Враг по соседству

— Так как ты говоришь до этого дошёл? Дазай сидел на подоконнике с сигаретой в зубах. На полу стоял не самый лёгкий на вид рюкзак, увешанный брелоками и значками. Чёрные шлёпанцы были не самой привычной для Осаму обувью, но на речку в кроссовках он не пойдёт, не хватало, чтобы ножки вспотели. Чёрные джинсы подвёрнуты снизу, как у подростков «два как семнадцатого», а серая гавайская рубашка с листьями пальмы в качестве принта и вовсе смотрится нелепо из-за своего явно неподходящего размера. С какого пятидесятилетнего пузатого мужика Дазай её сорвал? — Да не знаю, просто скучно стало. Достоевский усиживался рядом, но сигарета была у него меж пальцев. В отличии от соседа он выглядел чуть-чуть культурнее, как, в прочем, и всегда. Обычные чёрные спортивные штаны, обычная чёрная футболка, на всякий случай обычная чёрная кофта и пара белых кроссовок на ногах. Рюкзака с собой он не заимел, всё пихнул к Осаму. — Когда тебе скучно, ты в основном по пятому кругу Пушкина перечитываешь, — Дазай затянулся сигаретой, выдыхая виноградный дым вглубь подъезда, — Или, например, смотришь подкасты «как убить человека и не сесть в тюрьму.» — Откуда эта информация вообще? Я не смотрю такие подкасты. — Ещё скажи, что ты с девочками целуешься, а не с учебником квантовой физики. — Не осуждай меня, квантовая физика определённо самая лучшая вещь в моей жизни, — Достоевский поджёг свою сигарету, заставив Дазая поморщиться от запаха ментола. — Молекулярная лучше. — В окно сейчас полетишь. Тяжело, наверное, беднягам спорить по поводу того, какое содержание переработанного дерева лучше. Как никак, это единственная тонкая нить, удерживающая их взаимоотношения. Хотя нет, ещё есть шахматы! Но там всё гораздо хуже, не будем даже упоминать. До назначенного времени встречи ещё полчаса. Место же встречи было около университета. Как иронично, не правда ли? Будущие второкурсники хотят спровадить лето в весёлой компании и подготовиться к учёбе, а потом выбирают местом встречи причину своих ночных кошмаров. Глупые людишки. Но это сейчас неважно. Важно то, что двоим нашим смелым героям до университета добираться достаточно долго. Тратить деньги на автобус как-то по-мажорски, поэтому придётся идти пешком. — Когда выходить-то будем? — Дазай кинул сигарету в открытое окно, надеясь, что окурок не попал на чью-то головушку. — Идти нам примерно минут двадцать. Можем выйти сейчас, заодно успеем в аптеку зайти. — А в аптеку тебе на что? — Презервативы купим. Идём. Достоевский спрыгнул с подоконника, звонкий звук столкновения его кроссовок с полом эхом раздался по серому подъезду. Осаму, ушам своим не веря, тему решил не поднимать. На кой чёрт ему знать, для чего, а скорее для кого Фёдору презервативы, верно? Интерес, конечно, начинал медленно сжигать внутренности Дазая, но серое вещество твердило, что Достоевский наверняка лукавит и никакие презервативы покупать не хочет. Зачем ему в аптеку это, естественно, вопрос уже другой, но Осаму терпеливо пошёл за товарищем на выход из подъезда. В его голове уже крутились разные варианты от «этот придурок явно шутит» до «интересно, а у него такой же маленький член, как он сам, или..» Отогнав все мысли, Дазай сматерился себе под нос и просто вышел вслед за Фёдором. Погода на улице стояла отличная. Не та пепелящая жара, как пару недель назад, но ещё недостаточно холодно, чтобы отказывать себе в поездке на речку. Ветерок приятно трепал волосы, тень от деревьев хорошо защищала от полуденного солнца. Что ещё может быть лучше? Конечно, приехать поскорее на базу отдыха, открыть холодное пиво и насладиться красотой природы... Но пока аптека и презервативы, конечно. Достоевский уверенным шагом зашёл в нужный магазин, подошёл к кассе и стал произносить какие-то маты на древнегреческом языке. Нет, правда, что этот идиот вообще говорит?! Осаму, стоящий рядом, был готов начать молиться, лишь бы его сосед случайно не призвал одним только словом. «Тетрагидрапирафурасерасиськахуиськатьфудакчёртуэтотупоеназвание» совсем не внушало доверия, знаете ли. Но страдать бедным ушам Дазая пришлось недолго. Через пару минут Фёдор заплатил за всё, что только что наговорил, и вышел из аптеки. — Позволь спросить... — Как только двое парней оказались на улице, Осаму сразу же решил, наконец, подпитать свой интерес, — Что из этого всего гондоны, а что формула ядерного оружия? Достоевский издал тихий смешок и вручил Дазаю все картонные упаковки лекарств. — Положи в рюкзак, пожалуйста. А что насчёт твоего вопроса... — Фёдор слабо улыбнулся, будто сам забавляясь этой ситуацией , — Скоро осень, а у меня иммунитет ужасный, я часто закупаюсь таблетками. Не спорю, звучит это страшно, но зато помогает. Осаму осмотрел все таблетки, словно убеждался, не кладёт ли он в своё сумку наркотики, чтобы потом не получить по двести двадцать восьмой, но, кажется, это были обычные таблетки для профилактики. С облегчением, но всё ещё неполным, он положил всё это золото в дальний карман рюкзака. — Ладно, теперь идём. А то негоже будет, чтобы любимчик группы опаздывал, верно? — Достоевский всегда поражался, как кто-то такой тупой, как Дазай, стал всеми любимым, но факт оставался фактом. — Верно! Для меня красную дорожку положить надо, фанфары, феерверки, девушки в красивых платьях... — Ты хоть пару минут можешь не думать о девушках? — Я могу думать и о парнях, но твой православный мозг такого не поймёт. А что, ревнуешь? — Как только убийственный взгляд лиловых очей чуть не сжёг Осаму до тла, тему он решил отпустить. Ходить по кривому асфальту, так далеко, в абсолютно чёрной одежде и новой обуви, которая уже начала натирать ноги, да ещё и с начавшим шаркать своими шлёпанцами за двести рублей Дазаем рядом, честно сказать, было тем ещё испытанием для Фёдора. Действительно, зачем он согласился поехать куда-то на природу с одногруппниками, с которыми разговаривал-то за год учёбы от силы раз пять? Из всей группы он общался более-менее нормально только с парой адекватных людей, но они сегодня никуда не едут, ведь предпочли провести последние летние дни в приятной для себя компании, а не в этом сумасброде. Наверное, Достоевскому стоило поступить так же, как они, но почему-то идея провести несколько часов не только с Осаму, но и с более шумными представителями группы, вчера вечером показалась ему очень даже интересной. — Ты хотя бы знаешь, что там будет? Потому что в ваших бесчисленных сообщениях я ничего, кроме нужной суммы денег и места встречи, не уловил, — Фёдор решил прервать тишину, ведь подумал, что не выдержит ещё хотя бы секунды звука шарканья шлёпок по асфальту. — Честно, сам не знаю. Но Саня мне сказал, что он купил много алкоголя и всякой всячины пожевать. Но я, мой дражайший сосед, учёл, что ты человек культурный и к алкоголю относишься резко негативно, поэтому договорился с ним, чтобы он ещё какого-нибудь сока взял. Будешь как маленький мальчик за столом у взрослых, — Дазай шутливо толкнул Достоевского локтём в плечо, — И, кстати, за этот акт доброты ты мне должен будешь. Ну либо сразу Сане скинь, не знаю. Хотя я не уверен, что он поймёт твои слова, с ним по-особенному говорить надо... Фёдор закатил глаза и потёр своё плечо, будто Осаму действительно сильно ударил. Поправив свои волосы, с которыми очень хорошо поиграл ветер, Достоевский сверил Дазая не самым довольным взглядом. — Спасибо, конечно, но я не считаю, что если я не распиваю алкоголь, как грёбанный пылесос, то это не значит, что я ребёнок. Взрослость не определяется количеством спиртного в организме, если ты вдруг не знал. — Да-да, мистер умник, я знал. И, не поверишь, я знаю, что алкоголь очень вреден и вообще наркотик. Но, знаешь, я не хочу слушать советы по здоровому образу жизни от человека, с которым соревнуюсь в конкурсе «кто больше скурит дешманских сиг за три минуты». Фёдор хотел продолжить спорить, заявить, что, вообще-то, курит он куда реже и меньше, чем Осаму, да и сигареты у него дороже, но понял, что эта тема уже потеряла свой смысл. Зачем спорить о здоровье, когда вы оба выглядите, как восставшие из мёртвых? Один мумия, второй вампир, какая прелесть. — Сколько я тебе должен? — Достоевский решил вернуть диалог в старое русло и вспомнил, что Дазай упоминал о каком-то долге. Ему не очень хотелось давать этому придурку денег, но он не любил кому-то в чём-то задолжать. — Нисколько, если признаешь на всех языках, которыми владеешь, что Библия лжёт. Осаму самодовольно блеснул глазами и растянулся в улыбке, смотря на то, как лицо Фёдора медленно темнеет. Кто бы знал, насколько Дазаю нравится видеть, что люди действительно подкупаются на его провокации. Особенно такие, как Достоевский, которые в целом мало на что реагируют так бурно. Фёдор держал с Осаму зрительный контакт несколько секунд, рискуя врезаться в ближайший столб, но всё же отвернулся и достал из телефона карман. — В полицию звонишь? «Ах, офицер, ко мне пристал какой-то иноагент и оскорбляет мои чувства, как верующего!», да? Не забудь ещё слёзно утирать сопли, малыш Фё-Фё! Достоевский продолжал гордо молчать и что-то делать в телефоне. Яркость у него была минимальная, да ещё и палящее солнце светило прямо в экран, поэтому разглядеть там что-то было нереально, но Дазаю и так не особо интересно, какой мамочке его сосед жалуется. Спустя пару мгновений телефон полетел обратно в карман, а Фёдор поднял голову, будто ничего не произошло, хотя его взгляд всё ещё хранил в себе отголоски недавнего недовольства на богохульные слова Осаму. Оставшаяся часть пути, к счастью или к сожалению, прошла в тишине, прерываемой лишь уже знакомыми читателю звуками ветра, машин вокруг и шлёпок Дазая. Около территории университета стоял небольшой автобус, заказанный специально для этой поездки. Вокруг него стояло около пятнадцати студентов. Кто-то с небольшим рюкзаком, кто-то с мангалом на плечах, а кто-то просто спал на земле, подложив под голову чью-то женскую сумку. Высокий крепкий парень с донельзя короткими волосами «под нолик», как говорится в простонародье, и выразительной улыбкой тут же подскочил к двум нашим героям. Достоевского он удостоил лишь коротким кивком головы, зато Осаму обнял так, что тот аж ноги от земли оторвать смог, да воздух из лёгких бедного паренька вылетел. — О-хо-хо, Саня, потише! — Дазай, несмотря на нехватку кислорода внутри, посмеялся, хлопая своего друга по широкому плечу. — Ты как всегда медлительный, сукин сын! Они уж думали уезжать, но я гордо стоял на том, чтобы твоя китаёзная морда присутствовала! Александр Хлебовозкин, а для друзей просто Саня (Саня-зассаня для самых убитых) представлял собой человека недалёкого, но зато очень позитивного. Бог знает, почему жизнь он решил связать с физикой, и какой чёрт его закинул в этот универ, но его присутствие на парах всегда делало нудные дни куда интереснее. С Осаму они спелись сразу, чем не очень обрадовали преподавателей и некоторых своих одногруппников, зато остальные называли их дуэт настоящим благословением и спасением от скуки (хотя скорее от хороших оценок из-за сорвавшихся пар). — Ну, не вини ты меня, родной. Я ж не один, со мной сегодня настоящий пропагандист медленной ходьбы! — Дазай пару раз похлопал не самого довольного Фёдора по плечу, — Так что жалуйся на него. — Ах, да, Федя, здарова! — Саня схватил хрупкую ладонь Достоевского своей мёртвой хваткой и потряс её так, что внутри у них обоих все косточки перемешались, — Ты чего так одеялся? Не боишься солнечный удар схватить? У нас, конечно, есть лёд в сумке-холодильнике, но не вздумай в обморок падать, брат! Фёдор натянуто улыбнулся, как бы говоря «всё хорошо, я в себе уверен», и потёр свою чуть ли не посиневшую руку. Отвечать на столь многочисленные и громкие слова одногруппника сил у него не было. Когда посадка в автобус была почти закончена, два наших смелых героя зашли последними, от чего им достались два самых первых места. — Я около окна! — Фёдор и глазом моргнуть не успел, как Осаму уже разместился на месте у окна, — Я надеюсь, тебя не укачивает? Не хочу быть в чьей-то блевотине, понимаешь? — Понимаю. И нет, если ты не дашь мне повода, меня не стошнит, — Достоевский занял своё место, и автобус, наконец, отправился в долгий часовой путь до ближайшей хорошей базы отдыха, — Дай мне наушники. Дазай одарил Фёдора притворно брезгливым взглядом и полез в карман своего рюкзака, куда его товарищ недавно засунул свои наушники. — Проводные, серьёзно? Ты в каком веке, мальчик мой? — Осаму усмехнулся, разглядывая чёрные запутавшиеся наушники Достоевского, — Это почти позорно. А вот у меня... Пихнув соседу его наушники, Дазай вновь полез в рюкзак, чтобы найти и похвастаться своей вещью. Только вот ни через минуту, ни через пять наушники найдены не были. — А вот у меня они остались дома... — Осаму медленно опустил рюкзак и, казалось, впал в такой тлен, который и представить сложно. Как это он наушники забыть умудрился? Без музыки в голове бедному парню и пяти минут не продержаться, особенно когда в планах часовая поездка в темном автобусе! Фёдор сухо усмехнулся, наслаждаясь разочарованием своего любимого врага. Он-то не такой безрассудный и не забыл свои любимые наушники, в которых прямо сейчас звучала аудиокнига. Пять минут тишины Дазаю показались вечностью. Он то бился головой о стекло, то, получив выговор от водителя, стал рассматривать не особо меняющийся пейзаж за окном, то просчитывал в уме свои любимые формулы, то, полностью отчаявшись от скуки, даже с Достоевским попытался завести диалог, но ни к чему это не привело. Внезапно, его голову посетила гениальная, но очень опасная мысль. Осаму положил руку на спинку кресла Фёдора, на что тот никак не отреагировал, и стал медленно придвигаться своими цепкими пальцами к уху соседа, желая зацепить один из наушников. Зачем ведь Достоевскому два, правильного? Ему и одного хватит, а Дазай уже гнить начинал, ему срочно нужна была помощь. Фёдор почувствовал прикосновение тёплых пальцев к своему уху и даже не успел ничего предъявить, как почувствовал, что его наушник был не самым бережным образом вытащен. — Ну и что это за шутка? — Голос у Достоевского, как всегда, когда он злился, холоден, от чего Осаму почти физически ощутил холодок на позвоночнике. — Да брось, тебе жалко? Я, может, тоже хочу послушать, что там у тебя... — Дазай вставил наушник в свою уху и удивлённо приподнял бровь, — «451 градус по Фаренгейту?» Серьёзно? Ты даже сейчас на книжках помешан? Я не удивлюсь, если ты вообще музыку не слушаешь. Несмотря на все свои жалобы, Осаму наушник не убрал, ведь был рад любому отвлечению от окружающего мира, даже если это была аудиокнига, которые он терпеть не мог. Фёдор из-за своей гордости на вопросы Дазая не ответил, но и попытки сопротивляться разделению наушников не предпринял. Не то понял, что это бесполезно, не то в целом не особо волновался. Осаму фанатом Брэдбери не был, но предлагать своему святому соседу включить инстасамку не рискнул, поэтому смирился со своей участью и стал смотреть в окно. Два парня, разделяющих одни наушники и сидящие плечо к плечу, ну какова романтика, верно? Под конец поездки Осаму и вовсе стал носом клевать. К сожалению читателей, его сонная голова упала не на плечо Достоевского, а на стекло. Когда автобус остановился, и студенты стали потихоньку выходить, Фёдор ткнул Дазая локтём в бок. — Просыпайся, придурок. Осаму что-то недовольный пробубнил и поднял голову. Он потёр свой покрасневший от частых столкновений с окном лоб и зевнул во весь рот. — Знаешь, мог бы и понежнее разбудить. — Скажи спасибо, что я не оставил тебя в автобусе. Идём, — Достоевский встал со своей места, чуть размял спину, которая не была так счастлива часовой поездке по кочкам, и вышел на улицу. Дазай жалобно простонал, чувствуя, как все его конечности вот-вот отпадут. Он медленно поднялся, накинул рюкзак на плечо и выпрыгнул из автобуса самым последним. Группа студентов сняла самую дальнюю беседку, чтобы никто не мешал им достойно спровадить лето. Она была просторной, со столом и лавочками, даже с электричеством проблем не было. Пока основная часть людей доставали еду и напитки, кто-то, в том числе и наши герои, решили повнимательнее осмотреть здешнюю природу. Песочный пляж, бережно очищенный от мусора, вёл к достаточно широкой реке. За ней тоже следили, поэтому вода была прозрачной. — О, смотри, там мостик! — Осаму, обращаясь к Фёдору, указал пальцем на небольшое деревянное строение на реке, — За сколько сделаешь бомбочку от туда? — Для начала, пальцем показывать некультурно, — Достоевский шлёпнул Дазая по руке, — И, отвечая на твой вопрос, ни за сколько. Я что, псих? — А я бы прыгнул. Рублей за пятьсот, — Осаму потёр свою ладонь, хотя на самом деле худенькая ручка Фёдора не причинила особо сильной боли. Достоевский бросил лишь «не сомневаюсь»" и пошёл дальше по берегу. Дазай, как собачка, побежал за ним. — Ну вот не делай вид, что ты недоволен! Природа, свежий воздух, прелесть же! — Ага. А ещё тут твои любимые насекомые. У меня в ушах до сих пор твой визг из-за осы, залетевшей в аудиторию, — Фёдор усмехнулся, бросая взгляд на мошек, летающих рядом. — Это другое! Сегодня я подготовлен, у меня есть спрей от насекомых. Достоевский закатил глаза и саркастично посмотрел на Осаму. Если этот бестолковый парень и боялся чего-то, то это определённо были маленькие летающие «монстры», поэтому ни один спрей его не спасёт. — Как знаешь. Но я не буду выслушивать твой плачь, если тебя укусит комар. Дазай цокнул языком, совсем не заботясь о словах Фёдора. Он-то знал, что человек самодостаточный, и какие-то мошки его не запугают! Спустя пару минут Осаму с ног до головы обрызгал себя средством от насекомых, из-за чего от него доносился просто прекрасный аромат. — Фу, доза, мать твою, чё у тебя за духи? Щас вся еда пропахнет! — Андрей, стоящий рядом с мангалом, вообще к Дазаю отношение смутное имел. Он вообще ко всем отношение смутное имел, но поехать бухать всегда согласен, поэтому сейчас агрессивно дул на мясо. Осаму лишь издевательски показал одногруппнику язык и приземлил свой зад рядом с Фёдором, а то он уж слишком отдельно от всех сидел. Достоевский даже не посмотрел на Дазая, наливая в красный пластиковый стакан яблочный сок. — Знаешь, тебе стоит носить свой стаканчик с собой постоянно, а то я не сдержусь и налью туда пива, — Осаму усмехнулся и открыл баночку светлого. — Не переживай, я узнаю, если ты или кто-то другой сделает это. — Я иногда представляю, каким ты будешь, если напьёшься, — Дазай сделал несколько глотков пива и стал крутить банку в руке, рассуждая, — Ты сразу завалишься спать, пойдёшь танцевать на стол, или уединишься с кем-то? Может, с Ксюшей? Я слышал, она любит брюнетов... Осаму почувствовал, как по его затылку прилетает смачный удар, и даже чуть пиво не уронил. Почти все обернулись, услышав громкий мат. — Ха-ха, Дазай, наконец, по заслугам получил! — Моё уважение, Федь! — Надо было его вообще лицом к столу приложить. Фёдор лишь пожал плечами, мол «ничего такого», и продолжил спокойно смаковать сок. Дазай, почти задетый такой поддержкой Достоевского, угрюмо потирал затылок и держал язык за зубами. По крайней мере, ещё минут пять. Когда все уже сидели за столом, Осаму знатно заскучал. Он встал, хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание, и, когда убедился, что его слушают, начал свой душераздирающий тост, стоя с банкой пива в руке. — Дорогие друзья! До конца лета осталось всего несколько дней, и мы вновь будем вынуждены вернуться в суровый мир скучных пар, злобных преподов, устрашающих сессий и других прелестей жизни студенсткой... Но прошу вас не унывать! Я уверен, этот новый учебный год принесёт нам всем незабываемые ощущения и воспоминания, и на выходных мы будем собираться точно так же, отдыхая в приятной компании друг друга! За вас, мои родные, за вас!! С этими словами Дазай приставил банку пива к губам и стал залпом проглатывать остатки. Молодёжь оживилась, кто-то хлопал искренне, кто-то не очень, но смеха точно было достаточно. Послышались звуки соприкосновения стаканов, Саня даже закричал троекратное «ура», будто они действительно свадьбу справляли, а не просто бухали в последние деньки лета. Осаму присел и сразу почувствовал на себе взгляд Фёдора. — Я почти расплакался, — Саркастично ответил он, накладывая в пластиковую тарелку какой-то салат. Дазай усмехнулся и подцепил горошек из салата на вилку, благополучно положив её в рот. Вот наглец, и тут нос свой кривой вставить надо. — Да я сам чуть не разревелся. Что могу сказать, у меня талантливый язык, чтобы толковать такие речи. — О да, определённо, язык у тебя единственный и неповторимый. Когда-нибудь я оторву его. — У тебя странный способ флиртовать, — Поняв, что второй подзатыльник его голова не выдержит, Осаму замолчал, пусть желание подразнить и росло с каждой секундой. А дальше последовали обычные развлечения пьяных студентов. Многие побежали в реку, а те, кто, по каким-либо причинам, не смогли позволить себе такого счастья, решают сыграть в картишки. Ну и как наши герои могут отказать в этом? Дазай хитро перебирал свои гордые три шестёрки. Он остался один на один с Достоевским, и за их игрой наблюдали все выбывшие игроки. Не имея козырей и хотя бы каких-нибудь адекватных карт, Осаму всё ещё считал, что шансы на победу есть. У Фёдора четыре карты, он явно не победит, верно? Достоевский сходил крестовым вальтом. Чёрт, козырь. Дазай взял карту, не переставая прожигать оппонента взглядом настоящего хищника. Потом Достоевский кинул козырного туза. Да что за херня, он всех крестей себе забрал? Дазай так же гордо, не шевеля ни единым мускулом, принял и этот удар ниже пояса. Последним ходом Достоевского было две десятки. Две десятки, серьёзно?! Маска гордости Дазая разбилась на тысячи осколков, и он протяжно застонал. — Да чёрт! У меня была идеальная репутация короля «Дурака»! — Осаму, как маленький ребёнок, надулся и кинул свои карты на стол. — Ну, теперь тебе придётся подвинуться, Осаму. Или мне называть тебя дурачком, м? Толпа вокруг рассмеялась, довольная тем, что хоть кто-то победил этого уверенного в себе ублюдка Дазая. — Я требую реванш! — Осаму схватил колоду и стал агрессивно мешать карты. — О да, отличная идея. Я с удовольствием утру тебе нос во второй раз, — Фёдор уселся поудобнее, принял позу, достойную победителя. Руки поставил на стол, положил на них подбородок, а ноги скрестил и слегка вытянул, чтобы издевательски дотронуться до джинс Дазая и лицезреть его ещё более недовольное лицо, — Знаешь, нам давно надо было сыграть в карты. Я и подумать не мог, что ты так плох. Осаму, продолжая дуться, стал раскладывать карты на пятерых. Кроме Достоевского больше не было достойных соперников. Оксана, девушка-загадка на парах и дамочка-ветер вне занятий, которую может отвлечь любой взгляд в её сторону, за картами особо не следящая. Мишаня, тот самый изгой, который до сегодняшнего дня карты в руки вообще не брал. Саша, безнадёжно влюблённая в Дазая, от чего постоянно смотрящая на него, а не на свои карты, а он ведь ещё и издевается, подмигивает ей и лицемерно поддерживает, мешая ещё сильнее. Вся эта троица легко выходила, ведь так хотели Осаму с Фёдором. В первую половину игры они оба действовали пассивно, без особых усилий просчитывая чужие ходы, можно даже сказать, что поддавались, чтобы их противники поскорее выкинули свои карты и уходили из игры, оставляя их друг на друга. И вот тогда начинался настоящий азарт. Теперь Дазай был в плюсе. Оставшиеся пять карт, да все козырные, что за прелесть? Любой ход Достоевского будет встречен достойным ответом, а потом он сам будет унижен гениальной игрой Осаму. Фёдор, догадываясь, какие карты у его оппонента, не отрицал, что удача не на его стороне. Он вздохнул, прошёлся подушечкой пальца по шершавым уголкам старых карт и ловко вытянул пиковую даму. Дазай самоуверенно усмехнулся, стрельнул хитрым взглядом карих глаз прямо в душу Достоевского, повёл плечами, почти кокетничая, и довольно положил на стол обычную бубновую девятку. — У тебя все козыря, да? — Фёдор, даже не взглянув на карты, безэмоционально кинул их в стопку «бито». — Так легко сдаться вздумал? — Осаму не убирает улыбку, достойную роли чеширского кота, с лица и кладёт на стол вальта бубнов, — Трусливо с твоей стороны, Достоевский. — Ты как-то карты не так мешал, шулер, — Достоевскому ответить на столь высокий козырь нечего, и он позорно принимает в свою колоду новую карту. — Не вини меня в своей плохой игре. Чтобы ты знал, у меня волшебные ручки, которые прекрасно мешают карты. Дазай без особого труда закидывает Фёдора дамой, королём и тузом, оставаясь в победителях. Достоевский не особо расстроен проигрышу, он расстроен, что ему приходится лицезреть уж больно довольное лицо оппонента. — Слушай, не строй из себя Господа Бога, ты пару минут назад проиграл, — Фёдор, посоветовавшись с другими игроками о конце игры, складывал карты в коробку, — а ведёшь себя так, будто мы играли на деньги, и я только что задолжал тебе миллиарды долларов. — В прошлый раз ты тоже кичился, знаешь ли, — Осаму усмехнулся, поняв, что Достоевский замолчал и не собирался продолжать спор, то ли в целях самосохранения, то ли просто от скуки. В скором времени все мокрые и разгорячённые отсутствующие начали подходить. В беседке вновь стало громче обычного, и если Дазай относился к этому с превеликим удовольствием, то Фёдору это всё не особо нравилось. Спустя несколько минут он не выдержал, взял кусочек дыни и стакан сока и пошёл куда глаза глядят. Местечко он нашёл быстро. Тихое, не так далеко от основного берега, оно припрятано за кустами и деревьями. Там даже лавочка есть с видом на реку, ну что за прелесть. Достоевский поставил стакан сока, отряхнул песчинки с лавки и комфортно расположился, готовясь к приятному времяпровождению наедине с собой и природой. Он не боялся, что его здесь забудут — беседку отсюда хорошо видно, и он мог в любой момент контролировать ситуацию, заранее узнав, собирается ли компания домой, или ещё можно насладиться тишиной. Кажется, даже десяти минут не прошло. Фёдор и опомниться не успел, как вдруг почувствовал чьи-то руки у себя на плечах. О, да твою мать... — Ты чего сбежал, красавчик? — Дазай похлопал Достоевского по плечам и за секунду перепрыгнул через лавочку, усаживаясь рядом. — Господи Боже, да чего тебе не хватает? — Совсем уж вымученно, будто перед смертной казнью, шепчет сквозь зубы Достоевский. Действительно, чего Осаму не хватало-то? Там и еда вкусная, и парни весёлые, и девушки интересные, а здесь один бледный, недовольный, с одним стаканчиком сока Феденька Достоевский с которому не больно и нужна подобная команда. — Твоего угрюмого личика, конечно! Тебя интереснее всего доводить, ты мальчик упёртый такой, не сдаёшься никогда, — Дазай достал из-за пазухи очередную банку пива, зацепился ловкими пальцами за открывашку и щёлкнул ей, моментально слизывая пенку, которая вот-вот польётся по его рукам, — Но если составишь мне компанию за пенным, могу и отстать. — Ты меня когда на слабо́ брать перестанешь? Доконал уже, — Фёдор вздохнул, отчего аж ноздри раздулись слегка, да глаза свои уставшие, уже закрывающиеся от бессонных ночей, закатил слабо. Осаму сухо усмехнулся, прикоснулся к алюминиевой баночке своими сухими, бледными губами и сделал несколько длинных глотков, наслаждаясь каждым моментом соприкосновения пива с вкусовыми сосочками. Чего-чего, а тишины Достоевский от компании Дазая не ожидал, только вот так и оказалось. Этот обычно разговорчивый, несносный ублюдок сейчас тихо сидел, смотрел на свои стопы без шлёпок — где уж потерять успел? — да песок ими перебирал, слишком заинтересованно наблюдая за тем, как светлые песчинки проходят через пальцы. Волосы его, цвета до боли в зубах сладкого молочного шоколада, которые около корней были прямыми, а на концах завивались так, что постоянно щекотали то уши, то глаза с носом, к ветру, кажется, имели какую-то странную устойчивость. Совсем их воздух прохладный не трогал, так и оставались лежать небольшими кудрями на макушке. Фёдор, как было сказано в прошлых главах, давно поймал себя за наблюдением за Осаму, поэтому сейчас даже не пытался отрицать, что пялится — пялится, пялится да ещё как, оба глаза своих на этого придурка направил, ни одного движения, ни одного вздоха не пропускает, ждёт, выжидает пакости какой-нибудь, очередной партии в их личные, ни на что не похожие шахматы. И дождался же, терпеливый наш. Дазай голову свою, слишком непропорционально большую телу, поворачивает, глазницами узкими хлопает, губы тонкие в улыбке противной растягивает. Секунда, две, и точно из этих губ вырвется что-то ой-ой-ой какое некультурное, что-то, от чего у Достоевского сразу же брови нахмурятся. — Почему ты алкоголь не пьёшь? Даже пиво. Даже нулёвки. Ну, как маленький, правда, — Вот оно. Любит чёрт в душу Фёдору залезать, самые интересные для себя моменты находить и царапать, царапать, царапать до мяса, разведывать каждый по отдельности, смаковать любой маленький кусочек информации. Не терпит Осаму, когда кто-то не открыт перед ним, не терпит, когда секреты все разузнать за один разговор не может. Но Достоевскому простительно — больно уж он прелестно на вопросы каверзные реагирует, — Я мог бы оправдать это твоей преданности к Богу, но ты куришь. Я мог бы оправдать это твоей внезапной любви к здоровому образу жизни, но ты, опять же, куришь. Я мог бы оправдать это обычным вкусовым предпочтением, мало ли, вдруг тебе вкус не нравится просто, но ты и других, кто с алкоголем дела делает, не любишь. Значит, дело именно в алкоголе, как в предмете. Что у тебя такую ненависть к нему вызвало? Он? Фёдор руки в кулаках сжимает, покусанными ногтями в мягкую ткань кожи на ладонях впивается, лишь бы держаться, лишь бы не ущипнуть себя за переносицу прямо перед Дазаем, ведь тот сразу же поймёт, что победил, в точку попал. Он и так поймёт, но не так быстро, не так сразу. Трёх секунд Достоевскому хватает, чтобы прийти в себя, успокоить поток не самых приятных мыслей. Глубокий вдох и выдох, взгляд, обращённый на спокойную воду перед ними, и он снова в строю. — Умница, догадался, — Голос вновь холодный, вновь почти ощутимо воздух прорезает, но выражение лица безэмоциональное, совсем незаинтересованное в разговоре, — Да, из-за отца я алкоголь не терплю. Ну а что? С самого детства его пьяным видел. Сестру под охапку брал, в комнату тащил, и сидели мы там тихо, лишь бы не заметил. Полину особенно жалко, он её потом утешал, подарками задаривал, а она глупенькая, не понимала, что все эти слова и гроша не стоят, что в следующую же субботу он таким же придёт. Он ещё на праздниках любил разогнаться, сразу становился таким дружелюбным, когда ему водочки наливали. А потом, когда гости уходили, он уже не такой дружелюбный. Дочь свою физически не трогал никогда, но словесно мог задеть. А я да, получал пару раз. И не ненавижу я такого и людей, которые его пьют. Прочто на подсознательном уровне начинаю думать, что все пьяные — шумные придурки. Знаю, глупая позиция, но даже у гениев есть свои слабости, — Фёдор плечами худыми пожимает, глаза отводит почти стыдливо, в руке стаканчик красный вертит, тему обсуждать больше не хочет. — Понял. Но это не значит, что я перестану пытаться тебя споить. Осаму, к собственному удивлению, расхотел царапать Достоевского до конца, чтобы аж вся гниль из души вытекла. Не то потерял интерес от такого быстрого ответа, не то посчитал исповедь Фёдора вполне удовлетворяющей и без дополнений. Только вот тишина продлилась не долго. Пальцы Дазая совсем внезапно обнаружили новое место, которое можно расцарапать. Грех таким не воспользоваться, верно? — А мать? — Совсем непринуждённо сказал Осаму, даже не смотря на своего собеседника. Тактика такая. Но с Достоевским она никогда не работала, какая жалость. — Извини? — Притворяется, что не понял, как оригинально. Конечно, Фёдор понял. Отвечать только не желал особо. — Ты говорил, как вы с сестрой от батьки своего прятались. А где твоя мать была в это время? Тоже пьяная, просто в отрубе? Да и в целом ты о ней не говорил никогда. — Не пьяная она была. Рядом с нами сидела, успокаивала. Доволен? Дазай прищурился, недоверчиво так, скептически, вглядывался в Достоевского с минуту, пытался между строк что-то прочитать, ещё чуть-чуть информации добыть. Видно же, эту информацию царапать легко будет, совсем свежая здесь гниль ещё, даже не успела, наверное, на затворки души залечь, да пылью покрыться. Но не может, не может Осаму подцепить засохшую корочку, не может содрать с ранки! — Доволен, — Не особо довольно промямлил он, касаясь губами банки пива. Фёдор тоже коснулся губами стаканчика сока, и вот так в унисон они оба сделали несколько глотков. Через несколько минут почти мёртвой тишины Достоевский испытал непреодолимое желание действовать по тактике Дазая. Поковыряться в тайниках своего загадочного одногруппника получше, а не просто пройтись по нескольким вопросам во время игры в шахматы. — А ты мне что-нибудь не поверхностное поведуешь? То, что ты «безотцовщина», по твоим же словам, мало что объясняет. — Да нормальная у меня семья была сначала. Потом отец умер, мамуля спилась, её с работы уволили. Денег стало меньше, в общагу переехали, — При этих слов Осаму аж поморщился. Воспоминания об общежитии всё ещё не самые лучшие в его жизни, — ну, ничего интересного. — Компактно, однако. Фёдор удовлетворён таким кратким ответом не был, только вот знал, что больше Дазай ему не скажет. Новая волна тишины обрушилась на двух парней. Один сидел расслабленно, закинул ногу на ногу, медленно хлебал пиво и любовался видом тихой реки. Второй же горбился, хмурил тёмные брови, кусал губы, расслабиться с Осаму не мог полностью. Только тот и думать что-то новое вякнуть даже не хотел. Сидел себе спокойно, улыбался чему-то своему. Да что с ним? — Знаешь, когда ты молчишь, то нравишься мне больше, — Промямлил Достоевский , чтобы хоть как-то разбавить тишину, так сильно давящую на виски, — Ты ведь парень не глупый. Да, может раздражающе наглый временами, но точно не глупый. Честно говоря, если отмести все наши личные дела на второй план, то ты самый сносный в нашей группе. Будь ты подобно тихим и чуть-чуть спокойным и в университете, я бы, может, даже общался с тобой. Фёдор посмотрел на собеседника с мыслями увидеть хоть намёк на непонимание или даже осуждение, ведь Дазай из них двоих всегда был более агрессивно настроен, но на лице собеседника были только искреннее удивление и нотка игривости в тёмных глазах. — Ну даёт, а! — О, лучше бы он осудил Достоевского, чем это. Звонкий, слегка хриплый смех заставил небольшую стаю птиц на берегу тут же разлететься, а Фёдора тут же пожалеть о своих словах, — Ты такой романтик, Фё-чан, я хочу плакать... Но, знаешь, я действительно польщён. Не догадывался даже, что Феденька самолично скажет мне такие приятные вещи. Осаму толкнул Достоевского в плечо — да что за странная привычка, ей Богу — и пару раз подмигнул. Только спустя пару секунд глупых заигрываний, он стал удивительно серьёзным. — Я с тобой согласен. Не отрицаю, мне нравится раздражать людей, особенно тебя, но вне всех этих «игр гениев», ты парень недурной. Та ночёвка, если можно так сказать, это подтвердила. Возможно, только возможно! я бы хотел почаще играть с тобой в шахматы просто так, а не с желанием разгрызть глотку, — Внезапно на одном дыхании выпалил Дазай, причём лицо от Фёдора так стыдливо прятал, будто действительно в каких-то высших чувствах ему признавался, а не просто называл «нормальным». — О. Единственное, чем мог ответить Достоевский на это, кажется, полноценное признание. То есть они и ненависти-то друг к другу не испытывали, а пьесы такие устраивали, как будто действительно до последнего вздоха друг друга избивать планировали? Смешная ситуация. Поразмыслив недолго, Фёдор, безжалостно сдирающий кожу на пальцах зубами от ярой работы мозга, по итогу лишь сухо усмехнулся и взглянул на всё ещё прячущего лицо Осаму. — Итак... Давай поразмыслим. Нам обоим терпеть друг друга ещё года три, если не больше. Причём и на парах, и дома, если вдруг мы случайно пересечёмся на лестнице. Раз уж полноценная ненависть прошла, и остались лишь отголоски личной неприязни, но, прошу заметить, и толика интереса, то предлагаю перемирие. Спокойно себе ходим, не разговариваем дальше, но если кто-то захочет завести беседу, то резкого отвращения не показываем, в крайность не бросаемся. Ну что, — Достоевский протягивает свою ладонь, желая заключить официальный мир между двумя самыми яростными врагами университета, — мир? Дазай голову поворачивает медленно, недоверчиво косится то на абсолютно спокойное лицо Фёдора, то на его до жути бледную, почти нереальную руку, но сдаётся, наконец-то, макушку опускает почти постыдно, но ладонь протягивает уверенно, жмёт крепко, как на настоящих переговорах. Рука у Достоевского-то действительно нереальная. Бледная-бледная, почти как лист бумаги белёсая, да холодная, как первый настоящий декабрьский снегопад, как выйти босым на балкон в феврале, как есть мороженое, когда зубы чувствительные. Мурашки по коже от этого холода уже марафон по спине бегут, но Фёдор не отпускает, видимо, хочет помучить Осаму подольше, а тот и не против, сам не отстраняется. Трогает, щупает, проверяет, насколько же хрупкая, ведь со стороны Достоевский и вовсе как фарфор выглядит, вот-вот и разобьётся, а внутри только пустота и ничего больше. А на самом деле хватка у него крепкая, мёртвая, совсем не такая, какую ожидал почувствовать Дазай от столь костлявых пальцев. Кожа странно шершавая, почти жёсткая, кажется, и порезаться о мозоли можно. Ногти совсем уродливые, кожа вокруг ещё хуже. Обкусано всё, обгрызано с заметной жестокостью. Заусенцев и след простыл, на их месте только кровавые полосочки содранной кожи. В общем, не ладонь, а ужас настоящий, смотреть аж противно. Только у самого-то не Осаму лучше. Да, заметно живее по цвету, отдаёт привычной для азиатов тёплой желтизной и контрастирует с бледностью другой руки. Но изуродованные совсем, ни одного места живого не оставили на бедной коже. Даже сгрызанные ногти Фёдора получше будут, чем многочисленные ожоги тут и там, ссадины и синяки, белые куски пластыря на мизинце — видимо, порезался опять — да так надоевшая марля, плотно перебинтованнная вокруг тонких предплечий. Горячая-горячая, почти невыносимо, неизвестно вообще, отчего ладошка такая вообще огненная, но факт остаётся фактом. Кожа мягче, только вот её и здесь не так много. Каждая косточка, каждая фаланга пальца, каждая сине-зелёная венка: всё видно, всё в глаза бросается. Только если у девочек вокруг подобные руки вызывают неоспоримое возбуждение, то Дазаю смотреть на них противно. Трясутся ещё вечно, взять что-то нормально не могут, вот и сейчас ладонь Достоевского обхватывают слабо, пусть и уверенно, но всё равно слабо. Кто из них ещё анемией болеет, ха? Почувствовав свободу от столь сильного рукопожатия, Осаму рукой тут же трясёт, на Фёдора смотрит с немым вопросом. — Что? — Совсем повседневным тоном спрашивает Достоевский, хотя прекрасно понимает удивление товарища, — Я в деревне вырос. Там хочешь, не хочешь, здоров, болен или при смерти — всё равно работать ползёшь. Поэтому и мозолей ещё с детства много осталось, и хватка непривычно крепкая. Но это только у ладоней. Мышцы у меня всё ещё слабые. Дазай через ноздри смешок выпустил, на руки Фёдора в последний раз глянул и вновь обрёл привычно довольное выражение лица. — Мир, да? Никогда бы не подумал, что ты, Федя, сможешь такое предложить. Достоевский лишь в очередной раз за день закатил свои глаза на такое столь бредовое предложение. Возможно, у этих двоих ещё были темы для разговора, но, кажется, Осаму совсем не выдержал спокойной компании Фёдора, поэтому через пару минут благородно поклонился ему в знак прощания и ушёл к другим студентам. Оставшись наедине, Достоевский посмотрел на свою руку, которую недавно так уверенно жал Дазай. Она всё ещё была тёплой от прикосновений, что непривычно для в основном ледняго Фёдора. Он издал тихий смешок и пробубнил: — Да, это решение наверняка станет началом конца.

***

В восемь вечера автобус, полный пьяных и уставших студентов, приехал в город. Все быстро разбежались по домам, в надежде помыться и просто завалиться спать, и наши герои не исключение. Дазай попрощался с Достоевским в подъезде и зашёл в квартиру. Первым делом он обнаружил свой телефон и наушники, лежащие на тумбочке около двери. — Интересно, меня хоть кто-нибудь потерял? — Разговаривая сам с собой, Осаму включил экран, чтобы проверить его на наличие уведомлений. Перевод 500 рублей от Достоевского Ф. «Библия не лжёт, наглец.» Посмеиваясь под нос, Дазай прошёл вглубь квартиры. Да, мир с Фёдором будет самым страшным решением в его жизни.