Физика запутанных частиц

      Из окна деканского кабинета открывался потрясающий вид на город.       Синие крыши белокаменных пятиэтажек очерчивали полукруг, уступая высоткам следующего поколения, а те, в свою очередь, терялись на фоне сияющих стеклянных небоскребов. Пилтовер тянулся к небу, с каждым годом набирая высоту. За долгие столетия своего существования он так и не почувствовал ни в одном крупном военном конфликте, не считая вспыхивающих с завидной периодичностью стычек на границе с Зауном. Но кто их вообще считал? Это же город мира. Город процветания. Город прогресса.       — Мне ужасно жаль, мальчик мой, — Хеймердингер пожевал губу, с неподдельным сочувствием заглядывая в глаза, — Но это вовсе не повод отчаиваться!       Маленький и забавный человек, словно сбежавший с карикатуры прошлого века. В первую встречу он произвел на Виктора неизгладимое впечатление. Хеймердингер лично объяснял ему про стипендию и общежитие, мельтешил, расхаживая из стороны в сторону, и казался, по меньшей мере, добрым волшебником из старой сказки. Это было фантастическое везение — то, что вступительная работа мальчишки из Зауна попала в руки декана, а тот, оценив нестандартный подход к решению, самостоятельно взялся за собеседование.       — Преподавание — только один из способов добиться признания в нашей сфере. С этим можно чуть-чуть подождать. Займись плотнее статьями и публикациями, сосредоточься на диссертации. Пройдет время, и наши попечители увидят, что ты настоящий профессионал.       Теперь источник везения, казалось, окончательно иссяк. Да и профессор, не смотря на доброту, до волшебника не дотягивал — знаменитый учёный и член Совета оказался всего лишь низеньким усатым мужчиной с проседью в рыжих волосах.       — Кстати, я так и не нашел нового ассистента. Мы с тобой чудесно сработались в прошлом году! Если ты по-прежнему заинтересован…       Он хотел что-то добавить, но замолчал, не увидев отклика в собеседнике. Глубоко вздохнул. Отпил остывший чай.       — Я подумаю об этом, — Виктор засобирался, — Спасибо, профессор.       Не стоило продолжать этот разговор — он рисковал сорваться. Спросить, пытался ли декан оспорить доводы обеспокоенного совета попечителей. Поинтересоваться, как именно базовый курс по физике элементарных частиц мог повлиять на неокрепшие умы первокурсников, если его продолжит вести заунит. Они что, строение атомных ядер на примере геополитики обсуждать должны? Что-то Виктор не припоминал подобных тем в методичке.       Наука вообще должна была существовать отдельно от политики. Не об этом ли распинался Совет лет десять назад, когда окончательно переехал в сияющий небоскреб посреди Нового Центра? Впрочем, Совет много о чем распинался. Делал — мало.       В руку привычно легла трость. Невыпитый чай остался на столе. Виктор вышел, поспешно распрощавшись.       Все это было мило, на самом деле: и готовность помочь с работой, и чай с конфетами, которые ему всегда любезно предлагали в этом кабинете. Только вот заинтересован Виктор не был. Весь прошлый год он провел, бегая — хромая с максимальной возможной скоростью — по бесконечным поручениям, проверяя студенческие работы или решая организационные вопросы. Времени на собственные исследования практически не оставалось: приходилось засиживаться в лаборатории по ночам. Да, платили приятно и опыт был полезный. Но разве об этом он мечтал?       Вечерело. Коридоры Академии оказались приятно пусты. Лифт бодро отсчитывал этажи до лаборатории: восьмой, седьмой, пятый…       Шестого даже на табло не было — там строили квантовый компьютер. За те семь лет, что Виктор провел в Академии, его мощность смогли увеличить с одного кубита до семидесяти. Теперь обещали достичь то ли двухсот, то ли четырехсот. Примерно раз в год журналисты и фантасты сеяли панику, предрекая квантовый апокалипсис, а учёный совет наседал на попечителей, требуя выделить дополнительное финансирование на шумоизоляцию — футуристическая машина оказалась крайне интровертной и стабильно страдала от звука студенческих голосов. От компьютера ждали поражающих воображение вычеслительных мощностей. Он отказывался работать. Назвали его бесхитростно: «Мыслитель», и Виктор никак не мог отделаться от мысли, что однажды на мерцающем экране высветится число сорок два, и тогда компьютер ляжет окончательно.       На четвертом Виктор вышел. Свернул за угол, прошел до следующего коридора, вспоминая, как бесконечно терялся в них на первом курсе и все никак не мог взять в толк, зачем кому-то понадобились такие высокие потолки. Тогда он ещё не знал, что некоторые лаборатории в этом корпусе — двухэтажные. Самыми большими проблемами были пары по философии, а сам он верил, что физика — язык Вселенной, способный объединять культуры и страны через жажду познания.       Хорошее было время.       Лаборатория встретила его тишиной и запахом озота, въевшимся в саму ее суть из-за постоянной работы лазеров. Скрипнула, закрываясь, дверь. Виктор щёлкнул рубильником, спрятанном в электронном щитке на стене, и комната ожила: мерно загудели системы охлаждения, фыркнул и зашумел, откачивая воздух из вакуумной камеры, насос, засветилась фиолетовым подсветка резонатора. Сразу стало уютнее, но холоднее.       Убедившись в работоспособности систем, Виктор взялся за себя: опустился в старенькое кресло на колесиках, сложил руки под подбородком и стал думать.       Преподавать он согласился моментально, как только поступило предложение. Дело было не в интересе — вбивать знания в чужие головы Виктор не слишком-то хотел. Однако график, почасовая оплата… За этот месяц он провел в лаборатории больше часов, чем в предыдущие три, и это слихвой окупало все возможные неудобства. Да и в работу он, что уж скрывать, потихоньку втянулся. Выучил имена своих первокурсников, составил программу. Ему не приходилось думать, покроет ли стипендия коммуналку. Не приходилось ломать голову над администрационными вопросами.       Теперь же…       Злости не было. Она вся вышла утром, когда он, смахнув навязчивый будильник, проверил почту и увидел во входящих подчёркнуто-вежливый отказ в публикации. Второй за неделю.       «После тщательного рассмотрения вашей работы, мы пришли к выводу, что на текущий момент не можем включить ее в ближайший выпуск по причине…»       Причины всегда указывались разные. Кто-то ссылался на недостаточное оформление. Другие писали, что в ближайшем выпуске нет свободного места. Последнее всегда забавляло: в эру интернета печатные издания покупали разве что фанаты и пенсионеры, а на официальных сайтах не стояло ограничений по количеству публикаций. Виктор прекрасно понимал, что они имеют ввиду. Научно-популярные журналы хватались за громкие заголовки. Более серьезные издания цеплялись за рекомендации, связи и богатых покровителей. Первые интересовали мало — в популяризаторы он стремился не больше, чем в ассистенты. Вторые, пробивая общую информацию, даже до «сомнительного» происхождения не доходили — отбривали сразу, по трем другим пунктам.       Чтобы печатали, нужно было сделать себе имя. Сделать себе имя он мог, работая в крупном исследовательском проекте. Чтобы работать в крупном исследовательском проекте — и не быть там пятым по счету лаборантом — нужна была кандидатская степень. Чтобы получить кандидата нужно было печататься.       Замкнутый круг.       Можно было, конечно, попросить рекомендацию у Хеймердингера. После сегодняшнего он бы не отказал — итак чувствовал себя виноватым. Но… Одна-единственная рекомендация вопроса не решила бы, а чувство даже при мысли об этом оставалось премерзкое. У него всё ещё имелась гордость, черт бы ее побрал.       Он откинулся на спинку стула и побарабанил пальцами по столу.       Мозг буксовал, отказываясь решать простейшую задачку. Складывалось ощущение, что он где-то потерял переменную. Решение точно было. Не могло не быть. Виктор просто его не видел. Это означало, что следует откатиться в самое начало и пересмотреть все данные. Как с математикой. Математика — это просто.       Виктор потер гудящие виски.       Разбить порочный круг могло бы что-то революционное. Гипотеза. Идея, свежая настолько, что ни один проклятый журналюга не возьмётся изучать биографию первооткрывателя, чтобы найти подвох. Что-то, что могло бы при должной проработке рассчитывать даже на грант.       Он посмотрел по сторонам, будто искал, за что зацепиться. Идей не было. Был новенький резонатор с красивой фиолетовой подсветкой, недописанная диссертация и прорва проблем.       Ему определенно нужен был кофе. Растворимый, потому что другого в лаборатории отродясь не водилось, сладкий и залитый огромным количеством молока, чтобы смягчить горчинку на языке.       Зашуршали колесики кресла — он оттолкнулся здоровой ногой, задавая вектор ускорения в сторону импровизированной кухни, и там поставил чайник. Подождал, пока тот закипит.       После попадания в организм вожделенного кофеина дело сдвинулось с мертвой точки: пальцы забегали по клавиатуре, задавая калибровку лазеров, принялась подмигивать разноцветными огоньками установка. Насущных проблем это не решало, зато двигало общий процесс.       Работать. Работать непокладая рук и слепо верить в успех — тоже вполне себе метод.       Проработал он, впрочем, не больше пары часов. Потом заподозрил неладное, запрокинул голову к потолку и поморщился: люстра, до того обволакивающая мягким теплым светом, загорелась так ярко, что слепило глаза. В этом не было ничего нового — местная электростанция вот уже неделю работала с перебоями. Эксперименты приходилось повторять по два по три раза, скачки энергии сбивали все результаты, и сейчас ему определенно следовало…       Свет моргнул и погас.       Виктор подскочил, роняя трость, и обеими руками вцепился в потемневший монитор. Тот не подавал признаков жизни. Все, что было наработано за сегодня, умерло вместе с ним.       Виктор осел на стул и тихо, ёмко выругался.       Пилтоверская Академия Наук в эту ночь выделялась темным пятном на фоне сияющего электрическим светом города. На три этажа ниже, в студенческой лаборатории в позе морской звёзды распласталось молодое тело, а рядом с ним слегка дымилась установка. Нечто революционное было ближе, чем Виктор мог предположить.