Verbot macht Lust, Майорова

      Ненавижу университетский бассейн.       Не существует женщин более противных, чем те, что на ресепшен заносят в журнал имена посетителей со скоростью ленивца из «Зверополиса» и с видом абсолютного пренебрежения инструктируют тебя о штрафе за утерю браслета с ключом от шкафчика. Не существует ритуала более бесячего, чем надевание стягивающей череп резиновой шапочки, под которую нужно умудриться засунуть волосы. Не существует, наконец, зрелища более унылого, чем собственное тело в слитном купальнике, который будто нарочно скрывает достоинства и подчеркивает недостатки.       Так думает Эмма Майорова, когда раз в месяц отправляется на «физру для бабушек».       Уж не знаю, кто изобрёл для нашего вуза такую программу занятий, но ему явно больше шестидесяти. Вместо того, чтобы кайфовать на новых тренажёрах в малом спортзале, мы мотаем круги туда-сюда, занимаемся скучной аквааэробикой, без конца ныряем... Ах, нет, извините, наши преподаватели называют это «прокачкой дыхалки». В общем, ничего интересного — только возможность похихикать над одногруппниками или вильнуть бёдрами, если мимо пройдёт кто-то симпатичный. Причём чаще всего так делают парни.       Но некто формирующий расписание зашёл дальше и с большим отрывом переплюнул составителя учебных планов: занятия в бассейне поставили не куда-нибудь, а после обеденного перерыва. Мы не могли поверить своим глазам, когда увидели содержимое графы «4 пара». Многие тут же попытались раздобыть справку о том, что хлорка и вообще вода им противопоказаны, но наученные многолетним опытом университетские терапевты (единственные, от кого физруки соглашаются принимать справки) лишь развернули бедняг и саркастично подсказали, где найти хорошие очки для плавания. Более хитрые ребята попытались зайти через деканат, но сидящие там тётеньки настолько страшились идеи впрягаться за «нынешнюю молодёжь» и писать тонны запросов, что развели руками и посоветовали «договариваться с преподавателем». К сожалению, доставшийся нам экземпляр был бескомпромиссным в полном смысле этого слова и имел репутацию человека, зарубившего диплом не одному десятку студентов. Из-за него в универе до сих пор гуляет шутка, что на защите всё решает физра.       Так мы проиграли борьбу с жестокой и несправедливой образовательной системой и раз в месяц были вынуждены жертвовать нормальным обедом во имя культуры. Физической, правда, но кого это волнует?       Я повернулась к зеркалу боком и насколько могла расправила плечи. Второй размер груди решительно ушёл в первый, шея выглядела толстой и короткой, а то, что на ней сидело, вообще напоминало панк-Колобка: шапочка была слишком жёлтой, а очки — слишком чёрными.       — Боже, дай мне сил пережить этот позор и сегодня, — пробормотала я, хватая со скамейки полотенце и направляясь в сторону душевых. Проходя мимо пустых шкафчиков, я поняла, что кроме меня во всей раздевалке нет ни души. Рано пришла? Или, может, сегодня санитарный день? Или пару отменили, а я просто не увидела эту радостную новость в чате группы? В таком случае, ещё не поздно быстро переодеться и свалить отсюда! С другой стороны, быстрее будет заглянуть в бассейн и проверить, есть ли там преподаватели, ведь прогулять всем скопом пару — вполне в характере моих братьев и сестер по несчастью.       Вздохнув, я повесила полотенце на ближайший крючок и двинулась на разведку. Душ решила не принимать: вдруг мне все-таки повезет освободиться от физры? Чем ближе я была к воде, тем явственнее от кафеля эхом отскакивал её плеск: значит, версия с санитарным днем отпадает... Я втянула носом запах хлорки и почувствовала, как от лёгкого ветерка, тянущего навстречу, кожа покрывается мурашками. Опять идиотские заплывы по 200 метров, опять подколы Лены про размер груди, опять шлёпать по плитке пингвином, чтобы не упасть!       Но в реальности всё оказывается куда проще: отсутствует даже намёк на то, что занятие состоится. Я понимаю это, когда выхожу к дорожкам. Несмотря на то, что в основном бассейне как обычно работают фонтаны-водопады и гейзеры, вокруг — ни души. Нет даже преподавательниц-пенсионерок, которые обожают неторопливо рассекать туда-сюда под гвалт студентов. Я растерянно оглядываюсь: может, кто-то на трибунах сверху? Приходится обогнуть дорожки и пройти вперёд, чтобы заглянуть на второй ярус. Но и там — никого.       Что ж, значит, не судьба! Я разворачиваюсь, не веря своему счастью, и взгляд цепляется за джакузи, которое вдаётся в небольшое углубление в дальней стене — из-за этого со входа его не видно. В бурлящей воде, удобно расположив локти на кафельном бортике, в максимально расслабленной позе сидит и насмешливо сканирует меня из-под полуопущенных ресниц Андрей Юрьевич Карсавин.       Как хорошо, что я не обедала, иначе от накатившего волнения всё содержимое моего желудка вышло бы обратно прямо на его глазах!       Поплавать пришел? Или, может, заменяет нашего препода? Но ведь никого нет, значит, пара точно не здесь… Нужно срочно уходить отсюда, иначе в его памяти я навсегда останусь пингвином баклажанового цвета в жёлтой шапочке!       Мои глаза забегали по сторонам, и я неуверенно шагнула по направлению к раздевалке.       — Майорова!       Замираю, втягивая воздух сквозь приоткрытые губы. Наверное, нужно было поздороваться. Но как быть, если сейчас я слишком обнажена и просто хочу скорее уйти?!       — Майорова, иди сюда!       Попалась, поздняк метаться. Обречённо вздыхаю и плетусь к преподавателю, который все еще не отрывает от меня взгляда. Угораздило же наткнуться на него, когда я выгляжу как самое несексуальное существо на планете!       — Добрый день, — здороваюсь, видимо, максимально безжизненно, потому что мужчина хмурится.       — У тебя физра всегда в поминки превращается?       — Ага.       — Раз пришла, залезай, расслабишься, — и Карсавин, убрав локти с бортика, плавно сдвигается в сторону, освобождая мне место.       Я смотрю, как его грудь со всех сторон лижет колыхающаяся вода, и на миг представляю, как касаюсь его мокрой кожи. Не то от сквозняка, не то от собственных мыслей покрываюсь мурашками и обхватываю себя руками, пряча глаза. Давай, Майорова, просто скажи «нет». Это ведь плохая идея — стоять сейчас перед ним, как непонятно кто, и снова поддаваться нахлынувшей симпатии. Почему, почему мне так сложно вежливо отказать и уйти на поиски своей группы? Что за власть моя глупая голова дала этому человеку?       Плавание я ненавижу с самого детства, мне нечего тут делать. Если у нас случилась замена, другой физрук может страшно ругаться из-за отсутствующих. Решит, что я прогуляла, пошлёт на отработку… Но я стою как вкопанная и понимаю, что уже никуда не уйду. И хотя неправильные решения принимать легко, исполнять их значительно труднее — у многих на это не хватает смелости. А вдруг нас увидят вдвоем? Сейчас послеобеденное время, так что вряд ли кто-то зайдет поплавать, но, возможно… Я начинаю оглядываться в поисках видеокамер.       — Их сняли, будут новые ставить, — произносит преподаватель. В его голосе сквозит недовольство, которое пронзает меня неприятной иглой. Думает, я ломаюсь? Так и есть: я ведь понимаю, что у моего поступка будут последствия. С другой стороны, стоять здесь и играть недотрогу тоже не стоит: «бей или беги», Майорова.       Поджав губы, я скидываю сланцы и медленно захожу в джакузи.       Теплая вода обнимает ноги, захватывая меня в свою власть и утягивая вниз. Я не спешу: когда на поверхности остаются только плечи, подбираюсь к противоположному от Карсавина выступу и сажусь. Он усмехается и скорее утвердительно, чем вопросительно комментирует:       — Боишься.       Я молчу, чувствуя, как мысли покидают голову. Сейчас он и я — всего лишь два тела в одной воде. Между нами — полтора метра и жалкие тряпки, якобы защищающие от взаимно влекущей наготы. Какая глупость!       — Удобно? — вдруг спрашивает Андрей Юрьевич. Я непонимающе смотрю на него, и он чуть вскидывает подбородок, указывая взглядом на мою шапочку.       — Нет, конечно. Но такие тут правила.       — Снимай.       Его лицо так серьёзно, что я издаю нервный смешок. «Не хочу», — проносится в мыслях, когда я избавляюсь от очков и откладываю их на бортик. Фраза, которую я должна была сказать, чтобы не выглядеть ведомой. Фраза, которая застряла в горле при виде его голодных глаз.       Он похож на кугуара, изготовившегося к прыжку — только и ждет момента, чтобы наброситься на жертву и беспощадно растерзать её, сминая тяжестью своего тела, кусая и царапая…       Пальцами обеих рук я поддеваю края шапочки и жмурюсь, чувствуя, как она больно цепляется за голову. Стягиваю медленно, чтобы ненароком ничего себе не вырвать, и облегчённо выдыхаю, когда скрученные в рогалик волосы, наконец, рассыпаются по спине и плечам.       — Лучше? — спрашивает преподаватель, и я киваю, ощущая приток крови к голове. В состоянии легкого экстаза отталкиваюсь от сиденья, подгибаю колени и, задержав дыхание, ныряю. Грохочущий шум вливается в уши, лицо обдает жаром бурлящей воды; я всплываю через пару секунд боком к Карсавину и массирующими движениями убираю прилипшие к щекам волосы назад. Становится горячо и хорошо, меня клонит в сон. Но вместо него приходит легкий дурман: я прикрываю глаза, покачиваясь из стороны в сторону, и вдруг ощущаю прикосновение чужих пальцев к своему плечу. Они легко очерчивают полукруг, находя выступающую косточку, и я раскрываю грудную клетку в ожидании продолжения. Андрей Юрьевич не спешит: подплыв ко мне на расстояние полусогнутой руки, чертит линию по спине к другому плечу, оглаживает его и слегка приобнимает, надавливая. Я подаюсь ближе. Перед глазами плывёт из-за бесконечного движения воды.       Его пальцы стекают по мне, как капли, и через минуту я перестаю ощущать между ними разницу. «И хана тебе, доигрался ты, старый дурак, вот и вся эпитафия», — вспоминаю, прильнув к нему и опустив голову куда-то к шее. Каким-то чудом сквозь шум я слышу стук его сердца: слышу кожей, пропуская его через себя, как литий пропускает ток, и будто начинаю вторить этому ритму. Чувствую, как он подаётся назад, упирается в сиденье и увлекает меня за собой, усаживая на колени. Сквозь ткань плавок все отчётливее проступает его возбуждённая плоть: я касаюсь её бедром, когда гуляющие потоки качают меня из стороны в сторону. В какой-то момент рука мужчины смыкается на моём подбородке, приподнимает его, и я заглядываю в его лицо опьянёнными глазами. Мое эго ликует: его собственный взор заволокла дымка, и он будто покрывает меня смолой, запечатывая происходящее здесь грехопадение глубоко в моем разгорячённом теле.       А что, если кто-нибудь захочет сейчас искупаться и увидит нас здесь? Но кто? Что тут можно увидеть? Я даже толком не понимаю, о чем я думаю, потому что мои губы уже тянутся навстречу Карсавину, и я пропадаю, пропадаю безоглядно и бессовестно, готовая стонать просто от остервенения, с которым он высасывает из меня поцелуй. Он вжимает пальцы мне в плечо и отпускает колени, тут же разводя их в стороны и проходясь ладонью по внутренней стороне левого бедра.       Вторая волна жара проносится по мне нестерпимой судорогой, и я пытаюсь ухватиться за шею мужчины: мой план проваливается, он выдыхает, отрываясь от моих губ, и уводит руку с подбородка за спину, чтобы помочь мне сесть сверху. Я заставляю обмякшее тело противостоять воде и в итоге опускаюсь на него, задев промежностью каменный стояк.       — Блять, — глухо ругается Андрей Юрьевич, и я слышу в его голосе ту ярость, с которой он заставляет себя сдерживаться. Но я не так осторожна: химическая реакция в моей голове уже превращается в ядерный взрыв, сила которого разрушает все личностные надстройки, и на пепелище сознания остаются только базовые инстинкты. Голод. Похоть.       — Fick mich /Трахни меня/, — шепчу, испугавшись того, как это звучит по-русски, и отдаю ему свои руки, когда он поочередно заводит их себе за шею. Его движения становятся резкими и прерывистыми, как и мое дыхание, но всё это уже неважно, потому что меня захлёстывает такое сильное возбуждение, что я начинаю неосознанно тереться о натягивающий ткань его плавок член, впервые в жизни испытывая желание ощутить заполненность внутри себя. Терпение Карсавина этого не выдерживает: оно рвется с треском ниток моего купальника, который он тянет на себя и, подныривая под ткань рукой, накрывает ладонью лобок. Секунда — и его средний палец проходится по половым губам, раздвигает внутренние складки и плавно входит на всю длину.       Я рефлекторно сжимаюсь и выгибаюсь, жмурясь до искр в глазах. Непривычные ощущения чего-то инородного внутри закручиваются в тугую спираль внизу живота, и новый, жалобный, неестественно высокий стон слетает с губ, эхом отскакивая от стен и исчезая где-то в воде. Преподаватель замирает, тяжело дыша. Давая привыкнуть и оценить. Но мне не нужен этот жест доброй воли: я слегка приподнимаюсь, чувствуя, как рука Андрея Юрьевича начинает соскальзывать, и насаживаюсь обратно, практически вплотную прижимаясь к его бедрам.       — Мало тебе? — цедит он, царапнув пальцами свободной руки по моей лопатке. Я отвечаю долгим и жадным поцелуем, увлекаясь настолько, что позволяю себе углубить его до сплетения языков. Когда я видела такое в фильмах и аниме, мне казалось, что это противно и негигиенично; сейчас же это сводит с ума и долбит по рецепторам не хуже афродизиака.       Восторг мешается с приливами удовольствия: я неумело двигаю бедрами, стараясь выжать максимум приятных ощущений, и почти забываю, что сижу на крайне возбуждённом и неудовлетворённом преподавателе.       Карсавин напрягает руку до вздувшихся вен и аккуратно уводит её из-под купальника, покидая мое лоно и одновременно отрываясь от моих губ. Игра в одни ворота закончилась: я послушно замираю, прижавшись своим лбом к его. Кое-как приспустив плавки, мужчина берет меня за одно из запястий и опускает его под воду.       — Пробуй, — шепчет, стараясь успокоиться. Но это невозможно: мои пальцы находят его стояк сразу же, как я шевелю ими, и обхватывают его в попытке оценить размер, на что Андрей Юрьевич реагирует сдавленным вздохом и подхватывает меня под ягодицы. Я никогда не смотрела порно и не была с мужчинами, но даже так я понимаю, что мне неизбежно будет больно. Это отрезвляет, и в моих глазах появляется проблеск осмысленности. От Карсавина это не укрывается: выпустив сквозь сжатые зубы весь воздух, который только был в его легких, он жмурится. Я запоздало вспоминаю слова Риты о том, что слишком возбуждённая плоть может причинять мужчинам дискомфорт и даже боль.       И всё-таки мой соблазнитель находит в себе силы разжать пальцы.       — Мы еще можем это остановить, — говорит глухо, нехотя, но достаточно отчётливо, чтобы я считала это шансом всё прекратить. Избегает смотреть мне в глаза, потому что одним только взглядом готов раздеть меня и съесть всю до последней клеточки. Самый настоящий зверь.       Я ощущаю пульсацию его крови у себя под пальцами. Бурление воды её только усиливает. Кажется, если сломается последняя преграда, внутрь меня вместе с плотью моего первого партнёра ворвется что-то неистовое, разрывающее и горячее. Как сильно это больно? Есть ли риск, что он заденет репродуктивные органы? А вдруг вода в бассейне содержит какие-то вредные для внутренней микрофлоры элементы или бактерии? Голова начинает гудеть от вопросов, на которые у меня нет ответов. Но физиология играет против меня: страх перед неизвестностью постепенно вытесняется тянущей тяжестью, которая давит на стенки матки и ноющими волнами отдается в ногах. Это я довела до этого. Я, которая теперь не может противостоять даже собственному желанию. Попала в ловушку дьявола и трепыхаюсь, как полая кукла, в надежде, что правила этой игры устанавливаю я, а не старые как мир инстинкты.       Я сильнее сжимаю член Андрея Юрьевича, заставляя того скрипнуть челюстями, и приподнимаюсь, пытаясь зацепить мизинцем край купальника; он помогает мне, одной рукой удерживая ткань, а другой фиксируя меня в удобном положении.              Невесомо касаюсь половыми губами головки, примеряясь и нервно закусывая губу; плоть в моих руках чуть шевелится, давая понять, что её владелец уже на пределе.       — Эмма… — умоляюще зовёт Карсавин.       — …Эмма! Проснись, блин, ты вся горишь!       Влажные от поцелуев губы мужчины, который вот-вот станет моим первым, продолжают звать меня по имени, когда картинка рушится и в сознании образуется непроницаемая темнота.       Опять.       С трудом разлепив веки, я почувствовала пронзившую череп боль и зажмурилась, глухо захрипев. Женя сматерилась, убрала руку с моего лба и ринулась на кухню: послышалось шипение воды из-под крана и звук выжимаемого полотенца. Когда она вернулась в комнату, я уже лежала лицом к стене. Из глаз текли слёзы.       — Так сильно болит? Давай скорую вызову? — соседка села на край кровати, накрыла мой лоб мокрой тканью и стала гладить меня по плечу. — Как тебя угораздило застудиться? Все же было хорошо!       Я знала, в чем причина внезапного недуга: когда мы с Димой пришли в корейский ресторан, я глушила одну бутылку сидра за другой в попытках забыть милые посиделки Карсавина и его пассии. Естественно, все напитки на момент их употребления были только из холодильника и даже не успели хоть немного потеплеть. А после того, как я на пьяную голову прочитала одногруппнику лекцию об Антоне и потребовала заказать такси до общежития, мне хватило мозгов выйти на улицу без верхней одежды и шарфа.       Дура.       Озабоченная дура, которой в горячке приснился развратный сон об ужинающем с другими женщинами мужике.       — Алло? Да, здравствуйте, тут девушке плохо, безумно сильный жар и, видимо, что-то болит, но она внятно сказать не может! — тараторила Женя, теребя меня за плечо. — Нет, дышит, вроде, нормально… Аллергия? Не знаю… Когда вы приедете? В смысле — загруженность?! Вы обязаны ехать, у человека температура просто вулканическая! Нет у нас никаких жаропонижающих! Вы время видели вообще?! Все аптеки закрыты!       Соседка уже перешла на крик, когда я нащупала её руку и простонала:       — Жень, не надо… У меня «Нурофен» в аптечке во втором ящике…       Чертыхнувшись, девушка сбросила звонок и метнулась искать лекарство. Пока она откопала его, налила воды и принесла всё это ко мне в постель, я трижды умылась слезами и прокляла себя за симпатию к Карсавину. Прокляла себя за то, как быстро — в собственном-то сне! — раздвинула перед ним ноги. И, наконец, за сумасшедшее желание прямо сейчас оказаться в том джакузи и закончить начатое.