Ожерелье из медиаторов

Открыв глаза в половине одиннадцатого утра, Хан видит ровно заправленную кровать напротив и понимает, что Чана в комнате нет и явно уже довольно долгое время. И так будет происходить неоднократно, если не постоянно. Он спускает ноги на пол, потирая глаза, и поднимает руки вверх, слыша хруст в суставах. Удивительно, но несмотря на неспокойную ночь, проведённую в раздумьях, ему удалось выспаться и даже не проспать назначенную на час дня встречу с Хёнджином. Умывшись и собравшись завтракать тем, что имелось на полках и в холодильнике, Джисон садится за стол и клюёт разогретые остатки мяса из контейнера, решаясь позвонить другу по видеосвязи, поставив телефон к банке-сахарнице и надев наушники. На экране появляется роскошный вид синего постельного белья, а у самого Хёнджина виднеются лишь заспанные глаза да лоб, выглядывающие из-под одеяла. Поначалу разносится шарканье ткани и немного сердитый вздох, поскольку он не может найти наушники, чтоб не мешать своими разговорами попивающему кофе Сынмину, и вскоре подносит микрофон на проводе к своим пухлым губам, бормоча «доброе утро». — И вам не хворать, дружище! — от каждого такого «дружище» у Хвана колит сердце. Неужели за всё время, проведённое вместе, они так и не переступили черту преданной дружбы? Из-за неопределённого поведения Хана и нерешительности Хёнджина, по-видимому, они продолжают чего-то друг от друга ждать или же бестолково топчутся на одном месте. Возможно, сказываются прошлое окружение и условия, поэтому хотелось как можно скорее сделать первый шаг к их общему будущему, о котором они оба мечтали не первый год. — Не волнуйся, я не забыл о нашей встрече, — юноша очень хочет вновь назвать его бельчонком, но только не с Кимом в комнате, потому просто подмигивает изображению Джисона на экране. — У меня будильник должен был через тринадцать минут сработать, — и поворачивается, укладываясь на спину и вытягивая руку с телефоном над собой. — Мы вчера с соседом до ночи прибирались, всё перемывали. Сосед же в этот момент немного напрягается, когда речь заходит о нём, думает подслушать, но вряд ли что-то плохого про него наговорят. Так что и дальше листает новостную ленту, потягивая кофе. Ким встал лишь час назад, сделал завтрак на двоих, и напоминает себе сказать Хёнджину, что завтра готовит он. Как хорошо, что он этим навыком владеет, в отличие от некоторых щекастых и музыкальных. Хвану часто приходилось готовить самому, когда родители долго не появлялись дома, и теперь он знает множество различных рецептов блюд, которыми, бывало, угощал Хана. Кстати, однажды он даже лазанью приносил лежащему со сломанным ребром другу, и тот очень высоко оценил его умения и труд, пообещав что-нибудь приготовить ему в ответ собственноручно. Но единственное обещание, о выполнении которого буквально молил Хёнджин, так это чтобы его любимый бельчонок поскорее выздоровел. — А мне достались уже убранная комната и сосед шикарный, которого я до трёх ночи допытывал вопросами. Кстати, я возьму с собой гитару, поиграю в парке, — заявляет Джисон, отставляя пустой контейнер в сторону, и застывает на пару-тройку секунд при виде растрёпанных на подушке тёмных волос, сонных и чуть прищуренных глаз и приоткрывающихся губ. Уж очень хороший ракурс подобрал Хван, и не догадывается, насколько привлекательно выглядит. Но Хан решает затолкать посильнее подобные мысли, вырывающиеся из глубин разума, пусть и не до конца осознаёт их, оправдывая себя тем, что сейчас не время и не та обстановка, и уже придумывает объяснение, мол, связь была плохая, вот и завис, но оно не пригождается. — Хорошая мысль! Надеюсь, мне не придётся звать тебя гитарастом, — шутит Хёнджин, на что тот выпаливает возмущённое «вообще-то я умею играть!». — Ладно-ладно, не кипишуй. Я тогда возьму фотик. Спустя два часа сборов они условились пересечься на пустующей детской площадке, которая находится как раз между их общежитиями и на которую выходят окна. Погода оставляет желать лучшего и надеяться, что хмурые кучевые облака расступятся перед солнцем в ближайшее полчаса. Очевидно старые качели противно скрипят, чем могут раздражать жителей округи, вот только почему-то те до сих пор никак не решают данную проблему и, видно, не торопятся. А ведь на них каждый день могут качаться дети, да и не только дети. Например, такие, как Хёнджин. Сидит в чёрной объёмной кепке-восьмиклинке, с профессиональным «Кэноном» на шее, в джинсовке и красной футболке под низом, своими длинными ногами в кедах отталкивается от песка и даже не замечает раздражающего звука, исходящего от его действий. Сидит и ждёт своё личное солнце, что вместе с ним сияет ярче любой звезды в космосе. Джисон подкрадывается сзади, издалека замечая самое родное существо в своей жизни, и, поставив чехол с гитарой к песочнице, летит на Хвана, обнимая со спины. Тот издаёт слабый визг и начинает хохотать от быстро бегающих по телу и щекочущих пальцев, извиваясь в руках Хана и дрыгая ногами. — Попался, — ехидно произносит на ухо юноша, заставляя щёки Хёнджина вспыхнуть с новой силой и сжаться. В этих руках он будет готов умереть. — Джисони, осторожно, тут камера! — смеётся Хван и наконец ловит шаловливые руки. — Где?! — Хан тотчас обомлевает, панически осматриваясь. У него такие плохие отношения с камерами в последнее время… — Говорю же, тут, — следует чёткий ответ, а после его ладони перемещают на фотоаппарат, свисающий с ремня на шее. — Тьфу ты, напугал! В отместку Джисон сильно раскачивает его на качели, да так, что перестаёт доставать до сиденья, и идёт за гитарой, кладя её рядом с рюкзаком Джинни, неподалёку и в пределах видимости. Хёнджин же всё хихикает, придерживая кепку, пытается притормозить, но вовремя понимает, что так убьёт новые кеды к чёртям собачьим, поэтому терпеливо ждёт, когда более-менее остановится. Как вдруг перед ним встаёт Хан со своими шутейками. — Достань меня, — и бросает вызов. Хван растягивает насмешливую ухмылку и тянет руку к другу, который сразу же отскакивает назад и подходит опять. — Не достал! Тот пробует снова, одной рукой держась за поручень, а второй норовя хапануть Хана за воротник или хотя бы за рукав. Джисон искренне заливается смехом, улыбаясь так, что видны дёсна, и не закрывает рот, как делал в школе. Сейчас, а особенно с Хёнджином, он чувствует себя максимально свободно и расслабленно. Чувствует себя самим собой, которого долгое время презирали окружающие. Качели начинают потихоньку останавливаться, и Хван выжидает нужный момент, когда Хан на что-нибудь отвлечётся, и внезапно спрыгивает, хватая его за плечи. — Достал! — победно объявляет он и трясёт юнца, что наигранно вопит и айкает. — А какой приз? Я требую приз! Призом выступил стаканчик хвалёного мороженого, ларьки которого утыканы по всему городу. Но перед этим стоило подождать некоторое время, чтобы Хёнджин определился со вкусом, а потом сказал, что он его ждал, так пускай и Хан подождёт. Не сахарный, не растает. Сойдясь на манго, его Джинни всё-таки получает заветный приз и маленькой прозрачно-бирюзовой ложечкой подцепляет немного мороженого, кладя в рот. — Спасибо, бельчонок, — говорит он, посылая ему воздушный поцелуй, а тем временем Джисон протягивает свободную руку к его фотоаппарату. — Последний штрих, — забрав камеру и чуть растрепав волосы юноши, он зубами держит стаканчик со своим мороженым и кое-как лопочет: — Улыбочку! Теперь у них есть прекрасный кадр прекрасного Хёнджина со вкусным мороженым, и два новоиспечённых студента отправляются в парк, что располагается на берегу реки, в оползневой зоне. Зайдя со стороны центральной аллеи, они встречают на своём пути высокие, густо посажанные деревья, тропинки, скамейки и, что самое главное, вид на реку сверху, к которой можно спуститься по железным ступеням или же пройтись по асфальтированным дорожкам к нижней террасе перед водой. — Я должен это запечатлеть, — спохватывается Хван и, подняв фотоаппарат к глазам, щёлкает кнопкой, оценивая результат на экране. — Теперь тебя! — он поворачивается к Хану, который без лишних слов принимается позировать для фото, а после и вовсе достаёт гитару, садится на ближайшую незанятую скамейку и… — Я держу тебя за руку… и всё расплывается, — Джисон неспешно проводит по струнам, поглядывая вниз, немного трясёт ногой в ритм и тихо, едва слышно поёт. — Успокой меня заново… — Мне ужасно нравится, — так же негромко подпевает Хёнджин, приседая с фотоаппаратом в руках, и делает ещё несколько снимков с разных сторон, освещая друга в клетчатой толстовке вспышкой, словно софитами. Аккорды именно этой песни Хан смог выучить за два с половиной месяца. Да, с косяками, которые он старается заглушить своим голосом. Да, со стёртыми до мозолей пальцами. Но всё-таки смог. Хван неотрывно смотрит, как тот неспеша перебирает тонкие гитарные струны, улыбается на его усердные старания и попытки не сбиться на высокой ноте, сжимает ремешок фотоаппарата, когда они на какое-то мгновение пересекаются мимолётными взглядами. Будто Джисон проверяет, не ушёл ли куда его Джинни. А Джинни не уйдёт никуда и никогда не только из его поля зрения, но и из его жизни. — И что-то важное между, — заканчивает Хан, выдыхая, и поднимает голову, встречая поражённого Хёнджина и кучку собравшихся прохожих, которые под конец принимаются хлопать и хвалить юношу. В его сторону летят разного рода комплименты и любезности, но он ждёт лишь одну-единственную похвалу от самого чудесного мальчика на свете. У Хвана же в голове мысль на мысли и мыслю погоняет, притом ничего из всего этого многообразия не складывается в связные предложения. Он более чем восхищён, растроган и очарован. И когда народа становится меньше, и все расходятся, снова оставляя их одних, Хёнджин садится рядом с Джисоном на скамейку и, взяв его покрасневшие от игры пальцы, в которых отчётливо бился пульс, приближает их к своим губам, вынуждая того приглушённо и удивлённо ахнуть и не двигаться, полностью концентрируясь на мягких и почти невесомых касаниях на тыльной стороне ладоней. Этот момент отпечатается в его памяти гораздо лучше всех снимков на фотоаппарате. — Это было великолепно, бельчонок, ты молодец. «Такие пальцы нужно оберегать», — с этой мыслью Хван вспоминает про приготовленный подарок. Он в любом случае хотел его подарить, вне зависимости от того, возьмёт ли Хан сегодня гитару на прогулку или нет. Напоследок задержав тёплые руки у своей щеки, Хёнджин снимает рюкзак, отличительным знаком которого являются брелок белки и два значка с цитатами, и роется в мелких кармашках. Джисон всё ещё пытается переварить, что сейчас произошло, и унять разбушевавшееся внутри сердце и мурашки во всему телу. Какая детская, буквально девственная любовь. Хёнджин любит осторожно и постепенно. Джисон не понимает и боится своих чувств. Они всё ещё дети, вдали от родителей, преданные самим себе, закинутые в большой город, окружённые незнакомцами. И всё ещё вместе. Хван наконец достаёт подарок, пряча его в кулаке, и протягивает Хану, раскрывая пальцы. На ладони лежит небольшой ярко-зелёный медиатор для акустической гитары, сделанный явно лично креативными руками Хёнджина из старой пластиковой карты. Но важнее было знать не из чего он сделан, а кем. Юноша сильнее прижимает к себе сползающую с колен гитару и неверяще глядит на друга, часто моргая. — Это мне? — сглотнув, спрашивает Джисон и принимает плектр, проводя им по струнам и получая мелодичный звук. В мыслях совсем некстати мелькает шутка, что Хёнджин пожертвовал своей же картой ради него, но он немедля отметает её. — Береги свои пальцы. — Конечно! Для тебя у меня будут непокалеченные руки! Джинни, ты такой внимательный! — Я хочу делать всё, что будет тебя радовать, — Хван мечтательно подпирает щеку рукой, упираясь локтём в полупустой рюкзак на ногах, и его лицо озаряется довольной улыбкой. — Спасибо тебе! — Хан держит медиатор у груди и смаргивает появляющиеся на уголках глаз слёзы. Эмоциональности, как у Хёнджина, ему не занимать. — Но тогда мне необходима ещё одна вещь. Тот даже не может предположить, что именно ему понадобилось, пока его не тащат в торговый центр неподалёку, в магазин косметики. И уже на месте Хван вспоминает об их клятве. Самое время приступить к изменениям! Они покупают чёрный лак для ногтей и две пачки разной краски для волос и, гуляя по центру, всё смеются с реакции кассирши, которая совсем не поняла прикола и готова была если не укоризненно вякнуть в адрес мальчиков с гитарой, то хотя бы покрутить у виска. Хёнджин говорит, что та напомнила ему его мать, что никогда не смирится и не примет факт того, что её сын, по её словам, хочет быть похожим на девчонку со своими длинными волосами, пусть это далеко не так. Ему хотелось перемен и в каком-то роде переворотного протеста, потому и выглядеть хотелось неординарно. А отец бы и вовсе не стал париться и отсёк бы ему косматую и очевидно пустую голову с плеч долой. Поэтому Хван старается наивно верить, что его родители в какой-то момент сдадутся и, по крайней мере, перестанут его осуждать. Маме Джисона пока было невдомёк, что норовит сделать с собой её мальчик, и как бы ему не хотелось её расстраивать, он чётко понимал, что она его выбор не оценит, если не разочаруется в принципе. Так что он упорно молчит о своих прихотях и думает поставить её уже перед фактом, хоть это будет довольно жестоко с его стороны. Бродя по торговому центру, они ступают на эскалатор, ведущий на второй этаж, и не замечают, как из вполне себе безобидного книжного магазина переходят в крупный гипермаркет, возможно, размером с футбольное поле. Первым делом Хан бежит искать кондитерский отдел. Мороженого на сегодня оказалось явно мало. Недалеко от него идёт Хёнджин с жёлтой корзиной и засматривается на энергетики. Здесь их выбор и ассортимент в разы шире, чем дома за сто с лишним километров, потому он берёт им с Джисоном на пробу самые интересные и в меру недорогие, которые они раньше не видели. Сколько бы он не обещал прекратить их покупать, всё равно не может сдержаться перед очередной яркой металлической банкой этого будоражащего разум напитка. — Можно? — окликают его сзади и после смотрят большими карими глазами, чуть надув губы. Это Хан вернулся с небольшой порцией чизкейка в квадратном пластиковом контейнере, и теперь держит, словно это святой Грааль. По идее так и есть, ведь Джисон в прямом смысле боготворит это изысканное пирожное всем своим существом. И снова Хван не в силах ему отказать, так что в корзину летит и чизкейк. Через несколько минут расхаживания по маркету он находит Хана между стеллажами с вином и водкой. — Бельчонок, тебе ж ещё нет восемнадцати. — Мне осталось подождать меньше недели! — Хочешь выпить за встречу? — хмыкает Хёнджин, проверяя, взял ли с собой паспорт. — И за встречу, и за учёбу, и за начало новой жизни, — перечисляет Джисон, разгибая пальцы и на ходу придумывая, что ещё можно выдать за весомый аргумент, но Хван уже тянется за вином и сверху в корзину кладёт пару разных бутылок слабоалкогольной медовухи для разгона. — Ого, даже так! Получается очень сомнительный набор покупок, только детского питания не хватает для полностью идеальной картины. Рюкзак Хёнджина порядком потяжелеет, пусть это и не сравнится с тем грузом, который весь день таскает Хан. — Ах, вынуждаешь нести такую тяжкую ношу, — Хван наигранно закатывает глаза, пока тот скидывает ему алкоголь. — Будешь должен за своё искушение выпить. — Я просто знаю, что ты всегда носишь с собой паспорт, — подмигивает юноша в ответ. В шесть вечера они выходят из торгового центра с пустыми банками энергетиков в руках и решают пройтись и поближе познакомиться с городом. Чан толком про него ничего не рассказал, да и времени как-то не нашлось, а Сынмин явно был не отсюда, потому узнать про их новую точку обитания у них не получилось. Конечно, им потом на специальных дисциплинах расскажут и покажут, куда они поступили и при том спросят, зачем и чем было обусловлено их решение выбора именно данного университета, но пока они даже не знают расписания занятий. Мальчики ходят по местным улочкам, преимущественно туристическим, которые в прямом смысле этого слова вылизаны до блеска, оснащены самыми новыми дорогами и освещением, а на главном проспекте и вовсе расположено больше памятников, административных зданий, учебных заведений и магазинов, чем на любой другой улице. Они фотографируются везде, на чём их взоры задерживаются минимум на пять секунд, а мысль, что на камере может закончиться место, отбрасывается куда подальше. Проходя мимо их вуза, Хёнджин признаётся: — Честно, я и понятия не имел, что окажусь именно здесь, да ещё и с тобой. — А я был готов рвануть хоть на край света, но лишь бы с тобой. И сердце Хвана пропускает удар. Свернув с главной улицы спустя какое-то время, побродя около трамвайных путей и насидевшись на некрытых остановках, студенты наконец решают открыть алкоголь, осев во дворе в окружении многоэтажек, что старше их раза в три. И пускай они будут ловить осуждающие взгляды жителей, сегодня им можно всё. Как играть гитарные аккорды Сплина, так и пить во дворе на неизвестной улице. Поначалу Хёнджин морщится и ворчит, что они купили какую-то дешёвую дрянь, которую даже самый пропитый алкаш со стажем пить не станет, но стоит только распробовать, как он порывается сгонять в ближайший магазин за второй такой штукой. Хану более чем заходит кислый цитрусовый привкус, и вскоре они обмениваются бутылками, дабы заценить напитки друг друга. Проверенная практика. Хван бы заценил эту медовуху с губ Джисона, но не так сразу и не здесь точно. Но он уже помышлял устроить такое в общаге без лишних глаз и ушей, то есть как только убедится, что Сынмин уйдёт куда-нибудь далеко и надолго. Закончив играть, Джисон сжимает в пальцах свой первый медиатор и по привычке проверяет телефон на наличие сообщений, видя, что в беседу их секции, куда его вчера добавил Крис, начали приходить новые люди, профили которых ему ещё предстоит изучить. Возможно, ему удастся с кем-то познакомиться и подружиться. Потом. Сейчас его мир ограничивается исключительно Хёнджином, их разговорами и безбашенными действиями. Примерно как это. Последним опустошив свою бутылку, Хван предлагает забежать в какой-нибудь из четырнадцати подъездов вокруг них и продолжить там на верхнем этаже с красивым видом из окна. — Хочешь поспорить? — выгибает бровь Джисон, которому семиградусный алкоголь всё-таки слегка, но ударил в голову, и тут же встаёт, словно доказывая самому себе, что ещё может стоять на ногах. Пока они решают на камень-ножницы-бумага, кому выпадет участь позвонить в домофон и попросить открыть дверь, представившись не то сыном, не то сотрудником полиции, из подъезда выходит пожилая бабуля, будто специально медленно перешагивающая порог. Юнцы тотчас смекают, придерживают из вежливости ей дверь, а сами, не теряя ни секунды выпавшего времени, забегают в дом, громко смеясь по пути к лифту. Хан оглядывается, пытаясь выцепить в углах малость расфокусированным взглядом хоть одну камеру видеонаблюдения, которыми наводнены их общежития, и с гордостью заявляет, что зданию уже лет сто и никому не сдалось ставить тут такое оборудование. До упора вжав потёртую кнопку с цифрой «10» на панели лифта, Хёнджин снимает поднадоевшую кепку, пряча в рюкзак и смотря на Джисона, поправляющего лямку чехла на плече и толстовку, и треплет его по каштановым волосам, которые в скором времени должны окраситься в бунтарский синий. Тот одаривает его глуповатой улыбкой и прыскает невпопад: — У тебя бутылки перестали греметь. Поднявшись на десятый этаж, на площадке которого четыре квартиры, Хан направляется к большому окну, выглядывая во двор, где несколько минут назад они, ни о чём не думая, попивали медовуху. Он запомнил название и взял на заметку с примечанием угостить этим пойлом Чана, предварительно узнав, разумеется, пьёт ли тот вообще. Закинув гитару на более-менее чистый подоконник, Джисон забирается следом и свешивает ноги, между которых вдруг встаёт Хёнджин. Дыхание почему-то прерывается, резко бросает в жар, а ладони Хвана ложатся на чуть подрагивающие колени. — Д-Джинни? Хёнджин стоит, подняв к нему голову, и молчит, дыша его воздухом. Смотрит долго, немигающе и почти отстранённо, если бы его глаза не двигались вместе с глазами Джисона. Этот жест и вовсе выбивает его из колеи. — Чизкейк будешь? — внезапно выдыхает Хван, и Хан от неожиданности аж жмурится и вздрагивает, зажимая его талию ногами, моментально извиняясь и жутко краснея. — Да ну тебя, Хван Хёнджин! — он легонько отталкивает от себя еле сдерживающего смех юношу и прикрывает лицо рукой. — Опять твои приколы. Знал бы он, что это не просто приколы, а самый настоящий флирт. Хёнджин ставит на подоконник свой рюкзак, поправляя брелок, и хмыкает, пока достаёт вино. — Полюбуйся на собрата, грызун, — он обращается к белке в виде брелока на замке и разворачивает её к Джисону. И в этот момент его освещает фотовспышка, отображая на экране недоумённого юношу и пушистую игрушку на фоне потрёпанной временем оконной рамы, за которой сгущается вечерняя темнота. Проморгавшись, Хан тянет руки к появляющемуся из недр рюкзака чизкейку и вспоминает про ложечку от мороженого, которую по счастливому стечению обстоятельств не выкинул. Не успевает он поднести кусок ко рту, как слышит грохот лифта — кто-то поднимается или спускается, не важно, главное, что их могут увидеть. Он замечает, как настораживается Хёнджин, невзирая на плывущую голову, но вскоре всё затихает, и они позволяют себе расслабиться. Хван открывает вино, благо то было с винтовой крышкой и не придётся искать штопор, и прикладывается к бутылке первым, от чего Джисон забывает жевать и просто наблюдает, а во рту пересыхает. После третьего глотка Хёнджин отставляет вино и хватает у друга ложку, урвав себе кусок чизкейка и при этом всё ещё морщась. — Жуть какая, — выдаёт он и, кладя руку на подоконник и упираясь в неё лбом, вспоминает про купленный чёрный лак. — Готов к переменам? Тот активно кивает и ставит ладонь на подоконник. Через минуту по площадке разносится едкий запах лака, а Хван принимается слегка дрожащей в руке крохотной кисточкой проводить по ногтям юноши, что завороженно наблюдает за ним и поджимает губы. Где-то выходит не совсем аккуратно, как того хотелось, но под свет фонарика телефона и так сойдёт. Теперь Джисон как самый настоящий рокер из семидесятых. — Я только сейчас заметил, как тут воняет куревом, — изрекает он, принюхиваясь, и глядит вниз на лестничную клетку. Даже в полумраке подъезда он мог увидеть одиноко стоящую банку из-под пива, из которой уже вываливаются окурки и пепел, несмотря на красную наклейку «не курить!» и угрозой штрафа. — Господи, как так можно. Это сейчас Хан ругается на сигаретный смрад и ещё не догадывается, что через какие-то полгода сам начнёт курить из-за стресса, как бы ему ни хотелось. Джисон не остаётся в стороне и тоже налегает на вино, держа в голове мысль, что горлышка бутылки касались губы Хёнджина. Вскоре, спустя каких-то пять глотков эта мысль разрастается в желание, чтобы эти губы уже касались его. Не важно где и не важно как — он хочет почувствовать их тепло на себе. Они теряют счёт времени. На них смотрят настенные надписи по типу «тебе разрешено плакать», «выхода нет» или ещё какой-нибудь нецензурный бред. А Хан цепляется пьяным взглядом за одну, гласящую «он любит тебя», и поворачивается к Хвану, убирающему фотоаппарат в рюкзак, доедающему чизкейк и протягивающему ему остатки вина. «Неужели, правда?» — проносится в помутнённом разуме. Юноша допивает бутылку залпом и наклоняется к Хёнджину достаточно близко, чтобы ощутить его дыхание. Тот придерживает его за плечи, небось рухнет с подоконника, и глядит с самой настоящей надеждой в глазах. Будто прямо в эту секунду должно произойти что-то невообразимое. И оно происходит. Из лифта выходит молодой человек с пачками кошачьего корма в руках. Выглядит он до жути умаявшимся, непонятно, на какой тяге он волочит ноги. Подойдя к своей двери, откуда отлично видно окно внизу, он замечает двух студентов только тогда, когда у него из рук выпадают ключи под громкий мученический стон. Незнакомец выпрямляется, хмуря брови и глядя в их сторону, и тут начинается. — Что у вас тут за гулянка? — под этот вопрос Джисон спрыгивает с подоконника. — Быстро по домам, шпана! — под этот возглас Хёнджин хватает гитару и рюкзак. — Ещё раз увижу — жопы надеру! — а под это предупреждение они минуют лестничные пролёты. Уже на улице под фонарями двора они, разразившись диким хохотом, держатся друг за друга, удивляясь, как ещё не упали где-то там по дороге и не расшиблись насмерть. Такая встряска, как физическая, так и моральная, немного отрезвила их, сведя на нет все потуги Хана сделать первый шаг, но он не думает, что это его последняя возможность, и этот раз он запомнит надолго, пока его не затмит нечто посерьёзнее. Джисон проверяет телефон снова и тянет озадаченное «у-у-у», листая с десяток сообщений от Криса. Приплыли, называется. — Что такое? — наконец отдышавшись, задаёт вопрос Хван, поправляя растрепавшиеся во время стремительного бега волосы. — Чан спрашивает, где я, и очень переживает, — он уже хочет написать ему, но неожиданно тот звонит, и Джисон вскрикивает, отстраняясь от телефона, как от огня. Хорошо, хоть не выкинул в кусты. — Это он! Что мне делать? Что говорить?! — Дай я! — Хёнджин забирает у него телефон, боясь, что он разобьёт его в приступе паники. — Это ж не мама тебе звонит, — и как можно трезвее отвечает: — Алло? Да, здрасти, это я. А, Хани? Хану немного становится непривычно от того, как его называет Хван, отличное от привычного «бельчонок» или же «Джисони». Но дрожь всё не унимается. — Хани у меня в общаге, да. Не волнуйся, приятель, мы уже легли спать, — для подтверждения своих слов он начинает говорить тише. — Он тебе завтра напишет. Давай, спокойной ночи, — выключив телефон и взвыв, Хёнджин с укором смотрит на Хана и выдаёт страшную правду: — Мы только что обманули твоего самого лучшего соседа, Джисони. Ох, уже даже не «бельчонок». Он опускает голову, сокрушённо вздохнув, и забирает свой телефон. — Я его не заслуживаю. Он меньше чем за сутки так хорошо расположил к себе и проявил сердечную заботу, а я к нему уже так отношусь. — Остаётся надеяться, что нашу правду он нормально воспримет, хотя в голосе слышалась тревога, — Хван берёт юношу за руку, заставляя поднять глаза. — Но у нас проблема посерьёзнее — я боюсь возвращаться поздно в общагу, тебе Чан ничего про комендантский час не говорил? В ответ лишь всхлип и отрицательное покачивание головой. — Не хнычь, — Хёнджин обнимает его и качает из стороны в сторону. — Тебе не холодно? Если нет, можем пройтись до нашего района с общагами, по пути зайдём в круглосуточные магазины, погреемся там. Идёт? Они будут блуждать по безлюдному городу с редко проносящимися автомобилями, греться в маркетах и сидеть на теплотрассе около зданий общежитий, бренча на гитаре с помощью зелёного медиатора. Они уходят в направлении пешеходного перехода под пристальный взгляд юноши, гладящего кота, с десятого этажа.

***

Сегодня Чана конкретно задрали на работе из-за бурного потока посетителей, которые почему-то именно в этот четверг все разом узнали об этом гриль-баре и ломанулись тратить деньги. Как официант, он всегда должен сохранять лицо, не вестись на провокации, обязан проявлять терпеливость и всё в таком духе. Там ещё очень много нельзя и мало можно, как в одном уже известном месте. Но Бану нравилось общаться с людьми, пусть он от них до невозможного уставал так, что мог уснуть даже на кухне под конец дня. Так и произошло сегодня, когда за ним пришёл бармен. Ли Минхо попал сюда благодаря Крису, который поймал удачный момент и пристроил своего очень хорошего знакомого-психолога из педуниверситета. Этот Ли Минхо… Чан постоянно убеждается, что он знает всё. Расскажет всё о тебе по одному лишь твоему взгляду, поведению, походке и речи. Расскажет всем, но не самому Бан Чану. Будучи лучшим студентом на потоке, разбирающимся в предмете, и первоклассным психологом, как бы он ни хотел помочь другу, всё равно отношения берут верх над профессиональными принципами, и всё сходится к хорошей поддержке, но не квалифицированной помощи. Друзей нельзя анализировать. Поэтому он прозвал его Ли Ноу в шутку, но потом со временем тот принял это прозвище чуть ли не как родное имя. Обычно после работы их всех развозят на такси по домам, но сегодня такси наглым образом опаздывает, что неимоверно бесит Минхо. Ноги уже не держат, в голове гул от вечно неумолкающей музыки в баре и говора людей, глаза закрываются. На плаву его держит один Чан и держит в прямом смысле. — Завтра я подам заявление на увольнение, обещаю тебе, Крис, — фыркает юноша, кладя голову ему на плечо, и глядит сквозь мусорку у ресторана, куда Бан стряхивает пепел с сигареты. — Ты мне уже второй год обещаешь, Хо, — старший затягивается и через мгновение выдыхает, опуская глаза на часы. — Что-то мы рано выскочили. — Молюсь на адекватного таксиста, чтоб не как в понедельник было. Тогда было совсем неадекватно, так, что Чан хотел вышвырнуть водителя на обочину и довезти Минхо самостоятельно. Видите ли, Хо живёт в квартале с очень неудобной парковкой, да и разворачиваться там негде. Тогда почему до этого все таксисты спокойно находили и место, и повороты? Мало того, он начал критиковать выбившихся из сил парней за их одежду, в частности, за желание Ли носить серьги. «Что ты как баба с висюльками на ушах?» — такого Минхо не говорили даже родители с их консервативными взглядами, а тут гляди, эксперт в мужественности нашёлся. Их добило то, что водитель отказался отвозить одного Чана в общежитие и не соглашался ни за какие деньги, оправдывая это тем, что придётся ехать в совершенно другой район. Крис в итоге хлопнул дверью и остался ночевать у Ли. Сегодня же им везёт: пока они едут, Минхо засыпает на плече блондина, прижимая купленный ранее корм для котов и незаметно стискивая пальцами ладонь старшего, и таксисту хватает ума заглушить музыку и молча ехать до нужного дома. Бан бы просидел с ним так целую вечность или даже больше, если придётся, и сколько бы Ли Ноу не грозился уйти из этого ресторана, он из раза в раз возвращается, трясёт шейкером и разливает напитки. Неожиданно машина сворачивает во двор, тормозя около подъезда, и Крису нехотя приходится разбудить друга. — Просыпайся, спящая красавица, твоя остановка, — произносит он в русую макушку, и тот вновь недовольно бормочет, жалуясь, почему он ещё не в кровати. Собрав разметавшиеся по задним сиденьям на поворотах пачки корма, Минхо открывает дверь, а Чан просит водителя подождать его буквально пару минут. Мужчина за рулём без проблем соглашается, беря в руки телефон и залипая в него, и юноша подумывает докинуть ему чаевых за его невозмутимость и выскакивает из салона вслед за своим любимым. Именно любимым. Потому что с другом или коллегой никто не целуется под покровом ночи возле подъезда, дверь которого может в любой момент распахнуться. Но им плевать, да и за пару лет такой традиции их ещё не ловили и не осуждали. А Минхо выдыхает жарко и жмётся плотнее, почти требуя продолжения, но ему сразу напоминают про родителей в доме и трёх тоскующих по нему котов, на одного из которых он сам похож, из-за чего Ли тотчас отстраняется с каменным лицом, хотя изнутри его явно распирает неодолимое желание. Криса это всегда веселит. Он тоже вдоволь изголодался по его изящно выгибающемуся телу на смятых простынях и сладкой боли от царапин на спине, потому что в постели Хо превращался уже не в кота, а самого что ни на есть тигра. Но для подобного события должны сойтись аж несколько факторов, которые вполне очевидны. Бан на прощание целует его в лоб, обнимая, и следит за тем, чтоб Минхо без происшествий зашёл в лифт и отписался, что добрался до двери. Только тогда Чан снова садится в такси и со спокойной душой едет до своего адреса с мыслью, что его перваш ничего не начудил за время его отсутствия и не заскучал. И оказался прав. Джисон точно не скучает, раз его даже в комнате не обнаруживается. Открыв как можно тихо дверь ключом, Крис, бесшумно приземлив очередной контейнер с едой на стол, поначалу всматривается в его кровать и думает, что тот вышел в туалет. Как вдруг понимает, что Хан не стал бы закрываться, будучи здесь. Старшекурсника прошибает холодный пот, и он спешно печатает юнцу, вопрошая, где он и почему ничего не сказал, а потом звонит напрямую, расхаживая по пустой комнате. Трубку берёт его друг-дизайнер из соседней общаги, объясняет ситуацию, и Чан практически верит. Ну вот остаётся у него совсем капелька сомнения, что ему не врут. Уж слишком подозрительным он посчитал его голос, но принимает как факт и, немного перекусив, падает на кровать. Бана не покидает чувство, что он снова вернулся в то время, когда жил не один, а с Хонджуном, от которого в его жизни остались одни лишь плакаты, старые сообщения и уведомление «пользователь ограничил круг лиц», как напоминание о насыщенном и бурном первом курсе. Крис переворачивается на спину и смотрит на вторую заправленную кровать. — Где ж тебя носит, Хани?.. — спрашивает он в пустоту и прикрывает глаза. А на трубах его первокурсник Хани терзает струны и поёт «Потерянный рай» под крылом любви всей своей жизни.