она казалась очень хорошим человеком, — Топаз охотно идёт на разговор, да и чувствует себя достаточно комфортно. — Были ли у неё какие-то конфликты с кем-то накануне? Топаз задумчиво прикладывает палец к подбородку, смотрит перед собой, обводя взглядом линии дерева на поверхности стола. — Не припомню. В отличие от брата, она была самым неконфликтным человеком, — пожимает плечами. Следователь хмыкает.

***

      Авантюрин уже который день ночует у Топаз. Прикрывается переживаниями, мол, и она может стать следующей жертвой, только на деле все прекрасно понимают — он просто боится остаться один. Топаз не против, но последние дни всё тяжелее смотреть на пустующие пачки сигарет, выстроенные домиком на кухонном столе. Повсюду листовки с изображением Робин, от которых Авантюрин старательно прячется; в коридорах университета то и дело говорят о ней, и маска трещит по швам. Всё как год назад — сцена та же, поменялись лишь декорации. Топаз искренне старается помочь: готовит вкусный какао, подбирает каждый вечер самые лучшие сериалы и фильмы, не показывает своих переживаний, прекрасно понимая, как это может быть заразительно. Авантюрин старается быть благодарным: охотно смотрит ситкомы, в попытках не думать, помогает по мелочи дома, стараясь держать улыбку, когда Топаз рассказывает о Счетоводе, что смешно гоняет по полу фантик и стукается пяточком о препятствия. Но помогает это? Едва ли. Веритас ведёт себя так же: отстранённый, уходящий в самый дальний и тихий угол, игнорирующий тысячу наклеенных листовок с Робин поверх идентичных с Жуань Мэй. Топаз приглашала его к себе пару раз, думала, что отвлечься всем вместе — идея, как минимум, неплохая. Но Веритас шёл на контакт не охотнее Авантюрина. Оставалось лишь смотреть на шторм, в надежде, что когда-нибудь он утихнет.       Последнюю неделю небо особенно дождливо. Тучи собираются стаями, гоняют друг друга в разные стороны в ожесточённой борьбе. Смотреть за этим неинтересно, но что ещё остаётся, когда до конца пары меньше часа? Никакой новой информации, касаемо Робин, нет. Это даже не удивляет, так было и год назад. Ещё пару недель — и все забудут. Ещё пару недель — и жизнь, наверное, вновь вернётся в обычное серое русло. Ключ проворачивается несколько раз до щелчка, впуская тусклый свет лестничной клетки. Квартира такая же сырая, как и улица за окном. Различие в том, что там — куда уютнее и комфортнее. Топаз долго настаивала остаться, но, как бы Авантюрин не хотел, спрятаться от самого себя невозможно. Да и ей тоже нужен отдых. — Решил, всё-таки, переночевать у себя? — голос со спины заставляет легонечко вздрогнуть. Улыбка автоматически натягивается на лицо, жаль только, что зря — Веритас всё равно не смотрит. — Не вини себя в произошедшем. — А это так заметно? — хмыкает. Веритас невесомо кивает, облокачиваясь спиной о стену. — Может, мои слова покажутся тебе банальными, — с минуту тишины, вдруг говорит Веритас, — Но я тебя понимаю. И, если тебе хочется поговорить — моя дверь открыта. Это, — указывает головой на пакет из алкогольного магазинчика в чужих руках, — тебе не поможет. Ты знаешь лучше меня. Авантюрин не смотрит, упирается лбом о дверь, кивая в знак согласия. Веритас вздыхает, коротко прощается перед тем, как зайти в свою квартиру. И хочется протянуть руку, попросить остаться, но какое-то подобие совести останавливает. Всё-таки, у него и без этого полно проблем. Зачем добавлять ещё? Особенно, когда, и так, делал это постоянно.       Засыпать без снотворного ошибка хлеще смешивания разных видов алкоголя. Только, если от последнего, хотя бы на следующий день смешно, то от первого — отвратительно абсолютно всегда. Вместо мозга в черепной коробке жидкая кашица, и даже так, он продолжает подкидывать бесконечные мысли, уже без разбору. Слова Веритаса, подобно спасательному кругу, только плавают где-то у берега, когда Авантюрин тонет у буйков. Захлёбывается солёной водой и барахтается, пока волны уносят всё дальше и дальше. Открывая глаза, перед ними не поделенное на пополам молнией небо — привычный потолок, украшенный нитью света фонарного столба из окна. Грудь вздымается тяжело, как если бы на неё сверху положили бетонные плиты. В ушах шумит, и не понятно, то ли стук собственного сердца столь быстрый и громкий, то ли звук проезжающих машин вдали так отчётливо отскакивает от домов.       Рука неуверенно отстукивает пару раз. В ответ тишина — и это не сильно удивляет, если удосужиться посмотреть на время. По ту сторону слышатся тихие шаги, пока в дверном проёме не виднеется сонное лицо, ещё не успевшее удивиться. Авантюрин был у Веритаса единожды — и то, он об этом не знает. Наверное. Комнатка такая же, как тогда, но теперь куда более… живая? На рабочем столе лёгкий беспорядок из папок и тетрадей; кровать не идеально заправлена, уголок одеяла как бы выглядывает посмотреть на гостя; на комоде лежат вещи, а около него на полу небрежно раскрыт рюкзак. Чашка громко стукается о кухонный круглый столик. Авантюрин благодарно кивает, греет оледеневшие пальцы, совсем не боясь обжечься. Веритас садится напротив, подозрительно молчит, даже не смотрит, будто и не удивлён происходящему вовсе. — Даже не спросишь? — слова вырываются раньше, чем успевают зацепиться за островок мыслей. Веритас поднимает взгляд, смотрит устало, слегка усмехаясь. И от этого хочется откусить себе язык. Сам ведь заявился сюда — что за идиотский вопрос? Глаза гуляют по столу, высматривают текстуру старого дерева, где-то треснутого. — Подумал, что ты хочешь побыть в тишине, — пожимает плечами. Авантюрин еле заметно кивает — то ли соглашается со сказанным, то ли благодарит. Смотрит в мутное чайное отражение, где виднеются забавно торчащие во все стороны волосы Веритаса, и улыбается сдержанно, потому что так непривычно видеть его таким. — Прости. Веритас удивлённо выгибает бровь, застыв с поднятой чашкой. — За что? — Да за всё, — хмыкает. — Я столько раз доставлял тебе и Топаз проблем, что не хватит пальцев нескольких человек, чтобы сосчитать. — Это ты сам так решил? Авантюрин, впервые за это время, поднимает взгляд, с еле заметным удивлением смотрит на Веритаса, хмурясь. — Если ты о своих попойках, то, приносил проблемы ты скорее себе. А оставаться и приводить тебя в чувства — было моим искреннем желанием. Думаю, с Топаз ситуация схожа. В остальном же, — небольшая пауза, — Не вижу твоей вины. — Но ведь я мог бы во многих моментах послушать вас, поступить иначе. — Мог, однако, есть ли у тебя гарантия, что в другой ситуации не произошло бы что-то? — Авантюрин молчит в ответ, уводит взгляд в угол комнаты, неопределённо ведя плечом. — Ты человек. Люди ошибаются, и это нормально. «Нормально», — смакуется где-то в мыслях.

***

— Я уже сказал, что не видел Робин накануне, — складывает руки на уровне груди. — Все, присутствующие на Большом Костре, узнали о её пропаже после объявления ректора. Гудение лампы на фоне раздражает каждый раз, когда в кабинете воцаряется тишина. Пальцы отстукивают секунды по предплечью, в попытках не показывать своего отношения ко всему происходящему. И, если быть честным, выходит так себе. — Веритас, — следователь остаётся спокойной, — Вы, как никто другой, должны понимать суть допросов. Это моя работа — задавать «глупые» вопросы. — Ваша работа — найти пропавших и наказать преступника. Но всё, что вы делаете сейчас — отсиживаете положенные рабочие часы, создавая видимость деятельности, чтобы тот, кто Вам заплатил, был доволен. Жуань Мэй уже как год считается без вести пропавшей, с момента пропажи Робин прошло не мало времени, а что у Вас есть? Копии одного и того же рассказа? Веритас быстро закидывает рюкзак за спину, хмуро оглядывает через плечо следователя, что спокойно сидит на своём месте, не собираясь отпирать дверь. Ладони сжимают лямку, пока воздух медленно выходит через плотно сжатые губы. — Хорошо, — спустя пару минут отзывается. — В таком случае, расскажите мне о клубе, в который Вы и Ваши друзья ходили летом, и по какой причине искали Сандея.

***

      Рука сжимает телефон почти до треска. Сколько пропущенных он уже оставил? Тяжёлый вздох наполняет тихую комнату. Пальцы зарываются в волосы, несильно их оттягивают. Такого никогда не было. Они не редко могли ссориться, но Робин не позволяла себе игнорировать так долго. Хотя, раньше и ссоры были совершенно иные. Наверное, это его вина. Закрыться, действовать за спиной, бояться сказать правду. Будь он умнее — такого бы не произошло. Может, и не нужны здесь никакие отговорки? — Давай, подкури очередной косячок, чтоб легче было. Игнорировать. Нужно его игнорировать. Скоро домой вернётся отец. Сандей закрывает голову подушкой, сжимает ткань со всех сил, жмурясь. — Поджимай хвост и дальше. Только ты сам прекрасно знаешь, что никакая дурь тебя не спасёт. Глубокий вдох. Медленный выдох. Нужно привести себя в порядок. Убрать появившийся бардак, собрать рассыпчатые крупицы мыслей воедино, и объясниться отцу. Расставлять всё по порядку успокаивает. Каждая книга обязана быть на своём месте и отсортирована по алфавиту. Каждая тетрадь лежать ровной стопкой на краю письменного стола, чтобы даже миллиметр не вылезал за край. Каждая полка без единой пылинки, особенно там, где её не видно. Крутить меж пальцев забитую дурью сигарету тоже успокаивает. Вообще курить вот так на балконе достаточно рискованно. Но дома никого, а тревожность не отпускает, крепко впивается острыми клыками, ни на секунду не отпуская. Что ещё остаётся?       Отец возвращается домой всегда в одно и то же время. Ровно в 18:00. Дверь со скрипом открывается, Сандей, заведя руки назад, встречает его в прихожей — такая у них традиция. Обычно, они обмениваются короткими фразами, после чего расходятся по комнатам. И так каждый день. Робин же эта традиция не нравилась. «Мы ведь семья», — говорила она. «Это не так», — думалось в голове. Тем не менее, отец относился к ней хорошо. Уж точно лучше, чем к Сандею, но он и не был против. Вообще, «отцом» его называла только она. Сандей обращался иначе, да и родителем не считал. Так сложилось, он привык. Тем не менее, требований от этого не убавилось — он обязан быть примером, обязан быть главой. Такие условия за крышу над головой, вкусную еду и лучшее образование. Может, Робин этого не понимала, зато понимал Сандей, каждый раз получая разочарованный взгляд за не идеальные оценки. За не идеальное всё. Почему-то Робин это никогда не касалось. Хотя, быть честным, она в разы талантливее его. И, сама того не осознавая, была тем самым идеалом, который пытался воспитать в нём отец. Конечно, было не только плохое. Например, когда отец в детстве часто уезжал в командировки, за ними приглядывала очень милая женщина. Она вкусно готовила, а ещё постоянно хвалила, даже если, по сути, и не за что. Она напоминала маму, хоть её у них никогда не было. Да и отец не родной. Может, ещё в приюте, хотели взять только Робин, но разлучать брата и сестру не решились — от того и отношение такое. Что с их биологическими родителями? Никто не знает. Сандей пытался узнать, но искренняя радость сестры мешала. Она была счастлива, была любима. Может, потому, что сам Сандей не хотел принимать новую семью, сейчас всё вот так. Гадать о причинах — всё равно, что рыть яму, рядом с которой надгробие поблёскивает от солнечного света.       Сандей мотает головой, осматривает всё вокруг, будто видит впервые. Глаза слепит ярким светом из распахнутого окна, не сразу улавливаются силуэты домов, что виднеются вдали. И сколько он простоял вот так? На часах стрелка еле переходит за пять вечера — стемнеть ещё не успело. Во рту горечь травки — ну и дрянь в этот раз ему продали. Но помогает. Немного расслабиться, отвлечься, не слушать. Соврать отцу труда не составит — и так, делает это регулярно. Но вот, что делать, если поиски Робин не приведут ни к чему? Вопрос хороший. Сомнительных друзей у неё никогда не было, да и тех он знает слишком хорошо, вряд ли бы они сумели долго прятать её у себя, совесть замучила бы. Остаётся только Авантюрин — самый лучший кандидат на роль, так легко сумевший завоевать её доверие. В голове рваными отрывками всплывают слова Топаз, сказанные так искренне, что хочется верить. Но стоит ли? — Куда легче переложить ответственность на других, да? 18:00. Сандей стоит у дверей, заламывая пальцы за спиной. Сердце предательски громко стучит в груди, когда звук поворота ключа бьёт по ушам. Нужно соврать. Сказать любую чушь, лишь бы выиграть время. Нельзя. Нельзя, чтобы в нём снова разочаровались. — Ты же знаешь, что он не виноват.       Приходить раньше начала пары по-своему приятно. В коридорах тихо. Настолько, что кажется, будто собственное дыхание способно перебить громкую музыку. Аудитория такая же пустая и тёмная. Лишь редкие проблески солнечных лучей, что прячут за собой облака, нитью пробиваются сквозь жалюзи. Рюкзак выступает в роли подушки — твёрдой немного, но это совсем не мешает, когда полутьма приятно укрывает плечи. За окном снова капли разбиваются о землю, приятно шумят на фоне, пока сонливость не обрушивается окончательно. Спокойствие. Чей-то еле слышимый голос стучит по ушам — наверное, скоро начнётся пара. Но открывать глаза так не хочется. Сон укрывает тёплым одеялом, тихо напевает колыбельную на ухо, закрывая ладонью свет, чтоб не мешал. До предплечья касаются — пытаются выдернуть из объятий, — но тело не реагирует, только брови рефлекторно сводятся к переносице. — Сандей. Глаза приоткрываются — видят перед собой размытую картинку, да и только. — Сандей, надо поговорить. Робин, наверное, хочет, наконец, обсудить произошедшее. Нужно собраться с мыслями. Проведя по лицу рукой — как бы убирая сонную дымку, — он поднимает взгляд. И картинка резко трескается, рассыпается на множество осколков с оглушительным звуком. Перед ним никакая не Робин. Авантюрин. — У меня нет желания с тобой разговаривать. — Да выслушай, — вздыхает. — Я понимаю, у тебя на меня обида, но, каким бы ты меня уродом не считал, мне не всё равно на Робин. Сандей складывает руки на уровне груди, смотрит хмуро и недоверчиво, но почему-то не перебивает, внимательно слушает. — И… — мнётся несколько секунд, — Может, что-то стало известно? В ответ задумчивое молчание. Искренние ли слова это или очередная ложь, аккуратно запакованная в обёртку полуправды? Понять тяжело. Взгляд напротив слишком требовательный, слегка взволнованный. Будто и правда переживает. Но почему? — Не думаю, что это твоя проблема, — произносит скучающе. — Если ты вдруг почувствовал укол совести за содеянное, то никогда не поздно признаться. А теперь, избавь меня от своего присутствия. Авантюрин кивает, поджимает губы в тонкую линию, отталкиваясь от парты, на которую облокотился ранее. — Только я не виноват, — доносится со спины. Это ложь. Это всё ложь.

***

— Какие у Вас отношения с Сандеем? — следователь щёлкает колпачком ручки. Авантюрин сглатывает вязкую слюну, всеми силами стараясь не отвлекаться на звук. Щёлк-щёлк. — Нейтральные, — пожимает плечами. Щёлк. — Разве? — следователь кладёт ручку на стол. — Мне сообщалось иное. Блядство. Авантюрин сильнее сжимает край футболки, закусывая щёку.

***

      Жить становится чуточку проще, когда перестаёшь обращать на внешний мир внимание — фокусируешь его на чём-то одном, например, уборке или домашнем задании. Игнорировать самого себя — не ново. Способ, проверенный временем, хоть и быстро теряющий своё свойство. Идиот. Тот, кто презирал в других это качество, теперь следует ему — абстрагируется от новостей, закрывается внутри тусклых стен комнаты, заваливая себя горой дополнительных заданий. Тот, кто наблюдал такое всё своё детство, теперь понимает причину. И от бессилия хочется содрать с себя кожу. Но говорит ли он об этом кому-то? Конечно, нет. Даже, когда перед ним сидит Авантюрин — такой же потерянный. Даже, когда Топаз искренне интересуется. Почему-то внутри всё стягивается в узел — двинься и точно никогда его не развяжешь. Отвратительная привычка, очередная, что въелась химией под кожу.       Дорога в университет усыпана кленовыми листьями, что так красиво и аккуратно закрывают сырой асфальт. Среди них виднеются отсыревшие объявления, лежащие у основания фонарей. На них наступают, не обращают внимания. И только Веритас замедляет шаг, всматриваясь в улыбчивый взгляд на фотографии. Всем плевать. Казалось бы, разве это новость? Но от чего-то всё равно щемит в груди. Рука тянется к листку, ещё не полностью отмокшему, и крепит обратно на столб. Есть ли в этом хоть какой-то смысл? Вряд ли. Сзади слышится собственное имя. Авантюрин, в компании Топаз, машет рукой. После того разговора он стал часто так делать. По окончанию пар ждёт в коридоре, чтобы позвать покурить — хотя, прекрасно знает, что Веритас откажет; в столовой садится рядом, забивая всё время какой-то болтовнёй; нередко ждёт у входа в университет, не спрашивая, идёт провожать Топаз и его заодно утаскивает за собой. Веритас, на самом деле, совсем не против — куда приятнее быть слушателем чужих разговоров, чем собственного монолога в голове. Как только Авантюрин подходит ближе — тут же предлагает сигарету, широко так улыбаясь. Это стало некой традицией, которую Веритас не до конца понимает. Они с Топаз всегда о чём-то разговаривают. Иногда даже кажется, что третий им явно не нужен. Но кто-то из них обязательно спросит мнение, пусть оно совсем ничего и не решает, или покажет фотографию предмета обсуждений. Бывает, к ним присоединяется Март, и тогда отмалчиваться уж точно не получается, потому что та очень требовательно смотрит и надувает в насмешливой обиде губы, когда Веритас решает просто пожать плечами. А ещё его часто зовут к Топаз. Он, конечно, отказывается — домашнее задание само себя не сделает, — но Авантюрин научился настойчивости у Март. Или она у него. Это навеивает воспоминания о первом курсе, когда они работали в команде. Так же сидит чуть поодаль, утыкаясь в книгу. Так же изгибает бровь, когда Авантюрин ожесточённо спорит о чём-то, в чём совершенно не разбирается. Только если тогда это вызывало раздражение, сейчас — лёгкую улыбку. Они не поднимают тему Робин, не спрашивают об отце, и Веритас им благодарен. Не потому, что не хочет говорить — потому, что хочет отвлечься. Этого, и так, вокруг достаточно.       Рука вновь застывает на пол пути у двери в кабинет профессора Химеко. Мимо проходят студенты, странно косятся. Веритас вдыхает полной грудью и задерживает не на долго воздух. Ровно три стука, после чего он дёргает за ручку. Химеко сидит за своим столом, спокойно что-то обсуждает с профессором Янгом. — Не помешал? — стоит в дверном проёме, не решаясь войти. — Совсем нет, — тепло улыбаются в ответ. Вельт прощается, мимолётно кладёт руку на плечо и легонечко кивает. Дверь за спиной закрывается, и Веритас присаживается напротив. — Я принёс свои письменные показания, — говорит тише обычного. — Это всё, что я могу сделать. Химеко сочувственно улыбается, смотрит на папку документов, что Веритас положил перед ней, но не спешит открывать. — Веритас, не нужно себя мучать. Я слишком многое от тебя просила, прости меня за это, — складывает руки в замок на столе. — Ты всего лишь обычный студент и не обязан участвовать во взрослых делах, — она отодвигает папку обратно. Веритас некоторое время смотрит на выглядывающие листы, молчит. И не может ничего сказать — просто коротко кивает, закидывая рюкзак за плечо. — Что скажешь? — нанизывает еду на вилку Авантюрин. — Идея же отличная. Топаз согласно кивает в ответ, завязывая небрежный хвостик. Веритас только пожимает плечами, отстранённо смотря в сторону. — Тут нужна срочная сериальная терапия, — Топаз тычет вилкой в его сторону. Веритас еле слышно усмехается, опираясь щекой о руку. Он не сильно вслушивается в разговор — улавливает какие-то отрывки, совершенно на них не реагируя, даже не замечает, как к ним присаживается Март. В голове, подобно старой виниловой пластинке, крутятся отрывки слов профессора Химеко. И, вроде, теперь можно выдохнуть? Но ожидаемой лёгкости не настало — груз всё так же ощутимо давит на плечи. Радоваться или нет — совершенно непонятно. — …А еще, я случайно подслушала, что у нас в универ приехал следователь. Авантюрин давится, тыча локтем в бок Веритаса. Тот не сразу отзывается, неохотно поворачивает голову, непонимающе смотря на ребят. — Это где ты такое услышала? — спрашивает Топаз с набитым ртом. — Преподаватели разговаривали за обедом, пока я около них стояла в очереди, — отвечает совершенно спокойно. Топаз тяжело сглатывает, отодвигая обед. Авантюрин беспокойно трёт лицо, а Веритас устало прикрывает глаза. — Я что-то сказала не так? — неуверенно спрашивает Март.       Из всех возможных слухов — именно этот оказался настоящим. Иначе, ведь, быть не может. Преподаватель, как только начинается пара, спешно сообщает о приезде следователя и об обязанности студентов пройти допрос. Почему именно спустя такое большое количество времени? Никто не объясняет. Вероятно, на просьбу ректора никто не откликнулся. Хотя, что в этом удивительного? Если даже Сандей не смог найти Робин, будучи трезвым, разве остальные студенты чем-то существенно могут помочь? Всех вызывают по очереди. Кто-то выходит из кабинета быстро, кто-то — слишком долго. В коридоре гуляет тихий тревожный гул, на который Веритас не обращает никакого внимания. Вызывают тех, кто был на Большом Костре — это становится очевидным после второго приглашённого на допрос. Логично, что прийти тогда смогли далеко не все, но, тем не менее, количество опрашиваемых слишком велико. Робин контактировала со многими. Но при этом никто не видел, куда она уходила.       Людей постепенно становится меньше. Топаз и Авантюрин молчат, задумчиво пялят в стену и только, когда из-за двери слышится имя Веритаса, нервно переводят взгляд. Он кивает им напоследок, после чего замок за его спиной поворачивается. За столом ожидающе сидит следователь, пригласительным жестом указывая на стул напротив. — Меня зовут Яшма, — кладёт чистый лист перед собой. — Я следователь по делу Робин.

***

      Авантюрин нервно докуривает почти до самого фильтра. Поток студентов будто и не собирается прекращаться. До слуха доходят обрывки разговоров — и все, как один, говорят только о произошедшем допросе. Но Авантюрин выжидает одного единственного — того, кто точно знает о всех причинах происходящего. Сандей выходит один из последних, ёжится от сильного ветра, пряча лицо в шарф. Его быстро хватают за предплечье, уводя в сторону — подальше от любопытных глаз и ушей. — Какого чёрта? — говорит чуть тише, но активная жестикуляция всё равно привлекает ненужное внимание. Сандей закатывает глаза и оттряхивает пальто, когда его отпускают. — Допрос оказался сложным? — Что ты рассказал? — игнорирует издёвку. В ответ изогнутая бровь и лёгкое непонимание, граничащее с усмешкой. — Сандей, что ты рассказал следователю? — То, что поможет найти Робин, очевидно, — жмёт плечами. — А вот ты, судя по всему, не так сильно заинтересован в этом, как говорил. Авантюрин проводит ладонями по лицу, тяжело выдыхая. — О клубе ты тоже рассказал, чтобы помочь её найти? Усмешка с лица спадает моментально. Сандей хмурит брови, складывая руки на уровне груди. — Если наши версии будут отличаться хоть в чём-то — пойду ко дну не только я, но и ты, — разводит руки в стороны. — Я предлагаю тебе перемирие.