Papá

Я просто твой

До самой макушки 

И до молекул.

В этой истории

Я принадлежу человеку.

Твой — pavluchenko 

      В воздухе витала лёгкая прохлада. Кроха туман ещё не исчез, скрывая в себе тени высоких домов и величественных деревьев. Цветы и трава сверкали, будто покрытые миллионами маленьких сапфиров, отражающих первые лучи рассвета. В лесу совсем тихо, лишь изредка раздавались чириканье птиц, шелест листвы и трель цикад — последних было слышно не столь сильно, как полагалось. Вдоль озера вода была спокойна и зеркальна. Её прозрачное полотно отражало небосвод, наполняясь красками августовского утра. Пахло влажной землёй, свежими листьями и клубневыми цветами, рассаженными тут и там вокруг дома. Солнце поднималось с промедлением, заливая мир мягким золотистым светом, касаясь аккуратными пальцами всего, до чего может дотянуться.       До мурашек.       Дазай поёжился, сильнее кутаясь в серую толстовку длиной чуть ниже его бёдер. Хоть она и была такой просторной и явно рассчитанной на рост выше ста семидесяти, но принадлежала далеко не шатену. Чуя облюбовал её, как только они зашли в примерочную, потому что, во-первых, комфорт творит чудеса, а, во-вторых, той морозной зимой в ней было потрясающе тепло. После сам Осаму нашёл в толстовке свои плюсы — можно было легко залезть к Накахаре и сидеть так в обнимку до потери пульса. Ну или пока рыж не захочет покинуть кровать. Даже при условии, что Чуя в ней выглядел не хуже, чем мешок для сена, Дазай находил во внешнем виде супруга лишь мягкую неуклюжесть, нежели попытку скрыться от мира сего. А вот патологоанатом был бы не против сбежать от чужих глаз куда подальше. Собственно, что они и сделали, выбив себе несколько выходных дней.        У Накахары не было на них никаких планов, кроме как отсыпаться после наконец-то закончившихся экзаменов и гулять по вечерам, когда солнце слепит не так сильно, словно хочет устроить прожарку до мозга костей. В принципе, Осаму полностью разделял его интересы. Последние дни приходилось брать много ночных смен из-за укативших на отдых Куникиды и Таямы. И пусть последний никак не влиял на работу, но бесстыжий коллега чересчур сильно это делал. Ладно, Дазай совсем не расстроился. Почти ничего не поменялось. Только чуть-чуть стал дёргаться глаз. Идея уехать загород мужчине пришла поздно ночью, когда между вопросами по типу: «Можно ли похудеть, убегая от проблем?» в голову не закралась мысль о том, что город порядком заебал. Не то чтобы гулять по паркам, изредка выезжать на набережные, было плохой затеей. Просто хотелось чего-то другого. И на это другое активно согласился Чуя — в общем-то он и вопроса не слышал, надеясь, что этому придурку, так удобно устроившемуся на груди, станет скучно донимать мужа. Понял, что ошибся, когда на следующий день несколько чемоданов, притащенных из небольшой кладовки, появились в спальне.       Фёдор глубоко затянулся, протягивая пачку с последней сигаретой такому же заспанному кроту. Оба растрепанные и сонные. Осаму пришлось встать в четыре утра из-за шума, что устроила молодёжь, всю ночь рубившаяся в карты и остальные шарады, подразумевающие уж больно активную и громкую деятельность. Поспать три часа, конечно, здорово, но не когда мягкая кровать пленила своими чарами, а под боком лежала всегда-тёплая-грелка-Накахара-Чуя.       Дазай отказался от предложенной сигареты. Достоевский вернул уставший взгляд к озеру. На сердце было слишком спокойно, что мозг выдавал сбои, не сумев найти причину тому, а с какого вообще всё так легко и безмятежно.       — Что планируешь делать дальше? — Фёдор слегка нахмурился от горечи на языке, но быстро вернул назад свой отстраненный вид, будто бы это не у него горло перехватило секунду назад.       Осаму думал с минуту, когда мужчина в ожидании облокотился руками на деревянные перила веранды.       — Наверное, — Дазай театрально приложил палец к губе, имитируя сложный мыслительный процесс, развивающийся в черепной коробке, — займусь готовкой, спалю к чертям кухню, а потом попытаюсь утопиться, чтобы призраком бродить здесь и пугать приезжих. Ну и ещё планирую не получить от Чуи, — он тихонько хихикнул, болтая откровенный бред с такой непринужденностью, что любой заядлый лжец позавидует. Абсурд, но зато какой!       Достоевского ответ не впечатлил.       — Ты же знаешь, что я не про это, — адвокат немного наклонил голову, лениво стряхнув с сигареты пепел. — Думаешь, вы справитесь с воспитанием ещё одного ребёнка, матери Терезы?       «Вы же как-то справились», — порывается вылететь изо рта, но вместо этого Осаму скорчил обиженную рожицу, наигранно тяжело вздыхая, как будто заявление друга его сильно обидело, что отчасти являлось правдой.       — Неужели ты сомневаешься в наших с Чуей родительских навыках, Дост-кун?       — В его нисколько, а в твоих — даже очень.       — Эй!        Фёдор довольно улыбнулся, получив укол локтем в бок. Не всегда же только Дазаю шутки шутить.       Идея о суррогатном материнстве пришла также внезапно, как и снег в начале мая. Накахара долго сомневался, потому что всё ещё не отпустил свой комплекс относительно того хороший он отец или нет. Хоть Ацуши и был улыбчивым ребенком, вытащить червя, забравшегося в голову и нагло копавшегося в ней, было тяжело. Рюноске стал к нему намного ближе, наделив того по-детски милым обращением: «отон». Возможно, всему отлично поспособствовал Осаму, который был готов хоть каждый день сочинять стихи о том, каким замечательным родителем Чуя был. Как бы это ни заставляло много раз закатывать глаза и цокать, но в динамике оказалось, что работало с эффективностью добавления кацуобуси в бульон даси. А может, Накахара из кожи лез, чтобы успевать и там, и тут. Одно из двух точно.       Не будем раскрывать подробности того, как они собирали биоматериал и кто для этого старательно работал ртом.        — Мне мышка нашептала, — Фёдор сразу же недовольно закатил глаза, понимая к чему всё ведёт, — что к вам в скором времени родственники приедут. Будет интересно узнать, насколько гостеприимным хикикомори может быть.       — Можешь не гадать, а приехать и посмотреть, — певучий голос раздался прямо позади со стороны двери, ведущей во двор.       Николай лениво опёрся плечом о стену, засунув руки в карманы чёрных штанов. Его волосы чуть спутались после сна. Коса растрепалась, из-за чего маленькие прядки торчали в разные стороны, кое-где струясь буграми.       — Вот и мышка.       За хорошо различимым бормотанием мужа последовал искренний смех, разбавляющий безмятежность раннего утра.       Осаму зевнул, в итоге решив оставить друзей одних на веранде. Напоследок он заискивающе подмигнул, осторожно похлопав Гоголя по плечу. Тот фыркнул.       В гостиной приглушенно играла музыка. Дазай заглянул проверить всё ли нормально — около получаса комната гудела от разговоров, а сейчас совсем утонула в тишине. Четверо расположились прямо на полу в обилии подушек разных размеров и форм, предположительно стащенных с того множества диванов, что было в доме. Марк спал на коленях брата, заключив думочку в нежные объятия рук. Люси дремала рядом с Гин около столика-татами у камина и кучи пушистых пледов. Полнейший хаос комнаты яро кричал о том, что ночью здесь было очень даже весело — пусть по этой причине и проснулись невыспавшиеся старшие. Мори уснул на столике, предусмотрительно подложив руки под голову. Осаму хмыкнул, последний раз оглянувшись в сторону гостиной, прежде чем скрыться на лестнице.       Спальня встретила негромким шорохом одеяла.        — Боже, я так устал, — вымученно вздохнул мужчина, снимая с себя толстовку, после небрежно откинул её в сторону кресла. Увы, не долетела.       Чуя недовольно цокнул, когда ледяные руки обхватили поперёк талии, притянув к себе, а холодный нос нагло уткнулся в шею. Мурашки забегали по коже, кажется, не оставив ни единого свободного места на теле. Чужое сердцебиение рядом успокаивало.       — От тебя несёт сигаретами, — Накахара ловко перевернулся в чужих руках, беря ладони Дазая в свои. Тёплый воздух выходил из его губ, стоило подуть на замерзшие пальцы, поднеся их близко ко рту. Их ноги переплелись. Взгляды встретились.       — Я не курил, — как нашкодивший подросток возразил патологоанатом хрипловатым голосом, не отрывая глаз от супруга. — Просто рядом стоял.       Правда красивый. Даже полночи не спавший и взъерошенный после сна. В любом виде.        У них было не так много времени, чтобы объясниться друг с другом. В тот день в прошлом году, когда казалось, что пути назад нет, мир собирался прожевать их и выплюнуть. Недобитыми и израненными сложившимися обстоятельствами. В голове абсолютно не было никаких мыслей, перекати поле каталось по кругу, стоило осознать, что происходящее не вымысел его больного воображения. Чуя открыл глаза на многое. В частности, именно он заставил шатена сперва забыть обо всех тараканах, давно поселившихся в теле, измученном и ощущающимся совсем чужим. Затем внезапно пришло осознание того, что его чувства гораздо глубже простого понятия «хорошо». Да, им было неплохо вместе, во многих планах, начиная от лёгкости в груди от незамысловатого нахождения рядом, заканчивая сексом. Пусть недопонимание продолжало литься из стороны в сторону, но изувеченная душа смогла найти себе антидот в другой. Такой же покрытой ранами, однако горящей бесконечно ярко. И это раздражало. К Накахаре откровенно тянуло. Через время спортивный интерес развести на информацию, в большей степени превышающую ту, о которой преподаватель делился в открытую, превратился в настоящее стремление узнать его. Не просто поставить галочку или отметить крестиком достижение, а расположить к себе и ощутить это безумно сильное доверие.       Слова «я люблю тебя» дались без проблем в первый раз, но заявить об этом во второй было не легко хотя бы потому, что изначально признать свою зависимость от другого человека было дико. В груди поселился страх, неуверенность затуманивала разум. К великому сожалению, примера в лице родителей было недостаточно в силу быстрого распада семьи. Сейчас Дазай и не вспомнит в точности о прошлой жизни, пустив её плыть ниже по реке маленьким корабликом. Бумажным и всё же огибающим камни, встречающиеся на пути.        Время подходило к декабрю. Они просто сидели на первом этаже, пока дети, уставшие после прогулки, дремали в одной комнате в обнимку с Хвостиком, полностью игнорируя наличие такой же за стенкой. Фильм в памяти не отложился, зато прекрасно запомнился Чуя. После душа от него пахло цитрусовым гелем и чуть парфюмерным шампунем. Лёжа на диване, отцы болтали о всякой ерунде, не считая планов на Сёгацу. И тогда закралась мысль.       Любит.       Любит слушать его голос. Любит ощущение его прикосновений. Любит его смех и неровное дыхание, когда они одни в постели. Любит этот цвет глаз бережно собранного гербария в саду у дома. Любит его колкие высказывания. Любит, когда он домашний, выглядящий не на свой возраст. Любит, когда он при параде решает деловые вопросы на языке, проникшем в вены. Любит этот мурчащий французский и иногда неправильно произнесенные слова на языке, который стал чужим после определенных обстоятельств. Любит его расстроенным и счастливым. В паршивом настроении и с широкой улыбкой, от которой сердце замирает. Любит дракона на руке и татуировки на запястьях. Любит его целиком и полностью. Когда ссорятся. Когда обида застревает в горле. Когда губы нежно целуют в лоб. Когда от толчка звёзды взрываются перед глазами. Когда дети с интересом вникают в сказки. Когда Солнечная система кружится на потолке. Когда разговоры крох не умолкают до поздней ночи. Когда поддержка дарит второе дыхание. Когда от простого «всё будет хорошо, я рядом» уверенность медленно начинает разливаться внутри. Когда из кошмаров выводит тихий шепот. Когда диагноз перестаёт казаться скверным. Когда шрамы на руках больше не вызывают стыд.        Любовь — это не что-то, что можно легко объяснить словами. Это нечто, что проникает в каждый день, каждую мысль. Осаму осознал, что любит, когда каждый момент, проведённый без него, ощущался пустым. И тогда, в какой-то момент, Дазай понял, что всё, что он искал, было прямо перед ним — в глазах, в словах, в смехе.       Осаму наконец понял, что такое любовь.       — О чём-то задумался? — рыж зевнул, прикрывая рот ладонью. На его глазах выступили слёзы.       — О том, что Чуя-кун занимает четвёртое место в моём сердце, — пальцы привычно накручивали огненную прядку, и без этого прекрасно закручивающуюся.       — Четвёртое? — мужчина хмыкнул, с интересом приподняв бровь. — Почему четвёртое?       — Первые два: Рюноске и Ацуши, а третье я припас для нашей маленькой дочери. Такой же рыжей и с характером. С ямочками на щеках и милыми вьющимися хвостиками.        Губы расплылись в самой искренней и прекрасной улыбке, что можно было увидеть в жизни.       — С чего ты взял, что она будет похожа на меня?        Дазай блаженно прикрыл глаза.       — Потому что только солнце рождает наиболее яркий свет.       Через месяц родилась она. Маленькая звёздочка с небесно-голубыми глазками и медной макушкой.