Искусство обнажения

Утро понедельника встречает меня першением в горле и приступом тупой головной боли. Распухшие от слёз глаза, кажется, весят не меньше тонны, отчего создаётся впечатление, будто что-то твёрдое и горячее сдавливает череп изнутри; из-за заложенного носа становится сложно дышать. Я встаю с кровати только единожды, дабы выудить из ящика градусник и сделать несколько больших глотков минеральной воды. На то, чтобы поставить чайник или доковылять до аптечки, сил не остаётся совсем, поэтому я ложусь в постель, крепко закутываюсь в одеяло и снова ненадолго проваливаюсь в сон, пока тихий монотонный писк под мышкой не стряхивает с меня объятия накатывающей дрёмы. Я вздрагиваю, мелко моргая, и всматриваюсь в цифры на электронном табло, а затем устало прикрываю веки, с трудом сглатывая слюну; изо рта вырывается жалобный стон. Тридцать восемь и три. Молодец, Со Йерим. Отлично прогулялась на выходных. Отвага, заслуживающая аплодисментов. О том, что стоило бы включить телефон и проверить список входящих звонков, я вспоминаю только ближе к вечеру. Температура поднимается практически до тридцати девяти градусов, поэтому я спешно выпиваю жаропонижающее, возвращаюсь в кровать и подключаю мобильник к зарядному устройству. Закусываю губу, гипнотизируя взглядом зажигающийся экран в томительном и тревожном ожидании... чего-то. Чего именно, впрочем, неясно даже мне самой. Может, это и к лучшему, что я позволила себе ненадолго выбраться из-под давления социальной жизни. Хотя бы на короткий промежуток времени, но мне удалось заглушить постыдный соблазн позвонить по номеру, о котором теперь стоило бы забыть. Ким Тэхён — человек, который оставался рядом, несмотря на то, что в действительности был непозволительно далеко, — не выходил на связь первым. Ожидаемо. Донельзя логично. И — больно. В груди словно бы образовывается огромная сквозная дыра, через которую непрерывно сочится ледяной ветер. Я чувствую себя настолько использованной и грязной, что топлюсь в нестерпимом желании запереться в ванной комнате и тереть кожу мочалкой вплоть до того момента, пока на теле не расцветут багровые кровоподтёки. Тяжесть, свалившаяся на меня накануне, ломает кости и проваливается глубже, но не рассеивается, как искры потухшей истерики, — теперь она застревает в мышцах, толкается в сосудах и грозится стать со мной единым целым. Она шепчет: ты одна. В этой квартире, в этом городе, во всём чёртовом мире — отныне ты одна, Со Йерим. Несмотря на жгучую обиду и доводы разума; несмотря на то, что Ким Тэхён показался тебе невероятно чужим там, на обочине, около своего припаркованного автомобиля, — больше нет никого, кто смог бы подарить тебе даже толику успокаивающего тепла. А всё потому, что ты оступилась. Поверила в страшно натуральную пародию на что-то большее — в нём, в себе самой; ослепла, как от вспышки молнии, неожиданно разрезавшей бездонную высь небосвода, и ненароком уверилась, что эта мимолётная близость может стать той самой крайностью, после которой тебе захочется жить. Не захочется. Я поняла это сразу, стоило Чимину бросить на меня оценивающий взгляд через зеркало заднего вида и усмехнуться краешком губ. Его реакция оказалась до смерти банальной: не прошло и нескольких часов, как мужчина стал именно таким, каким был всегда — отстранённым и до колики в животе равнодушным. Эфемерная пустошь с такой же призрачной сердцевиной. Однако, в отличие от остальных легкомысленных девчонок, которым уже прежде доводилось делить с ним постель, мне не посчастливилось узнать об истинной природе его мотивов. О том, кто именно был перед его глазами, когда он целовал меня в губы. Я была не единственной, кто изменил. Но единственной, кто был искренен в своих порывах. Не то чтобы я действительно рассчитывала на что-то другое, — боже мой, я и вовсе не думала о том, во что это выльется! — но осознание того, что для него произошедшее не значило ровным счётом ничего, начало стремительно разъедать меня изнутри. Я обманулась. Сделала это по собственной воле — Паку следовало лишь подтолкнуть, как в моей грудной клетке, словно желатин в воде, разбухла непреодолимая слабость. И признаваться в этом сейчас равноценно тому, чтобы самостоятельно положить голову на плаху, подставляя беззащитную шею под топор палача. Но он не писал. Конечно же нет. Ему нечего мне сказать; мне — тоже. Между нами отныне не существует пересечений. Я больше не девушка Ким Тэхёна, а значит, не представляю для него прежнего интереса — это очевидно, как простейшая аксиома. Нам незачем контактировать, не учитывая вынужденного взаимодействия в университете. Поэтому вскоре я собираюсь с духом и блокирую его контакт. Это правильно. Немного по-детски, с каким-то своеобразным вызовом, но мне всё равно. Он не заметит — вероятнее всего, Чимин даже не удосужился добавить меня в свою записную книжку. Это было бы вполне в его стиле. Но мне почему-то не становится легче. Ни на миг. Ни сегодня, ни в течение всех последующих дней. Поэтому к полудню четверга, завидев обеспокоенную подругу на пороге своей квартиры и пропустив её внутрь, я держусь не дольше пары минут, прежде чем разрыдаться. Вцепиться в шершавую ткань женской джинсовки, положить голову на чужое плечо и согнуться в коленях. Лишиться способности различать звуки. Юри мгновенно теряется, выглядит ошеломлённой и сыплет вопросами, успокаивающе поглаживая меня по лопаткам. Она шепчет что-то бессмысленное, усаживает меня на край дивана и гладит пальцами по распухшим щекам. Стирает горячие слёзы, а потом насильно поднимает моё лицо вверх. — Что случилось? Расскажи уже наконец! — выдыхает обескураженно. — Ты пугаешь меня, Йерим! И я рассказываю. Всё, без утайки. Выкладываю, как на духу. Не обхожу острые углы стороной — подробно обрисовываю ситуацию и признаюсь даже в тех проступках, о которых прежде зарекалась упоминать вслух. Юри не перебивает. Выслушивает, лишь изредка поражённо выгибая брови. Не уточняет и не спрашивает — то ли потому, что у неё в запасе и правда не находится подходящих фраз, то ли девушка попросту не осмеливается поддеть края свежей раны. Ухудшить и без того плачевное положение вещей. Возможно, она уже была осведомлена о наших непростых отношениях с Паком. Чимин не создаёт впечатление человека, который мелет языком при каждой благоприятной возможности, однако его сосед — обворожительный парень, не лезущий за словом в карман, — может оказаться достаточно пытливым, чтобы развести друга на компрометирующую искренность. А там и до Ким недалеко. Однако, как бы то ни было, Юри не обвиняет меня в том, что я не доверилась ей раньше. Смотрит с лёгкой досадой во взгляде, оголяя свою уязвлённую гордость, но вовремя передёргивает плечами, стряхивая с себя отголоски затаённой обиды. — Знаешь, — произносит она спустя какое-то время, когда разыгравшаяся во мне буря ощутимо стихает, — однажды Чонгук сказал мне, что преподаватель Пак — не тот, за кого себя выдаёт. Мол, на самом деле он намного мягче, чем хочет казаться, но... — она делает паузу и закусывает губу, наблюдая за тем, как я отстранённо подтягиваю коленки к груди, — судя по тому, как эгоистично он с тобой обошёлся, у меня возникают огромные сомнения в правдивости этих слов. Намного мягче, чем хочет казаться? Какая незадача. Я помню его таким. Пытаюсь вывести это из памяти, как грязное пятно со светлой рубашки, но неизменно проваливаюсь, словно по глупости добавляя чернила вместо отбеливателя. — А что Тэхён? — А что он? — хмыкаю я, принимая в руки стакан холодной воды. — Мы расстались. — Думаешь, он не простит тебя? — Разве только он должен меня за что-то прощать? — я поднимаю на Ким заплаканные глаза. — Он встречался с другими девушками за моей спиной, чтобы угодить матери. — Ты ведь не в курсе, насколько далеко он заходил в общении с ними. — Юри, — протягиваю я, шмыгая носом, и резким движением стираю остатки влаги со своих век. — Я бы смирилась с его положением, будь он со мной честен. Мы были в отношениях больше двух лет, а он даже не подумал о том, что можно хотя бы попытаться преодолеть все трудности вместе, понимаешь? Ким зачёсывает волосы назад, глядя куда-то в сторону, а затем шумно выдыхает. — Видимо, он посчитал, что попал в безвыходную ситуацию. — Не существует безвыходных ситуаций — существует только нежелание идти по извилистому пути. Юри уже было открывает рот, чтобы высказаться в противовес, но не находит ни одного убедительного аргумента. Вместо этого девушка поудобнее усаживается на мягкой диванной подушке и поворачивается ко мне лицом. В её глазах мелькает искреннее сочувствие, однако спустя несколько мгновений там появляется что-то ещё — сначала туманное и не имеющее очертаний, но проступающее рельефными линиями наружу со скоростью лесного пожара; настолько тягостное и густое, что хочется тотчас плеснуть в него растворитель. — Он тебе нравится? Я нахмуриваюсь. — Кто? — Преподаватель Пак. Хриплый смешок, больше похожий на шершавый металлический шарик, врезается в зубы и со свистом выкатывается наружу. — Ты издеваешься сейчас? — не сводя с неё недоумевающего взора. — Пак Чимин? — Йерим, я всего лишь интересуюсь, — твёрдо произносит Ким. — Почему ты так напряглась? — Ничего подобного, — фыркаю я и растираю ладонями предплечья, внезапно покрывшиеся гусиной кожей. — Ты задала вопрос, на который сама знаешь ответ. — Не знаю, потому что ты никогда прежде не делила постель с мужчинами, которые ничего для тебя не значили. Я подавляю в себе желание крепко зажмуриться. В затылке словно бы лопается клапан с холодной водой — я вновь подбираюсь на месте и торопливо втягиваю носом воздух, борясь с ощущением скользящей по позвонкам стоячей волны. Абсурд. Её предположение — откровенный абсурд. Логичный, подкреплённый неопровержимыми фактами, но — абсурд, потому что Чимин и «нравится» не способны уживаться в одном контексте. Я его хотела. Сильно, до переворачивающегося в груди сердца, сдёрнутого с сухожилий. Так хотят мужчину после длительного воздержания, так хотят под дозой мощного афродизиака — безразборно, безотчётно, бесстыдно; так хотят, когда чувствуют острую надобность в том, чтобы согреться. Сбить ледяную корку с внутренностей и распалить мышцы. Но хотеть — не значит бесповоротно влюбиться. Я бы скорее собственноручно сорвалась со скалистого края обрыва, чем позволила себе упасть в такого, как он, — тяжёлого, взрывоопасного, несвободного. Ханни ведь это имела в виду, верно? Танцовщица с копной рыжих волос, поймавшая меня за руку сразу после того, как я пулей вылетела из приватной комнаты клуба и едва не споткнулась о ножку чьего-то помпезного стула. Она говорила о Сон Сонми. И теперь я понимаю, что несло под собой её предостережение. Пак Чимин — чужой мужчина. А я не настолько безумна, чтобы отдаваться во власть полёта, который сулит мне только безымянную пустоту. — Извини, я... — подруга расценивает моё молчание как результат уязвлённого самолюбия и начинает смущённо заламывать пальцы, — наверное, перегнула. Выходит, нет? Ты не ждёшь от него чего-то большего? — Не просто «нет», Юри, — выпаливаю я, избавляясь от оцепенения, и трясу головой, — а естественно, чёрт возьми, нет. — Хорошо, — в её голосе угадывается облегчение. — Это многое упрощает. Возможно. Но если бы мне стало действительно проще, то мозг бы не продолжал скручиваться в уродливую загогулину, а свербящая прореха под рёбрами — самопроизвольно увеличиваться в размерах. — Не думаю, что в моём положении может стать ещё хуже. — До выпуска осталось всего ничего, тем более, что курс преподавателя Пака рассчитан всего на один семестр, — старается подбодрить меня Ким. — Получишь диплом — и вы с ним разойдётесь, как в море корабли. Я рассеянно смотрю на свои руки. — А если не разойдёмся? Боже, Со Йерим, что за глупый вопрос? — Послушай, — подруга подсаживается ближе и кладёт свои горячие ладони поверх моих — сомкнутых в напряжённые кулаки. — Помнишь, сколько раз я попадала в подобные ситуации? Я хмыкаю, расслабляя пальцы. — Если начну считать, то быстро собьюсь. — Вот именно, — кивает она. — Мне часто становилось совестно, ещё чаще — хотелось отмотать время назад и поступить иначе. Но ты не можешь изменить того, что уже совершила. Поэтому не плачь, прошу тебя, ладно? Они оба этого не стоят. И, не дождавшись ответа, притягивает меня к себе. От Ким пахнет цветочной сладостью с примесью кофе и сливок; тепло и приятно. От неё тянет безмятежностью и непоколебимым спокойствием, и это именно то, чего мне больше всего недостаёт в данный момент, — равновесие. Штиль в мыслях. Уверенность в действиях. Юри не позволяет обстоятельствам брать верх над течением своей жизни. Она умело оборачивает недостатки в достоинства, вычленяет плюсы из минусов и держит голову прямо, даже когда не терпится зарыть её в землю. Тогда как я содрогаюсь от настойчивого желания выхаркать из себя парадоксы. В идеале — сгрести Пак Чимина в охапку, скормить ему каждое из своих надсадных противоречий и развернуть волчком. Толкнуть в спину. Проложить траекторию иди-ты-к-чёрту-пути, а потом раскрошить кадры аморальной кинохроники в щепки и развеять их по ветру. Желательно, прямо над его грёбаной макушкой. Чтобы перестали транслироваться перед глазами, подобно какому-то вирусному видеоролику; чтобы больше не ощущать эту липкую влагу между своих ног, когда ночь продавливает окна густым смоляным потоком. Чтобы мгновение — и провал в памяти. — А как у тебя с Чонгуком? — спрашиваю я, стараясь сконцентрироваться на мерном сердцебиении под своим ухом. — Всё в порядке? — Конечно же в порядке, — тут же весело отзывается Юри. — У нас ведь свободные отношения. Я вскидываю брови и отстраняюсь от девушки, прикипая к ней удивлённым взглядом. — Свободные отношения? — Ну да, — смеётся она, очевидно, не улавливая причины моего замешательства. — В первую очередь мы друзья, и только потом — партнёры по сексу. Вот оно — наглядное проявление независимости и чрезвычайной лёгкости её натуры. Опыт Юри разительно отличается от моего, мировоззрение — тоже. И хоть мне давно известно, что подруга сознательно сторонится глубоких привязанностей, я по-прежнему не могу взять в толк, отчего даже такие обходительные парни, как Чон Чонгук, не заслуживают и толики её благосклонности. — Ты считаешь его ненадёжным? — Нет, что ты, — открещивается она. — Несмотря на то, что мы знакомы всего несколько недель, я ему доверяю. — Тогда в чём проблема? — недоумеваю я. — Дай ему шанс. Юри усмехается. — Он его не просит, Йерим, — произносит девушка, отмахиваясь с какой-то чересчур преувеличенной картинностью в жесте. — Но это и к лучшему, правда. Не хочу снова наступать на свои любимые грабли. — Думаешь, с ним получится точно так же, как и с остальными? — Думаю, меня устраивает нынешний формат нашего общения, — её губы расплываются в широкой улыбке. — Если мои чувства к нему изменятся, можешь не сомневаться, ты будешь первой, кому я дам об этом знать. А теперь, — она поднимается и подходит к кухонной тумбе, подхватывая пальцами небольшой целлофановый пакет, — вообще-то, я принесла тебе лекарства. В запале я даже не заметила, что Юри пришла ко мне не с пустыми руками. Я рассказала ей про болезнь практически сразу, как осознала, что подхватила простуду, и попросила девушку выгородить меня перед преподавателями. Я наивно полагала, что недомогание не продержится дольше пары дней, но и здесь меня ожидало неприятное открытие: несмотря на порядком снизившуюся температуру, больное горло и насморк продолжали терроризировать ослабевший организм, не отступая даже под действием медикаментов. Ночевать в машине с заглушённым двигателем, практически на открытом воздухе да ещё и в непосредственной близости от морской стихии — определённо, Пак Чимин тоже умеет страдать слабоумием. У меня нет ни единой догадки, как он отреагировал на моё отсутствие в университете и почувствовал ли вину за свою безбашенную самодеятельность; как ведёт себя Ким Тэхён, исправно ли он посещает занятия и правильно ли питается во время обеденных перерывов. Но спрашивать об этом у Юри означало бы подставиться под очередной удар её воспалённого интереса и пропустить собственную голову через решётку психологической мясорубки. Поэтому я отпускаю это. Отпускаю, как могу. Насколько хватает сил. Вычищаю черепную коробку изнутри и концентрируюсь на задаче куда более насущной, чем размышления о незавидных аспектах своей прохудившейся личной жизни. Здоровье. Сначала мне нужно поправиться. А там и всё остальное — повторяй это, как мантру, милая, давай же! — обязательно отболит.

* * *

К выходным мне становится лучше. Постельный режим и интенсивное лечение помогают избавиться от ломоты в теле и практически сводят на «нет» последствия недавнего переохлаждения. Я снова концентрируюсь на учёбе и даже нахожу в себе силы добраться до продуктового магазина, предварительно натянув на нижнюю часть лица одноразовую медицинскую маску. А потом очень быстро сдаюсь. Не выдерживаю — набираю Тэхёна уже ко вторнику следующей недели. Тогда же — впервые добираюсь до кампуса, чтобы поучаствовать в перекличке и написать мелкую тестовую работу по проект-менеджменту. К несчастью, Ким изучает эту дисциплину в параллельной студенческой группе, поэтому мне не удаётся подгадать время и перехватить его после окончания пары: соседняя аудитория пустеет быстрее, чем я успеваю выскочить в коридор. Единственное, что мне остаётся, — это наступить на ком в горле и всё-таки осмелиться на звонок. Но не потому, что я собираюсь падать перед ним на колени, вымаливая прощение, или дотошно мусолить детали случившегося разрыва. Я прекрасно осознаю, что Тэхён вряд ли настолько оправился от произошедшего, чтобы без пренебрежения пойти на контакт, однако поставленная им точка по-прежнему кажется мне бесформенной запятой. И это душит — буквально вытесняет изнутри слабости, подталкивая меня на уступки. Мне просто нужно убедиться, что он в порядке. Ничего более — я даже не претендую на то, чтобы быть посвящённой в подробности его повседневных забот. Увидеться, пересечься беглыми взглядами, пусть мельком — на чёртову долю секунды, но этого будет достаточно. Я не намереваюсь возражать против его решений; принимаю чужие злость и обиду, укладывая их к своим — таким же ноющим и гниющим, будто вздувающийся на коже волдырь. Но от одного только предположения, что Тэхён способен отвернуться от меня навсегда, под ложечкой начинает тоскливо посасывать. Стиснутый в руке телефон нагревается под лучами майского солнца. Летние месяцы подкрадываются со спины, дышат раскалённым асфальтом и спёртой духотой помещений; отбрасывают меня на год назад, напоминая о долгих прогулках со стаканчиком холодного латте в нежно-молочном платье в цветочек, присланном мамой в честь успешного завершения первой рабочей практики. Беззаботность. Блаженная нирвана, разделённая сразу на два сердца. Всепоглощающее чувство защищённости. Я снимаю блокировку с экрана и, преодолевая внутренние колебания, нажимаю на «вызов». Решаюсь, искренне надеясь, что Тэхён согласится на короткую встречу, пусть даже и явится на неё не в самом лучшем расположении духа. Однако спустя несколько протяжных гудков связь предательски обрывается. А потом снова. И снова. Ким сбрасывает меня, как навязчивые номера массового прозвона. Раз за разом. День за днём, вплоть до пасмурного воскресенья, и дальше — в понедельник, не удосужившись поприсутствовать на утренней лекции. Игнорирует и позже, ближе к семи часам вечера. Он не отвечает на сообщения. Просматривает, но не считает нужным реагировать на мои лаконичные и крайне аккуратные призывы к полноценной беседе, а потом и вовсе перестаёт светиться в «онлайне», пропадая едва ли не больше, чем на четверо суток. Юри говорит: подожди. Юри добавляет горячим шёпотом мне на ухо: запасись терпением, дай ему возможность остыть — и он непременно объявится. И я следую её совету. Какое-то время. А потом снова предпринимаю очередную — и, как оказывается, последнюю — попытку переговорить с Кимом, направляясь к зданию его общежития. Шестое чувство подсказывает мне, что парень прозябает в обшарпанных стенах своей комнаты, и я цепляюсь за голос интуиции, как за спасательный круг. Пусть. Пусть мои порывы будут расцениваться как корыстное проявление моральной ответственности, пусть они найдут отрицательный отклик в глазах общественности и — главное — в его собственных, я не позволю себе пойти на попятную. Пусть для окружающих это выглядит неуместно. Возможно, для кого-то это действительно так, но только не для меня. Мне просто нужно. Нужно, блин. Именно сейчас, именно здесь. Иначе я загнию в своих мыслях, словно в пучине торфяного болота. В нос ударяет аромат цветущей сливы вперемешку с насыщенным душком мокрой пыли и хлорированного моющего средства. Я миную широкие лестничные пролёты, влетаю в коридор и останавливаюсь около двери со знакомой номерной табличкой. Переминаюсь с ноги на ногу всего несколько секунд, прежде чем сделать глубокий вдох и вскинуть руку. Тишину мгновенно разбивает глухой перестук. Ну давай же, Тэхён. Пожалуйста, пойди мне навстречу. Но как только я вновь прикладываюсь костяшками пальцев к деревянной поверхности, не уловив тихой поступи шагов на пороге, передо мной неожиданно распахивается дверь. — Добрый день, — мазком вопросительного взгляда по моему лицу. — А вы... к кому? Неизвестный паренёк со смешной оправой очков, в растянутой майке и безразмерных домашних штанах смотрит на меня робко и озадаченно. Я нахмуриваюсь: здесь не должно быть ошибки. Эта комната точно принадлежит Тэхёну — я бывала внутри чёртову сотню раз, знаю специфику планировки и даже осведомлена о том, что под ящиком кондиционера красуется ярко выраженный развод белой краски. Тогда почему же... — Ким Тэхён, — отвечаю я. — Вы знаете такого? Он задумывается всего на пару мгновений, прежде чем отрицательно качнуть головой. — Нет, ничего не слышал. Может, он живёт где-то по соседству? Вы уверены, что зашли в правильный корпус? — Да, я абсолютно уверена. — Тогда ничем не могу вам помочь, — с грустью отзывается он, почёсывая затылок. — Спросите у кого-нибудь на этаже. Я въехал сюда относительно недавно, поэтому ещё не успел узнать имена своих однокурсников. Я вскидываюсь, как от пронзительного щелчка. — Недавно? — Верно. — Когда? — Не помню, — мямлит парень, очевидно смутившись. — Три недели назад?.. — он задумчиво потирает подбородок. — Да, где-то так. Я числился в списках на заселение, и в середине прошлого месяца офис сообщил мне об освободившейся комнате. А почему вы спрашиваете? Лихорадочная работа мозга. Факты, сплетённые воедино, выстраивающиеся в логическую последовательность. Закушенная от растерянности губа. — Извините, я... — рот искривляется в вежливой улыбке, — наверное, я всё-таки перепутала адрес. Прошу прощения за беспокойство. — Не стоит, — говорит парень, отмахиваясь. — Всё в порядке. И добавляет что-то ещё — кажется, это пожелание доброго дня, но я не слышу. Несусь в сторону выхода, едва ли сбавляя скорость на поворотах, и даже ненароком ударяюсь бедром о стойку с огнетушителем, чтобы освободить проход для компании студентов, толпой вваливающихся в здание. Я не могу поверить, что Тэхён действительно сделал это — переехал ещё до того момента, как мы отправились в Порён, и не счёл необходимым поставить меня в известность. Я ловила его на лжи тысячу раз, копалась, искала причины — и в себе, и в нём, потому что в книжках по психологии чёрным по белому выведено: если отношения рушатся, то вина за конфликт всегда лежит на обоих партнёрах. Комфорт, заложенный в основе здорового взаимодействия, достигается только путём обсуждения возникших недопониманий; стать инициатором перемирия, раскрыться, найти компромисс — именно так удерживают чувства от трагического развала. Права ли я в том, что прошу от него слишком многого? Прав ли он в том, что не обязан соответствовать моим ожиданиям? До того, как я сняла собственную квартиру, мы часто ютились на его одноместной кровати; вместе учились, вместе ждали выпусков популярных телешоу и черпали сливочное мороженое из большой коробки, купленной в супермаркете около северных ворот кампуса. Мы пробовали отношения на вкус, жмурясь от сладости, и целовались так крепко и самозабвенно, что нежность бурлила в крови и пропитывала каждый уголок тела по-детски обманчивым «навсегда». А потом недоверие между нами начало разрастаться в геометрической прогрессии. Я не знаю, что послужило отправной точкой; не знаю, кому принадлежала первая фатальная оплошность, раздробившая вектор нашего движения на противоположные направления. Но расплывчатая запятая, ещё недавно демонстрирующая свой многообещающий завиток, неожиданно обретает отчётливый контур и превращается в жирную точку. В красноречивое «хватит», проезжающееся кулаком по груди. И внезапное осознание: Ким Тэхён принял решение намного раньше, чем я впервые осмелилась действовать за его спиной, проваливаясь в трещины на своём сердце. Срывающийся с губ смешок кажется пустым. Словно бы обесцвеченным. Полым, как мыльный пузырь, лопающийся под дождём. Ким Тэхён выбрал не меня.

* * *

Двадцатые числа мая выдаются настолько жаркими, что не спасает даже без продыху работающий вентилятор. Я обмахиваюсь листами с распечатанным материалом по теории бухгалтерского учёта и отлепляю от взмокшей кожи лямку короткой домашней майки. Учиться под мором послеполуденного жара становится практически невозможно. Я устало вздыхаю и снимаю блокировку с телефона, чтобы зайти в приложение по доставке еды и обновить статус заказа. В желудок сейчас не влезет ничего, кроме порции какого-нибудь ягодного пломбира да остуженной баночки газировки, однако я стараюсь придерживаться сбалансированного рациона питания, поэтому превозмогаю апатию и вызываю курьера из популярного ресторанчика на соседней улице. Холодный суп с курицей и пряные баклажаны на пару — бьюсь об заклад, что этого хватит, дабы проходить сытой до вечера: вылезать из своей уютной обители, несмотря на плохую вентиляцию помещения, совершенно не хочется. Тем более, что совсем недавно мне всё-таки удалось разгрузить своё расписание и выхватить несколько свободных дней, чтобы подготовиться к промежуточным экзаменам. Я откидываю прядь влажных волос с лица. Эффект от принятого душа оказывается недолгим: тело вновь стремительно пропитывается теплом, и теперь я становлюсь больше похожа на банное полотенце, размякшее и горячее, чем на нормального человека. На горящем экране ноутбука, потускневшем из-за падающего через окно света, выведены календарь с отмеченными датами предстоящих зачётов и открытое поле «заметок» — список важных дел на ближайшие несколько дней. Взгляд нечаянно цепляется за многострадальное «среда», отмеченное третьим столбцом, и я незамедлительно щёлкаю пальцем по мышке, чтобы закрыть висящую вкладку. Пара по корпоративным финансам сидит у меня в печёнках вот уже третью неделю подряд. Что бы ни говорила Юри, как бы она не сетовала на мою трусливость и не напоминала о последствиях многочисленных прогулов, я не смогла заставить себя явиться ни на одно из прошедших занятий. Максимум, на что меня хватило однажды, — это добраться до корпуса и подняться на нужный этаж. А потом — снующая толпа безликих студентов, неаккуратный толчок в спину, громкий звонок, прокатывающийся по коридорам, и вот я уже шоркаю подошвами босоножек по лестнице, суетливо поправляя на плече сумку, и вываливаюсь на улицу с видом нашкодившего ребёнка, который только что умудрился избежать наказания. Стоит мне представить, как Чимин по привычке облокачивается на край своего преподавательского стола, сканируя меня внимательным взглядом, и я вмиг лишаюсь опоры. Я не смогу выносить его целых два часа. Это просто выходит за пределы моей психологической выносливости. И хоть жгучие засосы на шее сошли, не прошло и нескольких суток, но память о настойчивых прикосновениях — чтоб её, господи, в пекло — по-прежнему травит меня изнутри, грозясь перерасти в паранойю. Я раздражённо фыркаю, поднимаюсь со стула и направляюсь в ванную комнату, чтобы умыться. Горсть ледяной воды неплохо отрезвляет; я заново набираю жидкость в ладони и провожу руками по предплечьям, чтобы охладить кожу. Вот так намного лучше. Можно дышать ещё хотя бы с десяток минут — этого времени будет достаточно, чтобы внимательно прочитать парочку абзацев, пока в моей голове снова не образуется куча ненужного мусора. И дальше по кругу: капли, стекающие к подбородку, рывок в сторону рабочего стола, попытка сосредоточиться, гелевая ручка, скользящая между фалангами мокрых пальцев... Не город, а сковородка какая-то. Я стираю влагу с покрасневших щек и уже было выхожу в коридор, чтобы вернуться к вороху раскрытых учебников, как слуха внезапно касается короткий стук в дверь. На лице застывает гримаса неприкрытого удивления. Неужели в ресторане настолько быстро справились с заказом? Прекрасно. Кратковременная передышка, определённо, пойдёт мне на пользу. Я спускаю эластичный материал шорт чуть ниже на бёдрах, чтобы не обескуражить курьера своим чересчур откровенным внешним видом, и смело прокручиваю защёлку. — Надо же, как вы оперативно прие... Окончание фразы стопорится в пересыхающем горле, будто кто-то молниеносно заливает мне в рот стопку чистого спирта. Я поражённо моргаю, прирастая ногами к полу, и сильнее вдавливаю пальцы в металлическую дверную ручку. Это просто немыслимо. Не может быть. Такая наглость — слишком даже для него. — Кого-то ждёшь? Я неверяще вожу глазами по напряжённому силуэту Чимина, застывшего не дальше, чем в метре от входа. Он, облачённый в свободную рубашку свинцово-серого цвета и узкие светлые бриджи, прижимает к боку кожаную сумку-папку для документов и выглядит невероятно угрюмо — как будто это я неожиданно ворвалась в зону его драгоценного комфорта, а не наоборот. Настороженная тишина между нами растягивается в воздухе, как кусок плавленого пластилина, — омерзительного по своей консистенции, терпкого и ядовитого. Пак в общем и целом — одно сплошное олицетворение токсичности. Поэтому я не собираюсь терпеть его здесь ни секунды — делаю судорожный вдох, собираясь с духом буквально долю мгновения, прежде чем дёрнуться назад и потянуть дверь на себя. Спрятаться. Запереться на тысячу замков. Пусть катится к чёртовой матери со своими вопросами! Прочь. Так далеко, как это только возможно. Но чужой кроссовок, успевающий протиснуться к косяку, не оставляет мне ни единого шанса на побег. Я едва удерживаю равновесие, когда Чимин хватается за кромку деревянного полотна и вновь отворяет его наружу, шмыгая внутрь через дверной проём. Практически врезаюсь носом в его грудь, но вовремя отпрыгиваю в сторону, упираясь лопатками в шершавую стену за своей спиной. Да что ж за напасть-то такая! — Я всегда знал, что ты удивительно гостеприимна. — Ты что, рехнулся?! — от того, насколько громко и грубо звучит мой голос, мужчина неприязненно кривится. — Какого хрена ты здесь забыл? Я тебя не приглашала. — Я и не нуждаюсь в твоём приглашении, — бросает он и минует узкое пространство коридора, останавливаясь лишь для того, чтобы разуться. И на том спасибо. Припёрся, как к себе домой, — осталось только тапочки предложить. — А должен, — запальчиво огрызаюсь я, торопливо следуя за Паком в гостиную. — Что за грёбаное вторжение, Чимин? Совсем совесть потерял? Немедленно уходи. Мужчина сгружает свою сумку на поверхность обеденного стола и поворачивается ко мне лицом, складывая руки на груди. Взгляд Пака медленно ползёт вниз, обжигает область глубоко вздымающейся грудной клетки, голую кожу моего живота и добирается до самых лодыжек, прежде чем порывисто скакнуть на уровень переносицы. — Судя по всему, ты окончательно выздоровела. Вообще-то, мне плевать на это чувство неловкости, которое разливается под рёбрами чередой электрических импульсов и толкает меня к шкафу, — хочется схватить с полки первую попавшуюся кофту и спрятаться в ней, словно устрица в своей раковине. Но нет. Ни за что. Многовато чести для такого, как он. Раз объявился, позабыв о начерченной между нами линии, то пусть смотрит. Хоть глаза свои в мясо сотрёт — мне всё равно. Лишь бы убрался отсюда поскорее. — А ты, судя по всему, начисто проигнорировал моё желание, — проговариваю я глухо. — Я сказала больше никогда не приближаться ко мне. — Нет, ты выразилась иначе. — Издеваешься? — Ты попросила не трогать тебя, — уточняет Пак и поднимает раскрытые ладони вверх. — Как видишь, я держу своё обещание. — Не придуривайся. Ты знаешь, что именно я подразумевала под своими словами. — Продолжишь меня вымораживать, и я наплюю на каждое из твоих идиотских правил, ясно? Он что, действительно угрожает? Признаёт, что с лёгкостью может нарушить установленные мною запреты? Кажется, Чимин конкретно перегрелся на солнце — другого объяснения его неожиданного набега на мою психику просто не существует. Пусть приложит к своей дымящейся башке лёд. А желательно — и вовсе пропадёт в сугробах где-нибудь на другом конце континента. Может, хотя бы таким образом его воспалённое самомнение наконец-таки поостынет. — Я хочу, чтобы ты ушёл. — А я хочу, чтобы ты заткнулась и выслушала меня, — произносит Чимин, не двигаясь с места. — Ну и что будешь делать, Йерим? Выставишь меня за дверь или напряжёшь свои извилины и додумаешься, что я приехал не для того, чтобы оспаривать твои требования? Чимин серьёзен, а ещё критически зол — его выдаёт рвано пульсирующая венка на лбу. Намокшая от пота чёлка липнет к вискам. Я непроизвольно обращаю внимание на корни его волос — тёмные, по-прежнему не прокрашенные; отросшие не меньше, чем на три сантиметра, а оттого порядком контрастирующие с густыми светло-русыми прядями. И тотчас залепляю себе воображаемую пощёчину, без промедления приходя в чувство. — Что тебе нужно? Чимин смакует на языке тихое «аллилуйя», закатывая глаза, и дёргает бегунок молнии на своей сумке. Залезает пальцами внутрь, недолго шарит по тканевому поддону и выуживает внушительную пачку каких-то проколотых скрепкой бумаг. — Я открою тебе секрет, — говорит Пак, протягивая мне листы, — но пока ты прокисаешь тут в своей сауне, на кампусе вообще-то ведутся занятия. Я нахмуриваюсь, сокращая разделяющее нас расстояние, и замираю прямо перед мужчиной, недоверчиво принимая из его рук распечатку. Мне требуется не больше нескольких секунд, чтобы прочитать заголовок, выведенный жирным шрифтом, и сложить в голове недостающие детали пазла. — Серьёзно? — я сталкиваюсь с Чимином взглядами и озадаченно приподнимаю бровь. — Ты тащился сюда через весь район только ради того, чтобы вручить мне материалы? Это твой повод? — Что тебя удивляет? — так невозмутимо, что я практически верю в смехотворность своих подозрений. — Не забыла, что я твой преподаватель? Господи, да он откровенно меня дурачит! — Как преподаватель, — я умышленно выделяю интонацией последнее слово, — ты должен быть осведомлён о том, что передача информации студентам — это прямая обязанность старосты, не твоя. — Бумаги мне тоже следовало прислать тебе вместе со старостой? — Да хоть бы так! Это проще, чем лично заявляться ко мне домой. — Спасибо за советы, Йерим, но я в состоянии самостоятельно определиться с тем, как мне проще. Я вытягиваю руку и звучно роняю стопку принесённых мужчиной листов на стол. — Ты уверен, что нигде не ударялся головой по дороге? Чимин кривится. — Не неси бред. — Столько внезапного благородства — это на тебя не похоже. — Ты не настолько хорошо меня знаешь, чтобы быть в курсе, что на меня похоже, а что — нет. — Боюсь, если всё-таки не посчастливится узнать, — вырывается быстрее, чем я успеваю скрутить свой болтливый язык в узел и приказать глупому сердцу заглохнуть, — то я точно никогда не закрою твой идиотский предмет даже на проходной балл. Чимин, в этот момент смотрящий куда-то в дальний угол потолка, переводит тёмные глаза сначала на открытую область моих ключиц, — наверное, она уже вся покрыта мелкими пятнами, — а потом скользит затуманившимся взором по лицу и ожидаемо останавливается на моих подрагивающих зрачках. В его собственных начинает мелькать неподдельный интерес вперемешку с такой колючей уязвлённостью, что мне хочется вскинуть руку, дабы немедленно закрыть ему рот. Потому что... — Так ты не приходишь на пары только из-за меня? Вот поэтому. Он снова лезет. Лезет без дозволения, глубоко; поддевая то, что в идеале стоило бы срезать плоскогубцами, потоптаться сверху и выбросить в мусорку. — Не только, — с натугой шевеля челюстью. — Я болела. — Ты болела первую неделю, — говорит он твёрдо. — А остальные две? Кто бы сомневался, что он окажется в курсе моих передвижений. Вероятно, заметил меня на территории университета. Или же кто-то донёс ему подробности моих целенаправленных прогулов — вообще-то, это абсолютно неважно: рано или поздно он бы всё равно сделал правильные умозаключения относительно моих мотивов. И что теперь? Стремится получить подтверждение своим мыслям? Да пожалуйста. Пусть хоть подавится. Мне нечего скрывать. — А остальные две у меня не было желания тебя видеть, — честно отвечаю я, не без удовольствия наблюдая за тем, как от сдавленного смешка напрягаются мышцы на его шее. — Так что лучше бы ты действительно обратился за помощью к старосте. Его, по крайней мере, я бы приняла здесь с куда бо́льшим радушием и... — Не веди себя как ребёнок. Я вздрагиваю, словно на меня разом выплёскивают ушат холодной воды. От кончиков пальцев отливает кровь, и мне вдруг кажется, что под ногтевыми пластинами начинает расползаться лёд — от тыльной стороны ладоней и дальше, к косточкам на запястьях; двигаясь вверх по предплечьям и концентрируясь в позвонках у затылка. Что он только что сказал? — Как ребёнок? — с трудом повторяю я, выковыривая из себя рваный выдох, и неожиданно делаю маленький шаг вперёд. Крохотный. А потом ещё один. И ещё — пока дыхание Чимина не касается кончика моего носа, а ярость, поднимающаяся со дна живота, не расплавляет датчики опасности в голове. — Да, — так низко, что пропадают всякие тонкие нотки. — Как ребёнок. Ребёнок. Так теперь называются девушки, трахнутые без обязательств? — А, — протяжно, волной обманчиво ласкового шелеста. — Я поняла. Протискивая прохладную и влажную руку между наших тел. И снова — вкрадчивым шёпотом, невзирая на чужие каменеющие скулы и заострённое «стоп!», впивающееся в корешок моего языка: — Извини, у меня напрочь вылетело из памяти, что ты специализируешься исключительно на взрослых женщинах. Я ощущаю, как трещит что-то внутри. Будто попадающая под пресс пластмасса. Будто сухие поленья, жадно пожираемые огнём. И знаю — он чувствует тоже. Но совсем по другой причине. — И что? — я подцепляю пальцами верхнюю пуговицу его рубашки, лениво вылавливая её из петли; гипнотизирую взглядом складки на ткани, едва не задевая ногтями горячую кожу, от которой тянет вскипевшим мускатом, а потом дёргаю подбородком вверх. — Со взрослыми, наверное, всё в разы легче? — Ревнуешь? — Ненавижу, когда мной пользуются в своих целях. — Да ладно? — хрипло. — Кто сказал, что я тобой пользовался? Лёгкое касание к моим бёдрам сквозь тонкий материал шортов — невесомое, на грани осязания. Проводя пальцами по выпуклым швам. То ли притягивая к себе, то ли надеясь удержать на расстоянии. Зафиксировать. Не позволить дистанции растаять окончательно. На моих губах застывает кривая улыбка. Мне противны его насмешки. Противны его ответы. Но я почему-то спрашиваю: — Ты хотя бы добился того, чего хотел? — Если ты про ваши отношения с Кимом, то я не... — Я про то, что ты пытался задеть Сон Сонми, — резким плевком желчи в щёлку его приоткрытого рта; провоцируя, выводя из себя. — Тебе с самого начала было всё равно на Тэхёна, ведь тебя интересовали отнюдь не его чувства. Я не нажимаю на тормоза даже тогда, когда хватка на моих ногах становится жёстче. Звуки, вылетающие наружу, превращаются в необходимость, словно глоток пресной воды посреди мёртвой пустыни. — Так что, это стоило того? — мой голос вибрирует от издёвки. — Получилось? — Ты этим занималась все прошедшие три недели, да? — выдавливает он сквозь сомкнутые зубы и тут же уточняет, наклоняясь вперёд. — Выдумывала какую-то херню. Его взгляд пропитан настолько едкой иронией, что ноют поджилки. Это самое меньшее, чем я могу отыграться, Чимин. Детский лепет. Поэтому тебе придётся прожевать последствия моей раскрошенной стойкости. Избавить меня от них хотя бы наполовину. Разбиваться не больно — больно возвращаться к жизни. А ты, кажется, всё ещё паришь в воздухе. — Нет, Чимин. И прежде чем он перехватывает моё запястье своей ладонью, я рывком пихаю мужчину в грудь, отшатываясь назад. Только сейчас поправляя спавшую — в какой момент это произошло? — с плеча лямку и замечая, как сильно вздуваются вены на его крепкой шее. — Я бы не потратила на тебя столько времени. Разгневанный, будто тысяча бесов. Взмыленный. Раскалённый добела. И — на секунду теряющийся, когда слуха вновь касается стук в дверь, на этот раз более протяжный и настойчивый. Приводящий меня в чувство. Его — заставляющий зыркнуть в сторону коридора и мазнуть языком по внутренней стороне щеки. — Кто это? — Свалишь из квартиры — познакомишься. — Йерим, выруби уже, блять, режим долбанной стервы, — вдруг рявкает Пак, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности. — Учти, — он кивает на отброшенную стопку бумаг, а затем хватает лежащую на столе сумку и застёгивает верхнюю пуговицу на своей рубашке, — вздумаешь испортить мне выпускную статистику — запру в университете, пока не сдашь программу курса на сто баллов. Рискни, если полагаешь, что я шучу, — и посмотришь, что будет. Я предупредил. Я не вижу, как вытягивается лицо курьера, когда Чимин влетает в него едва ли не на полном ходу и даже не рассыпается в извинениях, стремительно пересекая порог. Догадываюсь лишь, что он наверняка по привычке елозит ладонью по волосам, поправляя лезущую в глаза чёлку, а ещё шагает быстро и грузно, словно бы намереваясь втоптать свою злость в почву. Тихий оклик, раздающийся за спиной, выводит меня из оцепенения. Но желудок полон — теперь в него не влезет ни ягодный пломбир, ни содержимое покрывшейся морозной плёнкой бутылки подслащенной газировки. Вообще ничего, если быть откровенной. Потому что Чимин заполонил собой всё. И эта ярость, клокочущая в теле, — нечистая, словно разбодяженный в воде спирт; смешанная с таким громадным спектром неопределённых чувств, что становится страшно, — толкает меня вниз. На колени. К пыльному полу. А потом ещё ниже — под бетонную кладку фундамента. Боже. Что же я делаю, Пак Чимин? — Девушка, ваш заказ... Что же мы, чёрт возьми, делаем?