Fools

«Only fools fall for you

Only fools fall…»

Чонгуку тяжело дышать. Вовсе не от удара, а из-за того, что только что сбылся его худший кошмар. Юнги смотрит на него так, будто видит в нём монстра, и Чонгуку хочется орать. Бежать, спотыкаться, падать, ранить себя ещё сильнее, только бы этого взгляда не видеть. Монстр. Был и остался. Как ни старайся, себя не поменяешь. Вот и он не смог. Проиграл в игру в хорошего мальчика, разочаровал хёна и навсегда поставил на себе крест, как на личности. После такого они все от него откажутся, потому что он больной. Совершенно ненормальный. А Чонгук не сможет уже больше жить без своих хёнов. Без них он всегда будет чувствовать себя неполноценным. Его личность создана их любящими руками, и без них он ничто. — Чонгук, скажи хоть что-то… Что происходит? Голос Юнги звучит немного мягче. Он по-прежнему зол, напуган, морально выжат, но ещё и понятия не имеет, что происходит. Ему страшно. Юнги спрашивает, что происходит, но именно ему нельзя знать, что происходит. Если он скажет, это всё станет реальным. Если признается, уже некуда будет бежать от этих бесконечных, мучительных «если». — Я — монстр, Юнги. Я больной че-ловек. Чонгук говорит тихо, пытаясь держать себя под контролем, но плотину начинает медленно прорывать, и под конец фразы он всхлипывает. Ему трудно даже называть себя человеком. Настолько низкого о себе мнения Чонгук. — О чём ты, блять, сейчас говоришь? Юнги топает ногой, и брызги воды из лужи пачкают его джинсы. Руки, как всегда, сжаты в кулаках. Рядом с ним у Юнги всегда руки в кулаках. Чонгук хнычет, проклиная этот день, эту жизнь — да вообще всё. Назад у него дороги больше нет, Юнги этого так просто не оставит. Оправдания и колкости закончились, хён уже буквально прижал его к стене. — Кто вообще платит людям за то, чтобы их били? Как ты до этого додумался? Что, что должно случиться, чтобы ты пошёл на такое, Чонгук? Тебе боёв без правил мало, да? Злость, обида, беспокойство — всё смешано в голосе Мин Юнги, и нет ничего более родного, чем это грёбаное беспокойство. Чонгук может быть самым хуёвым человеком на свете, может убить, покалечить, ограбить кого-то, а Юнги всё равно придёт и спросит, как ему спится в тюрьме. Если Чонгука казнят, Юнги станет его палачом. Как бы он его ни отталкивал, Юнги всегда возвращается. Он его главное проклятье. — Разве ты не видишь, а? Я даже не человек. Я просто монстр, я болен, я неправильный и плохой, и это ед… — Чонгук подходит ближе, взмахивает руками, пытаясь говорить, но начинает задыхаться. Слишком больно. Быть рядом, быть честным, быть слабым — слишком больно. Тяжело, потому что он столько оправданий ему должен. Столько нужно cказать, но в груди резко не хватает воздуха, и крыша едет. Чонгук чувствует, что вот-вот зарыдает: в глазах уже начинают скапливаться слёзы. Это не первая его паническая атака. — Эй, эй! Что такое? Чонгук, смотри на меня, — твёрдо говорит Юнги, обхватывая его плечи. — Смотри на меня и дыши. Просто дыши. Чонгук понимает, что это намного сложнее, чем Юнги представляет себе. Смотреть в глаза тому, чей взгляд осознанно избегал. Смотреть в глаза, в которых увидишь лишь разочарование. Больно… Это так больно. — Хён, больно. Так тяжело, что он больше не может с этой болью бороться, не может её выносить. Это чувство съедает, сжигает его, пламенем рисуя крест на будущем, которого у них никогда и не было. Не было, потому что Чонгук не должен был влюбляться. Он всё испортил, потому что он ненормальный. Не-человек. — Что болит, Гук-а? Почему тебе больно? — Это… — он бьёт себе ладонью по груди, сбрасывая с себя руки Юнги. — Это так больно, и я пытался… я пытался избавиться от этого, убрать из своего тела, из своей души. Я пытался, я выбивал из себя это, я думал, что так можно, что получится, я… Юнги? Юнги в такой панике и прострации, что не знает ни что ему делать, ни что нужно говорить. Он так же, как и Чонгук, растерян, сбит с толку и не понимает, что ему делать с собой, с ними. Чонгук в каком-то смысле его понимает. Тяжело, наверное, смотреть на то, как кто-то, кого собирал по частям, снова разваливается, и ты не понимаешь, почему. Возможно, даже винишь себя. — Это… Что «это»? Он шепчет, задавая главный вопрос. Чонгук сам себе с трудом до сих пор признаётся, что это. Что это вообще за чувство такое, что сметает всё на своём ходу, что рушит целую жизнь, планы, разрывает самые крепкие связи. Что это, мать его, за яд такой? Какая это болезнь? Есть ли вообще от неё лекарство? — Это… это ты, хён. Чонгук рыдает, потому что больше не может сдерживать этот яд внутри себя. Там так его много, всё изнутри выжжено, и ничего светлого, никакой надежды уже не осталось. Хер с ним. Пепелище бесчувственно, все нервы сожжены. Юнги не сделает ему больнее, чем ему больно уже. — Я? Как это связано со мной? Я сказал что-то, сделал что-то не так? Глупый. Совершенно не понимает, что ничего и делать для этого не нужно было. Он просто существовал, и этого хватило. — Нет, хён, это я… я сделал. Я не должен был, и это было неправильно, потому что ты мой хён, потому что ты мне как старший брат, и это было неправильно. Я пытался, я боролся с этим, Юнги, честно, я изо всех сил боролся, но оно оказалось сильнее меня… Это чувство. Я не мог с ним справиться, я сделал всё, что было в моих силах, я не хотел очернить наши воспоминания, Юнги, я… — Что за чувство? — шёпотом спрашивает он. Голос такой тихий, но никого, кроме них, тут нет. Чонгук его прекрасно слышит. — Я влюбился в тебя, хён. Молчание слишком долгое, сердце Чонгука рвётся наружу, бешено стучит. Молчать и потерять его. Говорить и всё равно его потерять. Их будущее, его жизнь — всё это в сжатых кулаках Мин Юнги. — И ты просто… просто пытался выбить его из себя? Чонгук не настолько храбрый, чтобы произнести это вслух. Он кивает, всхлипывая. Чонгук не может даже закончить предложение, потому что произнести — значит, принять. Юнги задыхается. — Ты убивал своё тело и душу каждый день по частям вместо того, чтобы прийти ко мне и просто поговорить? Чонгук кусает губу до крови, когда слышит всхлип Юнги. Это даже хуже, чем он себе представлял. Искренность без анестезии. — Мне теперь с этим жить, понимаешь? Как мне теперь с этим жить? Чонгук видит свой грёбаный конец в этих печальных глазах. — Нет, хён, ты ни в чём не виноват, это всё я, только я один виноват, даже не смей винить себя. Я всё испортил, перечеркнул нашу дружбу, я посмел почувствовать то, что никогда не должен был, это я… — Ты даже не оставил мне шанса сказать, что я думаю по этому поводу. Это самое обидное, Чонгук. Чонгук вытирает щёку рукавом куртки. — Это страшно, Юнги. — Ты сделал всё, чтобы я тебя ненавидел. — Не всё, раз ты здесь. И раз тебе до сих пор не наплевать. — Догадаешься, почему? Чонгук настороженно выкатывает глаза. Он сейчас совершенно не в состоянии думать. — Знаешь, что самое обидное? Раньше тебе было важно, что я думаю по любому поводу, но сейчас ты мне шанса не оставил хоть что-то тебе ответить. Ты запер себя в своей боли, когда у тебя был простой выход. Ты наказывал себя, а виноват в каждой твоей ссадине теперь я. — Ты не… — Виноват, потому что только такие дураки, как я, могут влюбиться в тебя, Чонгук. Чонгук ощущает, как паника волной подкатывает к грудной клетке с новой силой. Что это за изощрённый вид слуховых галлюцинаций? Может, последствия удара? Юнги здесь — это правда. Он говорит — это правда. Эти слова — это правда? — Видишь ли, даже если я не виноват, то всё равно себя буду так чувствовать. Не могу по-другому. Юнги всхлипывает снова. — Просто я люблю тебя слишком сильно. Чонгук ошарашенно отступает назад. — Хён… Это звучит до странного неправильно. Как будто он не должен к нему так обращаться. — Надо было прийти, рассказать, я разве я мог бы от тебя из-за этого отказаться? Такого ты, что ли, обо мне мнения? — Хён, но это же неправильно… — Чонгук мотает головой. — Неправильно? — усмехается Юнги. — Давай я расскажу тебе, что такое неправильно. Любить тебя с первого взгляда — вот, что неправильно. Глушить это чувство годами, потому что ты ещё подросток, и плевать, что я и сам подросток, но ты… Ты был наивным. Брошенным. Тебе нужен был брат, а не кто-то другой, поэтому я стал тебе братом. Потом ты вырос, а для меня это по-прежнему оставалось неправильным. Я и не думал, что ты… — Юнги. — По крайней мере, я этого чувства не боюсь. Почему ты его боишься? — Потому что мне до сих пор кажется, что это неправильно… — признаётся Чонгук, плача. — Я… я не могу принять то, что ты сказал, потому что тогда вся моя жизнь покажется мне бессмысленной. Все эти страдания… Всё это. Хён, я убивал себя ради… О, Господи. Чонгук садится на землю, его плечи начинают дрожать от непрекращающихся рыданий. Юнги опускается на колени рядом с ним, пытаясь дотронуться, но останавливается. Чонгук смотрит на его замершую в воздухе ладонь и всхлипывает ещё сильнее. — Неправильно только то, что ты делаешь с собой, Чонгук. Это селфхарм. Ты пытаешься вытеснить душевную боль физической. Ты не принимаешь себя и пытаешься себя переделать, но нельзя поменять то, с чем ты родился. — Я знаю, знаю… Я монстр, Юнги. Я знаю… — шепчет Чонгук. — Не страшнее, чем все остальные монстры, — Юнги кладёт ладонь ему на щеку и смотрит в глаза. — Тебе нужна помощь, Чонгук. — Мне нужно, чтобы ты меня не проклинал. Чтобы ты не уходил… Хён, мне только это и нужно. Только ты. Чонгук хватает Юнги за руку, и он чувствует, как сильно младший дрожит. Дыхание снова сбивается — накатывает новая волна паники. Что, если Юнги отпустит руку? Что, если для него это слишком? Что, если он возьмёт и уйдёт… — Гук, назови пять вещей рядом с тобой. — Юнги. Юнги. Юнги. Юнги. Юнги. Юнги очень натянуто улыбается. — Я теперь — вещь? — Нет, но я вижу только тебя. Он тихо смеётся. — Тогда смотри на меня и дыши одновременно со мной. Надо успокоиться. Чонгук слушает, пытаясь дышать в унисон с Юнги, и у него получается — не с первой попытки, но постепенно его дыхание выравнивается. — Пойдём домой, Гук. Всё хорошо. Просто пойдём домой. Юнги первым поднимается с земли и протягивает ему руку. Чонгук берёт его за руку, пытаясь не проклинать себя за то, что снова стал обузой. Он просто одна сплошная проблема.

=

Чонгук второй раз в жизни едет в такси. Первый раз это случилось, когда Тэхён привёл его домой. Тогда Чонгук сильно упирался, потому что такси казалось ему предметом роскоши. До сих пор кажется, чего греха таить. Чонгук поджимает губы, смотря в окно. Юнги сжимает его ладонь. Он сидит рядом с ним, на заднем сиденье. Это хён настоял, чтобы они взяли такси, потому что Чонгуку плохо. Юнги снова о нём заботится, и Чонгук уже просто не знает, за какие такие заслуги ему этот человек достался. Выходя из машины, Чонгук ждёт Юнги, но тот почему-то не заходит в подъезд. Вместо этого он кивает на скамейку в парке неподалёку, и Чонгук плетётся за ним, опустив голову. Похоже, грядёт нагоняй за его запоздалый подростковый кризис. — Сядь, — приказывает Юнги, и Чонгук слушается. — Хён, что теперь будет? Чонгук жуёт губу, опасливо смотря на Юнги. Ему до усрачки страшно, что хён от него откажется, разболтает обо всём остальным, особенно Тэхёну. Так страшно, что с губ снова слетает формальное обращение. Что-то подсказывает ему, что Юнги никогда бы его не бросил, но собственный комплекс неполноценности давит на Чонгука, заставляя чувствовать себя жалким. — Тебе нужна помощь, и я постараюсь сделать так, чтобы ты её получил. — тихо отвечает Юнги. — И это… всё? — Чонгук, — Юнги вздыхает. — Психотерапия сложнее, чем ты думаешь. У тебя большие проблемы с головой, и тебе нужно разобраться в себе, чтобы преодолеть их. Тебе нужно принять себя и научиться себя уважать. Прости меня, что не увидел этого раньше. Я не знал, что твои проблемы настолько серьёзные. Честно, я не знал. Чонгук усмехается. — Это я должен извиняться. Ты вообще тут ни при чём. Я сам вырыл себе могилу, сам себя туда закопал. Ты не в ответе за того, кого не приручал, помнишь? — он опускает взгляд, смотря на свои испачканные кроссовки. — Да врал я. Врал, потому что ты гордость мою задел. Как я могу быть не в ответе за тебя? Я тебя вырастил, идиот. — Ты в разы лучше меня, Юнги. Даже со злости у тебя не получалось меня ранить, в отличие от меня самого… Всё, что я тогда говорил, — просто забудь, ладно? Ты же понимаешь, что я говорил не всерьёз, а чтобы ты держался подальше. Я буду жалеть о тех словах до конца жизни. Сам не верю ни в одно из них. — Да уж, ты выбрал худший момент. Я почти сошёл с ума. — Никогда себе не прощу… — Чонгук мотает головой. — Эй, слышишь? — Юнги находит его ладонь и сжимает. — Не надо, не надо так говорить. Этому тебе и придётся научиться — прощать себя. Тебе нужно простить себя за всё, за что можешь простить, и понять, что не за всё действительно нужно прощение. Ты видишь в себе одни проступки, ошибки, но ты живой человек. Не нужно извиняться за то, какой ты есть. — Но я же плохой. Один из худших людей, которых я знаю. — Мало ты людей знаешь, Чонгук. Для меня ты один из самых талантливых людей, которых я знаю. У тебя получается всё, если ты приложишь немного усилий, и в тебе есть этот драйв к совершенствованию. Это большая редкость. Я и вполовину не так талантлив, как ты. — Ты гений-продюсер, а я просто боксёр. Просто студент. Это даже звучит глупо. Нас и сравнивать невозможно. Это было бы неуважением к тебе. — Ну это просто смешно, — Юнги ухмыляется. — Гений-продюсер, говоришь? У меня, да и у многих, на этот счёт совершенно другое мнение. Я старше всех наших, кроме Джин-хёна, но мы выпускаемся из универа одновременно. Как ты думаешь, почему? Потому что мне мозгов не хватило поступить сюда с первого раза и два года пришлось работать день и ночь параллельно с творчеством. Даже плечо повредил в грёбаной доставке. У Джин-хёна хотя бы причина была достойная, почему он выпускается позже: он в армии служил, — а меня туда из-за плеча и не взяли. Я постоянно чувствовал себя тупым и недостойным. Все кругом выигрывали гранты, стипендии, а я вкалывал, чтобы просто позволить себе оплатить учёбу. Я не гений-продюсер, Чонгук. Я просто лузер, который карабкается с низов. — Но я добился всего в своей жизни именно благодаря тебе. — Не говори так, Гук. Каждая твоя победа на ринге, каждая контрольная на «отлично» — это всё твои достижения, и только твои. Каждый человек должен иметь рядом кого-то, кто поддержит, но это не делает твои заслуги чужими. Чонгук переплетает их пальцы, отводя взгляд. — Я тебя так и не поздравил. Ты теперь знаменитость. — Сомневаюсь, что с таким вообще поздравляют… — Но я хотел, — Чонгук смотрит на Юнги своими большими, жалостливыми глазами. — Честно, я так сильно хотел, и мне было так больно и обидно, что я не могу быть рядом, что не могу кричать от радости, не могу разделить этот момент с тобой… Я очень гордился тобой в тот момент. — А я сдохнуть хотел. — Что? Почему? — Потому что не мог прийти к тебе и сказать: «Хэй, Гук-а, у меня получилось!». Я люблю ребят больше жизни, но я тоже хотел разделить этот момент с тобой. Мне нужно было, чтобы ты мной гордился. Хотелось хоть что-то в этой жизни сделать нормально. Я ведь тоже не идеален, Чонгук. Я сильно от тебя зависим. Сильнее, чем следовало бы. — Извини, что я такой дурак… — Чонгук хнычет, и Юнги усмехается. — Как мы уже поняли, дураки в моём вкусе. Чонгук вопросительно выгибает бровь, и Юнги отводит взгляд. — Гук, ты должен пойти к психотерапевту. Это не обсуждается. Одним разговором по душам не вылечишь детские травмы и не избавишься от всех своих демонов. Пойдём домой. Завтра я что-нибудь придумаю. Чонгук встаёт следом за Юнги, но остаётся на месте, переминаясь с ноги на ногу. Юнги вопросительно оглядывается на него, и Чонгук спрашивает: — Что ты скажешь хёнам? — За это не бойся. Просто пойдём. Чонгук кивает, следуя за ним, и Юнги буквально впихивает его в квартиру. Им везёт, что все уже пошли спать, и Юнги идёт сначала в их комнату с Хосоком, откуда вскоре выходит немного сонный Хоби и плетётся в спальню младших, провожая Чонгука встревоженным взглядом. Юнги закрывает за Хосоком дверь и исчезает вместе с ним, а через минуту возвращается с пижамой Чонгука в руках. — Давай, вперёд. Молча следуя за Юнги, Чонгук понимает, что ни разу не спал в их комнате. — Попросил Хоби на одну ночь поменяться спальнями. Чимин дал твою пижаму. Они напуганы, но я попытался успокоить. Так тебе будет лучше. Они не станут спрашивать, не волнуйся. Чонгук идёт умыться и переодеться. Возвращаясь в комнату, он аккуратно складывает свои вещи на стул и ложится на кровать Хосока. От подушки пахнет Хоби, пахнет домом. На секунду это успокаивает, но, прокручивая в голове события минувшего дня, Чонгук чувствует, как начинают трястись руки. — Юнги… — Что, что такое? — в темноте спрашивает он, срываясь с места. — Кажется, меня опять накрывает… — Всё в порядке, Гук. Я рядом. Юнги гладит его по волосам, начиная напевать колыбельную его мамы. Чонгук чувствует, как по щекам текут слёзы, и забывается крепким сном.

=

Юнги не спит полуночи, думая обо всём, что сегодня случилось. Все мысли, тревоги, сомнения в итоге приводят его к одному: Чонгук слишком сильно покалечен этой жизнью; гораздо сильнее, чем он предполагал. И каким-то странным, непонятным и необъяснимым образом он влюблён в него, и Юнги совершенно не понимает, что теперь их ждёт. В каком-то плане страдать по нему в одиночестве было легче. Он уже сам заранее придумал себе ответ. Ничего не нужно было предпринимать. С этим надо было просто жить, и Юнги жил — пытался жить. Теперь же нужно быть рядом с Чонгуком, соблюдая личные границы, пока он не решит свои проблемы. Юнги вроде и не понимает, откуда у него их столько, а вроде это и логично. Чонгук — сирота. Мальчик, сбежавший из родного дома. Наверное, только Тэхён знал, с каким тяжёлым багажом он сбегал, когда ему было шестнадцать. Несколько лет назад Джин и Юнги резко поменялись соседями, и Чонгук не понимал, почему. Объяснять это пришлось самому Юнги, потому что Тэхён слишком сильно смущался, и тогда он усадил младшего за стол и объяснил, что Намджун и Джин слишком сильно друг друга любят, чтобы продолжать жить раздельно. Чонгук только кивнул. Юнги спросил, что не так, а он ответил, что совершенно не подозревал, что они влюблены друг в друга. Юнги засмеялся и сказал, что эти двое просто вели себя аккуратно рядом с Чонгуком. Ему стало грустно, что им из-за него пришлось скрывать отношения. Юнги объяснил, что им было неловко перед младшим. Он и не подозревал, что в Чонгуке окажется столько внутренней гомофобии. Парень ни разу даже не взглянул косо на Намджуна и Джина после того, как узнал, что они вместе. Юнги своей ориентации никогда не скрывал, но он не встречался с людьми открыто. Никто ничего не знал о его личной жизни, и, по мнению Юнги, новость про хёнов Чонгук принял спокойно. Видимо, он никогда не переносил это на себя. Юнги чувствует, как в глазах появляются слёзы. Как сильно нужно себя ненавидеть, чтобы подставляться под чей-то кулак за деньги, чтобы выбить из себя это чувство? Почему Чонгук ко всем остальным относится хорошо, к чужой ориентации — с пониманием, — но, когда дело доходит до него, он наказывает себя за простое чувство? Юнги был уверен, что Гуку нравятся девушки. Юнги до сих пор уверен, что за чувства к девушке Чонгук не стал бы себя истязать. Чонгук ненавидит себя за то, чем он является, и теперь это и его проблема тоже. Юнги прекрасно понимает, что ввязываться в отношения с психически нездоровым человеком лучше не стоит, но что поделать, если этот самый человек — любовь всей его жизни? Что поделать, если каждая строчка его текстов пропитана мыслями о нём? Лёжа в кровати и слушая, как совсем рядом мирно сопит Чонгук, Юнги эгоистично хочет думать только о том, что Чонгук в него влюблён, но не получается. Эта дурацкая, слишком пленительная правда, которую он узнал, постоянно крутится у него в голове, но сейчас нужно думать только о том, как бы помочь этому взрослому ребёнку. У них есть будущее, только если Гук справится со своими демонами. Юнги не позволит начаться чему-то, что может кончиться разбитой посудой, когда неуверенность и комплексы младшего возьмут верх. Да плевать вообще, есть ли у них это будущее. Он бы никогда не променял благополучие Чонгука на нездоровую любовь. Пускай они не будут вместе в итоге. Главное, чтобы у Гука всё было хорошо, а он просто будет с ним рядом, как был рядом, когда шестнадцатилетний пацан с большими глазами и ещё большими проблемами переступил порог их дома. Юнги удаётся поспать всего пару часов перед тем, как он будит Джина и рассказывает ему столько, сколько считает нужным. Он даёт право Чонгуку рассказать остальное, если он захочет. Юнги терпеливо ждёт, пока Сокджин справится с эмоциями, потому что понимает: тяжело узнавать, что близкий человек страдает. Особенно тяжело, когда это — любимый донсэн, которого ты ещё недавно собирал в школу. Юнги видит скорбь в глазах Джина, и она поразительно похожа на его собственную. Детство Чонгука закончилось ещё тогда, пять лет назад, а они этого и не поняли. Пытались уберечь младшего от невзгод этого мира, а не уберегли. — Брат моего знакомого с работы работает психотерапевтом в одной из клиник. Я договорюсь. Юнги благодарно выдыхает, ожидая, пока Джин разговаривает по телефону. Отдалённо Юнги слышит, как часто хён извиняется за столь ранний звонок, но Джин выходит с балкона и облегчённо вздыхает. — Психотерапевт примет Чонгука сегодня в полдень. Нам повезло, что они живут вместе с моим хёном, и я говорил с самим врачом. Он сказал, что, судя по моему рассказу, Чонгуку понадобится курс сеансов. — Да, я понимаю. — Он также предупредил, что это обойдётся нам недешево. Консультации психотерапевта — одни из самых дорогих среди всех врачей. Юнги нервно бьёт пальцами по столу. Чонгук совершенно точно не отреагирует на это хорошо. Он ещё вчера из штанов готов был выпрыгнуть ради того, чтобы их не выгнали из дома. Позволит ли он им тратить на него свои деньги? — Я знаю, о чём ты думаешь, Юнги, — грустно говорит Джин. Юнги кусает внутреннюю сторону щеки. Деньги для них всегда как кость поперёк горла. — Что нам делать, хён? Мне теперь будут очень хорошо платить, наверное, я даже найду нам квартиру получше, но первый чек только через две недели. У нас пока есть только то, что заработал Чонгук, а ты сам знаешь, как он относится к деньгам. Джин долго размышляет, но в итоге садится за стол, отрывает бумажку из блокнота и пишет что-то. — Отвези Чонгука по этому адресу, вас там будут ждать. Об остальном я позабочусь. — Хён… — Юнги впервые за долгое время чувствует себя младшим братом. Сердце сжимается от благодарности. — Мы на тебя и так слишком много всего взвалили. Иди на работу и попробуй отпроситься на пару часов, но до этого ни о чём не думай. Хён всё решит. У тебя теперь много других забот, подумай о себе хоть чуть-чуть. Юнги улыбается, и Джин целует его в висок. Юнги понимает, как ему этого не хватало, — просто быть чьим-то младшим братом.

=

Когда Чонгук просыпается, в квартире подозрительно тихо, и, поднимаясь с кровати Хоби, он идёт в гостиную, чтобы проверить, всё ли нормально. Возможно, остальные просто разбежались по своим делам, и так даже лучше. Чонгуку неловко за доставленное неудобство Хоби-хёну, и ему совершенно не хочется оправдываться. Выйдя из комнаты, Чонгук видит пятерых хёнов за столом. Они смотрят на него. Вот, откуда это молчание, — понимает Чонгук. Хёны просто ждали его. Тишина такая же напряжённая, как и их взгляды, устремлённые на него. Чонгук смотрит на Джина: старший хён выглядит так, будто его сейчас стошнит, и Чонгук понимает, что на Тэхёна ему сейчас вообще лучше не смотреть. — Ты хорошо поспал? — тихо спрашивает Чимин. — Да, да… Всё нормально. Я в порядке, — Чонгук заводит ногу за ногу и чешет затылок. — Гук-а, Юнги рассказал мне, что произошло. Тебе не нужно притворяться и тем более не нужно стыдиться. Мы понимаем, правда. Чонгук нервно сглатывает: голос хёна ещё никогда не звучал настолько серьёзно. Джин редко ругал и отчитывал его. Чонгук привык, что хён очень мягок и в силу своих тёплых чувств не может злиться на него и ругаться. Джин-хён впервые так серьёзен. — Юнги… Он рассказал? — Он рассказал только Джину, — Намджун улыбается, успокаивая его. — Сегодня в двенадцать у тебя сеанс с психологом. Тебе уже нужно собираться, — продолжает Сокджин. Чонгук снова оглядывает хёнов по очереди. Ему некомфортно. Такое ощущение, что из него вытащили все слабости и устроили выставку. Снова он проблема, обуза. — Я понимаю, что в последнее время вёл себя странно, но остальные… Наверное, вы имеете право знать, почему? Чонгук не уверен, повернётся ли у него язык рассказать это. Он сам себе пока едва ли даёт отчёт в происходящем. — Гук, если тебе нужна помощь, значит, тебе нужна помощь. Болеть может не только тело, но и душа. Мы понимаем. Ты по-прежнему остаёшься нашим Чонгуком. Расскажешь, если захочешь, — Тэхён пытается держаться стойко, но что-то в его поведении говорит Чонгуку, что он сдерживает себя от того, чтобы сорваться и обнять его. Объятий Тэхёна сейчас он просто не выдержит. — Спасибо. Хосок поднимает большой палец вверх, Чимин идёт ставить чайник. Чонгук продолжает стоять на том же месте, видя, как вокруг него продолжается жизнь. — Юнги… а где он сам-то? — У тебя за спиной. Чонгук оборачивается и видит хёна в дверях. Он снимает обувь и проходит в квартиру. — Джин-хён договорился по поводу сеанса с психотерапевтом. Я пойду туда с тобой. Чонгук кивает, но что-то ему не нравится в словах Юнги. — Подожди, хён, психотерапия — это же очень дорого, разве нет? Бинго. Юнги выглядит, как будто его поймали с поличным. — Не волнуйся, Чонгук-а, я продал свой жакет от «Гуччи», — подаёт голос Джин. Чонгук хмурится, недовольно цокая. Жакет Джина — это его самый дорогой подарок. Семья подарила ему этот жакет несколько лет назад в честь дембеля, и это любимая вещь в гардеробе Сокджина. Он носил его только по важному случаю типа первого свидания с Намджуном. — Хён! — он скрещивает руки на груди, протестуя. — Возражения не принимаются. Сокджин затыкает ему рот сэндвичем. Тактика довольно банальная, но это один из любимых сэндвичей Чонгука, так что его бдительность проигрывает поджаренному хлебу. Краем глаза Чонгук смотрит на Юнги и видит, что тот еле сдерживает улыбку. Может быть, когда-нибудь в будущем Юнги будет чаще так улыбаться из-за него. Может быть, даже каждый день. — Давай, пора выходить уже. Нам нельзя опаздывать. Чонгук кивает. У него больше нет права возмущаться и спорить. В метро они с Юнги делят наушники на двоих, слушая спокойную музыку. Что-то подсказывает Чонгуку, что Юнги подобрал плейлист конкретно для него, потому что сам он такое редко слушает. Рядом со зданием клиники Чонгук останавливается и, завязывая шнурок, говорит: — Мне казалось, у тебя сейчас есть дела поважнее, чем быть моей нянькой. — А кто сказал, что я тебя всегда сюда водить буду? Просто убедился, что ты добрался в целости и сохранности. — И не сбежал? — Чонгук выгибает бровь. — И не сбежал, — Юнги кивает. — Юнги, я… — Я в ответе за тебя, Чонгук. Дома пятеро парней, которые, пускай и не показывают, с ума сходят от нервов, и я в ответе за тебя перед ними. Просто дай мне помочь тебе. Я буду рядом, даже если тебе это не нравится, даже если ты думаешь, что меня к тебе приставили, как конвой. — Я так не думаю, хён. Просто… рядом с тобой я чувствую себя слабым. Как будто ты — то единственное, что не даёт мне сломаться. — Именно поэтому тебе и нужно туда пойти, — Юнги кивает на здание перед ними. Чонгук делает глубокий вдох и заходит первым. — Я подожду тебя здесь. Юнги действительно ждёт его у кабинета целый час. Выходя, Чонгук чувствует, как, даже спустя час беседы, у него до сих пор дрожат руки. Ощущение, будто душу вспороли и проехались по ней катком. Мерзко, отвратительно, тяжело. Чонгук понимает, ему объяснили, что всё это — его чувства, которые он слишком долго топил, глушил, выбивал из себя. Теперь эти чувства столкнулись с реальностью, и оказалось, что очень много боли он пережил и принёс себе зря. Будто вся его жизнь не имеет смысла. Вся его боль обесценилась, потому что её не должно было быть. Он страдал беспричинно столько лет, что это изменило его психику, и теперь хрен знает сколько усилий нужно приложить, чтобы собрать себя по частям. Чонгук видит Юнги, который, сложив руки, смиренно ждёт его у этого самого кабинета. Хён поднимается с места. — Ну, как прошло? Блять. У него могла бы быть вся эта забота, которую Юнги вкладывает в свой вопрос. Если бы Чонгук не был таким тупым, у него бы уже давно был сам Юнги, и ему бы не приходилось отпрашиваться с работы, ждать его часами, волноваться за него, быть храбрым и мудрым за двоих. — Я не хочу об этом говорить. Юнги кивает, и они молча идут до метро. Чонгук не берёт второй наушник, не берёт Юнги за руку — прячет руки в карманы, уходя в себя. Так проще. Так весь этот пиздец кажется не настолько огромным. — Я хочу побыть один, Юнги, — просит Чонгук, заходя домой. Юнги снова кивает. Чонгук про себя удивляется, где выдают пособия по борьбе с дураками. Наверное, Юнги просто слишком хорошо его знает. Чонгук пытается не думать о том, что он его ещё и любит, потому что эта мысль ранит его слишком сильно. По чуть-чуть. Он справится, не всё сразу.

=

Юнги находит Чонгука на детской площадке рядом с домом. Уже давно стемнело, тут ни души: только одинокий Чонгук на качелях. Он выглядит загруженным, мягко говоря. Чонгук находит камушек и пинает его, вымещая этим жестом свою злость на весь мир. Сейчас этот парень выглядит ещё более уязвимым, чем в клинике. Наверное, это логично. Люди всегда наиболее уязвимы наедине с собой. — Вот ты где. Юнги садится на соседние качели. — Я не прятался. Уходя, я предупредил Чимина. Юнги кивает. — От него я и узнал, где ты. Чонгук ничего не говорит. Он на него даже не смотрит. Не может или не хочет — Юнги не понимает. Он также не понимает, как ему теперь с Чонгуком разговаривать. Понемногу он начал осознавать, что именно с ним не так, и Юнги страшно, что он не выдержит и сломается. Нужно быть очень сильным, чтобы признать собственную слабость, и ещё более сильным — чтобы победить своих демонов. Своих Чонгук слишком долго держал в узде. — Ты хотел побыть один, но я же никогда тебя не слушаю, — Юнги усмехается. Чонгук смотрит на него сбоку: недоверчиво и насмешливо. Кажется, будто под таким углом он может видеть хёна насквозь. — Нет, ты просто испугался, что я соскочу. Юнги ничего не говорит. — И пошёл за мной, чтобы убедиться, что я этого не сделаю. Это тоже правда. — Потому что ты знаешь меня лучше их всех вместе взятых. Хёны боятся меня контролировать. Может, они и меня самого немного боятся или знают, что им не под силу со мной справиться. У тебя этой проблемы никогда не было. — Я боюсь не тебя, а за тебя, Чонгук. — Джин-хён знает, чем я всё это время занимался? Неожиданный вопрос немного сбивает Юнги с толку. — Не совсем, но он не тупой и может сложить два и два. Уверен, он догадался. — Догадался, но не побежал меня пасти, а ты побежал. Ты знаешь мои привычки, Юнги. Знаешь, что я захочу решить проблему наиболее простым способом. Понимаешь, что это дерьмо очень крепко во мне сидит. Юнги закрывает глаза, вздыхая. Чонгук отталкивается от земли, раскачиваясь. Качели ржаво скрипят. Вот и с ними так же. Не отношения, а сплошные качели. Юнги отталкивается следом, набирая высоту, и спрыгивает с качелей. — А тебе хотелось? — спрашивает он, убирая руки в карманы и смотря на Чонгука. Чонгук спрыгивает с качелей следом за ним, равняясь с Юнги. — Почти набрал номер. Стало стыдно, вот и передумал. Юнги хмурится. — Стыдно? — Перед тобой стыдно. Я был настолько подавлен и расстроен из-за того, во что превратилась моя жизнь, что мог думать только, как бы поскорее избавиться от этой боли, но потом я вспомнил, сколько всего ты вытерпел, сколько ты сделал ради меня. Я боялся проебать тебя, мне стало стыдно, потому что ты один до последнего момента за меня боролся, именно ты пытался что-то сделать, пока я молча себя уничтожал. Я испугался, что окончательно тебя потеряю, если вернусь к старым привычкам. Юнги делает шаг вперёд. — Не потеряешь. — Как ты можешь быть настолько уверен? Юнги смеётся. — Гук, ты же лучший ученик, которого я знаю. Через полгода будешь читать нам лекции о том, что нужно уважать себя, и станешь таким осознанным, что меня будет тошнить от тебя. Если ты чего-то хочешь, ты обычно это получаешь. Чонгук закусывает щеку с внутренней стороны. Юнги вновь не понимает, как быстро могут меняться эмоции. Этот парень — целый грёбаный калейдоскоп эмоций. — Не всё. По крайней мере, я раньше был уверен в этом. Я думал, что стараниями смогу добиться чего угодно, но не тебя. Ты всегда был вне зоны досягаемости. Ты не мог быть моим, и я себя в этом убедил. Теперь я начинаю понимать, сколько всего потерял, упустил с тобой и сколько боли принёс нам обоим. Это так тяжело и мерзко, что мне даже в глаза тебе сложно смотреть, Юнги. Чонгук опускает взгляд, убирая руки в карманы. — Знаешь, что это? — он внезапно оживляется, и Юнги непроизвольно дёргается. — Это скорбь. Это чувство очень похоже на скорбь. Я пытаюсь принять всё упущенное, пытаюсь оставить в прошлом нашу боль. Я скорблю по тем моментам, которых не было, и по невозможности вернуться в прошлое и всё исправить. Всё могло быть совершенно по-другому, и мне нужно время, чтобы отпустить прошлое. Юнги кивает, внимательно слушая Чонгука. — Как ты относишься к настоящему, Чонгук? Он слышит, как бьётся его сердце. Чонгук, в общем-то, никогда не был сдержанным малым. Он всегда чувствует на полную катушку. Юнги не стоит удивляться, что сейчас, рядом с ним, чувства его переполняют. — Настоящее — оно грустное. В настоящем мне приходится мириться с тем, что я натворил в прошлом, и искать силы на то, чтобы надеяться на лучшее в будущем. И всё это одновременно. В настоящем я схожу с ума, Юнги. — В настоящем ты говоришь со мной о том, что сейчас чувствуешь, надеясь, что Чонгук из будущего не повторит ошибок Чонгука из прошлого. Может, немного сойти с ума — и не такое уж плохое настоящее? Щёки Чонгука краснеют. — Если ты меня сейчас поцелуешь, я умру. Юнги улыбается, склонив голову вбок. — Ты всё же нужен мне живым. Он целует его, аккуратно, почти невесомо касаясь его виска губами, и, прежде чем Юнги успевает открыть глаза, Чонгук притягивает его к себе, обнимая. Юнги по привычке кладёт ему голову на плечо, Чонгук по привычке сцепляет руки у него на талии. Они обнимали так друг друга множество раз, но впервые это не объятие двух друзей, не объятие хёна и донсэна. Теперь они больше, чем друзья, и это объятие — ещё одно обещание быть рядом и вместе встретить тот день, когда они будут обниматься так каждый день, просто потому что могут. — Тут холодно, — шепчет Юнги, намекая, что пора домой. — Мне сейчас совершенно не холодно, — возражает Чонгук, обнимая его ещё крепче.

=

— Хён. Чонгук подаёт голос в темноте, чувствуя, что Тэхён не спит. — Что, Чонгук-а? Старший тут же разворачивается и смотрит вверх, на второй этаж кровати, откуда идёт голос. Чонгук усмехается: сонный и растрёпанный Тэхён занимает отдельное место у него в сердце. — Я должен кое-что тебе рассказать. — Это про… Чонгук, спустись ко мне, пожалуйста. Чонгук тихо, чтобы не разбудить Чимина, спускается и садится на кровать старшего. Этой ночью он точно так же, как и Тэхён, не может уснуть. Наверное, это знак. — Мне не нравится, как ты говоришь, что что-то мне должен… — Тэхён берёт его руку в свою и смотрит на Чонгука с такой невероятной нежностью, что её можно разглядеть даже в полной темноте. — Ты не должен чувствовать себя обязанными передо мной, и я готов подождать, сколько нужно. Ты можешь даже вообще ничего мне не говорить. Главное, чтобы у тебя всё было хорошо. — Нет, ты не понимаешь… Я чувствую, что готов рассказать. — Тогда пошли на балкон. Тэхён надевает толстовку, и Чонгук плетется следом за ним. Нормальным балконом их место встречи назвать трудно — это окно с пожарной лестницей. Перекинувшись через него, парни вдыхают холодный ночной воздух. Тэхён достаёт сигарету, и Чонгук морщится. — Мне она сейчас понадобится, Гук-а… Я по глазам твоим вижу, что понадобится. Чонгук усмехается, качая головой. Удивительно, как точно всё это время его умел считывать Тэхён, а ведь его этому никто не учил. Они не были знакомы с пелёнок, не ходили в один класс, их родители не сводили их нарочно, заставляя вместе играть, пока они пьют чай. Тэхён — просто случайный незнакомец, который встретился ему на жизненном пути. Идеальный незнакомец. Он как будто всё это время понимал, видел его настоящего: видел того, кем он мог быть, и того, кем являлся, но принимал обе его версии. Этот уникальный и такой до боли преданный ему друг заслуживает знать, почему его непутёвый донсэн чуть не проебал самого себя. — Ну, ты знаешь о том, что у меня выдалось не самое лёгкое детство… Думаю, на этом не надо останавливаться. Моё детство закончилось, когда я попал сюда, к вам. Пока жил с отцом, я особо не думал о деньгах, потому что он, хоть и пил, продолжал работать. Во мне накопилось очень много ненависти и неприязни к себе, и это всё уже было со мной, когда ты меня нашёл. Я, не знаю, за человека себя не считал, что ли? — Это очень грустно, Чонгук-а… Чонгук смотрит, как с сигареты летит пепел, и набирается храбрости продолжить дальше. — Когда я избил друга отца, и им пришлось обратиться в больницу, я подумал, что вот оно — это конечная. Даже свою силу я в итоге использовал с худшей целью. Во мне не было ничего, ничего хорошего, и я как будто… Даже то хорошее, что во мне было, я насильно заталкивал глубже, чтобы убедить себя в том, что я ужасный человек и мне нет никакого оправдания. А потом появились вы, и с вами… с вами было так легко, чёрт возьми. Я даже не пытался быть хорошим. Вы пробуждали во мне лучшие стороны, вы делали так, что я по умолчанию к вам хорошо относился, поэтому вы и думали, что я добрый, безобидный ребёнок, но я никогда не относился хорошо к себе самому. — Ненавижу твоего отца. Он просто мразь, не заслужившая такого сына, как ты. — Но в конце концов у меня появились вы, верно? Судьба хоть немного надо мной сжалилась. Вернее, я так думал какое-то время. Потом случился Юнги, и меня накрыло по полной. Все мои страхи и демоны выплыли наружу. Я считал себя самым ужасным человеком. Влюбился в хёна, и это казалось чем-то непростительным. Он стал мне братом, стал самым близким человеком и лучшим другом, а я в один момент просто взял и всё испортил. Я чувствовал себя монстром, не достойным его любви и заботы. Вашей — тоже, раз уж на то пошло. Я пытался избавиться от этого чувства, сбежать от него, и вовремя подвернулись бои без правил. — Ты что, пытался выбить из себя чувства к Юнги-хёну таким способом? — Это ещё не худшая часть истории, хён. Тэхён смотрит на Чонгука в полном шоке. Куда уж тут хуже — читается в его глазах. Чонгук обнимает себя за плечи, чтобы хватило сил закончить историю. — Я пытался перебить это чувство более сильной эмоцией. Может, заглушить его так. Я очень быстро понял, что никакого эффекта бои не давали, а подставляться под удар я не умею. Это слишком задевало мою гордость, да и перед наставниками было бы стыдно. Поэтому я остался из-за денег — платили-то они всё-таки неплохо. Конечно, я ошибался, когда думал, что это принесёт мне какой-то адреналин. Когда я это понял, тогда-то и случилось самое плохое. — Самое плохое? — Хён, я… Это тяжело рассказывать, — Чонгук вздыхает, смаргивая слёзы. — Как-то вечером в «Ринге» я услышал разговор двух мужиков. Они громко глумились над тем, как кто-то нанимает себе вышибал, чтобы они их били за деньги. Ну и… Это заставило меня задуматься. — Не говори, что ты… Тэхён не в силах продолжить. — Не скажу. Только поменяет ли это что-то? Чонгук смотрит на Тэхёна, по щекам которого текут слёзы, и глотает собственные. Он наклоняется, чтобы рукавами свитера стереть их с лица хёна, и тяжело вздыхает. — Я, правда, хотел бы не быть таким глупым и уязвимым, хён. Правда, если бы я смог себя переделать, я бы это изменил в первую очередь, — Чонгук кусает губы до крови и морщится. — Но, к сожалению, я просто такой: депрессивный и неполноценный. — Ты намного больше, чем эти ужасные слова, которые ты сейчас говоришь, Чонгук-а. — Я знаю. Точнее, я пытаюсь сейчас это понять, но это трудно. В моей жизни ничего никогда не было гладко, но не все выходят сильными из испытаний. Кого-то жизнь банально крошит в порошок. Со мной так и случилось. Я даже не личность. Просто — что-то. Набор органов чувств. — Как долго это длилось? — Пару месяцев максимум… Юнги вмешался. Он помог мне остановиться, собственно, поэтому я и пошёл к психологу. Поэтому он и выбежал за мной тогда среди ночи. Он меня проверял. Тэхён внимательно смотрит на Чонгука и вздыхает, но во вздохе слышен всхлип. — Почему сейчас, Гук? Почему ты решил рассказать об этом сегодня? — Потому что, если я кому-то об этом расскажу, то это станет правдой. Мой психотерапевт говорит, что мне нужно принять произошедшее, прежде чем пытаться его отпустить. Я должен осознать, что это случилось со мной, чтобы это пережить. Говоря с тобой, я чувствую, будто это реально, и это так грустно, что мне хочется куда-то деться из собственного тела… — А Юнги… — Я не хочу о нём говорить. Мне больно от одной мысли, сколько всего с ним я проебал, как долго мучил себя зазря. Я просто последняя тупица, и из-за этого мы, может, никогда не будем вместе. Это просто смешно… — Так он, он что-то чувствует по отношению к тебе, это правда? — Он любит меня. Думаю, он любит меня. Непонятно, как и каким образом, но, кажется, это правда. Хочу, чтобы это было правдой, хён. По крайней мере, он так сказал, и если я не буду верить ему, то вообще никому в этой жизни не смогу поверить. — Эй, Чонгук-а… Если Юнги-хён так говорит, то это точно правда. Чонгук ничего не отвечает. Он просто надеется, что если есть бог, то он сейчас слушает. — Это грустно. Блять, это всё так грустно, Чонгук. Мне жаль, что я не догадывался, что всё так серьёзно, что не смог помочь тебе. Я просто полный идиот. Они все так говорят. Всем его жаль. Не жизнь, а гигантский грузовик из сожалений. — Всё в порядке, хён. Я ведь делал всё, чтобы вы поверили, что у меня всё не так плохо. Ты очень сильно помогаешь мне сейчас. — Помогаю с чем? — Понять, что это реальность. Что это всё было по-настоящему. Что мне пора уже прекратить бежать от этого. — Мы в ответе за тех, кого приручили, верно? Тэхён улыбается, и Чонгук думает, что пять лет назад ему невероятно повезло.

=

Чонгук выходит из кабинета психотерапевта и, увидев Юнги, подбегает к нему и начинает тянуть за рукав в сторону выхода. — Юнги, какого чёрта ты тут делаешь? Мы же договорились, что ты подождёшь меня в машине. У хёна с недавних пор есть автомобиль. Он большой, рассчитанный на семь человек. Юнги всегда мечтал иметь свою машину, но не научен делать что-то только для себя. В каждый его жест вложена любовь к братьям. — Мне стало скучно, — пожимая плечами, Юнги улыбается. — Тебя могли узнать, понимаешь? Ты теперь знаменитость, а знаменитостей не должны видеть в таких местах. Чонгук продолжает тащить хёна за рукав в сторону выхода. Никогда этот Мин Юнги его не слушает. — Гук, мне плевать. Пускай они меня увидят, это что, предосудительно? Чонгук не отвечает, закусив губу. — Чонгук-а, посмотри на меня. Юнги отводит его в сторону и кладёт ладонь Чонгуку на плечо. — Мне не стыдно здесь находиться, и я ни перед кем не должен оправдываться. Если это цена знаменитости, то я готов её заплатить, потому что слава, ради которой нужно отказаться от любимых людей, мне нахрен не нужна. Понимаешь? Чонгук кивает, успокаиваясь. — Я просто не хочу доставлять тебе лишних проблем, вот и всё… — Чонгук, я всё равно собираюсь очень много говорить о психологических проблемах в своём альбоме. Пусть они привыкают. В сеть уже попали фото меня из этой клиники, ничего страшного. Я не перестану сюда ходить, потому что ты важнее. Чонгук знает, что Юнги не врёт, потому что он доказывает ему свои слова каждый день. Хён действительно нашёл им квартиру получше, и теперь университет буквально в квартале ходьбы от их нового дома. Хён купил машину, чтобы летом они всемером все вместе куда-то поехали. Юнги взял на себя расходы на психотерапевта Чонгука и старается забирать его после каждой консультации, потому что терпеть не может знать, что где-то по городу бродит Чонгук, которому только что заново разворотили душу, а его нет рядом. В ответ Гук бросил работу в «Ринге», порвал все связи с этим местом и теми людьми, поменял номер телефона и вернулся к статусу студента второго курса. Жизнь слишком рано заставила Чонгука повзрослеть, и, как бы ни было порой трудно быть чей-то обузой, он понимает, что всему своё время, что, имея полноценную семью, он бы сейчас писал конспекты и ходил в кино, прямо как его одногруппники. Жизнь не дала ему роскоши в виде долгого детства, и Чонгуку до сих пор временами трудно смириться с тем, что у него больше нет работы, своих денег, что он вынужден жить за чей-то счёт. С отцом он так ни разу и не связался, но благодаря терапии понял, что и не хочет вовсе. Зачем ему общаться с человеком, который однажды заставил его, маленького и уязвимого, поверить в то, что он монстр? Теперь у Чонгука есть своя семья, которой он по-настоящему дорожит, и это его самое больше достижение. — Что это за запах? Уже в машине Юнги наклоняется к шее Чонгука, делая глубокий вдох, и Чонгук на секунду забывает, как дышать. Влюбляться в Юнги с каждой секундой всё больше ещё не вошло в привычку. Чонгук краснеет, ёрзает от каждого прилива тепла и счастья. — Джин-хён практиковался в круассанах и рогаликах всё утро… — отвечает Чонгук, пытаясь не выдать своей нервозности. Джин недавно окончил курсы повара с отличием и теперь параллельно с подготовкой к экзаменам стажируется в ресторанах, чтобы набить портфолио и где-то закрепиться. Чонгук винит в двух килограммах, которые он набрал в этом году, именно кулинарные происки Джина, а не отсутствие ежедневных физических нагрузок. Однажды он даже попросил Юнги проверить, не стали ли его бицепсы меньше, но хён только выгнал его из комнаты. Уже позже Чонгук понял, что Юнги просто смутился. Переход к нового рода отношениям даётся им обоим довольно легко. По сути, мало что изменилось. Юнги забирает Чонгука с сеансов, иногда они едут на студию, где хён даёт ему послушать новую музыку. Юнги готовит для него еду, ругается, когда Чонгук играет в приставку допоздна. Чонгук, в свою очередь, вырывает Юнги с работы, когда он засиживается слишком долго, и делает ему кофе по утрам, когда хён выходит из своей комнаты настолько сонный, что даже не может разлепить глаза от усталости. Чонгук всегда покупает самый мягкий и вкусно пахнущий кондиционер для белья домой, чтобы одежда Юнги грела его ощущением дома. Они делают друг для друга мелочи, к которым уже успели когда-то привыкнуть, но теперь смотрят друг на друга в новом ключе, не боясь своих чувств и давая себе время к ним привыкнуть. — Почему ты хотел, чтобы мы поехали домой? — спрашивает Юнги, паркуясь около подъезда. — Даже не разведёшь меня на банановое молоко и сэндвич за своё хорошее поведение? — Просто зайди внутрь, и ты всё сам поймёшь. Юнги пожимает плечами, открывая дверь квартиры. Заходя внутрь, он понимает, почему от Чонгука так сильно пахнет выпечкой. Хён, похоже, решил открыть пекарню, но не посчитал нужным их предупредить. Заходя на кухню, Юнги видит накрытый стол с красивой вазой по центру. Он оборачивается, вопросительно смотря на Чонгука. — Я так и не спросил у тебя кое-что, Юнги. — Ты пойдёшь со мной на свидание? — Чонгук улыбается, зная, что этой его улыбке невозможно отказать. Чон Чонгук использует все свои козыри, и обаяние — один из главных его козырей. — Пойду. Почему бы и нет, — Юнги хмыкает, улыбаясь в ответ. — Хорошо, тогда можем пойти прямо сейчас. Чонгук указывает ему на стол, и Юнги, смеясь, проходит вперёд. Смотря на сервировку, он понимает, что тут не обошлось без сотрудничества с Джином. Этот хён накрыл бы для них стол даже в аду, если бы Чонгук попросил. — У меня больше нет денег, чтобы отвести тебя в какое-то хорошее место, поэтому я привёл тебя сюда, — говорит Чонгук, наливая Юнги чай. — Ты выбрал лучшее из мест, Гук. Чонгук довольно улыбается, и Юнги спрашивает, как прошёл его день. Разговор течёт сам собой, как у них это обычно и бывает. С тех пор, как Юнги с Чонгуком стали лучшими друзьями, они могли болтать часами обо всём и ни о чём, могли молча сидеть рядом — им всегда по-своему комфортно рядом друг с другом. Поменялось всё, но одновременно с этим сильно не изменилось ничего. Они по-прежнему лучшие друзья, только теперь учатся любить друг друга по-новому. — Я хочу купить тебе мотоцикл летом, — размышляет Юнги, и Чонгук радостно бьёт его по ладоням. — Как ты догадался, что они мне нравятся? — Может быть, потому что ты все уши мне про них прожужжал? — Хён, я люблю тебя чуть сильнее, чем пять секунд назад, — Чонгук смеётся. — Ты говоришь так каждый день, Гук. Я скоро перестану в это верить. Чонгук скрещивает руки на груди, пристально смотря на хёна, и у него на лице появляется тень мыслительного процесса. Когда Чонгук в чём-то не уверен, когда он что-то хочет спросить, он очень сильно напоминает Юнги того шестнадцатилетнего Чонгука. В такие моменты Юнги приятно, что в Чонгуке всё ещё есть этот внутренний ребёнок. У мира не получилось сделать его чёрствым и жестоким. — Мотоцикл — это, конечно, круто. Но я хотел попросить тебя кое о чём другом. — Наглость — второе счастье. Так ведь говорят? — Я могу попросить об этом у кого-то другого. О, у Джин-хёна. например, но, думаю, Намджун-хён мне голову отвернёт. — Что? — Мне не нужен мотоцикл, Юнги. Если ты согласишься быть моим парнем, мне не нужен мотоцикл. Мне хватит и тебя. Юнги вопросительно смотрит на Чонгука, изредка моргая. — Я сказал, что люблю тебя, минуту назад. Чему ты так удивляешься? — Тому, что ты крадёшь у меня все мои моменты… — Юнги жалуется. — Первое свидание, теперь это… Чонгук разводит руками. Хён как-то особо не торопился, и Чонгук очень быстро понял, что Юнги ждёт. Он ждал, пока Гук соберёт себя по частям, пока научится хорошо к себе относиться. Юнги просто стоял рядом, пережидая с ним бурю. Чонгук понимает, что сделать первый шаг должен был именно он, просто Юнги слишком смущён сразу двум большим жестам за один день. Делая маленькие шажки друг к другу, они одним махом перепрыгнули через пропасть. — Не все, вообще-то. Есть ещё кое-что. Юнги упирается ладонями в стол и, перегибаясь через него, первым целует Чонгука. Гук выпучивает глаза от неожиданности: он мечтал об этом моменте столько лет, просыпался ото снов, где Юнги его целует, не раз, чувствуя его дыхание на своих губах. Он взволнован, шокирован и влюблён одновременно. Но он хочет показать Юнги, как он взволнован и как он влюблён, и поэтому Чонгук закрывает глаза, касаясь его губ своими. Поцелуй получается влажный, долгий, и Чонгук одной рукой придерживает лицо Юнги, потому что его поза не самая удобная, и они в любую секунду могут опрокинуть чайник, но сейчас Чонгуку всё равно. Он и представить себе не мог, как хорошо целуется Юнги. Когда его язык касается нижней губы Чонгука, тот глубоко вздыхает, приоткрывая рот чуть шире, и Юнги, скользя языком по его верхнему нёбу, внезапно отстраняется. — Почему… почему остановился? — ноет Чонгук, тяжело дыша. — Неудобно… — Юнги показывает на стол, о который опирался, и разминает затёкшие кисти рук. Чонгук неожиданно притягивает его к себе и берёт руки Юнги в свои. Юнги смотрит на то, как Чонгук нежно целует его запястья, а затем берёт его правую руку и начинает медленно разжимать пальцы. — Гук, ты что делаешь? — Раньше твои руки всегда были сжаты в кулаки, потому что рядом со мной ты всегда был зол. Вот, разжимаю, чтобы больше никогда не злился. Чонгук улыбается, и Юнги целует его в уголок губы. Всё до мелочей в этом парне кажется таким трогательным. Жест, которому Юнги не придавал значения, для него оказался важным. — Твои руки созданы для фортепиано, а не для злости, — Чонгук крадёт у него ещё один поцелуй. — Ты, кстати, так и не ответил на мой вопрос. — А разве так целуют друзей, Чонгук? — теперь очередь Юнги украсть ещё один поцелуй. — Дурак, конечно, я буду твоим парнем. — Сам виноват, что тебе нравятся такие дураки. Юнги смеётся, и следующий поцелуй ощущается, как самый первый, потому что он впервые целует своего парня. Чонгук понимает, что дуракам тоже иногда везёт. Иногда дуракам везёт ещё и влюбиться друг в друга.