Своя судьба

      Агата смеётся и пихает меня в парадную перед собой, а потом врезается в мою спину, потому что я слишком резко останавливаюсь. На нашем почтовом ящике какие-то парни упорно вырезают надпись.       — Что делаете, придурки?       Агата вцепляется мне в рукав и шепчет на ухо: «Андрей, не связывайся!»       — Тебе что, пацан? Идёшь — иди.       — Уже пришёл. Здравствуйте, неместные! Проблемы надо? Могу устроить.       По странной случайности, оказывается, что моя спичка в зубах и сигарета за ухом их пугают. Судя по всему, настоящие интеллигенты.       — А… Это… Вы Агату знаете? Она где-то здесь живёт.       — Бабку Агафью? На третьем. Только она по средам порчи не снимает.       Агата прячется за мою спину, хрюкая мне в кожанку. Парни юмора не выкупают.       — Нет, Агату Нигровскую. Которая про панков кино сняла.       — Не слышал.       Агата пихает меня в спину.       — И что, классный фильм типа?       — Ну, и она такая тоже. Крутая.       Агата сняла вместо курсовой короткометражки полудокументалку про «Бригадный подряд», в которой они покуражились на все спонсорские деньги: поездка в Москву на сборный фестиваль, подрыв «Москвича» на полевом аэродроме, репетиция и концерт на заброшенном складе. Типа капустник для своих, но студии нужно было что-то отдать в прокат. Среди драм о жизни проституток затесался и Агатин фильм. И он выстрелил. Из этого самого ящика мы уже достали килограммов пять открыток и любовных писем.       — Мы очень хотели бы с ней…       — Вы про Купчино внимательно смотрели?       Они напрягаются ещё больше. Там мы на заднем плане разнесли петардами несколько ящиков бутылок. И жалобно мяукали на фоне вместо бродячих котов, которых предварительно увели в безопасное место, но это сейчас неважно. Главное, что гости напуганы.       — Исчезните, пока не началось.       Парни кивают и протирая собой стенку выгребаются из парадняка. А я обращаю внимание на обновление: Милое природное созданье, Чудо света, в Гизе пирамида, Можно только, затаив дыханье, Наслаждаться губ твоих желанных видом. Не имея шанса прикоснуться, По следам твоим по Питеру пройтись. Видел сон и не хотел проснуться: Где успела с мужем развестись Там во сне ты и ко мне сбежала, Чтоб со мною долгий век прожить, Но к несчастью утро вдруг настало, И могу тебя лишь так любить. Между нами всё ещё пространство, Жаль, что мы не встретились до фильма. Я бы уберёг тебя от пьянства, Я бы был защитой самой сильной. Ты — моя темноволосая богиня! Ты сошла с небес, чтоб мир наш озарить. Всё в тебе прекрасно, даже имя. Я готов тебя с другим делить.       Агата то ли посмеивается, то ли смущается, читая поэму. А я понимаю, что я против. Я не готов её ни с кем делить. Это странно, я всегда считал, что ревность не про меня, и я вне стереотипов. А сейчас вот начал сомневаться.       —… жёлтая и белая. Ты меня не слушаешь.       Я фокусируюсь на Агате.       — Слушаю.       — Нет, Князев. Нам нужно навести здесь порядок, пока от соседей втык не получили.       На улице начинает играть гитара, и, конечно, следом за ней начинаются вопли, зовущие мою жену. А потом уже появляются голоса из квартир внутри дома.       — Совести у вас нет. Возвращаются по ночам, а людям рано вставать.       Будто мне не к восьми. Или завтра декан просил прийти пораньше?       — И, правда, бардак в парадной — сейчас наша основная проблема.       — Что будешь делать? В милицию звонить?       — Нет, не поможет. Надо возглавить бунт.       — Андрей, ты с ума сошёл?       — Неси гитару, Агат. Другого способа нет.       Когда я выхожу на улицу, то среди разнообразных: «что за хмырь», «он откуда взялся», слышу и парочку «это Князь, кажется».       — А где Горшок?       — Дурак совсем, они же не живут всей группой в одной квартире.       — А я бы лучше с ним встретился, чем с Князем.       Так какого х.. ты припёрся сюда? Адрес Горшка ещё не раскопал? Хотя Миха говорил, что уже было, что звонили в дверь.       — Пойдёмте, на лавку сядем?       — Мы Агату ждём.       — Плохо ждёте. Надо же сначала всё отрепетировать.       Компашка неохотно, но отправляется за мной. На мою романтику они кривятся, ну ещё бы: у каждого заготовлена своя серенада. И я начинаю петь им всякую хрень, которую неловко показать ребятам: за пошлятину мне Жук голову снимет. Внезапно они включаются в мой концерт, подбирают аккорды, на скамейке появляется пиво…       Я пропускаю момент, когда начинает светать. Захожу в парадную и обнаруживаю две забытые банки с краской: белую и чёрную, и понимаю, что порядок действительно нужно навести…       Когда я вваливаюсь в квартиру, мне остаётся до выхода из неё всего полчаса. Взъерошенная Агата поднимает голову в кресле.       — Ты чего так долго?       — Закрашивал стенку.       — Позвал бы, я бы помогла. Дай, проверю.       — Зачем? Выключи, пожалуйста, режиссёра, ты не на работе.       — Андрей.       — Что?       — Ты врёшь. Ты подрался с кем-то?       — А теперь ты на режим «мамочки» перешла. Ложись спать, а я перехвачу бутер и пойду на работу.       Я направляюсь на кухню и слышу, как хлопает входная дверь. Никогда она меня не слушает.       Когда через пять минут она не возвращается, я опять надеваю берцы и выхожу из квартиры. Она водит пальцем по свежеокрашенной стене.       — Не трогай, Агат, размажется.       — Ты это сделал.       — У нас дома десяток таких.       Агата целует меня в висок, обнимает за пояс, поднимает одну руку и ерошит мне волосы, а потом опять проводит пальцем по стене. Там, где возле её портрета расположены маленькие буквы «А. Князев».