Can we be happy in another Universe?

***

— Могу я? — Алинина ладонь повисает в сантиметрах от Жениной щеки, пока сама девушка молча дожидается ответа. Женю передёргивает. Что бы кто-то спрашивал её о таком? Бред, это всегда лишнее, ненужное. Её всегда касаются без спроса. Так зачем сейчас эта напускная толерантность? Да и каком спросе может идти речь? Она просто молча выполняет поставленные задачи. Касания не так важны. Их количество тоже, наверное. Так что жить с едким зудом вполне...привычно? Логично, нормально, терпимо. И сейчас Жене вдруг позволяют не терпеть? (Боже, блять, правый) Сама Алина Загитова спрашивает у неё разрешение на прикосновение? Жене хочется засмеяться и разрыдаться одновременно. Алине отказать невозможно. Точно нет. У неё руки огнём совсем не обжигающим, скорее согревающим покрыты и на Жене круги-отметки вырисовывают. Жене кажется, что ещё немного (или даже совсем чуть-чуть) и она расплавится под этим трепетом нежной кожи. Душу наизнанку выпотрошит, чтоб без остатка. Она тяжело вздыхает, сама прижимаясь лицом к мягкой ладони. — Не спрашивай таких глупостей. Под касаниями Алины реальность плавится на куски. Под касаниями Алины дрожь пробегается по всему телу разрядами электричества. Под касаниями Алины сосредоточен весь Женин мир единой хрупкой картиной, что может развалиться от любого неосторожного движения (или слова). — Это – не глупость, Жень. Это твоё тело, твоё желание. — Алина серьёзно смотрит Жене в глаза с оттенком какого-то призрачного сочувствия и одёргивает свою ладонь. — Я хочу слышать подтверждение твоих желаний. Это важно для меня. Жене же думается, что важным может быть что угодно, но точно не глупые слова. Тем более от неё. Тем более для Алины. Сказать такое ядовитое «нет» язык не поворачивается. Это кажется каким-то нереальным, совсем невозможным для Жени. Ведь Алина – это сладость и привкус теплоты. Алина – это про безоговорочное согласие и добровольное признание. В голове только «да» и крутится, потому что по-другому быть не может. (Правда-правда, но разве что совсем чуть-чуть) — Да, да, да. Для тебя всегда да, Аль. — Женя наклоняется ближе к лицу девушки. Она чувствует сбивчивое дыхание и гудящие кончики пальцев. Она тонет в пожирающем омуте древесной коры этих недостижимо-прекрасных глаз. Алина смотрит в ответ. Только на неё. (Неужели?) Это согревает. Это приятно. — Пожалуйста, не говори того, в чём не можешь быть до конца уверена. — Алина очерчивает внимательным взглядом лицо напротив, прежде чем наконец поддаться вперёд. Женя думает, что до конца уверена, как минимум, в одном. Алина – это про согласие. Алина – это всё.

***

Плохие дни случаются со всеми. Это нормально (правда?) это просто надо пережить. Женя слегка закусывает нижнюю губу и осторожно заходит в квартиру. Ей совершенно не хочется переживать эти плохие дни. Почему они вообще происходят? Почему вот без них нельзя? На кухне слышится родной мелодичный голосок, который сразу же Женю из мыслей выводит. Она пытается хоть немного улыбнуться, заходя на кухню и видя подпевающую своему плейлисту Алину. Получается, вроде, даже приемлемо. — Привет, — негромко зовёт Медведева, прежде чем устало плюхнуться на стул. Девушка напротив подпрыгивает от неожиданности и расплывается в радостной улыбке, замечая источник голоса за столом. — Привет. Будешь ужинать? — уже дежурный вопрос в их рутине, который, признаться честно, до ужаса нравится Жене. (И абсолютно точно не потому, что адресован он только ей) — Спасибо, но я лучше чай попью. — Жене неприятно. Такое всегда ощущается в плохие дни. Неприятность желудок скручивает, и от аппетита не остаётся и следа. Только неприятное ничего. — Уверена? День был тяжёлый. — Алина садится напротив и подпирает ладонью подбородок. Жене очень-очень хочется съязвить, что день был просто дерьмовый (если быть точнее, то пиздец, какой ужасный), но она сдерживает этот необоснованный порыв. Плохие дни Алину касаться не должны. — Уверена, Аль. Я просто очень устала. Лгать – плохо. Лгать Алине – подобно смертному греху. И Жене хочется хорошенько себе за это врезать, чтобы наконец проснуться. От плохого надо избавиться поскорее, ведь всё это ощущать не уже так терпимо. Алина аккуратно накрывает её ладонь своей и смотрит встревоженно. Внутри Жени всё опасно закипает. Ещё одна проблема плохих дней – касания становятся нестерпимо ужасными. Алинина теплота больно обжигает. Покрывает кожу чудовищными рубцами, впитывается в кровь и распространяет по телу раскалённым металлом. Женя помнит, как самолично отдала в руки Алины безоговорочное согласие. (Почему? Почему? Почему?) Поэтому думает, что грех жаловаться на это сейчас. Жжение же пока терпимо, главное не подавать виду. — Жень, всё хорошо? (Ничего, блять, не хорошо.) Женя еле заметно кивает, прожигая взглядом скатерть рядом с их руками. Главное, Жене хорошо рядом с Алиной, а жгучие касания можно и перетерпеть. Алина хмурится и пододвигается поближе. (Господи, нет, пожалуйста, не надо) — Точно? Ты вся прям напряглась. — Женя кивает уже активней и отсчитывает секунды до того, как закипит чайник у девушки за спиной. — Скажи это словами, Жень. Пожалуйста. — Алина проводит большим пальцем по тыльной стороне чужой ладони, (ошибка) что срабатывает катализатором всего накопленного напряжения и приводит Женю в движение. Она не успевает об это задуматься, как резко дёргает рукой и неосознанно дёргается сама. Алина моментально убирает свою руку и упирается вопросительным взглядом в Женю. — Плохие дни. — еле шепчет она, ожидая услышать в ответ какую-нибудь шутку-издёвку-колкость. Но вместо этого Алина, видимо, решает окончательно добить в Жене всё то терпимо-сокровенное. — Поняла тебя. Больше не трону. И она больше не трогает. Вот так просто, без лишних вопросов и поиска причины. Изворачивается всем телом, осторожно перехватывает кружку с другой стороны (а она, чёрт возьми, горячая от кипятка) и Жене после всего этого ещё умудряется улыбаться. Вот так просто? У Жени под горлом бурлит предательский стыд. Неловкость, потерянность, раздражение (ибо как Алина может так просто слушаться её?). Всё это смешивается дремучей, ядрёно-приторной смесью и Женю противно отравляет. Она пошатывается и думает, что сейчас упасть лицом в подушку – лучший исход этого разгорающегося безумия. Но Алина всё ещё остаётся где-то рядом. Не касается, лишь смотрит. Смотрит будто и не на неё, а куда-то дальше. Вглубь, под слой бурлящей какофонии чувств. Женя почти кривится и осторожно садится рядом с ней на диван, разграничивая пределы допустимого. Плохие дни на голову давят титаническим прессом и затягивают на шее удавку посильнее. Женя плохие дни не любит. (А особенно сильно то, что Алина теперь про них знает) И ещё больше не любит, как Алина продолжает согревать своим присутствием, не касаясь. Женю разрывает. Жене очень-очень холодно, с испепеляющим душу стыдом. Жене так сладостно хорошо становится от Алининого взгляда и отсутствия обжигающих касаний, и одновременно с этим так до дрожи плохо от разъедающего чувства одиночества. Почему-то солнечные пятна на коже ощущаются всё таким же приятным трепетом, а зажившие рубцы теперь начинают привычно греть. Жене без Алины в сантиметре досягаемости становится, кажется, даже хуже и хочется лишь наконец насладиться теплотой объятий, трепетом поцелуев. (Ощущением хоть кого-то рядом, не задумываясь ни о чём другом.) Согласиться с самой собой становится гораздо сложнее, чем согласиться с Алиной. Сказать заветное «да» Женя не может, оттого и дрожь в пальцах расползается по коже. Её, в целом, всю знатно так потряхивает и призывает уже просто приблизиться к Алине, закрыть необходимый гештальт и плюнуть на все плохие дни разом. Если после обжига солнечные пятна будут также согревать, то она не против. Рядом с Алиной всё становится терпимо. Всё становится возможно. — Жень... — Обними меня, — решительно смотрит ей в глаза и с задержкой добавляет. — пожалуйста. Алина смотрит секунду, две. Смотрит, но не касается. Женя готова почти скулить от недостатка солнечных пятен. От недостатка Алининых солнечных пятен. — Жень, я.. — Да. Это всегда «да». Для тебя всегда «да». Женя думает, что рядом с Алиной всё становится лучше. И что у плохих дней нет и шанса против этого согревающего чувства любви. С Алиной по-другому никак. Она есть смысл и Женино согласие. — Это необдуманно. — Алина протестует, потому что видит пляшущих чертей в глазах напротив. Потому что ощущает вокруг Жени чувство иррационального ужаса и панической маниакальности в воздухе. — Это – не важно. — Женя сама тянется и ладони чужие осторожно сжимает, разжигающей близостью тело опаляя. — Это – твоё желание. — А моё желание – это ты. — сладость тянется вдоль языка и обвивает изнутри. — А твои чувства? — Алина стреляет метко, ёмко, однако сама чуть ближе подсаживается и сжимает ладони в ответ. — Сейчас это жгучая неприятность. — правда выходит неосознанно, на что Женя даже сама удивляется. Почему-то говорить про неприятности тавтологично приятно. Особенно с Алиной. (И боже, как же обжигающе-хорошо чувствуются её касания.) — Насколько это плохо? — вопросы Алины бьют не хуже её касаний, но почему-то не ощущаются, как что-то ужасное. — Терпимо. — Расскажешь? — спрашивает она осторожно и внимательно следит за чужой реакцией. Женя хмурится, слегка усиливает хватку, прежде чем нерешительно вздохнуть. — Расскажу. — и это правда. Потому что отказать Алине невозможно. (Да и не хочется.) Потому что Алина – это про понимание. Плохие дни случаются со всеми, но переживать их гораздо легче с кем-то хорошим. С кем-то родным.