#юность

Как этой ночью буду спать я? Хороший вопрос… Сквозь приоткрытую форточку слышится шелест рыжей листвы и нескладная капель непрекращающегося дождя; всполохи молнии брызжут бледным мерцанием, разбавляя полумрак комнаты, где я осталась наедине со своей совестью. Или же с её остатками. Стоит полагать, что воссоединение Наруто и Хинаты идёт полным ходом: она так и не вернулась, а все мои сообщения помечены лишь одной галочкой. Я не беспокоюсь за Хинату, она с Наруто, в полной безопасности — мне просто одиноко. Будто схватили за шиворот и бросили на арену, где меня растерзают мысли, а среди зрителей нет никого, кто мог бы поддержать хотя бы добрым словом. Достаю телефон из-под подушки: часы на дисплее показывают полтретьего ночи. Хочется вырубиться из реальности, дать себе небольшую передышку, но не спится. Сейчас я с радостью забралась бы под кровать, прямиком в обитель Бугимена, которым мама запугивала меня в детстве за случайные проделки. Я была хорошим ребёнком, никогда не перечила и выполняла всё строго по указке, но в силу своей детской неуклюжести часто била посуду и разводила бардак. «Опять всё разбросала, — причитала мама. — А ну-ка, убирай, а не то ночью придёт чудище и утащит тебя под кровать!» С тех пор у меня осталась привычка укутываться в одеяло с головой. Со временем я исправилась, выросла и перестала разбрасывать игрушки; научилась планировать своё время и организовывать хранение в шкафу и на рабочем месте. Как выяснилось, существует ещё и взрослый бардак, справляться с которым я так и не наловчилась: навести порядок в собственной голове дело совсем непростое. Стащив с себя одеяло, я присаживаюсь на край кровати и растираю опухшее лицо ладонями, ожидая, пока щупальца тени ухватят меня за лодыжки и утащат в страну кошмаров: там будет спокойнее. По возвращении в комнату я много плакала, пыталась вытеснить из себя скоп эмоций, сконцентрировавшихся в груди и где-то под рёбрами, но избавиться получилось лишь от малой части — на остальные не хватило слёз. Слова Саске прочно засели в голове, повторяются на репите, отдаваясь протяжным эхом, и бьют ровно по старым сколам. Ничего. Я привыкла склеивать себя заново. Очередной раскат грома оглушает и кажется, что небо вот-вот разверзнется по шву блеснувшей молнии. Я вздрагиваю, обнимая себя за плечи, и в поисках утешения бросаю взгляд на настольную лампу, которую оставила включённой: в тусклом конусе её света едва заметны крупицы пыли, парящие в воздухе над скетчбуком. Сегодня — фактически вчера — я услышала достаточно, чтобы основательно в себе разочароваться. Неизвестное предчувствие, возможно, самосохранение, рьяно задувает моё желание просмотреть скетчбук, словно боится, что я захлебнусь тоской и окончательно себя возненавижу. Но я мазохистка, что собственными руками высекает порезы на предплечьях своей души. Стянув скетчбук со стола, я оседаю на ковёр подле кровати и тяну время, поглаживая царапины на чёрной обложке. Назначение скетчбука понятно уже из названия: книжка для набросков. Не знаю, почему мне так тяжело решиться его открыть и что я боюсь увидеть внутри. Я смутно помню вечер, когда Саске принёс его сюда, будто подсознание намеренно заволокло тот эпизод плотной пеленой и оберегает, не давая возможности вновь его воспроизвести. Подобрав ноги под себя, я громко вздыхаю, словно готовлюсь залпом осушить стакан водки, и открываю первую страницу, но вместо ожидаемого наброска вижу письмо…

__________ Должно быть сейчас, читая эти строки, ты посчитаешь меня полным кретином. Но тебе можно. Тебе можно всё. Признаюсь сразу: писатель из меня посредственный и даже хреновый, но я не смог придумать ничего лучше письма, в котором попытаюсь объяснить всё, что думаю о тебе. О нас. __________

Всего лишь короткое вступление, а я уже чувствую, как на дно моего сердца накрапывает печаль. Листаю дальше и вижу скетч, выполненный простым карандашом. Саске нарисовал нашу первую встречу — вернее, меня в нашу первую встречу: я тогда высунулась из окна машины и осматривалась, не веря в материализацию своих мечтаний. Лица моего на наброске, конечно, не видно, — только затылок с туго затянутым пучком. А на странице рядом нарочито аккуратным почерком выведено следующее:

__________ Я очень чётко помню день, когда впервые тебя увидел. Ты сидела в машине со своей мамой, крутила носом, рассматривая округу, будто была Алисой, попавшей в Страну Чудес. И твой взгляд неожиданно остановился на мне. Пялилась, как на какого-то полудурка, и сразу же мне не понравилась. Потому что уже тогда я понял, что попал по полной. А потом ты попыталась унизить меня на глазах Наруто и Хинаты, чем я, честно говоря, был впечатлён. Ты не понравилась мне ещё больше. __________

На следующем рисунке я вижу себя в том жутком платье для особых случаев, которое надела на свою первую вечеринку. Грустно улыбаюсь и провожу подушечкой пальца вдоль линии нижних ресниц, стирая навернувшуюся слезу.

__________ Ты пришла на вечеринку в братство, и я облил тебя пивом, потому что платье то было ужасным. Но даже в нём ты выглядела потрясающе. Тогда я впервые на мгновенье задумался, что хочу увидеть тебя без него. Потом я обнаружил тебя в своей комнате и понял, что нет в мире места, где я смог бы от тебя спрятаться. Что ты залезешь мне под кожу и вывернешь душу наизнанку. Так оно и случилось. Ты разглядывала фотографию моей мамы, но накричал я на тебя по другой причине. В тот день я сделал нечто очень нехорошее и когда-нибудь мне хватит смелости рассказать тебе об этом. Только дай мне немного времени. Пожалуйста. И прости, что нагрубил тогда. __________

Я облизываю потрескавшиеся губы, переворачиваю страницу и судорожно вдыхаю, увидев рисунок маленькой плоской коробки с акцентом на розовый бантик, — Саске потрудился его раскрасить.

__________ Ты подарила мне фоторамку взамен разбитой. (Я до сих пор храню ленточку, которой ты подвязала «безликую» коробку). А спустя минуту, тебя чуть не сбила машина, и я не упустил возможность прижать к себе твоё хрупкое и неуклюжее тело, как герой типичной корейской дорамы (знала бы ты, как я их ненавижу). Ты спросила, откуда я знаю твоё имя, а я не ответил, что расспрашивал о тебе у твоих одногруппников. Мне было сложно охладить ощущение твоего тепла под своими пальцами. __________

На следующем скетче Саске нарисовал разбитое сердечко, совсем отличающееся от того, которое можно встретить в учебнике по анатомии: по-девчачьи красное, но объёмное и с кривой трещиной посередине. Ниже лежат его крошечные обломки.

__________ Я искал поводы тебя ненавидеть. Их оказалось предостаточно: ты общалась с Кибой и гуляла с Сасори. Второй, кстати, до сих пор не даёт мне покоя: как-то слишком тесно вы дружите. А ещё я долго думал о шраме на твоём запястье и почему-то пришёл к выводу, будто ты — глупая девчонка, которая пыталась покончить с собой из-за того, что какой-нибудь Джошуа выбросил твою валентинку. Но я не мог ненавидеть тебя, как бы ни старался. Вместо этого я ненавидел Кибу, Сасори и Джошуа. Хотя последнего выдумал сам. __________

Увидев забавный набросок мультяшного мышонка я сдавленно усмехаюсь, хлюпая носом, и провожу пальцем по его очертаниям. Рядом нарисован кроссовок, поэтому я сразу понимаю, какое воспоминание будет следующим…

__________ Помнишь вечер во Франконии-Нотч? Ты стояла у окна и сушила волосы, напевая Let it Go. Пела ужасно. Мне понравилось. Оказавшись в одной комнате со мной, ты едва удержалась от скандала, а я сделал вид, что мне необидно. Но обидно было. И я придумал крысу — Энди, — не теряя надежды, что ты рискнёшь лечь под одно одеяло со мной. Ты расплакалась, и я ушёл спать в кресло. Было неудобно. __________

— Ну конечно, — шепчу я, размазывая каплю, сорвавшуюся с моих ресниц, по строчке чёрных чернил. — Ты не мог об этом не упомянуть…

__________ На следующее утро я сфотографировал спящую тебя на твой зелёный instax. Качество отвратительное. Сейчас эта фотокарточка хранится в кармашке моего бумажника. Тем же утром я понял, что ты мне НЕ не нравишься. Поэтому я тебя обидел. За это тоже прости. __________

Меня сотрясает дрожь мелкого смеха, когда на следующей странице я вновь вижу себя, но уже в ином образе: обнажённая и с длинными волосами, прикрывающими грудь, я сижу, обняв колени и направив усталый взгляд в реальный 3D-мир. — Вот же фантазёр, — качнув головой, усмехаюсь я. — Ты ведь даже не видел меня такой…

__________ Я нарисовал тебя в твоей тетради, потому что не мог перестать думать о тебе. Не стоило этого делать. Но я ни о чём не жалею. Как-нибудь нарисую тебя снова. На холсте. Ты сядешь передо мной, будешь корчиться и всячески мешать. А потом мы займёмся сексом. __________

Если бы не откровения Ино, я бы прочла эти письма в тот же день, когда Саске их принёс, и едва ли в мире нашлась бы сила, способная укротить моё желание близости. Я бы поцеловала его, помогла бы ему раздеться и разделась бы сама… Может, оно и к лучшему, что читаю я всё это только сейчас?..

__________ Я не задумываясь приехал за тобой на машине Итачи, когда узнал о проделке Ино и Карин, потому что знал, что ты плачешь. И ты плакала. Громко и сопливо. Плакала при мне, а я ругался и ворчал, хотя злился на себя. Потому что не мог этого вынести. Потому что одной твоей слезинки хватит, чтобы затопить мой крошечный мир. Ты не представляешь, какую власть имеешь надо мной. __________

Ёрзаю на месте, принимая наиболее удобное положение, потому что вижу рисунок плюшевой акулы, которую выиграла для Саске в тире: в тот вечер мы впервые поцеловались…

__________ Я не собирался идти на ярмарку. Ничто на свете не затащило бы меня туда. Но потом услышал, как ты пригласила Кибу. И я, чёрт возьми, пошёл. Увидев тебя там, рядом с Кибой, я так и не понял, чего во мне больше: ревности или злости. Отчего-то я искренне верил, что руку твою должен держать не этот полудурок, а именно и только я. А потом ты поцеловала его. В щёку, конечно, но для меня это хуже пули в лоб. Оставшись один, я отыскал вас в толпе, следил за вами, как киношный детектив, выжидая момент, когда Киба оставит тебя в покое, и много курил. Очень много. Если когда-нибудь у меня обнаружат рак лёгких, я вспомню тот вечер. Самый лучший вечер из всех, потому что тогда мы поцеловались. И плевать, что минутами позже ты отвергла меня, ведь теперь я знаю, что ты лишь маленькая врушка. ___________

— Ты ничем не лучше, — отвечаю я, словно Саске может услышать, и листаю дальше…

___________ Я не сдавался, всё искал встречи с тобой, но ты избегала меня. Предлог заявиться к тебе в комнату нашёлся сам собой: я пришёл за тетрадью и встретил твоего отца. Контакт с ним наладился сразу. Объясни, к чему нам вся эта нервотрёпка, если я практически выудил благословение твоего отца? __________

Прыснув коротким смешком, я прижимаю тыльную сторону ладони к носу и жмурюсь, пытаясь осилить себя и не залить прикольный портрет папы слезами.

__________ Ты написала мне поздним вечером и попросила приехать. Полагаю, решилась ты на это не сразу, поэтому знай: где бы я ни был, мне хватит одного твоего слова, чтобы бросить всё и оказаться рядом в нужный момент. Даже если нам предстоит поездка к твоей маме. __________

Каждая строка воспроизводится в голове как фильм в пустом кинозале: зрители ушли, попрятав пустые ведёрки из-под попкорна под креслами; а я сижу в самом центре, смотрю на огромный экран, где от лица Саске проигрываются кадры с моим участием, и улыбаюсь, вытирая слёзы, подступившие от тоски, защемившей сердце. Но самую лучшую позицию занял Саске: он сидит за проектором в аппаратной комнате и меняет катушки с плёнкой на местах, о которых лучше не вспоминать. Но не всегда о них получается умолчать…

__________ Ты пришла на день рождения Наруто в том чертовски сексуальном платье, и я сразу догадался, что нарядиться в него не было твоей идеей. Я попросил тебя не пить, потому что догадывался, чем всё может обернуться. И, к сожалению, оказался прав. Это был не первый раз, когда я замарал руки, но первый, когда был готов убить. Остановила лишь вероятность невозможности утешить тебя позже. __________

Тогда, после драки, Саске заявился на порог моей комнаты. Весь в синяках и побоях, он тревожно всматривался в моё лицо, хотя на деле нуждался в помощи не меньше моего. Пришёл ко мне только чтобы спросить: «Ты в порядке?» И остался рядом на всю ночь, наглухо укутав в своих объятиях…

__________ Я увёз тебя в своё тайное место, куда обычно убегаю от проблем. Хотел, чтобы мы убежали от них вместе. Я не планировал это как свидание, лишь надеялся отвлечь тебя от сумятицы с Хиданом. Но мне приятно думать, что это было свиданием. Мы стали ближе, и ты, наконец, призналась в своих чувствах. Правда тогда я подумал, что ты ляпнула это под влиянием вожделения, ведь тебе было очень хорошо со мной :) Просто признай и не спорь с собой. Хотя бы разок. __________

Шумно потянув заложенным носом, я выдыхаю через рот; губы стали совсем горячими, будто от лихорадки, а на щеках застыли солёные потёки слёз. Я не рискую читать дальше, жду пока бешенный гомон, звенящий в ушах, прервётся хоть на минуту, и понимаю, почему так боялась открывать этот скетчбук. Потому что уже поздно. Я не умаляю обоснованности своих решений, не сомневаюсь в правильности ни одного из пройденных шагов, но будь у меня возможность повернуть время вспять, я изменила бы всё. Ведь справедливость выбора не отменяет сожалений, которые он может повлечь. Перевернув лист, я на миг прикрываю веки, собираясь с мыслями, обещаю себе больше не плакать и опускаю взгляд на следующую страницу. Там нарисована я в нежном образе Бэмби: из распущенных волос торчат ветвистые рожки, словно у маленькой лесной нимфы; с плеч соскальзывает мягкий пушок, которым обрамлён вырез красивого бежевого платья. Лёгкая, красивая и сказочная — совсем не такая, какой я вижу себя в зеркале, но такая, какой меня видит Саске…

__________ Когда-то во мне сияли огни яркого мегаполиса, и я был счастлив в окружении дорогих мне людей. А потом они меня покинули: либо отвернулись, либо оставили навсегда. И в мой мегаполис пришла радиация, которая погубила всё, что причиняло радость. Я жил в своём Чернобыле совсем один и изредка слышал тихий скулёж мутировавших чувств. Я долго не мог прийти к осознанию себя, всё копался внутри, вырывая могилу, и только после встречи с тобой мою вечную ночь ослепил яркий рассвет. Я неожиданно понял всё, что до́лжно, но никак не мог сказать об этом вслух. Изувеченные чувства отказывались выползать наружу и прятались в тени умирающих деревьев. Они диковатые, поэтому остерегаются привязанностей: боятся, что очередная вспышка излучения добьёт их окончательно. И я боюсь вместе с ними. Боюсь настолько, что челюсть ноет от боли каждый раз, когда слова ложатся на язык. Поэтому я решил рассказать обо всём здесь, что тоже не самое простое решение, потому что у меня трясётся рука… Сакура. Я никогда не целовал тебя просто так и ни один из наших поцелуев не был «просто поцелуем». Я считал, что ты достойна кого-то лучше меня. Кого-то, кто не станет нагромождать тебя работой над бракованными чувствами. Но даже в искалеченных фантазиях я не мог допустить и мысли о том, что рядом с тобой может стоять кто-то другой. Кто-то, кто не я. После нашей встречи во мне словно поселился целый мир со всей его жизнью и энергией. Я хочу меняться, хочу быть тем, кого будет не больно любить, и тем, кто сможет любить тебя так, как ты этого заслуживаешь. И я люблю. На самом деле люблю. Сакура. Я люблю тебя. И если честно… Я так тобой горю. __________

Моё сердце стягивает петлёй раскалённой проволоки, да так туго, что чувствуется боль, с которой рвётся плоть. Прижав к груди раскрытый скетчбук, я запрокидываю голову и покачиваюсь, ломаясь от эмоций, что хлещут из открытой раны, но сдаюсь почти мгновенно и взвываю в сдавленных рыданиях. Проклятье…

*•*•*

Сидя в полупустой столовой, я помешиваю кофе, уставившись в центр воронки, образовавшейся в картонном стаканчике. На подносе рядом лежит так и не открытая пачка с творожной булкой. Аппетита нет. Настроения, если честно, тоже. Хината и Сасори, не способные провести и минуты без пустых склок и грызни, собачатся из-за очередной ерунды. Я не вникаю в их разговор, лишь по обрывкам догадываюсь, что речь идёт о завтрашней вечеринке. Людей в кафетерии негусто: сегодня суббота, и многие ребята либо отсыпаются, либо завтракают в заведениях, где еда хотя бы выглядит съедобно. Большинство столиков пустует, заняты только маленькие, предусмотренные максимум на четверых, а самый длинный, что находится в центре, захвачен группой поддержки. Карин безудержно болтает, радуясь неожиданному вниманию к своей персоне, и заливается звонким хохотком, когда ТенТен вставляет забавный комментарий в её рассказ. Лишь Темари молчит, попивая кофе, и хмурится, набирая сообщение свободной рукой. — Вы только посмотрите, — резко прервав ссору с Сасори, говорит Хината. — Стоило Яманака уйти из команды, как все разом о ней позабыли и присосались к Карин. Если бы Ино сидела с ними за одним столом, то в её сторону никто не стал бы даже смотреть. Тут я обращаю внимание на Эбби, мелкорослую вредину и любительницу потрепать языком: она всегда стремилась завоевать почётное звание подружки Ино, кружила вокруг, будто стервятник над добычей, и открыто игнорировала Карин, когда та неожиданно прекратила общение с Ино. Сейчас же она сидит напротив Карин и ретиво поддакивает каждому её слову, широко улыбается и всё лезет с расспросами, словно ей и в самом деле интересны её рассказы. Похожую картину я часто наблюдала и в школе. В любой компании находится кто-то, кто успешнее, интереснее и красивее других, поэтому окружающие тянутся к ним, как листья к солнцу. Человеческий фототропизм в действии. Сасори отклеивает фольгу со своего пудинга и, вооружившись пластиковой ложкой, принимается его перемешивать. — Знаете, что про Карин говорят футболисты? — сказав это, он выдерживает интригующую паузу, за время которой мы с Хинатой обмениваемся озадаченными взглядами. Лукаво сощурив веки, Сасори улыбается и продолжает: — Они говорят, что она сосёт как Дайсон. — Боже, — Хинату целиком передёргивает, — и как я жила без столь ценной информации? Потерев осоловелые глаза, я откидываюсь на спинку стула, складываю руки на груди, так и не притрагиваясь к кофе. — Карин хорошая, — тускло замечаю я, стараясь игнорировать весьма интимный факт, озвученный Сасори, и добавляю, обращаясь к Хинате: — По крайней мере так считаю я, но тебе виднее: ты знала её ещё задолго до поступления в Дартмут. — Возможно, — Хината подпирает щёку кулаком и откусывает немного от сэндвича с подозрительным тунцом. — Мы с ней здорово повеселились на боулинге. — Вы ходили в боулинг? — возмущается Сасори, тараща на Хинату свои огромные глазища. — Без меня? — Там были только девочки, — поясняет Хината, — а ты, насколько я помню, совсем недавно жаловался, будто мы дурно на тебя влияем. Спрятав руки под столом, Сасори рассматривает облупившийся лак на своих ногтях и вздыхает. — Я имел в виду, что мне нужно почаще коммуницировать с другими парнями, — хмуро бурчит он. — Это вовсе не значит, что вы можете устраивать движуху без меня. — Не расстраивайся, — Хината ободряюще похлопывает его по спине и кивает на меня, насмешливо улыбаясь. — Сакуры тоже не было, она развлекалась с Ино, отрабатывая наказание. Кстати, как всё прошло? Я вынимаю деревянную палочку из своего стаканчика и пожимаю плечами. — Гладко, — чтобы не заговариваться, отпиваю небольшой глоток кофе. Вряд ли у меня есть право пересказывать подробности нашего с Ино диалога — лучше в них не вникать. — Спокойно разукрасили зал и вернулись в общежитие. — Спокойно? — Хината удивлённо вскидывает брови. Можно подумать, прямо за мной стоит единорог, а верхом на нём сидит ситх из «Звёздных Войн». — Совсем на неё непохоже. — Ну, ей не понравился мой свитер. — А, тогда ладно. Местный кофе совсем отвратный, к тому же — давно остыл, окончательно погубив моё желание его допивать. Я ставлю стаканчик на стол и отодвигаю по направлению к Сасори, предлагая ему бесплатное топливо на весь день, но он морщится и мотает головой, поясняя: — Не люблю кофе. Понимающе кивнув, я окидываю столовую скучающим взглядом и замечаю появление Ино. Удерживая поднос за края, она подходит к единственному незанятому месту рядом с чирлидерами и уже собирается сесть, как вдруг Эбби, не оборачиваясь, ставит свою увесистую сумку на примеченный стул. Все разом смолкают. — Охренеть, — в образовавшейся тишине голос Сасори звучит оглушительно громко; осознав это, он, почёсывая затылок, отворачивается к окну и делает вид, будто комментарий его адресован непогоде. А мы с Хинатой неотрывно следим за драмой, разворачивающейся на сцене университетской столовой. Ино продолжает стоять рядом с девочками, поочерёдно рассматривает их лица и задерживается на Карин; та ничего не говорит, опускает взгляд и ждёт, пока ситуация разрешится сама собой. В какой-то мере я её понимаю: столько времени Карин сидела в тени Ино, была её ничтожной приспешницей, девчонкой на побегушках, а теперь, когда настал её долгожданный звёздный час, ей становится стыдно. Хотя по факту ничего плохого Карин не сделала. Ино сама разрушила их дружбу и теперь пожинает плоды. И всё же видеть её такой непривычно. Для меня Ино всегда была олицетворением уверенной непрошибаемости и профессиональной стервозности. Ино, которую я знаю, нельзя сломить столь дешёвой выходкой, потому что она сильная. Но даже у сильных есть свои пределы. Сжав поднос до побеления костяшек, Ино беззвучно усмехается и отворачивается, направляясь к пустующему столику в самом дальнем углу. Шум в столовой постепенно возобновляется. — Никогда бы не подумала, что скажу это, — говорит Хината, подглядывая за Ино через плечо, — но мне её жаль. Ино задумчиво крутит в руках холодный бутерброд, завёрнутый в пищевую плёнку, но при этом старается сидеть ровно и не сутулиться, сохранять видимость безразличия. Я нервно обдираю шелуху на губах, рассматривая её со своей позиции, и замечаю тёмные круги под усталыми глазами — коричневые пятна, как у залежавшегося банана. И в самом деле — жалкое зрелище. — Идём, — командую я друзьям, хватая свой поднос со стола. — Э-э, куда? — бросает Хината мне вдогонку. Не принимая во внимание ошарашенные взгляды, нацеленные мне в спину, я приземляюсь напротив Ино и вскрываю упаковку с творожной булкой. — Что ты делаешь? — с капелькой недовольства спрашивает Ино. — Разве не видишь? — неохотно откусываю добрую треть булки и пытаюсь её прожевать. — Я ем. Смутившись, Ино украдкой посматривает на чирлидерш и вздыхает. — Чёрт с тобой, — она смиренно кивает и, наконец, разворачивает свой бутерброд. — А ты можешь хотя бы сделать вид, что сидишь со мной не из жалости? — Будет трудно, — кусок сухо елозит в глотке, и, икнув, я смахиваю пачку детского сока с подноса Ино. — Но я постараюсь. Она приоткрывает рот, собираясь выразить протест по поводу конфискованного напитка, но ровно в этот момент к нам присоединяется Хината. — Ни слова, — шипит она, глядя на Ино. — Я здесь из-за Сакуры, — и крутит пальцем у виска, сводя зрачки к переносице, как умалишённая. — У неё, похоже, крыша поехала. — Ты тоже заметила, да? — подыгрывает Ино. — А где наш симпапулька? — интересуюсь я, отмалчиваясь на их издёвки, и оборачиваюсь к нашему прежнему столику: от Сасори и след простыл. — Куда он делся? — Не выдержал твоего предательства и вышел покурить, — шутит Хината. Сасори вообще плевать на наши взаимоотношения с Ино, он в них не вмешивается. — Ну и что мы будем делать? — Хината отламывает кусочек от своего сэндвича и отправляет его в рот. — Неужто изображать подружек, которым совсем не хочется поотрывать друг дружке патлы? Я хмыкаю, рассматривая свой завтрак. Если мы и будем разыгрывать подобную комедию, то никто в неё не поверит: многие видели нашу с Ино драку, а те, кому не посчастливилось её лицезреть, наверняка о ней наслышаны. — Не знаю, — говорю я. — Неужели у нас не найдётся общей темы для разговора? — Есть у меня одна, — начинает Ино и останавливается, чтобы проглотить свой бутерброд. — Правда, я не знаю, насколько она общая. Хината с дозволением взмахивает рукой и разваливается на стуле. — Валяй! — Что вы решили с костюмами на завтра? — О не-е-ет, — тяну я, корча мученическое выражение лица, — только не это… — Ты ещё не выбрала? — брови Ино удивленно взмывают вверх. — Как так? — Разве ты не помнишь, что нам завещали «Дрянные девчонки»?! — подключается Хината. Задумчиво подкатив глаза к потолку, я щурюсь, припоминая нашумевшую цитату из фильма нулевых: — «Хэллоуин — это единственный день в году, когда можно закосить под шлюху без ущерба для репутации». — Вот именно! — восклицает Ино на весь кафетерий. — Нутро подсказывает, что именно этого мистер Шимура и хотел избежать, задавая тематику для вечеринки. Не находите? — Ой, да пошёл он в жопу, — от упоминания ректора Хинату передёргивает. — Я не позволю загнать себя в рамки, тем более в свой любимый праздник. Ино согласно кивает, показывая на неё пальцем, но смотрит при этом на меня. Я усмехаюсь. Возможно, я тоже смогла бы полюбить Хэллоуин, если бы отмечала его в детстве. Удивительно, но в этот раз дело даже не в маме. Я помню, как соседские ребятишки, разодетые в стрёмные костюмы, сляпанные из подручных материалов, собирались в мелкие шайки и отправлялись разорять обитателей нашего скромного предместья. У меня же для таких забав не было ни друзей, ни времени: учёба, тренировки и дополнительные занятия высасывали из меня все ресурсы, поэтому я цеплялась за любую возможность их восстановить. В Хэллоуин я обычно сидела дома, помогала маме печь и раздавать праздничные сладости. Особым спросом пользовались шоколадные кейк-попсы и тыквенные маффины — мы складывали их в корзинку на небольшой тумбочке в прихожей. Ввиду сильной занятости мамы за приём незваных гостей отвечала я. До сих пор не пойму, как те малолетние мародёры умудрялись дотянуться до дверного звонка. Наверное, жажда наживы стирала границы невозможного, ведь дети, как правило, состязались между собой, стремясь набить свои пакеты самыми разными лакомствами, чтобы потом пересчитать их вместе с друзьями и выяснить, кто собрал больше. «Сладость или гадость?» — весело горланили они, стоило только открыть дверь. А встречала я их с таким лицом, будто гадость мне уже подсунули. Никаких претензий конкретно к Хэллоуину у меня не было, относилась я к нему так же, как и к другим праздникам, — никак. Даже собственный день рождения я отмечала только потому, что приезжали родственники и друзья нашей семьи, и с моей стороны было бы неправильно отсиживаться у себя комнате — приходилось улыбаться, выслушивая однообразные поздравления, и принимать скучные подарки от людей, чьи лица я видела один или два раза в год. Но если хорошенько подумать, то однажды я всё же смогла по-настоящему ощутить дух праздника. Я тогда сидела во главе стола, пересчитывала плавившиеся свечи на своём именинном торте, пока гости неровно напевали Happy Birthday, и пыталась придумать короткое, но ёмкое желание, которое, как я заведомо знала, никогда не сбудется. «Хочу быть счастливой!» — подумала про себя я и постаралась разом задуть все свечи — их было четырнадцать, и только одна осталась упрямо дотлевать, закапывая малиновую помадку синим воском. Безнадёжно усмехнувшись, я вновь потянулась, чтобы потушить маленький огонёк, но кто-то меня опередил. Я оглянулась и увидела папу… — Ну хорошо, — вздыхаю я, выныривая из пучины воспоминаний, — и кем же вы собираетесь нарядиться? Похотливой Покахонтас и Блудливой Золушкой? — Я буду Рапунцель, — отвечает Ино и, не уловив на наших лицах никакого намёка хотя бы на малейшее удивление, дёргает щекой. — Вы догадывались, да? — Разумеется, — Хината пытается сдержать улыбку в краешках губ, но получается слабо. — А я буду Белоснежкой. — Образа распутнее и не придумаешь, — рассуждаю я с деланной серьёзностью, — аж семь гномов и один принц. Та ещё оторва. Хината корчит гримасы и обиженно отворачивается, полоснув волосами по моей физиономии. Ино усмехается, рассматривает нас с детским неверием и, заморгав, опускает взгляд. Наверное, её сильно удивляет то, что проиграв своё признание и лишившись былого авторитета, ей всё же повезло не остаться в полном одиночестве; что на выручку к ней пришли те, кого она считала своими заклятыми врагами. Но вот мы здесь, а войной между нами даже не пахнет — разве что веет лёгким шлейфом напряжения. — Ну а что насчёт тебя? — Ино упирается локтями в поверхность стола и переплетает пальцы под подбородком. — Надо решать, пока у нас есть время. Неужто у тебя совсем нет идей? Кое-какие есть, а вот энтузиазма на их воплощение — ноль. Не хочу идти на вечеринку, но я уже подписала себе приговор, согласившись на предложение Кибы. Отделаться не получится — можно разве что симулировать болезнь и отлежаться в комнате денёк-другой, дабы не вызвать подозрений. Вот только врать не хочется, неправильно это. А я ведь такая праведница, чёрт возьми. Позволила себя поцеловать и сама же ответила. Ещё и на глазах у Саске. Молодец. Умница. Дура. Если бы я могла собрать свои слёзы по бутылкам, то тех, что я пролила этой ночью, хватило бы на целый бассейн. Сколько бы я ни пыталась отвлечь себя от размышлений о Саске, не вспоминать строчки из его писем, мысли о нём настигают меня в самый неподходящий момент, поджидая там, где я жду их меньше всего. Это никогда не прекратится. — Мне всё равно, — безразлично пожав плечами, я насилую пачку сока трубочкой. — Можете выбрать за меня, я не буду возражать. Вмиг позабыв обо всех обидах, Хината оживляется, включаясь в беседу: — Неплохое предложение! — она никогда не упустит возможности меня приодеть, будто я — картонная кукла из детского журнала. — У тебя есть предпочтения? — Да, какой из диснеевских мультфильмов тебе нравится? — спрашивает Ино. — Хм, — я хмурюсь, вперившись взглядом в стол, — «Король лев», «Коты аристократы» и «101 Далматинец». — А что-нибудь не про животных? — на лице Хинаты выражение полной безнадёги. — Ну, «Питер Пэн»? — Во-о-от! Другое дело, — поощряет Хината. — Сасори как раз хотел нарядиться Питером Пэном, а ты будешь Динь-Динь! — О нет, я не люблю Динь-Динь, — у меня вырывается страдальческий стон. — Она мне не нравится. — Тебе же всё равно, — напоминает она и отвлекается на рингтон своего телефона. — Минуточку… Да, любимый? — от сладкого напева, нас с Ино синхронно передёргивает, и Хината, показав нам язык, поднимается из-за стола, чтобы без лишних ушей поговорить с Наруто. — Конечно, сладкий мой… И вот я снова наедине с Ино. У нас сейчас, вроде как, перемирие, поэтому нападок я не жду, однако небольшой дискомфорт всё же присутствует, что странно, ведь это я подсела к ней за столик. Вот только дело вовсе не в нашем противостоянии — или как это теперь называть? — а, скорее, в её недавних откровениях. Ино познакомила меня с совсем иной стороной своей личности, вывернула искалеченную душу наизнанку, указав пальцем на бледные шрамы, которые прятала под рукавами напускного самомнения и гордости. В моих глазах это ни капельки её не уязвило — напротив, Ино оказалась намного сильнее, чем я полагала. Да, она избалованная дива, капризная девочка, привыкшая добиваться своего, но ношу, которую она тянет на себе втихаря, может выдержать далеко не каждый. Для этого нужна огромная воля. И, возможно, глупость. — А как насчёт Бэмби? — своим внезапным вопросом Ино нарушает тишину, повисшую над нашим столом. Я ошарашено округляю глаза, без слов объясняя своё замешательство, и она довольно хмыкает. — Накануне нашей с тобой встречи… ну, той самой, когда я рассказала тебе про видео с Дженни, — поясняет она. — Я заходила к Саске и увидела у него на столе открытый скетчбук. Он рисовал тебя в образе Бэмби. Если честно, это меня взбесило, я рвала и метала… Да, я это прекрасно помню. Так же, как и помню то, что было после. В ду́ше… — Ты читала?.. — спрашиваю я осипшим от волнения голосом. Очень не хотелось бы, чтобы Ино видела письма Саске: они слишком личные, интимные. Мои. — Читала? — Ино изламывает аккуратно выщипанную бровь. — Говорю же, он рисовал тебя, — с нажимом повторяет она. — Да, — я хмурюсь, но плечи мои заметно расслабляются, — я поняла… Вероятно на тот момент в скетчбуке были только рисунки. Что ж, это хорошо. — Ты же видела, да? — догадывается Ино. — Поэтому тебе сейчас так паршиво. — С чего ты взяла, что мне паршиво? — Ты в зеркало смотрелась? — Ино фыркает. — Видок такой, будто к пчёлам в улей наведалась. Спорить бессмысленно, потому что так оно и есть. После ночного марафона рыданий моё лицо нелепо распухло, и даже расхваленные патчи Хинаты не справились с отёками. Я гнусавлю, выдавливая слова через заложенный нос, и дико торможу, чувствуя себя попугаем, на клетку которого накинули простыню. Мне уже не хватает сил выносить тяжесть мыслей, засоривших голову, — всё боюсь сорваться и вывернуть себя наизнанку перед друзьями, вылить им всё, что накипело. Уверенна, Сасори и Хината найдут тысячи оправданий моему идиотскому поведению, попытаются поддержать, и именно это меня останавливает. Мне не нужны оправдания. Я сама постоянно себя оправдываю. Я всего-то хочу, чтобы меня выслушали. Но ничего из того, чем я хочу поделиться, нельзя выразить словами. Хината возвращается к столику, и стоит ей меня увидеть, как плавный изгиб её безмятежной улыбки выпрямляется в тонкую полосу. Грозно зыркнув на Ино, Хината чуть ли не цедит: — Так и знала, что ты, стерва, не выдержишь и пяти минут без своих колкостей! — Что?! Внимание всех присутствующих сосредотачивается на нас, но с особым пристрастием за нами следят чирлидерши, которым только дай повод загнобить Ино. Я тру лоб кончиками пальцев и вяло мотаю головой. — Всё в порядке, Хина, — успокаиваю я, — она ничего не говорила. — Ага, ну да, конечно, — Хината складывает руки на груди, упёрто настаивая на своём. — Ты не должна её защищать. Не после всего, что она с тобой сделала. — Вот именно, — соглашаюсь я, отчего Ино сразу же напрягается. Я спешу уточнить: — Всё это она сделала со мной. Если у тебя ещё остались личные счёты с Ино, то пожалуйста, продолжай, но если ты намеренна вступить в этот конфликт из-за меня, то не стоит. Я уже всё простила и забыла. Высказавшись, я взглядом указываю Хинате на столик чирлидерш, недвусмысленно намекая ей прекратить этот спектакль, и она, сообразив, садится рядом со мной. Ино поджимает губы, прячет глаза, рачительно избегая зрительного контакта с нами, а Хината своим молчанием впрыскивает ещё больше напряжения в возникшую ситуацию. Честно, рядом с ней я чувствую себя утёнком-подкидышем, только что вылупившимся на свет. Хината была первой, кого я встретила в Дартмуте, и первой, кого я смело могу назвать своей подругой. Настоящей подругой. С тех пор я всегда и везде следую за ней, а потому неудивительно, что она чувствует какую-то ответственность за меня. Выдохнув, я нахожу руку Хинаты под столом и переплетаю наши пальцы. Моя университетская мамочка не заслужила такого отношения, но я и в самом деле не нуждалась в её помощи. По крайней мере, не в вопросе касающемся Ино. Хината поворачивается ко мне, сдержанно улыбается краешком губ и, чуть оживившись, вновь разжигает беседу: — А если ты будешь Вэнди? — предлагает она. Я усмехаюсь. Мне нравится её идея одеть нас с Сасори в парные костюмы, но, кажется, я уже всё решила. — Знаешь, у меня есть мысля получше, — говорю я и смотрю на Ино, втягивая её обратно в разговор. — Правда, нам надо будет заехать в молл… Ино, у тебя же есть машина? Часто заморгав, она растерянно кивает, и, мигом окружив себя аурой былой уверенности, предостерегающе оттопыривает палец: — Но салон белый, — она берёт сумку, свисающую со спинки стула, и достаёт оттуда шуршащий пакетик с чем-то неразборчивым и синим. — Поэтому вам придётся надеть бахилы. — О господи, — у меня вырывается смешок, — серьёзно? — А сама-то ты их наденешь? — с ещё не остывшим раздражением спрашивает Хината. — Конечно, — отвечает Ино, — глянь, какая слякоть на улице, фу! Пытаясь смириться с нашим положением и перспективой провести с Ино весь день, Хината прикрывает веки. — Вот же жесть…

*•*•*

Должна сказать, что в зелёном Сасори смотрится донельзя нелепо, а вкупе с этим идиотским колпаком он больше походит на садового гнома, нежели на Питера Пэна. Встретив его на пороге нашей с Хинатой комнаты, я странно булькаю, сдавливая смех в груди, но Сасори этого словно не замечает: пялится на меня, разинув рот, и медленно скользит взглядом вниз — сегодня это занимает у него чуть больше времени, потому что я впервые за последние четыре года решилась надеть высоченные каблуки. Скрещу пальцы в надежде, что травма не напомнит о себе в самый неподходящий момент. — Ты… что за… Сакура, ты просто… Вау! Польщённая незамысловатым комплиментом, я кокетливо взмахиваю волосами и ковыляю в сторону, пропуская Сасори в комнату. — Нет, серьёзно, — он идёт не глядя и вот-вот свернёт шею от попыток меня рассмотреть, — ты очень красив…а-ая! — споткнувшись о загнутый уголок ковра, Сасори едва не вылетает в окно. К счастью, у него получается устоять. — Блин! — Что, прям такая красивая? Сасори садится на край моей кровати и вытягивает ноги, обутые в ужасные туфли с заострённым носком. — Я чуть не усомнился в своей ориентации. Ещё бы: Ино и Хината из меня всю кровь выпили, пока тащили из одного отдела в другой. Правда, идиллия продлилась недолго — в какой-то момент их мнения разошлись, что едва не закончилось ожесточённой бойней посреди торгового центра. Мне пришлось взять на себя роль рефери и разнять эту безумную парочку. В итоге мы купили всё необходимое для воплощения своих образов, выпили кофе в Starbucks и вернулись в общежитие, чтобы довести некоторые детали до ума. Мне пришлось вручную оторачивать вырез и подол своего платья искусственным мехом, но, судя по реакции Сасори, результат стоил всех усилий. — А где язва? — В туалете, — отвечаю я, прекрасно зная, что под «язвой» Сасори подразумевал Хинату. Слышится плеск смыва, шорох воды в раковине, а следом — скрип открывающейся двери. — Ой, — увидев Сасори, Хината застывает на пороге уборной и, сузив веки, спрашивает с откровенной издёвкой: — Ты решил нарядиться Простачком? — А ты, типа, Белоснежка с трассы? — Сасори изламывает бровь, скользя по Хинате оценивающим взглядом. Она, нисколько не оскорблённая его комментарием, крутится вокруг своей оси, и короткая жёлтая юбка подлетает выше, обнажая бледные бёдра чуть ли не до самых трусов. — Свинцовыми белилами напудрилась что ли? Выглядишь так, будто уже отведала отравленного яблока. Хината его игнорирует, плюхается на край своей постели и тянется за телефоном на прикроватной тумбе. — Вечеринка вот-вот начнётся, а Наруто ещё не приехал, — она жалобно стонет, проверяя шторку уведомлений, и с разочарованным вздохом блокирует дисплей. — Вечно он опаздывает! — Мы успеем, — утешаю я, сверившись с настенными часами над входной дверью. — В любом случае лучше эффектно опоздать, чем объявиться раньше и ждать, пока соберутся остальные. — Знаешь, в любое другое время я, может, согласилась бы с тобой, — говорит Хината и принимается поправлять синий корсет на своей роскошной груди, — но сейчас я сдохну от нехватки кислорода! Я усмехаюсь. Пару часов назад, когда я затягивала её корсет, она всё не унималась и требовала, чтобы я не жалела сил, а теперь еле дышит и неустанно обдувает себя веером растопыренных пальцев, изнеможённо закатывая глаза, словно ещё немного и свалится в обморок. Всё по канонам старой-доброй сказки. — Давай ослаблю, — предлагаю я, присаживаясь рядом. — Да, пожалуйста, да! — Хината поворачивается ко мне спиной, и я принимаюсь растягивать шнуровку на её корсете, почти физически ощущая её облегчение. — О боже, ты меня спасла… Наблюдавший за нами Сасори, качает головой, мол, женщины, и обводит взглядом поверхность тумбы у моей кровати. Я забыла на ней скетчбук. — Что это? — по закону подлости внимание Сасори привлекает именно он. — Не похоже на твой ежедневник. Да, потому что мои ежедневники яркие и пёстрые. А ещё потому, что это не ежедневник и даже не мой. — Положи на место, — спокойно говорю я, когда он берёт книжку в руки. — А что там? — хмурится он, приготовившись открыть обложку. — Личный дневник? — Да, — уже не так терпеливо отвечаю я. — Очень личный, поэтому, пожалуйста, верни туда, откуда взял, и больше не трогай. Удивлённый моим тоном, Сасори послушно возвращает скетчбук на тумбу и обезоружено вскидывает ладони, переглядываясь с не менее смятённой Хинатой. Мне становится не по себе. До недавних пор у меня не было никого ближе, чем эти двое, и всякую тяжесть, взваливавшуюся на плечи, я таскала в одиночку, опасаясь с кем-либо её делить. Думала, что мама права и настоящих друзей не бывает; что никто посторонний не способен проявить ко мне искреннего сопереживания или хотя бы попытаться меня понять. Кому нужен багаж чужих проблем, когда своих по горло? А ведь мой багаж весил чуть ли не тонну, представлялся ящиком, закованным в стальные цепи с огромным замком. Вьючив этот ящик на себя, я настолько увлекаюсь его вынашиванием, что ни разу не потрудилась задуматься о настоящем предназначении друзей, — глупо полагала, будто они нужны для распределения бремени. С появлением Сасори и Хинаты я поняла, что ошибалась. Дружба существует и её значимость нисколечко не переоценена. Вся прелесть её заключается в том, что мы многое перенимаем друг у друга, безвозмездно делимся частичками себя, становясь ближе, роднее. Именно эта связь является ключом ко многим проблемам, запертым в ящике, который носит в себе каждый из нас, но она не решает их — решить можем лишь мы сами, — а облегчает. Я и не сосчитаю, сколько раз Сасори и Хината просвечивали мои чувства, как на рентгене, находили причину и помогали её устранить, назначая лечение курсом дружеской терапии и… текилы. Но сейчас дело не в моих чувствах, а в чувствах Саске, описанных на страницах этого скетчбука, и позволить Сасори или Хинате его прочесть — то же, что и залезть в душу Саске без разрешения. Тем более, что чувства эти он открыл только мне. Они не мои. Но они наши. Общие. Личные. Услышав вибрацию входящего уведомления, я вздрагиваю и беру телефон.

Киба: Мы ждём внизу.

Я недоверчиво перечитываю сообщение и только на третий раз спрашиваю у Хинаты: — А Наруто говорил, что приедет один? — По этому поводу он не говорил вообще ничего, — пожав плечами, отвечает Хината. — Сказал, что заберёт нас и всё. Я передаю ей телефон и складываю руки на коленях, опустив голову, как заключённый, которого приговаривают к смерти. Глупо было полагать, что встречу с Кибой можно отсрочить на пару минут, которые занимает путь от общежития до здания администрации, где проходит вечеринка. — В чём дело? — Сасори откладывает игру в Subway Surfers и поднимается с моей кровати. — Наруто приехал с Учихой? — Нет, — я встаю и неуверенно шагаю к двери, поправляя юбку бархатного платья. — Он приехал с Кибой… — А этот откуда взялся?! На меня обрушивается шквал вопросов, но я слишком занята нелёгким спуском по лестнице, чтобы ответить хотя бы на один. Крепко схватившись за перила с одной стороны и за локоть Хинаты с другой, я кое-как одолеваю ступени, стараясь игнорировать нытьё, исходящее от подколенной ямки, где раньше находилась киста. Иногда она напоминает о себе болью — например: на тренировках по чирлидингу, — но на каблуках ощущения совсем иные, а на лестнице — вообще несравнимые. Мы выходим во двор и видим машину Кибы, припаркованную у обочины. Сам он стоит рядом и машет рукой, будто узнать его в костюме Флина Райдера мы не в силах. Не выбираясь из-под локтя Хинаты, но придав себе менее убитый вид, я волочусь к машине. — Охренеть. — Киба прерывисто выдыхает и накрепко целует меня в щёку. Арбузная жвачка ещё никогда не пахла так отвратительно. — Ты потрясающе выглядишь. Он открывает дверь и приглашает меня занять место на заднем сиденье своей рухляди, и я, растянув губы в чём-то мало похожем на благодарную улыбку, отстраняюсь от Хинаты, чтобы занять своё место, не поцарапав потолок рогами. В салоне меня приветствует Наруто. — Чё как? — спрашивает он, наблюдая за моими попытками пристегнуться ненадёжным ремнём. — Нормально. Ужасно. Сасори садится посередине, начинает ныть, потому что ему неудобно, а ноги у него слишком длинные, но затыкается, когда Хината шлёпает его по затылку. — Здравствуй, милый. — Ангельски улыбнувшись, она лезет в пространство между передними сиденьями и быстро чмокает Наруто в губы. Сасори издаёт звук «буэ», имитируя рвотный позыв. — А почему ты не приехал на своей машине? — невинно интересуется Хината, пихнув Сасори в плечо. — Да там что-то с генератором, — отвечает Наруто, — отогнал в сервис. — Он протягивает Сасори руку, и тот её крепко пожимает, потряхивая в воздухе. — Ну что, Акасуна, как настроение? — Если не учитывать недавние события, то вполне сносно, — кивает Сасори. Киба хлопает дверью и регулирует своё сиденье так, чтобы оно не стесняло меня на протяжении поездки. — Поверить не могу, — продолжает Наруто, — ты водил нас за нос больше года, а мы ни сном ни духом! Я всё переживал, что ты за Хинатой ухлёстываешь, а оказалось… — Что переживать надо было за себя, — завершает мысль Киба, гулко хлопая Наруто по плечу. — Ну ты и хитрец Сасори! Я ж с тобой в одной раздевалке переодевался! Чуть сузив веки, Сасори едко ухмыляется, поглядывая на его отражение в зеркале заднего вида, и говорит: — На тебя у меня на встаёт, не бойся. Всех пробирает вибрацией лёгкого смеха, и одна я смотрю вперёд, уставившись в выбранную точку на спинке водительского кресла. Похоже, мои тесные взаимоотношения с Сасори беспокоили Кибу не меньше, чем Наруто, и сейчас, когда вся правда всплыла на поверхность, он испытывает облегчение. А вот мне тошно. Я не в восторге от Кибы, но и плохим человеком его не считаю — брезгаю временами, потому что его навязчивое внимание сильно изводит, докучает. Я, наверное, лицемерная дрянь, скрывающая свою антипатию за фасадом доброй улыбки и тёплого взгляда. Киба всегда относился ко мне с заботой и уважением, не скрывал своих чувств и до последнего меня добивался, а я сижу здесь, в его машине, и ищу весомые поводы, чтобы обосновать свою неприязнь. А поводов-то и нет. Он всего-навсего мне неприятен, и это обливает меня горючим стыдом. Каким бы хорошим не был Киба, с ним я не испытываю и доли тех чувств, которые охватывают меня рядом с Саске. Сплошное и серое ни-че-го. Будто всё идёт по намеченному плану, по прямой дороге без единой пробоины и препятствия, и в конце этого пути меня должно встретить нечто светлое, но такое ненужное и мелочное, что не хочется ступать и шага. Машина плавно тормозит у администрации, и Киба выскакивает из своего кресла, чтобы открыть мне дверь; протягивает широкую ладонь, улыбаясь так ярко, что мне приходится ответить. Эта фальшь уже осточертела… Атмосфера в актовом зале отнюдь не хэллоуинская, и Хината первым же делом высказывает своё недовольство: — Нет, ну что за безобразие?! — каким-то неведомым образом она лопает шарик у входа, и он брызжет голубым конфетти. — Будто утренник в детском саду… Наруто обнимает её сзади, утыкаясь носом в макушку, и жадно затягивается ароматом кокосового шампуня. Хината улыбается, накрывает ладонями его руки, сцепленные у неё на животе, и прикрывает веки. Они такие нежные, такие сладкие, что дышать рядом невозможно — каждый глоток воздуха оседает ванильной горечью на языке. Разумеется, я рада, что у них всё наладилось, но был ли хоть малейший шанс на обратное? Наруто светлый и тёплый человек — солнце, что купает Хинату в лучах ласки. Да, он порой косячит — всем людям свойственны несовершенства. Наруто далеко не исключение, и даже его яркий свет не всегда пробивается к цели свозь плотные тучи. Этими тучами могут быть проблемы и просто плохое настроение. Наруто может ляпнуть что-то обидное, не подумав, погорячившись, но потом, осознав ошибку, он не сдастся, пока не вымолит прощение. А долго вымаливать ему не приходится. У него нет проблем с самоконтролем и гневом, он не изводил Хинату и не сливал чужое видео в общий доступ. Это всё — это Саске, человек, которого люблю я и который, как выяснилось, любит — любил? — меня. — Вот же жесть, — Сасори морщится, глядя на сцену, где выступает какая-то мальчуковая группа: фронтмен с засаленными волосами пытается вытянуть высокую ноту, забывая при этом играть на гитаре, отчего песня звучит совсем нескладно. Динамики визжат; Сасори зажимает уши ладонями и шипит: — Похоже на брачный зов звонаря… Остальные участники группы играют сносно, изредка перебрасываются раздражёнными взглядами, выражая явное сомнение в таланте вокалиста. — Эти ребята только недавно собрались, — говорит Киба, обнимая мою талию. — Они искали вокалиста, устраивали прослушивание в кафешке неподалёку от нашего магазина. Этот, видимо, оказался самым одарённым кандидатом. Тепло его ладони медленно проникает под ткань платья, — я с омерзением поёживаюсь, и Киба расценивает это как знак к более тесному контакту. Его хватка становится крепче, а дыхание шевелит волосы на моей макушке. — Озябла? — Киба касается моего подбородка и заглядывает в глаза. — Ты совсем легко одета. — Нет, всё в порядке. — Я сглатываю, когда его губы оказываются в критической близости к моим, и отворачиваюсь к сцене. — Просто представила, какими бестолковыми были остальные претенденты, если в итоге вокалистом стало вот это вот чудо. — И не говори, — фырчит Сасори, — я бы спел лучше. — Ну так попробуй, — с насмешкой подталкивает его Киба. — Все говорят, что могут лучше, а ты поднимись на сцену и докажи. Сасори переводит взгляд на Кибу, недобро скалится и проводит языком по верхнему ряду зубов, беззвучно усмехаясь. — Ты что, самый умный? — Он по-прежнему болезненно воспринимает всё, что связано с музыкой, но ещё острее реагирует на сомнения, которыми его забрасывают со всех сторон. — Я советов не просил. — Да ладно тебе, друг. — Киба обезоружено вскидывает ладони, освобождая меня от ненужных объятий, и я, пользуясь возможностью, отстраняюсь. — Я просто пошутил, ты чего? — Мы с тобой не друзья и даже не близкие знакомые, поэтому свои шутки держи при себе. — Сасори показывает на меня и добавляет: — Я отношусь к тебе с терпением только из-за неё. Киба цокает языком, давит нервный смешок, как если бы ситуация начинала выводить его из себя, и внезапно хватает Сасори за грудки. — Какой-то ты слишком серьёзный, Акасуна, не считаешь? Сасори ничего не делает, продолжает равнодушно смотреть в его лицо, и Киба, не встретив ответной реакции, встряхивает его, как котёнка. Сасори сильный, но и Киба не слабак — если подерутся, то изобьют друг друга до больнички, а этого исхода очень хочется избежать. Я с опаской касаюсь рук Кибы и невесомо поглаживаю подушечками пальцев, надеясь привести в чувства. Ему плевать — он сжимает рубашку Сасори до треска, и костяшки его кулаков белеют. — Парни, — тихо мямлю я, — успокойтесь, пожалуйста… — С радостью, — шипит Киба, — как только твой дружок-пидорок извинится за своё поведение. Губы Сасори размыкаются в наглой усмешке, не предвещающей ничего хорошего. — Только в твоих сладких фантазиях, пупсик. Вызверившись, Киба стискивает челюсти до режущих скул, отцепляет одну руку от воротника Сасори и размахивается для удара. Я вскрикиваю, но голос мой сливается с визгливым фальцетом вокалиста — тот прижимает пальцы к уху и протяжно воет в микрофон, разрывая колонки. — Ребята, остановитесь, чёрт возьми! — Я пытаюсь влезть между ними, как меня тут же хватают за локоть и оттаскивают назад. Обернувшись, я вижу Саске. — Если хотите выяснить отношения, — говорит он, разнимая их с такой лёгкостью, будто два слипшихся магнитика, — то делайте это на улице. Киба взмахивает рукой и запускает её в зализанные волосы, взъерошивая. — Знаешь, а ты прав, — неискренне соглашается он, направляя скопившуюся агрессию на Саске. — Футбольное поле — самое подходящее место для решения разногласий. Ну, по крайней мере для тебя. — Хочешь поговорить об этом? — Саске хмыкает в ответ на энергичный кивок Кибы. — Что ж, иногда приходится пренебрегать правилами спортивного поведения. Например, когда всякие бездари суются под руку. — Оу, так я — бездарь? — Киба тычет себя пальцем в грудь, подёргиваясь, как от ломки. — А ты тогда кто, м? Крутой парень на мотоцикле, трахнувший невесту родного брата? — Распознав смятение, отражённое на лице Саске, он улыбается, испытывая откровенный кайф от возможности подцепить его больную струну. — Слышал, как ты рассказывал об этом Наруто в начале учебного года, герой. Дыхание Саске становится глубже, чаще — это сильно заметно по высоко вздымающейся груди, участок которой виднеется из-за расстёгнутых верхних пуговиц свободной рубахи. Его мышцы каменеют, кулаки сжимаются, до пульсирующих жил на предплечьях, но он продолжает стоять и бороться с яростью, сгущающейся вокруг него рябящим маревом. В любое другое время Саске не раздумывая бросился бы в драку. Почему же сейчас он так спокоен? Прокусив слизистую щеки, Саске оборачивается на меня через плечо и, странно усмехнувшись, подходит к Кибе — тот даже не дёргается, стоит, гордо задрав подбородок, и только дрогнувший кадык выдаёт напряжение, сковавшее его тело. Приблизившись к его уху, Саске что-то шепчет — я концентрирую всё своё внимание на его губах, пытаясь разобрать слова, но тщетно. Ясно лишь одно: что бы он ни сказал, Кибе это совсем не понравилось. Стоит Саске отойти, как он срывается с цепи, разбрасываясь изощрёнными угрозами, и Сасори приходится схватить его за плечи, чтобы предотвратить столкновение. — Так, дружище, спокойно. — Кажется, происходящее весьма забавит Сасори: он улыбается, глядя на Саске, скрывающегося в толпе собравшихся студентов. — Не знаю, что он тебе наговорил, но это явно того не стоит. Каким бы мерзавцем не был Саске, каким бы подлецом не представлялся в моих глазах, Сасори не перестанет испытывать к нему своеобразную симпатию. Будет молча поддерживать его сторону, не предавая мою, не влезая в наши с ним отношения. Потому что как друг, постигший меня до мозга костей, Сасори лучше многих знает, насколько я безнадёжна. Может, в этом и кроется причина его необоснованной неприязни к Кибе — Сасори просто не по силам представить рядом со мной кого-то кроме Саске. Вывернувшись из тисков Сасори, Киба разворачивается к нему лицо и гневно пыхтит, безмолвно извергая на него весь пыл невысказанных слов. Сасори с вызовом вскидывает брови, подзуживая. — Терпишь меня из-за Сакуры, да? — Киба едва ли не рычит — настолько он озлоблен. — Что ж, хорошо. В таком случае, я тоже промолчу из-за уважения к ней. Сглотнув, он давит из себя едкий оскал, хватает меня за руку и, сцепив наши пальцы в замок, поднимает, демонстрируя Сасори, после чего прикладывается губами к тыльной стороне моей ладони. Я прикрываю веки, чтобы не опрокинуть чашу, из которой медленно испаряются остатки моего терпения. Киба уводит меня в сторону, подальше от друзей, и, отыскав укромный уголок, шумно вздыхает, отпуская меня. — Прости, — бурчит он, поправляя жилет, — я, наверное, перегнул. Если бы во мне оставалась хотя бы капелька прежней кротости или милосердия, я, возможно, попыталась бы его утешить, переубедить, но сейчас у меня отсутствует и это. Я держусь лишь на собственной ничтожности и неспособности отстоять свои границы. — Мне не следовало грубить твоему другу, — продолжает Киба. — Я знаю, как Сасори важен для тебя, и обязательно извинюсь перед ним за своё поведение. Только остыну чутка. От его правильности становится паршиво, а ещё хуже от осознания, что движут им искренние и светлые чувства, ответить на которые я никогда не смогу. — Он тоже был груб, — честно отмечаю я, желая отделаться от гнёта совести, — и тебе вовсе не обязательно перед ним извиняться. Киба понимающе улыбается, кивает, признавая мою правоту, и, шумно потянув воздух сквозь зубы, объясняется: — Ты пойми меня правильно, я так стараюсь добиться хоть чего-то, но всех кругом это почему-то бесит. Они считают меня выскочкой, позером, и порой мне кажется, что это и в самом деле так. Я не крут, как Саске, недостаточно обаятелен, как Наруто, и не так умён, как этот лентяй Шикамару… Но я правда пытаюсь. — В каждом его слове, пробивающемся в моё сознание сквозь музыку, я понемногу узнаю что-то от себя, и смягчаюсь, жалобно супя брови. — Я хороший сын и отличный брат, но всё, что я делаю, я делаю для других, ничего не получая взамен, и иногда мне так хочется выделиться и получить то внимание, которое я уделяю окружающим. Я просто хочу побыть Кибой, классным парнем, которого все любят и уважают. После этих откровений, я понимаю, насколько же обидно по нему могли проехаться слова Сасори и насмешки Саске. Вот только проблема в том, что он сам на них нарвался. Я ободряюще тормошу плечо Кибы ладонью и говорю: — Ну, во-первых, ты и так классный парень. — Увидев его польщённую ухмылку, я едва удерживаюсь от порыва закатить глаза. — А, во-вторых, если ты так и продолжишь сравнивать себя с другими, пытаясь оправдать чьи-то ожидания, то у тебя никогда не получится побыть Кибой. — Что ж, — он усмехается, неловко пряча взгляд, и почёсывает хвостик брови, соглашаясь, — мне есть над чем работать. — Протянув руку к моему обнажённому плечу, он ласково водит пальцем по коже, поднимая волну брезгливых мурашек, и застывает на сгибе локтя, когда слышит следующую песню. — О боже, да это же Гарри Стайлс! — Это моя любимая песня! — Я хнычу, глядя на сцену: — Но этот музыкальный импотент умудрился испортить даже её. Я ни разу не шучу: когда слышишь Watermelon Sugar в оригинале, то испытываешь самый что ни на есть кайф, словно закинулся фруктовым героином и уже не можешь контролировать собственное тело, — подпеваешь и пританцовываешь в такт. Но наш горе-певец звучит, как наркотическое похмелье — чувство такое, будто на сцене выступает сексуально неудовлетворённая белуга. Наверное, все студенты Дартмута знатно нагрешили в прошлой жизни, раз сам Сатана собрал нас всех в одном актовом зале с целью изувечить наши барабанные перепонки мучительной пыткой. — Давай потанцуем, — предлагает Киба, перекрикивая музыку, и, не дожидаясь очередной отмазки, тащит меня в центр зала. Волочась за ним, я едва не выворачиваю ногу и чудом избегаю столкновения с кем-то из старшекурсников. Боль, стреляющая под коленом, усиливается, но я всё ещё не могу назвать её нетерпимой — она больше доставляет дискомфорт, чем обостряет желание убиться об стену. Вся проблема в проклятых каблуках. Каждый раз, когда Киба отводит взгляд, отвлекается или прикрывает веки, отдаваясь вибрациям музыки, я пользуюсь секундной возможностью, чтобы поморщиться или покряхтеть. Вот сейчас я и в самом деле Бэмби, который с трудом держится на неокрепших ножках. Одна песня сменяет другую, но Киба не торопится уходить с танцпола: сам того не ведая, он исчерпывает мою выносливость до самого минимума и пользуется любой попавшейся возможностью дотронуться до меня. Опасаясь его обидеть, я пытаюсь свести контакты к нулю и маскирую это всякими танцевальными элементами, уклоняясь почти от каждого поползновения в свою сторону. Вдруг мелодия обрывается, на сцене начинается возня, сопровождающаяся ругательствами и высокочастотным свистом микрофона, который в какой-то момент падает, гулко врезаясь в пол. Наш голосистый инквизитор орёт на музыкантов позади себя, но недовольные возгласы и шум в зале мешают расслышать причину конфликта. Обозлённый барабанщик резво подскакивает со своего места, замахивается палочками, словно готовый метнуть ими в вокалиста, и, подавив гнев, указывает на выход. Неужто нашим мучениям пришёл конец? Возмущённый мистер Фальцет пинает стойку для микрофона, что-то ворчит себе под нос, но, не рискуя навлекать на себя проблемы, удаляется. Я запрокидываю голову, облегчённо выдыхая в потолок и наслаждаясь долгожданной тишиной. После этого вечера мне потребуется месячная терапия плейлистом от Spotify. И постельный режим, потому что сил моих нет стоять на этих ходулях. Кто-то из зала нецензурно выражается в адрес музыкантов и ещё несколько студентов поддерживают его пикет: в конце концов, все пришли сюда развлечься, а не наблюдать за драмой начинающей музыкальной группы. Вот тогда-то на сцену поднимается Сасори. Сасори, чёрт возьми… — Воу, — выдыхаю я, позабыв про недомогание. Киба усмехается. — Кажется, кое-кто воспринял мои слова всерьёз. Сасори ставит рухнувший штатив на место, вставляет микрофон в держатель и тычет пальцем по его рельефной головке, нервно повторяя: — Гхм, раз-раз… Я совсем не по-дружески закрываю лицо руками, ощущая нарастающий внутри испанский стыд. Сасори ещё ни разу не демонстрировал мне свои музыкальные данные, лишь рассказывал о своём намерении собрать группу и после того, как я высказала своё мнение по поводу его затеи, ни разу не поднимал эту тему вновь. Я его не недооцениваю, но боюсь, что он себя переоценивает. Оказываясь за шторкой душа, каждый человек перевоплощается в известную рок-звезду и даже подумывает о поездке на «X Factor», грезя поразить беспощадного Саймона Коуэлла в самое сердце; но позже, услышав собственный голос на видео- или аудиозаписи, вконец разочаровывается в своих возможностях и фантазиях. — Georgia… Однако Сасори, видимо, не только в ду́ше петь умеет. Не веря ушам, я отнимаю ладони от лица и смотрю, как этот неуклюжий Питер Пэн очаровывает зал своим мягким и нежным голосом. Зря я, наверное, оборвала его тогда. Все присутствующие делятся на пары, кружась в медленном танце, и Киба приглашающе протягивает мне руку. — Ну что, принцесса, потанцуем? — Он видит сомнение в моём взгляде, но не сдаётся. — Слушай, я этого не хотел, но ты меня вынуждаешь. Сейчас будет моська. — Скривив нелепую рожицу, он смотрит на меня, как недоношенный щеночек, выпятив нижнюю губу, и я с трудом сдерживаю смех. — Наверное сегодня не мой день, ведь обычно я неотразим… — Ладно, — соглашаюсь я, — уговорил. Одну руку я вкладываю в ладонь Кибы, другую размещаю у него на плече, стараясь при этом держать хотя бы намёк на какую-то дистанцию, и мы медленно покачиваемся в такт музыке, неловко переглядываясь. Справедливости ради, стоит сказать, что весь вечер он был учтив и вежлив, хоть иногда и переходил границы — мне не удалось найти и малейшего изъяна, за который можно уцепиться и раздуть, но я всё равно не могу поддержать зрительный контакт с его добрыми глазами. Потому что это совсем не те глаза, которые я хочу видеть напротив себя в эту минуту… Чтобы не тупить взгляд, я осматриваю остальных: вижу Темари и Шикамару, обнявшихся посреди танцпола и медленно вращающихся вокруг своей оси; она зарывается носом в воротник его рубашки, и грудь её поднимается, наполняясь ароматом его духов. А Наруто с Хинатой — это вообще отдельная тема. Во всём Дартмуте — да что там — во всём штате не сыскать пары гармоничнее этих двоих. Со своими взлётами и падениями они остаются неким эталоном идеальных отношений. Хотя по сравнению с моими любые отношения выглядят как эталон. Кажется, что только у меня всё никак не наладится — так и останусь одна, но с гарвардским дипломом и хорошей работой. — Слушай, я давно хотел тебе сказать… Хината отстраняется от Наруто, не выпуская его рýки, и он усмехается, притягивая её обратно к себе для поцелуя. Внутри у меня растекается жгучая обида, и я закусываю губу, чтобы сдержаться и не разреветься прямо здесь — в объятиях человека, к которому не испытываю даже толики симпатии. Наруто и Хината неспешно смещаются в сторону, открывая обзор на ещё одну пару танцующих, и теперь заглатывать удушающий ком, застрявший в горле, становится намного сложнее. Я вижу Саске и Карин. — … и ты очень добрая, красивая… Они медленно раскачиваются из стороны в сторону, и Карин вот-вот растает и растечётся по полу от ощущения рук Саске на своей талии. Я бы всё отдала лишь бы прямо сейчас оказаться на её месте, поглаживать его плечи нежными касаниями и вдыхать его потрясающий запах, пока лёгкие не лопнут, как гелиевый шарик. Я бы уткнулась кончиком носа в его шею, а ещё лучше — в ключицы неприкрытые рубашкой. Я бы целовала основание его челюсти, слушая тихие и упоительные вздохи, но всё, что я могу в это мгновение, — наблюдать. Какого чёрта он вообще пришёл с ней?..

Georgia Pulled me in, I asked to love her Once again, you fell, I caught ya I'll never let you go again, like I did Oh, I used to say…

Джорджия Прижала меня к себе, я спросил, могу ли полюбить Тебя ещё раз, ты не устояла, и я поймал тебя, Я больше не отпущу тебя, как отпустил когда-то. Я всё говорил…

Саске поворачивает голову — наши взгляды встречаются, отчего я невольно прижимаюсь теснее к Кибе, потираясь щекой о его грубую жилетку, и продолжаю смотреть в глаза, которые так далеко. Приоткрыв губы, Саске выдыхает и, не выпуская меня из виду, медленно водит кончиками пальцев вверх по обнажённому плечу Карин, будто дразня меня. Это убивает…

Oh, I used to say, «I would never fall in love again until I found her" I said, "I would never fall unless it's you I fall into" I was lost within the darkness, but then I found her I found you»…

Я всё говорил, Что больше не смогу влюбиться, пока не встретил её. Я твердил, что не смогу влюбиться, только если в тебя. Я потерялся в темноте, но потом я встретил её, Я встретил тебя...

— Так, что ты скажешь?.. Я едва сдерживаю разочарованный выдох, когда незнакомая мне пара загораживает обзор, и приподнимаюсь на носочках неудобных туфель, пытаясь выглядеть Саске из толпы. — Сакура? Осознав, что всё это время Киба разговаривал со мной, я застываю, округлив глаза. — П-прости, — мямлю я, убирая с него руки. — Ты что-то сказал? — Да. — Моё поведение явно задело Кибу: он отвечает надломленным голосом и смотрит глубоко несчастными глазами. — Я сказал, что, кажется, люблю тебя. — Киба… Мне казалось, что упасть ниже уже невозможно, но я пробила самое дно и теперь лечу в бездну. Пока Киба стоял здесь, лепетал что-то о своих чувствах, довольствуясь возможностью меня касаться, я смотрела на Саске. Облизывала каждое его движение, смаковала каждый взгляд, представляя себя в его объятиях. А Киба ведь стоит прямо здесь, так близко, что даже руку протягивать не надо. Стоит с распростёртой душой, готовый впустить меня в сердце, которое я выпотрошу своим холодом и апатией, потому что ни его душа, ни его сердце мне не нужны. И в то же время мне так его жаль… — Прости, — шепчу я, заикаясь. Киба озадаченно поднимает брови и убирает руки с моей талии, отступая на шаг. — Что не так? — Он вконец разбился. — Я думал, что нравлюсь тебе… «Дело не в тебе, дело во мне». Или… «Ты нравишься мне, но как друг». А может… «Я люблю другого». Что из всего этого не прозвучит как грёбанное клише и не раздробит оставшиеся от него осколки? Ничего. Я мотаю головой, сглатывая ком, вставший поперёк горла, и часто моргаю, стряхивая слёзы с ресниц. — Пожалуйста, прости меня… С его губ срывается разочарованный и тихий выдох, а искрящиеся глаза рассматривают меня с неверием, словно хотят выявить, не самозванка ли стоит напротив, и в этом, наверное, есть смысл. Я уже и сама себя не узнаю. Не понимаю. — Прости, — зачем-то повторяю я и, круто развернувшись, лавирую в толпе, устремляясь к выходу из зала. Ливень бесперебойно стучит по крышам, и свежесть, которую он принёс с собой, совсем не очищает разум, напротив — усиливает гвалт, звенящий в голове. Разумеется, ведь сейчас самое время прятать слёзы под дождём! Класс. Супер. Я пытаюсь зачесать волосы назад, но мешает обруч с рогами — снимаю его и отбрасываю в сторону, не сдерживая раздражение, пульсирующее в каждой клетке. Такими темпами я никогда не полюблю Хэллоуин. Прислонившись спиной к колонне, поддерживающей портик здания, я ищу выход из положения. Вряд ли у меня получится добраться до общежития в этих туфлях: путь неблизкий, к тому же я забыла свою куртку в гардеробе — вымокну до нитки и буду температурить всю неделю. С одной стороны это даже хорошо: проваляюсь в постели и смогу избежать случайных встреч с Кибой или Саске. А с другой стороны — впереди весенняя олимпиада, которая определит мою судьбу. Сейчас нельзя пропускать занятия. Мимо меня проходит компания студентов: все они вдрызг пьяные и шумные, весело переговариваются между собой и идут к машине, припаркованной у обочины. Я прикрываю веки и надавливаю на глазные яблоки сквозь тонкую кожу. У меня с собой только клатч, а в нём — телефон, болеутоляющее и связка ключей… Нахмурившись, я смотрю на здание мед-корпуса, находящегося через дорогу. Я могу переждать ливень в кабинете Итачи, если, конечно, ещё не слишком поздно. Сверившись со временем на дисплее телефона, я облегчённо выдыхаю и вытираю дорожки слёз, застывших на щеках. Когда я бегу на красный, меня едва не сбивают те пьяные ребята; они начинают кричать и обзывать меня тупой шлюхой, а я совсем не в настроении, чтобы любезничать или пресмыкаться — показываю им средний палец и спокойно продолжаю путь. Остаётся только преодолеть лестницу. Я хватаюсь за перила и с досадой стискиваю зубы, оценивая подъём, который мне предстоит покорить. Ноги трясутся и дело не только в каблуках — я вымоталась физически и морально, не могу собраться с силами и взять собственное тело под контроль. Поэтому спотыкаюсь на первой же ступени. — С-с, чёрт! Твою мать! Ненавижу! — Я даже не уверена, что адресую эти слова не себе. — Да что ж это такое?! Тряпка! Дрянь! Но с каждым таким словом мне будто бы становится легче. Поднявшись на ноги, я смахиваю с лица пелену мокрых волос и хромаю с одной ступеньки на другую, пока, наконец, не оказываюсь внутри. Отперев дверь кабинета химии, я включаю тусклый свет над доской; у кресла Итачи тканевая обивка, и чтобы не испортить её, я забираюсь стол. Из моего платья можно выжать гигантскую лужу. И из волос тоже. Меня целиком можно выжать в одно большое и холодное озеро, а потом обнести колючей проволокой с табличкой «Осторожно: токсичные отходы». Скидываю туфли и, уперевшись пяткой в край стола, изучаю кровоточащую ссадину на своём колене. Не так-то и страшно, если не присматриваться. И закрыть глаза. С предвкушением поморщившись, я несмелыми движениями стираю серое пятно грязи, облепившей всю область вокруг царапин, что отзывается противным пощипыванием. — Ну зашибись. — За чулки вообще обидно. Карма — беспощадная тварь, но мне не стоит жаловаться: со своим везением я и до общежития добралась бы в состоянии помойного енота, которого трижды сбили на высокоскоростной автомагистрали. Шмыгнув носом, я запрокидываю голову, и процесс мыслепроизводства запускается, скрипя шестерёнками. Всё надеюсь, что в один прекрасный день они заржавеют, прекратив свою работу навсегда. Сегодня этого точно не случится — слишком много поводов для самобичевания. Небезразличие Кибы не было для меня секретом, я с первого дня догадывалась о его чувствах и знала, что рано или поздно он открыто в них сознается. Возможно, мне следовало отвергнуть его ещё в момент того злополучного поцелуя, когда всё стало запредельно ясным, но я не нашла в себе смелости его разочаровать. В итоге я поступила ещё хуже и просто сбежала. Представляю, какие эмоции переполняют его сейчас. Должно быть, Киба ощущает вину за чувства, которые навязал мне в своём воображении, понадеявшись на обоюдность. Мне это знакомо: похожее я испытывала, когда разжёвывала мозг в месиво, пытаясь понять, что происходит между мной и Саске, взаимны ли мои чувства к нему или же это лишь часть игры, которую он затеял со мной. Как выяснилось, никакой игры не было. Всё было взаправду, и я безнадёжно это потеряла. Разумеется, ласковые письма ни в коем случае не оправдывают поступков Саске, но они объясняют многое из того, что я никак не могла постичь, и в какой-то степени смягчают приговор, на который я нас обрекла. Если бы я прочла их раньше, то всего случившегося этим вечером можно было бы избежать, но даже сейчас я не могу представить себе сценарий, в котором прощаю Саске. Он поступил мерзко, а поступлю хуже, позволив себе забыть обо всех гадостях, выползших из его рукавов. Самое ужасное, что я хочу о них забыть, хочу закрыть глаза на всё и попробовать начать сначала, не оглядываясь назад. Тихая усмешка непроизвольно срывается с моих губ, и я качаю головой от безнадёги, в которой увязла по уши. Саске пришёл на вечеринку с Карин. Они даже костюмы парные надели, чёрт побери: на ней был лиловый топ и юбка с зелёными пайетками, а на нём — белая рубаха и чёрные джинсы. Ариэль и Эрик дартмутского розлива. Интересно, что такого нужно сделать, чтобы заставить этого патлатого сноба нацепить на себя хотя бы подобие костюма? Отсосать, как Дайсон? О боже, ну что за мысли?! Запустив пальцы в волосы, я сжимаю их у корней, и вздыхаю, уставившись на доску, подсвеченную мигающей, как в фильмах ужасов, люминесцентной лампой. Нельзя позволять этой глупой ревности портить мои положительные впечатления о Карин. В конце концов, Саске ей уже давно нравится, так? И раз уж ни Ино, ни я на него больше не претендуем, то она, разумеется, не могла не воспользоваться подвернувшейся возможностью... — Рыжая сука. Ужасно, конечно, что я, сознавая невиновность Карин, перекладываю на неё всю ответственность. А ведь ответственность-то целиком и полностью на Саске. Неважно, кто кого пригласил: он её или она его — и в том, и в другом случае неправ Саске. Точно так же, как была неправа я, соглашаясь на предложение Кибы. — Ты в порядке? Услышав знакомый голос, я выпучиваю глаза и медленно, как шарнирная кукла, поворачиваюсь к двери, на пороге которой стоит Саске. — Что ты здесь?.. — я не договариваю и, густо покраснев, опускаю ногу вниз, поправляя юбку: она практически ничего не прикрывает. Саске хмыкает, отталкивается плечом от косяка и проходит в глубь кабинета. — Ты не смогла бы добежать до общежития на этих ходулях в такой ливень. — Мгм, — я киваю, заправляя всё ещё влажную прядь волос за ухо. — И ты пришёл сюда, потому что… что? — Потому что ты сбежала, и я хотел узнать, в чём дело. — Саске встаёт напротив, положив руку на спинку кресла, и смотрит на меня, мокрую и скукожившуюся на столе Итачи. — Киба позволил себе что-то лишнее? — Нет, — я мотаю головой, пряча взгляд в складках своей юбки, — он хороший. — Ну разумеется. — Саске усмехается, опускаясь в серое кресло, и, похоже, никуда уходить не собирается. — Все хорошие, один только я плохой. Уперевшись руками в край стола, я стараюсь оттащить задницу, чтобы сохранить дистанцию, ибо прекрасно знаю, к чему может привести её отсутствие. — Ты не плохой, — неуверенно мямлю я и уже смелее добавляю: — Ты просто скотина. — Справедливо. — Саске вытягивает губы, сдерживая улыбку, и откидывается на спинку кресла, рассматривая меня. — Классный костюм. — Да, у тебя тоже, — едко замечаю я. — И долго Карин тебя уговаривала? — О, ей не пришлось. — Саске дёргает щекой. — Она сказала, что будет Русалочкой, а я решил подыграть и оделся как тот принц… как его звали? — Эрик. — Да, точно. — Какой молодец, — моя похвала звучит почти как проклятье: злобно и неискренне. — Подстроился под свою девушку. Саске хмурит брови, и весь юморной настрой мигом улетучивается. — Мы пришли как друзья, — поясняет он, несколько уязвлённый моим высказыванием. — Не нужно надумывать всяких глупостей. — Танцевали вы совсем не по-дружески, — напоминаю я и, увидев, как он закатывает глаза, подливаю больше яда: — И во Франконии-Нотч, когда ты её целовал… — Это была игра. — Понемногу выходя из себя, Саске сжимает подлокотники. — А на твоём месте я бы помолчал. Едва заметно вздрогнув, я отворачиваюсь, утаивая вину, что плещется в глазах тёплыми слезами, и нелепо покусываю верхнюю губу, трамбуя всхлип где-то в глотке. Саске прав: что-то я слишком увлеклась, бросаясь дурацкими упрёками, позабыв о собственных оплошностях. Кресло скрипит, когда Саске вновь откидывается в нём, и в повисшей паузе, заполняемой лишь размеренным тиканьем настенных часов, раздаётся шумный вздох. — Что с ногой? — в голосе Саске сквозит усталость. — Упала, — бурчу, потянув носом. — Ерунда. — Очень грязно, надо протереть хотя бы. Тут должны быть салфетки. — Придвинувшись на колёсиках кресла, Саске открывает один из ящиков стола. — Итачи скупает их тоннами, наверное, готовится к апокалипсису. Нет смыла натягивать юбку на колени, но я всё равно пытаюсь, потому что в какой-то момент голова Саске оказывается непозволительно близко к моим ногам — на секунду я даже подумываю отпихнуть его, чтобы слезть со стола. Вот ведь штука: только что мы были на пороге очередной ссоры, а сейчас я смотрю, как Саске, набросив на себя выражение полной невозмутимости, ищет краешек клейкой этикетки на пачке влажных салфеток. Нашёл же время для активации режима «заботливого папочки». Достав одну салфетку, Саске, не спрашивая, касается моей щиколотки и несильно тянет на себя, вынуждая упереться стопой в его колено. — Слушай, а давай не надо… С-с! — Я жмурюсь, когда салфетка, пропитанная каким-то ядрёным составом, плотно прилегает к свежим царапинам. — А-у-ч, — побуквенно чеканю я, усиливая своё недовольство. Сощурившись, Саске недовольно смотрит на меня снизу вверх. — «Спасибо», Харуно, звучит немножечко иначе. О, мы снова вернулись к той стадии, когда я была Харуно. — Никто не просил о помощи. — Я комкаю юбку между бёдрами, защищая остатки своей чести. — Пора бы уже запомнить, что тебе не нужно меня просить. — Саске приспускает мой чулок, аккуратно отклеивая спущенные нити с запёкшейся крови, и обдувает ранку тонкой струёй дыхания. Да, пора бы запомнить. Он столько раз приходил на выручку, что очередная вспышка его заботы кажется чем-то привычным и само-собой разумеющимся. — Спасибо, — молвлю тихим бормотком, будто опасаясь, что он услышит. Саске только кивает. Принято. Я улыбаюсь: ничего не меняется. — Не щиплет? — У тебя лёгкая рука. — А у тебя нежная кожа, — ляпнув это, он застывает, уставившись на меня исподлобья. Я в неменьшем замешательстве. — В смысле, я стараюсь быть деликатнее, потому что у тебя очень тонкая кожа… — Ты себе не помогаешь, замолчи. Становится жарко, и я перекидываю волосы на одно плечо, чтобы не пекло так сильно, но вся закавыка заключается в том, что источник моего персонального глобального потепления сидит у моих ног и дышит чуть ли не в бёдра. И чего он возится? Протёр — и всё тут. Неловко-то как. — Я посмотрела твой скетчбук. — Почему-то пропёкшийся мозг решает, что это самая подходящая тема для ликвидации возникшего напряжения. — Да, я догадался по твоему костюму. — Саске бросает использованную салфетку в урну под столом. — До или после матча с Гарвардом? Я дёргаюсь, чтобы убрать ногу с его колена, но Саске удерживает её на месте, смотрит прямо в мои глаза, будто может прочитать в них правду, а потом сопоставить с ответом. Он думает, что я совру, попытавшись в очередной раз ударить его в сердце, ведь на самом деле вопрос звучит иначе.

«Ты посмотрела его до или после поцелуя с Кибой?»

— После. Иной, неверный ответ означает, что я, зная о чувствах, которые Саске носит глубоко в себе, в самом потаённом уголочке своей искалеченной души, наплевала на них и втоптала в грязь. А вообще, почти так оно и было. — Когда ты признался в тот вечер, — говорю я, — мне показалось, что ты хочешь отмазаться, сыграв на моих чувствах. — С каждым словом мой голос звучит всё более сдавленно, и к горлу вновь подступает ком. — Обычно от тебя и слова приятного не услышишь, вредный такой… А тут признался. Сказал, что любишь. Разве я могла поверить? — Но я ведь и не молчал никогда, — тихо произносит Саске. — Если не словами, то делом я всегда кричал о том, как ты важна для меня. — Он кривится, будто от боли, качает головой. — Неужели все эти слащавые признания важнее поступков? Родная мать обменивала тёплые слова на медали, которые я получала, а отец звонил слишком редко, чтобы возместить мой комплекс неполноценности. Я привыкла отдавать, не получая взамен и не заглядывая в ответ, поэтому в признаниях особо не нуждалась: это всего лишь эхо озвученных чувств, которое порой обесценивает всю их чистоту и смысл. Хотелось услышать, хотя бы разок, но куда важнее было другое. — Доверие, Саске. Доверие важнее всяких слов и поступков. Я хотела верить тебе, знать тебя. — Быстро стерев слезу, что щекочет кожу, я морщусь, глядя на Саске с отторжением. — А ты, оказывается… вот такой? — Думаешь, я совсем не жалею о случившемся? — его голос звучит надломлено, а губы дёргаются в грустной усмешке. — Ты знаешь, как сильно я себя презираю, но просто не хочешь меня слушать. Не хочешь прощать… — Я хочу! — Меня уже потряхивает от эмоций, копошащихся внутри, и они сами вырываются на волю. — Я хочу тебя простить, я хочу быть с тобой, но мои желания не рациональны! — Тогда хоть раз осмелься принять неправильное решение, — печальная вибрация пронизывает каждое его слово. Саске поднимается с кресла, осторожно обхватывает моё лицо ладонями, вынуждая посмотреть в глаза, и я опускаю трепещущие ресницы, чтобы не видеть надежду, сияющую на дне его зрачков. — Осмелься принять меня. Весь этот разговор — длинный фитиль огромного динамита: он сгорает медленно, но искра стремительно добирается к цели. — Я об этом пожалею, — шепчу, срываясь на тихий писк. — И ты тоже пожалеешь, потому что… Завершение фразы утопает у него во рту. Бам. Я запускаю пальцы в его волосы, и поток судорожного дыхания опаляет щёку. Мои слёзы отпечатываются на губах Саске — я чувствую их вкус и перебиваю его нежностью, жадно втягиваясь в поцелуй и растворяясь в нём без остатка вместе со всеми принципами. Не представляю, как буду оправдывать себя потом. Он мягко пощипывает мою шею губами, оставляя влажные следы, что примерзают к распалённой коже, несмело касается застёжки платья, и застывает, горячо выдыхая в ухо. Не хочет спешить, опасаясь последствий, и ждёт немого согласия с моей стороны. Я опускаю руки на его плечи и, скользнув к груди, робко тереблю пуговицу рубашки в пальцах, не решаясь расстегнуть. — Я не допущу, чтобы мы пожалели, — шепчет Саске, касаясь меня губами. — Дай мне шанс это доказать. Я дышу урывками, и промежутки между ними заполняет неистовый клокот моего сердца. Смазанно кивнув, словно теряю сознание, я тихо отвечаю: — Хорошо… — Хорошо, — с облегчением повторяет Саске, но голос его дрожит, как мои пальцы. Он проводит ладонью вдоль моей спины, убирая с неё непослушные пряди, чтобы те не угодили в молнию, и неторопливо приспускает застёжку. Вдруг спохватившись, я придерживаю верх платья, сползающего с груди, потому что невовремя вспоминаю об отсутствии лифчика под ним. Никогда прежде я не чувствовала себя такой глупой и уязвимой, как в эту минуту. — Ты очень красивая, — тихо произносит Саске, обхватывая мои запястья и разводя их в стороны, но смотрит в глаза, не опуская взгляд ниже. Его слова звучат настолько искренне, что осязаемы — стирают тусклую черту смущения и просачиваются в самую глубь, засеивая уверенностью. Я сглатываю, упираясь ладонями в поверхность стола за собой, и Саске, коснувшись моих ключиц, невесомо проводит пальцами вниз, дотрагивается до обнажённой груди, срывая с моих губ рваный вздох, и, наклонившись, облизывает затвердевший сосок. Невыносимо. Всё это. Сколько раз я возводила между нами стены, ставила точки, надеясь закончить то, что толком и не начиналось, но ради чего? Все мои усилия крошатся в труху, развеиваясь, словно пыль на ветру, потому что Саске раз за разом возвращает нас на исходную: ломает стены и лёгким движением руки перерисовывает мои точки в оксфордские запятые, а я прощаю его. Но смогу ли я простить себя? Мои мысли становятся совсем прозрачными, я уже не могу за них уцепиться, не могу даже попытаться себя осилить, потому что устала сопротивляться собственным желаниям. Пусть он будет неоперабельной опухолью, вросшей в моё сердце, — я смирюсь, если убивать меня он будет так же ласково и медленно, как сейчас... Саске опускается ниже, прокладывая дорожку поцелуев по моему животу, и останавливается там, где начинается платье. Он вновь опускается в кресло, снова обдувает ссадину на коленке и аккуратно касается губами раздражённой кожи над ней. Взглянув на меня, Саске будто ждёт какого-то сигнала к действиям; я прикусываю трясущуюся губу. Не хочу говорить «нет». Не могу ответить «да». Мне по силам только слабый шёпот: — Пожалуйста… Сама не понимаю, о чём прошу. «Остановись»? «Останься»... «Перестань спрашивать»? «Потому что ты знаешь ответ»… Саске целует снова — в этот раз выше — нежно, нетребовательно; его руки медленно скользят по моим бёдрам, забираются под платье, а я ничего не предпринимаю против — только наблюдаю с волнующим нетерпением. Пальцы Саске цепляют резинку моего белья — идиотские трусы с маленьким бантиком и медвежьей мордашкой. Знала бы — подготовилась лучше. Его губы прижимаются к внутренней стороне моего бедра, вытесняя здравый смысл и затмевая ошмётки разума сладкой дымкой — один вдох и на корне языка ощущается нечто приторное с наркотическим эффектом. Игнорируя жалкий скулёж рассудка, потерявшегося в густеющем тумане, я приподнимаюсь над столом, помогая Саске снять с меня бельё — оно остаётся висеть на лодыжке, когда он закидывает мою ногу на своё плечо и придвигается вплотную… Будь я в себе, то уже дотлевала бы от смущения, но сейчас каждая моя молекула полыхает диким желанием, объявшем всё тело, и я ничего не могу с этим поделать. Я ничего не хочу с этим делать. Почувствовав прикосновение его языка к промежности, я запрокидываю голову со сдавленным стоном. — О, Господи… — прикрываю рот ладонью и шумно дышу, чтобы регулировать контраст температуры: здесь тепло, но внутри слишком горячо. С каждой проходящей секундой меня становится всё меньше и меньше, я исчезаю из реальности, отдаваясь во власть новых ощущений, и совсем не контролирую свои порывы. Зарываюсь пальцами в волосы Саске, царапая его кожу зазубринами на полукружьях обгрызенных ногтей, и несу какой-то неразборчивый бред, весь посыл которого укладывается в одну простую фразу: — Я так скучала по тебе… Знаю, что потом обязательно устыжусь этих слов. Возможно, мне уже стыдно, но сейчас я — лишь оболочка, лишённая всякой морали, но наделённая чувствительностью. Саске облизывает нежно, попеременно пощипывая клитор губами, а после — аккуратно вводит фалангу пальца внутрь. Я вздрагиваю, морщась неприятной рези, и он, ощутив это, отказывается от своей идеи, заменяя палец на язык — на самый его кончик. Пропускаю сквозь себя каждое его прикосновение, каждый вдох и каждый выдох. Каждую, чёрт возьми, секунду. Постепенно мои всхлипы сменяются стонами, становящимися всё громче. Сладкая нега пропитывает каждую частичку моего тела, перенасыщает, заставляя его забиться в частой пульсации, пока Саске бережно ласкает меня как изнутри, так и снаружи, подводя к пику наслаждения. И я вскрикиваю, достигая конца. Саске отстраняется, откатываясь на колёсиках кресла, а мне, наверное, потребуется около часа, чтобы отдышаться и прийти в себя. Но нет и минуты. Поднявшись на ноги, Саске запускает пальцы в мои волосы и притягивает к себе для поцелуя, который перекрывает весь кислород, приклеивая лёгкие к сердцу так, что дышать получается только чувствами. Только им. И выдыхать совсем не хочется. Нащупав пуговицу его рубашки, я вытягиваю её из петли трясущимися пальцами; проделываю то же самое с остальными и прикладываю ладони к широкой груди, ощущая жар кожи и патологический перестук под ней. Саске опускает взгляд, наблюдая за моими действиями из-под полуопущенных ресниц: я медленно скатываю рубашку к его локтям, вожу по рельефному торсу ногтями и, достигнув границы с пряжкой ремня, замираю, прикусив губу. Он рвано шепчет: — Тебе не обязательно… — Я хочу, — перебиваю я. — Здесь. Сейчас. Знаю, что спорить он не будет, — устал от этой беготни по кругу, который можно просто разорвать и выпрямить в ровный путь. С несвойственной мне решимостью я расстёгиваю ремень на джинсах Саске, расправляюсь с пуговицей и тяну собачку молнии вниз, не переставая следить за его реакцией. — Ты уверенна? — Я никогда не бываю уверенна. — Это не тот ответ, который мне хотелось бы услышать. — Саске нервно усмехается и, тут же погрустнев, говорит: — Может, выждем ещё немного? Я… боюсь стать твоей ошибкой. Его слова режут до костей, больно свербят в груди, пронизывая до мурашек, хаотично разбегающихся по всему телу. Мне требуется усилие, чтобы выдавить из себя хотя бы слабую улыбку и сказать: — Ты уже стал моей катастрофой. — Накрыв его щеку ладонью, я почти цитирую: — Но позволь мне принять неправильное решение и не пожалеть о нём. Саске отражает мой жест, повторяет улыбку и, коротко поцеловав в губы, кивает с шумным вздохом. — Не пожалеешь… И я ему верю. Верю настолько, что готова отдать самое ценное, что у меня может быть — всю себя. Потому что с такими глазами, как у него сейчас, лгать невозможно. До этого мгновения я была полна призрачных сомнений, колебалась между любовью и хаосом, который она приносит, но лучше уж разок отругать себя за опрометчивость, чем жалеть о своей трусости весь остаток жизни; лучше рискнуть и броситься в объятия Саске сейчас, чем потом разъедаться в скорби по тому, что могло бы быть. И если это ошибка, то самая правильная. Я отодвигаюсь с края стола, подпуская Саске ближе. Он достаёт из бумажника фольгированный квадратик с презервативом, и мою голову пробивает секундной мыслью, которую я озвучиваю в нервной шутке: — Какой ты предусмотрительный. Саске хмурит брови, озадаченно на меня уставившись, и, видимо, распознав горькую иронию в моих словах, поясняет: — Я ношу его с собой с той поездки на озеро. — Усмехнувшись, он добавляет: — Или ты подумала, что я для Карин приготовился? На мне трусы с медвежонком, а у него презерватив — разумеется я об этом подумала. — Не хочу это обсуждать, — бурчу я, покраснев, и собираюсь отвернуться, но Саске, осторожно подняв мой подбородок, удерживает взгляд на себе. — Я ни о ком, кроме тебя, не думаю, — произносит он и, наклонившись к уху, шепчет, заставляя опустить подрагивающие веки. — Я горю только тобой… Я плавлюсь, лишь едва не утекая сквозь его пальцы, и чтобы хоть ненадолго сохранить себя в этой тягуче-сладкой реальности, обнимаю его шею. — Тогда давай сгорим вместе. Я не боюсь ожогов — они уже облепили меня изнутри. Заведя прядь моих волос назад, Саске касается моих губ своими — невесомо, нежно, словно опасаясь сломать. Приходится взять инициативу на себя, доказать, что никаких сомнений не осталось, что ему не нужно со мной осторожничать. На миг Саске замирает и его плечи под моими пальцами напрягаются то ли от замешательства, то ли от нетерпения, но потом он расслабляется, поддаваясь мне; его ладони движутся вниз по моей спине, находят изгиб талии и стискивают, притягивая со слабым рывком — я чувствую головку члена, обтянутого презервативом, и судорожно выдыхаю. Уже не такая смелая. — Будет больно, — предупреждает он, размазывая слова по моим губам. — Не запугивай. Я целую основание его челюсти, спускаюсь к шее, потягивая её лёгкими укусами, которые тут же облизываю, и сдавленно хнычу, когда Саске медленно толкается вперёд, растягивая изнутри. — Тише-тише. — Его дыхание шевелит мои волосы, касаясь уха ласковым шорохом. — Расслабься… Он целует моё плечо, утыкается носом в шею, продолжая утешать тёплыми обещаниями. Я упираюсь локтями в стол, откидываясь назад, обвиваю торс Саске ногами и чувствую, как при каждом толчке напрягаются ягодицы под моими пятками. Он сжимает мою грудь, стискивая сосок между пальцами, низко стонет, не переставая повторять моё имя, словно не верит, что всё происходящее с нами происходит наяву. — Сакура… — И слышать это настолько приятно, что всякая боль растворяется от одного лишь его голоса, выдвигая вперёд назревающую эйфорию. — Сакура… Моё обмякшее тело движется в такт его фрикциям — интенсивным и в то же время лёгким. Не похоже ни на один фрагмент из порнофильмов: всё происходит осторожно, размеренно, потому что Саске держит ситуацию под своим контролем. Я хватаюсь за кромку стола над своей головой, задеваю органайзер с карандашами, которые тут же разлетаются по полу, — огонёк раздражения, вспыхнувший где-то на подкорке сознания, гаснет, стоит только Саске нащупать и обвести мой клитор подушечкой большого пальца. — Так хорошо?.. — Угу... — Горло перехватывает всхлип. Я и не представляла, что может быть лучше. — Да, да… Воздух становится густым, плотным — оседает в лёгких опьяняющим дурманом, сметая рассудок в эпицентр урагана, завихрившегося в низу живота, и я млею, мотая головой и взрываясь в громких стонах. — Я люблю тебя, — говорит Саске, наваливаясь сверху, но не останавливаясь. — И я тебя. — Я нежно касаюсь его лица руками, жалея, что не могу поцеловать в нашем положении. — Очень сильно… Тяжело и шумно задышав, Саске облизывает пересохшие губы, хрипит, пытаясь сложить слова в одно внятное предложение, но получается не с первого раза: — Ты ведь… мы… — Он стонет, обрываясь, и хмурит брови, будто боясь продолжить. — Не оставляй меня… никогда. Пожалуйста… На мои глаза наворачиваются горячие слёзы, и я киваю в полузабытьи, потому что сейчас для меня не существует ничего, что стоило бы отказа от возможности быть рядом с ним. Саске гладит мою щёку ладонью, и я целую татуировку на его запястье — голову змеи, застывшей в хищном броске. И боль возвращается, но теперь другая — внетелесная. Саске ускоряется, вонзается пальцами в мои бёдра, что непременно напомнит о себе синяками, и сипло постанывает, подступая к финишу. Я чувствую дрожь в его окаменевших мышцах, едва уловимую пульсацию внутри себя, а следом слышится громкий выдох облегчения.