La fortune

Море было безграничным. Высокий обрыв и скалы внизу. Солнце, что в глаза смотрит и греет загорелую кожу. Там далеко чайки ввысь срывались и к волнам падали, охотясь. Они были свободными. Пена о камни билась, превращая их в черные отпечатки. Они вечными были. Красота. Его окружало то, что нельзя было назвать никак кроме как «красота». Она казалась выдумкой, будто бы никак не могла существовать. Это лишь сон. Всего лишь его фантазия. Но легкое касание на руке обратное доказывает. — Пойдем, уже пора, — шепчет с ветром на пару, пока кончиками пальцев обводит чужую ладонь. Сынмин кивает ему. За спиной его – поодаль от обрыва – арка из белых роз и листьев эвкалиптовых. Несовместимо. Прекрасно. Перед ней дорожка красная, лепестками усыпанная и тридцать мест для каждого из гостей. Солнце теплым было, не жарким отнюдь и каждый этому благодарен. Сынмин не знал, что будет после, не знал, как чувствовать себя будет по приезду домой, но одно парню было предельно ясно: он запомнит это путешествие как самое прекрасное, что случалось с ним в жизни. — Нервничаешь? — подходят парни к Чану, стоявшему около арки. В глазах огоньки солнечные плясали, точно рассказывая обо всем, что на уме было и дышать ровно не позволяло. — По мне так заметно? — смеется прерывисто. — Только если чуть-чуть, — Ким улыбкой старается успокоить. — Не переживай, хен, все пройдет просто прекрасно. Помни: мы сидим прямо рядом с тобой, и всегда придем на помощь что бы ни случилось. Кончики губ Бана вниз опускаются, складываясь в его фирменную смущенную улыбку. Для Чонина она всегда родной была, самым настоящим напоминанием о временах, в которых начало их дружбы заложено. Он не до конца осознавал эту силу времени, что неминуемо проходило сквозь него, забирая по частичке с каждым годом: ему было девятнадцать, когда он и Бан-сонсенним впервые познакомились; сейчас ему двадцать шесть, а его единственный друг Чан-хен выходит замуж. Парень осознал, что мало мог вспомнить с лет своего студенчества, однако из воспоминаний осталось только счастливое. Счастливым воспоминанием был Чан. И да, Чан остался. Переливающийся перламутровым розы блестели на солнце. Красный пиджак старшего казался в лучах насыщенно-коралловым. Он рассказал, что еще около полугода назад они с Ли решили, что наденут на свою свадьбу классические костюмы, но ярко-красные пиджаки, в честь символа любви, и белые бабочки. Почему они должны были быть белыми, Чан так не сумел разузнать. Но он позволил Минхо выбрать, потому что это делало Минхо счастливым. — Вау, Чан-хен, ты в красном! — послышались за их спинами шаги. Обернувшись, старший заприметил Хенджина, однако ничего нового он не преподнес: все так же одет с иголочки, для Ян Чонина бельмом на глазу становясь. — Я думал, ты будешь в черном. Ну, типа… знаешь: ты в черном, Минхо-хен – в белом, — беззлобно смеется, ресницами хлопая. Однако реакция старших, а именно отпавшая на милую лужайку челюсть немного заставила усомниться в своей уверенности. Абсолютно бесконечная минута, перетекающая, казалось бы, в дни, обрушилась на парня ужасом. Что он успел сказать не так? Бан опомнился первым, резко головой мотнув и посмеявшись нервно. Он в легкие побольше воздуха набирает, дабы объяснить все между ними. У него душа к Яну ближе лежала, и теперь он понимал его от и до, чувствуя, но Минхо бы не хотел, чтобы его любимый портил себе настроение ссорами с кем-то на их свадьбе. — Ну… эм, — пытается он найти слова. — Ну, смотри, — Чонин оказывается быстрее. — Есть две причины, по которым твое мнение – это помойка: вот первая, — парень без заморочек выставляет напоказ свой шикарный средний палец на правой руке, красиво подчеркнутый серебряным кольцом. — А вот вторая, — композицию дополняет второй средний палец на левой руке с элегантным небольшим браслетом. — Эм, ой, — Бан неловко смеется и рукой пихает слабо младшего назад, но промахивается и ладонью упирается ему прямо в лицо. — Он хотел сказать, что на самом деле твое видение нашей свадьбы немного стереотипное, ведь в гомосексуальной паре партнеры не делят себя на «женщину» и «мужчину», то бишь привычных для многих «жениха» и «невесты» быть не может, так что и надевать черный и белый костюмы было бы… глупо. Чонин только после этого смог выпутаться из хватки большой ладони на своем лице, уложив челку пальцами аккуратнее и пиджак оттягивает, приглаживая к телу. Ладно, он все равно доволен собой. Хихикающий в кулачок Сынмин старается не подавать виду, но высказывание Хенджина заставило его бровь улететь в Гималаи. И вернуться назад. Дважды. Приглушенные голоса за спинами подсказывают, что большинство гостей уже собрались, а значит и стрелка часов так неминуемо приближалась к пяти. Ким задумывался, как же интересно был устроен человеческий мир и восприятия: ему казалось, после заветного «да», что в клятве произнесут оба, жизнь способна поделиться на «до» и «после», но, скорее всего, этого не произойдет. Этот момент лишь проскользнет сквозь них, но не оставит после себя видимой границы. Этот момент лишь проскользнет сквозь них, но не оставит после себя видимой границы... Он лишь зовет дальше. Он лишь становится самым важным шагом. — Я много пропустил? Голос, что прозвучал со стороны тропинки, разделяющей две стороны с местами для гостей, показался незнакомым. Он никому не был знаком. Никому кроме одного человека. У Чана мир редко когда мог закончиться на одном слове. Подобное случилось лишь дважды, когда Минхо поцеловал его, сказав, что полюбил, и когда сказал заветное «да». Но прямо сейчас под ногами тоже обрыв сиял морской бурей и он падал туда без страха. Свободно. Безвозвратно. Он падал и знал: не разобьется. Сердце, остановившись, вдруг зашлось биться с сумасшедшей силой. Оно его ребра ломало, но давало жить его надежде. Она не напрасной оказалась. Голову медленно повернув налево, Бан глаза прикрыл, точно скрыть пытаясь вихрь эмоций, что с ног сбивал. Но он вырвался на волю, срывая их с земли ввысь к небу, точно птиц свободных. Он улыбнулся сжатыми в тонкую полоску губами и ощутил моментую боль где-то в груди, что-то щемящее. Тоска. Он безудержно тосковал. — Нет, — лишь и может прошептать, ступая вперед шаг, дабы обнять покрепче. И ему отвечают. Чужие руки плечи обвивают и ладонями по лопаткам хлопают, а в уши смех звонкий льется, заставляя чувствовать себя дома. — Я счастлив, что ты здесь, Чанбин. Со слышит слова чужие, сказанные едва ли заметно. Он всегда слышал его, пускай океаны разделяли и тысячи миль. И он был здесь, забыв о разлуке, потому что был счастлив увидеть его снова. — Я тоже, Крис. Я тоже. Отстраняться старшему не хотелось, ведь так тепло ощущалось в объятьях лучшего друга. Да, Чан безусловно был счастлив, зная, что Чанбин пришел сюда ради него. Потратил силы, невероятное количество часов, лишь бы оказаться тут среди гостей, лишь бы быть тем, чьи глаза будут светиться ярче всех. Возможно, Со чувствовал себя не столь комфортно, когда он тут для всех незнакомец, однако взгляд Бана заставлял чувствовать себя как никогда лучше. Лишь минутой после он набрался сил оглядеться по сторонам, когда старший заговорил: — Ребята, знакомьтесь: Со Льюис – друг, я бы сказал юности, но, все же, друг всей моей жизни. — Он преувеличивает, — смеется тот добродушно. — Мы всего лишь прошли вместе через все. Если что, можете звать меня Чанбин. — Очень приятно познакомиться с человеком, который видел юность нашего загадочного Чан-хена, — спешит Хенджин пожать руку старшему. — А что, он загадку из себя строит? — фыркает. — Не думайте так, он прост и уникален, как самая интересная на свете книга. Взглядом Чанбин вдруг натыкается на парня, губы которого были восторженно сложены в букву «а», а в глазах плясали звезды с далекого морского дна. — Простите, — заулыбался он вдруг широко, положив руку на грудь. — Я просто смотрю ваши стенд-апы каждые выходные. Чанбин замер, переваривая сказанное с улыбкой от уха до уха, а Чан, сведя брови озадачено, уставился на сказавшего это Сынмина. — Правда? — на выходе спрашивает Со. — Чистейшая. Я ваш большой поклонник, стараюсь не пропускать ни одного выпуска. Мистер Со, для меня такая честь познакомиться с вами, я просто словами передать не могу! — Вы мне льстите, — парень заметно заливается краской. За последние годы он встретил много людей, которые увлекались им, но именно этот милый парень с большими щенячьими глазами заставил почувствовать себя маленькой знаменитостью. — Я очень рад, что мое скромное творчество пришлось вам по душе. У Кима глаза полны радости детской, а легкая дрожь от встречи с кумиром, что руки проняла, перенялась по всему телу. Он бы хотел свой восторг в словах передать, да только голос Хванов прервал: — Ой, ребят, уже время! Все на свои места. Чанбин-хен, я отметил твое место рядом с Чонин-хеном. — Ох, спасибо большое, — голову склонив в благодарности, откликнулся Со и за Чонином отправился к своему месту. Они, как самые близкие друзья молодожен, сидели на первом ряду наравне с семьей Бан Чана, с которой парни еще не успели познакомиться. Сынмин лишь краем глаза смотрел на них и любовался: Чан был очень похож на своих родителей. Помимо того у него были младшие сестра и брат, которые были в восторге от женитьбы брата. Ким бы хотел поболтать с ними обо всем и ни о чем, хотел бы познакомиться с его сестрой, узнать, на кого она учится и чем увлекается. Она яркой была, точно радуга, с волосами обесцвеченными и прядями темными на челке и загривке. Она была как Чан. Как Чан только Ханна. — Ох, начинается, — взволновано прошептал самими губами Льюис, ладони растирая. Чонин уступил Сынмину свое место, чтобы он мог поближе к Со оказаться. Сынмин его вечером залюбит за это до потери сознания и стонов громких в смазанный поцелуй. Но это потом. Обязательно потом. У Чонина внутри скручивало все: органы и чувства, всевозможные эмоции, которые он привык лишь сдерживать. Но сейчас ему кричать хотелось в радостном кличе, чтобы каждому присутствующему свободу дать и показать: он счастлив. Нервы вверх берут, будто у алтаря вовсе не Чану стоять предстоит, а ему. Сердце сжалось. «Ему». Глазами сами собой на Кима переводятся: он видит в нем любовь. Бесконечную. Бессмертную. И весь его страх рушиться, как темнота непроглядная под светом туманного рассвета. Он хочет быть с ним всегда. Он – его судьба. Музыка резко перебивает мысли и заставляет вздрогнуть, но тут же и сосредоточиться. Ян вдруг осознал: на церемонии не было родителей Минхо. Он был в этом самом важном для себя дне... абсолютно один? Чонин обязательно подумает над этим. Он задумается и вдруг поймет: Ли Минхо – это его отражение в зеркале. Ли Минхо, появившийся из-за поворота на дорожке ковровой, лепестками усеянной. Чонин оборачивается, смотря на Чана. Его кулаки то и дело сжимались слабо, а на лице улыбка сияла, полная волнения. Он ждал его, ждал на месте рядом с собой, чтобы взять за руки и, наконец, поцеловать. У Минхо в руках букет из роз белых, белой лентой перевязанный. Шипы в ладони не кололи: они казались ему мягкими. Он опоры под собой не чувствует, будто-бы земля исчезла, а ноги превратились в сладкую воздушную вату. Ему весь мир показался миражом, и он не моргал в страхе, что все исчезнет. — Погодите... — тихий голос Со Сынмин и Ян краем уха слышат. — Я что, попал на квир-свадьбу? Ким хихикает тихонечко, в свою руку беря руку младшего, глазами сверкая и говоря: — Да, так уж вышло. — Разве на вашем приглашении не было имен Чана и Минхо? — думает Чонин в голос. — На моем приглашении были только инициалы. Черт... — и вдруг его осеняет. — Чан, вот же гений-конспиратор. Он знал, что я не догадываюсь о том, что невеста окажется... эм... не невестой, поэтому и в моем приглашении было только «Ли М. и Бан Ч.». Вот это точно мой мальчик. — А он хитер... — глаза Ян прикрывает. — Интересно, а я один тут натурал? — совсем беззлобно звучит с улыбающихся губ. — Нет, я то... — Завались, Хенджин, — фыркает на него Чонин, даже не дав сказать слово. Но Чанбин смеется. Ведь Чанбину нравится здесь все. У Чана в груди шторм. Он не знает, как в нем выжить. Он лишь ртом воздух хватает, падая со скалы с пониманием, что его жизни суждено оборваться быстро, но болезненно, а после темнота медленно будет отбирать у него самое дорогое. Если бы дьявол оказался сильнее, если бы задумал забрать у Чана самое ценное, он бы несомненно украл из памяти миг, когда Минхо впервые улыбнулся. Но дьявол проиграл. Проиграл им обоим. И в пять часов три минуты двадцать девятого декабря Минхо стоял рядом с ним, как и в любой другой день. Его руки по-прежнему были в руках у Бана, а глаза по-прежнему видели в чужих Сатурн. Но в этот раз это было особенным. — Дорогие друзья и близкие, что собрались сегодня здесь, чтобы разделить этот счастливый момент, — голосом добрым начал свою речь священник. Чонин вдруг задумался: где Чан отрыл священника, готового повенчать гомосексуальную пару? Но он не знал, не хотел знать, хотя интересно было. — Дорогие Минхо Ли и Кристофер Бан, брак – это серьезный поступок. Готовы ли вы ради этого легко и не раздумывая дать друг другу клятву о любви и верности? — Да, — тут же в один голос негромко отвечают ему возлюбленные. — Насколько мне известно, женихи написали свои клятвы сами. Прошу вас их произнести и закрепить. Чан сглотнул. Долгие годы работы в университете дали ему твердую базу умений оратора, но все они, кажется, улетучились. Колотящееся сердце и нервы, бьющие по вискам, мыслям препятствовали, но Минхо его не торопил. Он понимал и даже благодарен был за молчание, которое оттягивало его клятву. Ох, он не был уверен, что сможет произнести ее, не заикаясь. — Я, — и весь мир затих перед его голосом. — Бан Кристофер Чан, беру тебя – Ли Минхо, в законные мужья. Я клянусь любить тебя, пока мое сердце будет биться, легкие – дышать, а разум – думать. Я клянусь оберегать тебя во сне и наяву, защищать тебя и беречь от уготовленных жизнью тяжелых дней. Я клянусь всегда быть рядом, что бы не случилось с нами; клянусь отправиться за тобой даже в самый отдаленный уголок Земли. Я клянусь слушать тебя и чувствовать. Ты – мой ориентир. Я клянусь быть верным тебе и только, пора солнце будет освещать наши жизни. Я счастлив, что однажды встретил тебя, Минхо. Моя жизнь отдана тебе, мое сердце – тоже. Он видел слезы в его глазах, что перебивались ярким светом. Он видел в них свое отражение и младший не хотел их смахивать, ведь знал – все бесполезно. — Спасибо, — благодарит его кратко священник, взгляд переводя на Минхо. Парень старается дышать глубоко, лишь бы чувствовать. Он сжимал ладони Бана своими пальцами, чувствуя рельеф мягкой кожи. Это было его опорой. Останется таковым и навсегда. — Я – Ли Минхо, беру тебя – Бан Кристофера Чана, в законные мужья. И сегодня я клянусь любить тебя в солнечные дни, и тогда, когда небо будет затянуто тучами. Я клянусь быть для тебя опорой в трудные времена, и вдохновением в моменты радости. Я обещаю идти с тобой за руку, шаг за шагом преодолевая все испытания. Ты – мой дом, и я всегда буду рядом. Я клянусь быть спутником твоей жизни, твоим другом и слушателем. Я обещаю разделять твой смех и вытирать твои слезы, — оповитые нежностью слова стрелой устремились во влюбленное сердце. Чан знает и чувствует, что вытирать его слезы Минхо придется прямо сейчас, если он в таком же духе продолжит свою речь. — Я клянусь встречать с тобой каждый рассвет и провожать каждый закат, пока однажды он не станет нашим последним. Незаметный всхлип послышался со стороны гостей, и каждый понимал этого человека. Сынмин взгляд кинул в сторону: на семью Чана. Ханна заботливо держала их маму за руку, улыбаясь широко, как никогда прежде в своей жизни. Он был таким же. Безусловно, они чувствовали это по-разному, однако радость была общей. — Своими клятвами вы объявляете о своем намерении жить вместе в любви и согласии на протяжении всех дней, подаренных вам судьбой. Теперь вы можете в знак верности обменяться кольцами, древним символом, простым и священным. Пусть они всегда напоминают вам, что ваша любовь бесконечна. Тихая музыка, звучавшая из колонок, сопроводила Хенджина к алтарю. В руках его подушка белая с золотой вышивкой по краю и на кружеве нежном. А на ней кольца. Такие же золотые, как и свет, который Чан видел в глазах Минхо с самого первого дня их встречи. Только сначала он был погасшим, разбитым, точно корабль драгоценный о скалы, когда теперь мог сиять ярче солнца, что стало им свидетелем. Чан любил его. Чан зажигал в нем этот свет. — Почему именно он? — совсем неслышно шепчет Сынмин. — Согласен, Чанбин-хен смотрелся бы в разы лучше, — Чонин лишь поддакивает. Сам Чанбин их мыслей не догоняет: — А кто это вообще? — Генератор бед. — Мой бывший. Старший кидает на парней недоверчивый, но полный улыбки взгляд. Такое чувство, что сказанные ими фразы были синонимами, что, возможно, таковым и являлось. Со забавно было наблюдать за всем со стороны, пускай он совсем каплю никого не знал и совсем каплю чувствовал себя человеком с улицы. — Вы мне уже нравитесь, ребята. Он все равно радовался Сынмину, который так неожиданно оказался его заморским фанатом, и радовался Чану, даже впав в осадок от того, что его невеста оказалась женихом. На их глазах старшие обменялись кольцами. Те золотом блестели в последних лучах солнца. Гости были готовы в каждый миг подскочить со своим мест, как только ведущий закончит всеми ожидаемую фразу. — Объявляю вас мужьями! Можете поцеловаться. Будьте счастливы! Стоило им податься навстречу друг другу и губам соприкоснуться в трепетном поцелуе, что на языке солеными слезами отзывался, в воздух взлетели цветы и восторженные радостные возгласы. Мир затмили вспышки фотоаппаратов и крохотные взрывы хлопушек, которые взялись не пойми откуда. Минхо даже чуть было не присел от испуга, но счастье, что вдруг заполнило все побережье, заставило его искренне рассмеяться. Чан руками нежно обхватывает его талию, в глаза заглядывая. — Я люблю тебя, — слова сквозь всеобщий шум не слышится, но Минхо читает по исцелованным губам. — И я люблю тебя.

***

Сынмин ощущал каждую частичку волшебства, которым пропитался воздух. Солнце незаметно для каждого юркнуло за горизонт. Яркие светлячки на территории ресторана освещали цветущую лужайку, где немного дальше шумели голоса, переплетающиеся друг с другом. Церемония плавно перетекла в пиршество, за которым делились историями и теми эмоциями, которые не могли оставаться внутри. Украшенная гирляндами терраса спускалась вниз и светила желтыми огоньками, настроение делая более легким. Отовсюду доносился смех и звяканье бокалов. В центре стола, по традиции, сидели молодожены. Они были душой празднования, особенно во время первого танца, куда в толпу затащил и Чонин Сынмина. Для младшего подобная активность была даже удивительной, но Ким не мог отказать или перечить. Он шел за ним, он двигался вместе с ним под музыку, что касалась ушей, и целовал его в уголки губ, поглядывая на главную причину счастья этого вечера. Время плавно перетекало в ночь, но момент хотелось остановить. Все вокруг было слишком важным. Слишком особенным, чтобы отпускать его сейчас. Легкость, что опускалась на всю атмосферу с наступлением полной темноты, вдруг стала для Сынмина тягостной. Он в тишину погрузился против своей воли. Крутя в руках апельсиновый сок, парень издалека глядел на Хенджина, который сидел в противоположном от него углу. Это было худшим решением за вечер, а худшим решением за день – войти в злосчастный лифт. Он языком увлажняет губы сухие и сводит брови, стараясь отвлечься. Это казалось довольно легко: стоило лишь прислушаться к разговорам вокруг и присоединиться к веселым обсуждениям, но, по какой-то тайной причине, его мозг решил иначе, когда встал и совсем незаметно ушел подальше от шума. Туда, где тишина точно возьмет вверх. Чонин несколько минут назад отошел. Сынмин нашел в этом возможность на мгновение исчезнуть. Так и не оставив стакан с соком, парень от безысходности посербывает кислый, но приятный холодный напиток. Он находит свое место в самом конце облагороженной территории: на одинокой скамейке из камня под деревом в виде кубика. Он губу закусывает. Здесь было темно, и светил лишь одинокий фонарь. Легкий смешок вырывается из груди, ведь Сынмин осознал: это место так похоже на парк, в котором по стечению судьбы они с Чонином встретились в новогоднюю ночь. Впрочем, теплое воспоминание не греет. Его личные мысли, что карабкаются по стенам сознания, гадко царапаются и ранят. Слова, что всплывают в голове, ранят. — Вот ты где, — с улыбкой говорит Чонин, но Сынмин внезапно пугается. — Ты чего? — Не услышал, как ты подошел, — улыбку в ответ возвращает. — Я тут просто... Просто голова из-за шума разболелась, вот я и решил немного отойти. — Оу... — младший неловко мнется на месте, пускай Ким, совершенно забывшись в прострации, этого не замечает. Чонин не спешит уходить. Он, казалось, в чем-то старшего подозревал. Может быть, тот выглядел привычно, просто устал, но шестое чувство, подаренное ему не просто так, не могло подвести. — Ты думаешь о его словах, да? Ким брови свел. Парень не совсем понял, о ком зашла речь, быть может, он успел что-то пропустить, или сказал чего лишнего на пиршестве? — О словах Хёнджина, которые он сказал тебе в лифте. Паника разлилась по телу Кима и сок в его руках, кажется, вот-вот закипит. Его лицо наверняка красное, почти в цвет пиджаков Минхо и Чана, и, наверное, все, о чем успел подумать Сынмин, это: бежать. Но, разумеется, бежать он не стал. Да и не мог. Тело скованно от ужаса осознанного, и никуда бы он от Чонина деться не сумел. — Ты что, — сорванным шепотом, — сидел там все то время, что мы торчали в том сраном застрявшем лифте? — с каждым словом Чонин все больше слышал в словах старшего нарастающее возмущение, отчего старался вид принять максимально невинный. — Ну... — тянет, предпринимая всевозможные попытки не столкнуться с Сынмином взглядом. — Возможно, совсем чуть-чуть, но, все же, скорее да. Его поджатые губы, из-за которых щеки автоматически становились круглыми, точно набитыми мармеладными мишками, и широко распахнутые глаза с подкрашенными на кончиках ресницами вывели Кима из себя окончательно. — Ты не должен был слышать ту ахинею, — парень безнадежно роняет лицо в ладони и напрочь отказывается слушать. — Сынмин, я думал, что не стоит вас оставлять и оказался прав! Хенджин намолотил такой бред, что даже у меня он в голове уместиться не смог, — он резко мотает головой. — Пожалуйста, послушай: я говорю сейчас не о том, что вы с ним обсуждали. Я горжусь тобой, и горжусь и тем, что ты смог не повестись на его слова о вас, и в тот момент, когда ты сказал, что понял, что все, чем он живет рядом с нами – это зависть, я сам подумал о том, что вообще слепой. Но дело не в этом, — поняв, что Сынмин не поднимет на него взгляд, младший садиться на корточки перед его коленями, касаясь бережно ладоней, что категорически не давали ему взглянуть в любимые глаза. — Я все же позволю себе это сказать: Хенджин редкосная сволочь. Глухой смешок вырывается из горла старшего, и Чонин неконтролируемо улыбается, чувствуя, как проходит чужое наваждение. — Он нес абсурдный бред, и небось ему даже не стыдно за это. Мне плевать на него и на все, о чем он думает, но мне... — ловит наконец взгляд темный поникший и губу закусывает, теряясь в том черном лесу. — Мне больно представлять, что ты можешь думать о том, что когда-то я просто уйду. — Все в порядке, Нинни, я просто слишком восприимчив к словам бываю иногда, это совершенно неважно, — отмахнуться пытается он, но глаза... глаза грусти полные о другом рассказали. — Нет, это важно, — настаивает. — Каждая твоя мысль важна, ты важен, Мин-Мин. Важен для меня. И... уйду я от тебя максимум в мир иной, — смеется потерянно, ловя себя на том, что и сам начинает бред нести. — Только если лет через тысячу и со мной в один день, ладно? — Сынмин незаметно моргает чаще, дабы навернувшиеся слезы прогнать, и чужое лицо обхватывает ладонями. — Да, хорошо. Он быстро целует сухие губы. Еще раз. И еще. Ровно только раз пока Сынмин не ловит его. И тогда он поддается, целуя долго и нежно. Так, будто это их первый поцелуй.

***

Покой. Впервые за долгие дни подготовки к церемонии Минхо ощутил покой. Он совсем не знал, какой там наступил час ночи, да и разузнать не пытался. Его в сон не клонило, в теле усталость чувствовалась лишь немного. Больше в нем было эйфории. Он кольцо оглаживает кончиком пальца. Красивое. Просто золотое кольцо, идеально севшее на его палец, но оно было безмерно красивым. Невероятно дорогим. И да, речь шла вовсе не о цифрах на его ценнике. Он провел последних гостей несколько минут назад, и теперь дворик погрузился в приятную расслабленную тишину. Над головой на ветку приземлилась птица с синими крыльями, и пускай Минхо не знал, как она называлась, он прислушался к ее песне. Ночь. Гирлянды и фонари мешают ему на небе отыскать звезды. Однако он не спешил унывать, когда небесные купол встретил его сплошной чернотой; он знал, что все звезды просто спрятались в глаза человека, который надел прошедшим вечером на его палец кольцо. Чан отошел на несколько минут, кажется, к гостям, которые улетали ночным рейсом в Сидней. Ли пропустил это мимо ушей. Старший сказал ему перед тем, как уйти, что он в номер подняться может и отдыхать, но Минхо подумал тогда, что подождет, однако вдруг в голове возникла идея. Густая ночь на дворе была ему другом. Парень улыбается многозначно самому себе и, взглянув на кольцо еще раз с теплотой в груди, развернулся в сторону входа в отель. Номер его встречает атмосферой уединенной и пустой, но в голове проносятся кадры, которые в жизнь воплотить хочется до дрожи в коленях. Минхо знал: Чан будет с минуты на минуту, ведь он совсем не стал бы задерживаться. Поэтому он действует быстро. Пиджак небрежно оставляет на стуле, пуговицы на рубашке быстро поддевая, легкой прохладе позволяя скользнуть по груди; после брюки с ног стаскивает, и туфли поднадоевшие отбрасывает. И, сняв последний элемент одежды на себе – светлые боксеры – позволяет себе остаться полностью обнаженным в этой полутьме. Интимно. Возбуждающе. Он надевает на плечи длинный атласный халат, когда-то ради забавы купленный в Сеуле. Он хочет, чтобы Чан смотрел на него такого, чтобы огонь в его груди медленно разрастался, и в зрачках мелькали его красные языки. Он хочет заставлять его гореть. Замок двери щелкает. Ли быстро оборачивается, в проходе видя Бана. Тот выдыхает устало через нос, но на губах его мечтательная улыбка. Однако он вдруг пропадает, когда младший в полутьме постает перед ним в интересном нарядике, состоящим только из одного лишь халатика, едва ли прикрывающего его стройное тело. — Можно я сразу скажу, чего хочу? — упав заманчиво на кровать и руки раскинув по сторонам, просит он. — Да, — Бан делает шаг вперед. После еще один. И еще один. Его рука скользит вверх по ноге Минхо, а тот податливо вздрагивает. — Скажи мне все. Старший коленями упирается в бортик кровати, резко подтягивая к себе Ли. Парень ахает от неожиданности, и руками упирается в постель, но, увидев прикрытые черные глаза, лишь вспыхнул жаром сильнее. — Я хочу абсолютно все, — не скупиться. Он, приподнявшись, дабы ближе быть к лицу возлюбленного, не замечает, как халат соскальзывает в его плеча, оголяя грудь. Чан удобно устраивается между разведенных ног, так слушая внимательно, и так соблазнительно бегая глазами по обожаемому телу. — Я хочу множественные оргазмы, хочу делать тебе минет, хочу сесть тебе на лицо, хочу всевозможные позы, хочу оседлать тебя, хочу, чтобы ты держал мои руки над головой, не давая пошевелиться, хочу оставлять на твоей шее засосы, чтобы завтра каждый знал, что ты только мой, хочу грубо и мягко, чтобы завтра я не мог чувствовать своих ног, — Ли жадно вдыхает чужой аромат, желая пропитаться им, и, замерев прямо напротив пухлых губ, прошептал: — Я хочу тебя всего. Чан отпускает себя, с напором впиваясь в желанные губы. Минхо хотел всего и он даст ему себя всего.

***

За окном блестели редкие звезды. Они будто были небрежно рассыпаны кем-то на бархатном небе. В тишине слышен лишь глухой шелест ветра, и где-то далеко – редкие звуки машин, что нарушают спокойствие спящего мира. Сынмин облокачивается на холодные перила маленького балкона, пока в его руке, опущенной вниз, тлела сигарета. Ее огонек был еле-еле заметен в густой тьме. Чем-то он напоминал Сынмину маяк. Но он больше не мог думать: сил не нашлось. С губ срываются серые клубы дыма, что в воздухе вокруг растворялись, а взгляд устремлен был куда-то за горизонт. Мягкий свет уличного освещения падал на серое лицо, скулы острые подчеркивая. Он, будучи поглощенным своими мыслями и гулом ветра, не слышал, как потянулся во сне сладко Чонин, и, перевернувшись на бок, положил руку в сторону, где должен был спать Ким. Однако его тепла парень не ощутил, и руку чужую в скомканных одеялах не сумел найти во сне. Это заставило очнуться. Его не было рядом, однако Ян первые мгновения был слишком сонным, чтобы что-то понять. Он садиться, глаза протирая несильно, и моргает в темноте, дабы привыкнуть. А все равно, оказалось, правда: Сынмина не было. Ян кидает взгляд размытый на дверь, что вела в туалет, однако ни одна полоска света не отблескивала на пол из маленькой щели на двери внизу. Как вдруг парень слышит что-то отдаленное. Запах табака. А сразу после замечает, что дверца на балкон была открыта. — У тебя аритмия, — одаривает он Кима хриплым сонным голосом. — Тебе нельзя. Старший горько усмехается, обернувшись. Чонин явно хотел уйти спать дальше, но, видимо, не мог, когда рядом не было его теплой живой подушки для объятий. — Не рекомендуется, но не «нельзя», я помню, — только и может ответить. Ян по прохладному полу ступает и забирает у старшего сигарету раньше, чем он успевает сделать очередную затяжку. Он тушит ее безжалостно об бортик балкона и выкидывает бычок прочь, куда-то вниз, совсем не глядя. — Мы мусорим на территории отеля, — пожимает губы Ким. — За это штраф полагается. — Да хоть двадцать штрафов, — отрезает. — Ты все еще думаешь об этом, Сынмин. О его словах. Старший теперь без смущения смотрит в чужие глаза. Настойчиво. Смело. А душа все равно дрожит, когда младший руку его находит, прохладную немного от ветра. — Я тебя знаю, Мин-Мин. Слишком хорошо, — говорит хрипло в полголоса, но даже сонливость не заставляет остановиться. — Послушай: я выбрал тебя не потому, что мне было скучно, одиноко и хотелось друга. Помнишь ведь: мы просто почитали вместе детектив, а потом ты уснул в моей кровати, зная только мое имя. Я выбрал тебя, потому что безвозвратно влюбился в самого невероятного человека на планете, который терпит меня и целует на ночь, как я всегда мечтал. И это ты. Я выбрал тебя, потому что ты единственный, кому я готов отдать свое ледяное сердце, потому что только ты заставляешь его биться в моей груди. Я выбрал тебя, потому что ты – самая волшебная «случайность», что «случайно» случилась со мной, — улыбается, чувствуя, как же глупо звучит. — И я не готов представлять эту жизнь без тебя, Сынмин. — Замолчи, — самими губами просит сквозь ветер и улыбку глупую. — Нет, никогда. Я никогда не перестану говорить, что ты – мое чудо. Я знаю, что не отличаюсь умением говорить о своих чувствах, и это дается мне тяжело, но если я редко говорю о том, насколько сильно люблю тебя, это не значит, что в какой-то момент я стал любить тебя меньше. — Замолчи, — Сынмин теряется в чувствах, что неизбежно накрывают его с головой, точно неостановимое цунами. Он больше не пытается спрятаться, позволяя той слезе, кристаллом застывшей в уголке глаз, медленно скатиться к дрожащему уголку губ. — Никогда, — Чонин ласково вытирает влажную дорожку, второй рукой зарываясь в жесткие волосы на Кимовом затылке. — Сынмин, ты – все, в чем я нуждаюсь. — Заткнись, — бьет слабо по руке и сжимает тут же плечи, притягивая ближе к себе. — Просто заткнись и целуй меня. Чонин находит его губы, припадая к ним, как к столь важному воздуху. Он упивался его поцелуями, покусывая нижнюю губу, а после верхнюю посасывая. Сынмин не видел края. Не хотел останавливаться. Он просто хотел целовать его. Просто чтобы этот момент никогда не заканчивался. Он плечи его обхватывает, сжимая до гематом, и чужие руки ощущает в своих волосах и на шее. Касания Чонина горячие и старший загорается от этой незначительной искры. Сынмин умрет за него. Чонин за него убьет. Они лица друг друга будут пощечинами разукрашивать и поцелуями. Они кричать будут и ругаться, имена друг друга проклиная, но объятьями крепкими любить до пульса потери. Сынмин исполнит все его желания. Чонин на дне океана найдет для него сокровище. Потому что это навсегда.

***

Солнечные лучи на стене отпечаток полосчастый оставляют. Они теплом остаются на плечах, точно поцелуи. Поцелуи, которые Чонин бегло оставил на Кимовом виске, а после – на щеке и челюсти. — Доброе утро, — тихо шепчет, когда слышит, как старший медленно просыпается. Ответ последовал не сразу. Сначала Сынмин охватил слабыми после сна руками младшего, роняя себе на грудь, а уже под неловкие «ой» и «ауч», прошептал: — Доброе. Он открывает сначала один глаз, а только потом второй, дабы удостовериться, что разбудили его не напрасно. Но главным было отнюдь не это. Совсем не важно, что его разбудили, не важно, что с утра, а не в обед; Ким думал о другом. Он всего лишь любил, когда Чонин будил его легкими чмоками в лицо и плечи в те редкие случаи, когда он просыпался первым. — Завтра наш последний день тут, — поглаживая вздымающуюся грудь, грустно подмечает. — И новый год еще завтра... — Да, точно, — смеется Ян под нос, замечая позитивный настрой старшего. — Тут Чанбин заходил минут десять назад. — О, правда? И что сказал? — Он зовет нас всех поехать на зиплайн, — Чонин следит да реакцией, которая тут же проявляется: глаза Кима недоверчиво распахнулись. — Да, вот такое экстремальное приглашение. Но мы не поедем, если ты не хочешь. — Это... — Сынмин старается опередить. — Это на самом деле звучит круто. Я не уверен, что мне хватит смелости на такое, но я буду рад поехать и поддержать тебя, если тебе такое по душе. Чонин улыбчивую моську показывает, ставя подбородок на чужую грудь. — Да, — тянет высокого. — Я очень хочу поехать. Сказанная с теплом фраза стала парням стимулом собраться в эту небольшую поездку. Чанбин, когда зашел с утра, рассказал, что совсем недалеко здесь есть канатная дорога, и там же, только с другой стороны, зиплайн. Чонин мечтал о подобном. Пока в мечты других входили пункты о профессии и желания стать кем-то другим, Ян Чонин мечтал прыгнуть с канатом и покататься на зиплайне. И это было захватывающе. День выдался жарким, но Сынмин вдруг подумал, что это из-за Чонина: младший выглядел невероятно взволнованным и даже гиперактивным. Ким скинул все на предвкушение: далеко не каждый день выпадает шанс исполнить такую мечту, но он по-прежнему с недоверчивой улыбкой поглядывал на него. Впрочем, он перенимал его настрой, впитывал его, словно губка и, выходя из отеля, начал было задумываться: а может и ему прыгнуть? Наверняка адреналин будет зашкаливать, и ветер врезаться в лицо, а больное сердце точно не одобрит. Но ведь Чонин обязательно вылечит. — Ну что? — ловит Кима Минхо с хитрой улыбкой. — Идем прыгать? — Я... не уверен, — щурятся. Чан что-то говорил им увлеченное, рассказывая о своем первом походе на зиплайн в Голубых горах, и Чонин невольно улыбнулся: Голубые горы навсегда останутся в его памяти в одном флаконе с двумя парнями-студентами, что сумели стать ему друзьями. Дорога заняла не так много времени, Сынмин бы сказал, что несколько секунд. Но ладно, это была лишь его нервозность, что заставляла пропускать все мимо себя. Он, выходя из машины, поднимал голову к небу, где в свете солнца блестели тросы зиплайна, а чуть дальше – на верхушке горы, спрятанной под куполом зеленого леса – башня, откуда все и прыгают. На другой стороне так званого «ущелья» был второй пункт, где прыгнувшие останавливались. Трос был достаточно длинным, но душой Сынмин чувствовал, что весь полет не занял бы и двух минут. — Нравится? — обращается к нему Чанбин с ухмылкой. — Да честно говоря, не очень, — отвечает искренне. — Не волнуйся, Мин-Мин, — нежно приговаривает Ян, идя рядом. — Если ты не захочешь, никто не будет тебя заставлять. Старший несколько раз кивает, заверяя, что все хорошо. Однако взглянув еще раз на нехилую высоту, он задумывается. Их на вершину доставляет лифт, прозрачный, такой же, как и в Мельбурне. Ким старается не смотреть вниз и после этого становится немного легче, главное... главное случайно не опустить глаза, как он уже сделал это два раза. Коварный разум шептал соблазнительно, призывал взглянуть вниз, мол, ничего страшного в этом не будет, но страшно оказывалось каждый раз. Однако, кидая взгляды на других, парень понимал, что в штаны готовы наделать все. Кроме Чонина. Чонину было круто. Младший ходил по платформе и уже говорил с инструкторами о чем-то, однако Сынмину было немного трудно слушать и их, и свой внутренний голос, который в панике орал и метался. Ничего удивительного. — Итак... — загадочно протянул Со. — Кто у нас хочет быть первой жертвой? — Можно я? — увлеченно поднимает руку вверх Минхо, заставляя Чана удивиться. Чонин внимательно наблюдает за тем, как его экипируют и инструктируют. Чан некоторые слова на корейский переводит для удобства и поддерживает смелый боевой дух. Сынмин в этот момент скромно сидит на лавочке, сложив руки на коленях. Минхо перенимает вдохновленный настрой Чанбина и, когда все было готово, готовится прыгать. — Готовы? — спрашивает сквозь улыбку инструктор. — А можете столкнуть меня? — сквозь шум ветра спрашивает. — Я сам не прыгну, скорее всего. — Окей, — так просто роняет блондинистый парень, чтобы в следующий миг легонько толкнуть Минхо вперед. Чан испуганно ступает шаг вперед, однако Чанбин задерживает, восторженно прикусив губу. По его мнению, Ли просто шикарно полетел вниз. Рожден быть птицей, вынужден быть человеком. До ушей доносится сперва напуганный крик, но спустя секунду – полный адреналина и восторга. Минхо летел в цвете насыщенных зеленых лесов, спустя около минуты медленно замедляясь по прямому тросу, который приносит его на вторую сторону. — Принимайте первого, — по рации говорит инструктор ребятам через ущелье с улыбкой, после спрашивая, кто будет следующим. Чанбин, пускай и хотел бы спрыгнуть, все же уступил место Чану, дабы позволить им с Минхо воссоединиться. Бан оказался на капельку смелее, сумев самостоятельно спрыгнуть в края и рвануть с силой ветра над густыми кронами деревьев. — Если что, обосрался не я, это все чайки, — гордо заявил Чанбин, победно поднял голову и с оглушающим криком полетел прямиком вниз. Смех Чана и Минхо был настолько громким и заливистым, что младшие могли легко слышать его и на другой стороне. Сынмин смотрел вперёд, на бесконечно длинный трос, который терялся где-то в зелёной дымке леса. Перед ним раскинулась ошеломляющая картина: бесконечный океан зелени простирался до самого горизонта. Лёгкий туман всё ещё цеплялся за верхушки деревьев, словно тонкая вуаль, а сквозь неё пробивались золотистые лучи солнца. Чонин за его спиной, кажется, уже собирался прыгать. — Я тоже хочу, — так резко, но остаточно звучит с Кимовых уст, что Чонин забывает собственное имя. — Ты уверен? — интересуется младший украдкой. — Не спрашивай у меня это, иначе я могу передумать, а я не хочу передумывать. — Да, хорошо, — кивает, соглашаясь. В глазах его Сынмин ненароком заприметил звезды яркие, не такие, как прежде. Они будто взорвались одной целой Сверхновой, посеяв после себя в миллионы раз больше света. Сынмин терялся. Терялся, но верил. — Извините, а есть ли возможность спуститься вместе? — Разумеется, — лыбиться инструктор. — Проще простого, одевайтесь. Сынмин, надевая амуницию, старался сосредоточиться на своем дыхании. Он мало что понимал в том, что с ними делают, но когда осознал, что он, будучи в таком себе «паровозике» с Чонином, был первым по счету, по спине пробежалась дрожь. — Ой-ой-ой, а можно я вторым буду? — Не бойся, Минни, я с тобой, — ласковый голос Чонина все равно не успокоил. — Дай мне руку, я буду держать тебя все это время, обещаю. Сынмин, морально готовясь умереть, хватается за руку младшего, как за свою единственную надежду. Он с трудом сглатывает ком в горле, изо всех сил заставляя себя смотреть только вперед и ни в коем случае не вниз. — Готов? — Нет, — быстро головой мотает, давая понять, что его «нет» крайне категорическое. Чонин слышит. Его рука крепко сжимает руку Кима, чувствуя ее нервный холод. В его голове мыслей через край, и чувств в разы больше: он захлебывается ими и не знает, сможет ли справиться, но сердце стучит ровно. Ровно, потому что рядом его спокойствие. Да, весьма заметно, что «спокойствие» чувствовало себя крайне неспокойно, стоя на высоте больше около восьмидесяти метров, полностью охваченных лесом. — Ладно, — выдыхает. — К этому нельзя быть готовым. Давай. И Чонин дал, вместе со старшим шагая вперед – в пучину глубокой неизвестности. Туман касался их ног, а крик Кима, душераздирающе прозвучавший по всему ущелью, распугал маленьких птиц. Младший смеялся. Он неостановимо смеялся, сжимая руку Сынмина пальцами, будто от этого зависели их жизни. Скорость развивается все больше, а противоположная скала с каждой секундой приближалась все быстрее. Он сквозь туман видел могущественные деревья и серые камни, глиной и песком осыпанные. До задворок сознания добирается воодушевленный клич Чана, пытающегося подбодрить, и вмиг Чонин понимает, что вместо испуганного высокого крика из горла Сынмина вырывается только громкое потрясенное: — Это, блять, невероятно! И тогда Чонин понял. Пора. Обоих парней вдруг резко дергает назад. Ким что было мочи вцепляется руками в ремни на своей груди и коротко вскрикивает, пытаясь осознать произошедшее. Но никакому объяснению не поддавалась их ситуация, в которой они просто застряли посреди каната, посреди чертового ущелья, которое хватает его за ноги и норовит утащить за собой вниз. — Мы застряли? — сорвано кидает он, оборачиваясь к Чонину насколько это было возможно. Ян улыбку в голосе подавляет: — Судя по всему… да. — Господи, только не это, — Ким совершает ошибку и глядит вниз. — О, нет, я не хочу умирать именно сегодня! — Не переживай, возможно просто что-то попало на трос и мы на это наткнулись, — лепечет младший первое, что приходит в перегревшуюся голову, но отнюдь не от солнца. — Он выдержит нас. Инструктор на другой стороне кидается к рации в своем кармане. — Эй, чувак, что этот парень творит? — испуганно произносит. — Какого черта он дернул рычаг? — Не парься, я все ему в подробностях рассказал, — сквозь смех раздается с той стороны. Вдруг рацию из рук парня вырывает Чан, нетерпеливо зажимая кнопку и сквозь зубы шипя: — Что там происходит? Бан осознавал, что он чертовски напуган. Глаза сами собой рисовали картинки, как трос вот-вот обрывается, а его друзья неминуемо летят вниз, будучи погребенными под толщей зелени и густого холодного тумана. — История, — лишь откликается блондин с начального блока и оставляет всех замереть в полном ужасе. Чан к краю кидается, опираясь на балку, и точно следит за всем, думая, что могли произойти? Неисправное оборудование? Крепление? Почему именно они? Страх медленно закрадывался в каждый уголок его сознания, пронимая дрожью и жаром. Он не понимал, что происходит. Точно так же, как Сынмин, стоит сказать. Он мертвой хваткой держится за ремни на своей груди, будто они бы могли спасти его, но трезвый разум, привыкнувший за несколько секунд к весьма экстремальной ситуации, говорил ему, что Чонин прав, а конструкция, на которой они висели, была достаточно крепкой. Оставалось лишь ждать и… не смотреть вниз. — Все хорошо? — дыша тяжело, интересуется Чонин, сжав плечо чужое. — Ну, — кривится, — если не думать что я нахожусь на высоте восьмидесяти метров, то, в принципе, нормально. Тихий смех Ким ловит кончиками ушей и закрывает глаза. Он не думает. Голос Яна успокаивает, а его рука на плече приводи в чувство, не давая поддаться всепожирающему страху. Что же, Сынмин гордился собой, пойдя на этот риск. Он точно заслуживает звание «молодца» в попытке перебороть детский страх, возникнувший во время собственной глупости: прогулке на крыши, с которой он, по закону подлости, чуть было не сорвался. — Сынмин? — Да? — старший нервничает снова. Голос младшего показался ему… странным. В голове не нашлось подходящего слова, чтобы описать ту ноту страха и опасения, что мелькнула в его имени, и парень уже было начал прощаться с жизнью. — Я могу спросить у тебя кое-что? Черт его подери. Нашел же время. Впрочем, Сынмин на лучшее настраивал свои мысленные радары, ибо наверняка Ян просто старается отвлечь его после двух минут, что незаметно сплыли после их маленькой аварии. — Да… — отвечает несмело. — Я надеюсь, ты не пошлешь меня на три стороны света, учитывая то, что мы висим на высоте птичьего полета, но… — нервный смешок вырывается из горла, но Чонин старается не выдавать того, что он сейчас сам волен упасть мертвым меж деревьев. — Но я все-таки хотел спросить. Я… Точнее, ты, ты, Сынмин, ты проведешь со мной вечность? Абсолютная тишина и лишь гулкий бой собственного сердца, казалось, был слышен даже стоящим вдалеке Чану и Минхо. Ким дышал так часто и тихо, что сам на миг подумал, что умер, видя мир, вылитый из света золотого солнца, лишь галлюцинацией. Его душа покинула тело и ринулась к космическим высотам, чтобы звезды ближе ощутить, но Сынмин знал, куда же ближе, если единственная звезда, в которой он нуждался в день и в ночь, была прямо за его спиной. — Постой-постой-постой, — Ким выставляет руки вперед, даже не задумываясь о том, что Чонин, вообще-то, позади него. — Ты мне… Ты мне предложение сделал? Или у меня мозги на этой гребанной высоте поплавились к чертовой бабушке? — Нет, Мин-Мин, с твоими мозгами все хорошо, — смеется младший, отпуская все страхи так же, как сделал это Сынмин для него. — Они как всегда самые умные мозги на свете. Парень хотел бы чужую макушку поцеловать, да только доступ к ней перекрывался защитной каской. Чонин дрожит и старший чувствует это своей спиной, но когда руку его чувствует на своей талии, тут же хватает, пальцы переплетая. — Вечность? — шепчет он самому себе, чтобы в следующий миг, не сумев совладать с берущими в гору эмоциями, выкрикнуть: — Черт, конечно же да! Всегда, абсолютно всегда да! — Отлично, — тихо произносит и вдруг ветер подхватывает их невероятно резко. Сынмин так перепугался, что вовсе потерял голос, сумев лишь громко выдохнуть. Развивая скорость на пути к противоположному краю, он с каждым мигом все больше понимал одно: — Это был ты! — выкрикивает. — Это ты сделал! Громкий детский смех Чонина развеивает любые сомнения. Он потянул за ручной рычаг торможения и заставил их остановиться прямо посреди каната, чтобы, черт его возьми, сделать старшему предложение. Что же, Ким задумался: тот был либо гением либо безбашенным. И каким бы не был ответ, ему было наплевать. Он просто любил. Ким закрывает глаза, когда их скорость медленно спадает, а до противоположной стороны оказываются считанные метры. — Что там произошло? — вмиг кидается на них Чанбин с расспросами, когда ноги Сынмина приземляются на пол. Однако Ким не слышит его. Его лишь одно заботит: стоило инструкторам снять с них амуницию и защиту, как он с разбегу на шею младшего кидается. — Я люблю тебя, — жарким шепотом в шею. — Так безумно люблю. Минхо сглатывает тихо, в голове продумывая план долгой психологической поддержки, ведь все приняли акт внезапной нежности за необузданный страх, совсем не догадываясь о правде. Но они не существовали для тех двоих, что любили в крепких объятьях. — Я тебя тоже. Просто… бесконечно. Пересушенными от ветра губами старший целует его, в волосы зарываясь подрагивающими пальцами. Он жар чужой своим телом ощущает, и пламя на своей коже чувствует. Он задыхался, но целуя, чувствовал, как оживал. У него в венах цвели любимые Чонином полевые цветы. У него в радужке глаз тысяча Вселенных столкнулось, цветом солнца переливаясь. Чонин не хотел отпускать его, но страх из души его выпорхнул. Он растворился. Он в жару январском погиб героически. — Нинни, — зовет в тишине безмятежной, — я тебе кое-что сказать должен. Младший отстраняется мимолетно, в глаза заглядывая большие, полные чувств родных и теплых, когда Ким с шеи быстрым движением снимает цепочку золотую, но которой Чонин впервые замечает… кольцо? — Ты опередил меня, маленький гаденыш, — смеется нервно и прерывисто, точно слыша, как быстро забилось младшего сердце. — Я хотел сделать тебе предложение, искал все это время, что мы были тут, подходящий момент, но… но ты посчитал, что остановить нас на высоте двадцатиэтажного дома и предложить мне вечность будет лучшим. Я согласен с тобой – это было лучшим. — Ты серьезно сейчас? — чувствуя, как необузданный шок ползет по его лицу краской, Чонин спешит прикрыть дрожащий губы рукой, но Сынмин слишком явно его чувствует. — Абсолютно. Он был абсолютно серьезен, пускай по лицу румяному сказать так было нельзя. Это Ким Сынмин – он никогда не мог проявлять свою серьезность, пускай в душе всегда таковым был. И Чонин неотвратимо утонул в нем, безвозвратно канул в ту пучину самого невероятного, что он – самый, что не на есть, холодный человек на земле – смог бы найти в человеческой любви. — Могу я?.. — сняв кольцо серебряное с цепочки, просит. Он носил его на своей груди день, боясь потерять, ведь всегда самое дорогое он забывал, ронял, разбивал и терял. Чонин был самым дорогим. Он боялся его потерять. Ян кивает быстро, свою ладонь укладывая в Кимову. Теплый металл, чужим теплом согретый, касается его безымянного пальца, но оковами он отнюдь не ощущался. Лишь связью. Точно серебряная нить, что их души воедино связала. Точно судьба, что темной ночью в парке под одиноким фонарем свела. — У меня нет для тебя ничего, — касаясь подарка, шепчет он потерянно, но Сынмин лицо обхватывает, на себя взглянуть призывая. Чонин видит во взгляде его слова ценные, но вдруг сглатывает быстро, спеша сказать: — Но у меня есть это. Парень, совсем неожиданно для Кима, снимает с указательного пальца правой руки кольцо-розарий, которое старался никогда не оставлять и не снимать. — Но это же твое семейное кольцо… — отрицательно мотает тот головой, ступает шаг неловкий назад. — Все, что у тебя осталось. — Нет, Сынмин, все, что у меня осталось – это ты, — Чонин робко надевает кольцо на палец старшего, радуясь, как хорошо оно подошло. — Но ты прав, оно – семейное. Я дарю его тебе в знак просьбы стать моей семьей. Вдруг в их вымышленной тишине раздается щелчок. Тихий, почти незаметный, однако оба голову поворачивают голову в сторону дивного звука, когда осознают, что щелчком оказался снимок небольшого фотоаппарата. — Простите, — Ли виновато прикрывает рот ладошкой. — Я не мог не сделать этого. Но парни не злятся. У них тепло на душе оседает дождем майским: тем самым, под которым заветные три слова произнесли впервые, на мокрой улице под ливнем целуясь, о мире забывая и существовании своем. И сейчас, стоя на башне зиплайна в окружении тех, кто любовь с ними разделил, мир складывался до одного лишь мгновения так же само. — Свадьба закончилась помолвкой, — мечтательно Чанбин проговаривает. — Это стоит отдельного стенд-апа, безусловно. И смех, прозвучавший негромко, был им домом. Сынмин – человек, потерявший смысл в городских переплетах и бесконечных дорогах, отыскал тепло в глазах, полных льда. Он незнакомца встретил взглядом у двери ресторана, милым волосам светлым улыбаясь, как ребенок, потому что полюбил. С самого первого взгляда. С самого-самого начала. Чонин – человек, по своему мнению, не способный на любовь, сорвался за незнакомцем в другой город, просто потому что это показалось ему правильным. Он – сам себе Меркурий. Меркурий, что вращается вокруг своего Солнца. Ведь однажды, два года назад, в квартирке светлой, когда за окном снег падал хлопьями тающими, Чонин на одеяло смятое кинул шесть карт. Последней была шестая карта Большого аркана – влюбленные. Двое влюбленных, в поцелуе сплетаясь, отразились на стекле фотоаппарата, ловко словившего кадр, где свет радужным кольцом глаза слепил, все чувства показывая в их настоящих оттенках. Влюбленные. Да, кажется судьба знала все с самого начала.