Обречённый

Ваня уставился на Рудбоя и в его взгляде отчетливо читалось «серьезно, дядь?». Вопрос, заданный Евстигнеевым, был не то, чтобы странным. Просто сама формулировка, так скажем, попахивала рассуждениями о теориях заговора и тем, что миром правят Иллюминаты, кем бы они ни были. Уверенный взгляд напротив ясности происходящему давал не много, лишь порождая в голове у Фаллена больше сомнений в том, что стоящий напротив него является адекватным. Скажем честно, Фаллен любил теории заговора, но, как и всё в мире, она должна была быть хотя бы косвенно подтверждаемой или имеющей веские доказательства, причинно-следственные связи и фундамент. В противном случае это оставалось бредом и спекуляциями на злобу дня. — Так ты полагаешь, что мы живем в смоделированном каким-то безумным архитектором-программистом мире, где все наши действия предрешены и являются лишь частью кода, заложенного в программе, на который мы не можем повлиять, потому, что мы нереальны и просто кем-то придуманы, действуем во имя чье-го великого непонятного и неуловимого плана, и в конечном итоге это всё однажды закончится, и мир схлопнется до состояния точки? — повторяет всю эту безумную шизо-теорию Фаллен, — я правильно тебя понял? — Это одна из… эм, теорий, типа как в… — В ебучей «Матрице», да? — заканчивает за него Ванечка. — Бля, ну вот и ты туда же, — как-то грустно говорит Рудбой, — это же просто одна из теорий устройства мира, я не утверждаю, что свято верую в то, что мы лишь чья-то выдумка, и существуем в придуманном мире чьей-то больной фантазии, я же о другом, — пытается пояснить он. — Я понимаю, да, о том, что наш мир… чей-то сценарий? — делает предположение Ванечка. Рудбой тихо смеётся и смотрит на свою ладонь с соответствующей надписью. — Быть может, — как-то отвлеченно говорит Ваня, — ведь, даже персонажи «Матрицы», никогда бы не осознали, что их придумали Вачовски. Фаллен задумывается. Слава когда-то высказывал подобную мысль, «мы в ловушке, дверь закрыта изнутри, но ключ какой-то гений выкинул наружу, и мы никогда не узнаем, что находится за дверью и находиться ли что-то», это была его интерпретация «пещеры Платона», кстати говоря эта же мысль в какой-то мере была в основе сюжета «Матрицы», ну где-то под тоннами религиозных метафор и аллюзий на Иисуса. — Логично, — бурчит Фаллен, хмурясь, — я просто не в том состоянии, ни физически, ни морально, чтобы сейчас обсуждать это серьезнее. Тот факт, что тебя вообще это интересует — это круто, — заключает он, правда имея в виду то, что говорит. — Ой, я не подумал, — растерянно говорит Рудбой,— просто, понимаешь, с кем бы я не пытался об этом поговорить, каждый так или иначе просто приходил к выводу, что нет смысла о таком думать, ведь это никак не проверить, но блять, — у него, кажется, даже глаза загораются, — это же пиздецки интересно! Нет? И Светло думает, черт возьми, да. Но не сейчас. — Давай обсудим это как-нибудь, желательно наебенившись в хлам, — предлагает он, протягивая руку. — Базар! — Рудбой жмёт руку и ярко улыбается. — Ебать ты кадр, конечно, — тихо фыркает Светло. На что Евстигнеев лишь продолжает улыбаться. Они заходят в здание общежития, длинный светлый коридор ведущий к двум лифтам, пассажирскому и грузовому, напоминает Ванечке «ламинальные пространства», правда, здесь есть двери и жизнь, что не позволяет разгуляться его фантазии достаточно, чтобы это общежитие превратилось в комнату ужасов. Где-то посередине коридора стоят турникеты и «будка» вахтера, который, пока светит солнце является милейшим человеком, но после заката превращается в сраного цербера, который не пропустит тебя после полуночи, кем бы ты ни был и какие бы дары ни приносил. — Здрасте, Виктор Львович, — кричит Светло, проходя мимо «будки», там, в полумраке прозрачной каморки что-то движется и вскоре на свет выходит престарелый мужчина с седыми волосами и крючковатым носом, на котором низко висят старые очки, с двух сторон обмотанные скотчем. Он одет в рубашку, и вязанный свитер, и создает впечатление доброго человека. — Здравствуй, здравствуй Ванюшка, — кряхтит он бодро. — Здрасте, — машет ему Рудбой. — А вас я не знаю, молодой человек, вы к кому? — говорит Виктор Львович. Рудбой озадаченно смотрит на старичка, потом на Фаллена. Он переехал в общежитие два дня назад и не помнит был ли утром тут этот старичок. Честно говоря, он запомнил только женщину, которая была здесь, когда он заезжал. — А это, Виктор Львович, новый студент, на параллели со мной учиться, — Ванечка находит слова раньше, чем Евстигнеев. — А, ну-ка пропуск покажи, — настаивает вахтер. Рудбой молча показывает ему карточку студента, где написаны его имя, номер студенческого, а также номер блока. — Подожди, проверю, — кряхтит вахтер и начинает листать папку, в которой видимо записаны все жильцы общежития. Он находит последнюю страницу и запись, и в этот момент расплываясь в улыбке. — Действительно, вы у нас тут живете! Запомню! Запомню! — говорит он. — Спасибо, — тупо отзывается Ваня. Светло позади него смеётся. Они проходят турникеты и идут дальше по коридору мимо множества кабинетов разного назначения. Евстигнеева уже ознакомили с устройством общежития, поэтому он, проходя мимо, лишь отмечает, что в предыдущей общаге всё было немного не так, как тут. Это радует. Он переехал буквально четыре дня назад и два дня, пока волокита с документами не закончилась, жил в отеле. Когда заселился сюда ему сразу же провели ликбез и сказали, где и что находится, тактично упомянув, что с «фауной» этого места ему придётся знакомиться самостоятельно. Так как у него уже был не самый приятный опыт жизни в общежитии в свой блок он заходил с опаской, однако, всё прошло лучше, чем он ожидал. В комнате он тогда обнаружил одного человека оказавшимся Ильей Мамаем. Они поговорили немного о том, что Рудбой тут забыл, кто такой, кем будет и в итоге его добавили в чат группы в телеграмме. Пока всё шло гладко. И даже его приколы со «сценарием», который он себе придумал в такси, вышли даже неплохим таким знакомством, по крайне мере, пока. — Львович, просто зверь, — говорит Фаллен, когда они с Рудбоем заходят в лифт, — если на посту он, то после двенадцати у тебя есть только один шанс попасть в общагу - штурм! — смеётся Светло. Рудбой выгибает бровь. — Короче, просто прыгай через турникет и беги, проще так, чем пытаться пройти «мирно», — поясняет Фаллен, — поверь, многие пытались и в результате спали на улице. — Так себе безопасность, — хмыкает Рудбой. — А че ты хотел? У нас в охране дед, который вооружившись старческим маразмом из тебя всю душу высосет, а если просто пробежишь мимо, скорее всего и не вспомнит о тебе. — Восторг, — фыркает Евстигнеев. Они выходят на восьмом этаже, — утром была женщина, на посту. — Лидка - солнышко, ей кристально плевать на всё, лишь бы кроссворды были в доступе, — говорит Ванечка, — они вроде как два через два работают, ну если никто не заболел или не в отпуске. К слову, Лидка часто берет больничные, особенно осенью, поэтому чаще всего у нас там Львович обитает. — Понял, — кивает Рудбой. Внутренний мир каждого общежития уникален и неповторим, и ему еще предстоит познать много правил, по которым работает эта. Ему нравится, что здесь много приятных и простых людей, которые объясняют всё сразу, а не играют в «тайный культ». Они идут по маленькому коридорчику, где располагаются блоки с 801 по 809. Фаллен останавливается у 805, в то время как Рудбой проходит дальше, к 808, в котором помимо него ещё жили Мамай, Федя Букер и Денис Чейни. Две комнаты по два человека в каждой. В тусовку Евстигнеев попал просто волшебную. — До завтра! — кидает Ваня, открывая дверь, хотя на часах всего начало первого дня, он правильно полагает, что скорее всего до завтрашнего утра он Фаллена не увидит. — Ага, давай, — Ванечка вваливается в свой блок. Тут, помимо него живут ещё Славка и иногда Антон Хайд, который учится на заочном и приезжает два раза в год, что им с Карелиным на руку. Они живут в одной комнате, а вторая, однушка, пустует, и иногда там спят их друзья не из общаги. Например, вчера там кантовался Миша Джигли, который был местный в городе и поэтому койки в общаге ему было иметь не положено. Антон был не против, ему то в принципе было всё равно, главное, чтобы, когда он приезжал, там было чисто и, главное, пусто. Ваня заходит и скидывает кеды. Из кухни неторопливо, явно выспавшись, выходит Слава с чашкой в руках. — Приветствую выжившего! — кричит Слава, буквально кричит, от чего Ванечка дергается так, что с его плеча слетает рюкзак. — Ёб твою нахуй! — ругается Фаллен, и смотрит на Карелина таким тяжелым взглядом, что тот практически чувствует на себе всю его колоссальную мощь, придавливающую его к земле. Ну это конечно жуткое преувеличение и утрирование. Однако, Фаллен действительно мог смотреть так, что было невыносимо чувствовать на себе этот искрящийся негодованием парад молчаливых угроз. — Принцесса не в духе, понял, — Слава поднимает только одну руку в «сдающемся» жесте, потому что вторая всё ещё занята чашкой. — Слава, пожалуйста, я за сегодня уже напизделся, и ебать как хочу спать, поэтому дай мне эту возможность и завались, — деланно вежливо цедит Ванечка, подбирает рюкзак, и наконец заходит в их комнату. Рюкзак летит куда-то в сторону кровати. Сам же парень скидывает с себя всё лишнее, переодевается в «домашние» растянутую футболку и старые плюшевые штаны придурковатого бледно-розового цвета. — А, эт с кем ты так много пиздел, что лимиты исчерпались, м? — всё-таки у Славы к характеру лучшего друга выработался иммунитет и все его «приколы» на Карелина давно перестали действовать, особенно когда он узнал Ванечку достаточно близко. — У Мамая узнай, он, кстати, в семь хотел поиграть, я сказал, что ты скорее всего сможешь, — говорит Ваня, залезая под одеяло и отворачиваясь в сторону стены, как бы ограждая себя от дальнейших расспросов и мира в целом. — Что б нет, смогу конечно, — тихо отвечает Слава, просто, чтобы ответить. Они умели ценить личное пространство и в принципе понимали, когда друг от друга лучше отстать и вести себя тихо. Такие моменты у Фаллена происходили чаще, но он и отходил от них быстрее, чем Слава, который мог вариться в своем плохом настроении сутками прежде, чем сможет вновь нормально функционировать. Они стали друзьями потому, что были слишком похожи и одновременно с этим абсолютно разными во многих вещах. Ванечка всегда полагал, что притянуться могут только схожие люди, но остаться рядом только обладающие кардинальными отличиями. Ведь нет ничего интересного в том, чтобы смотреть на свое отражение, гораздо интереснее искать некие различия, за которые можно зацепиться, построить связь на этих переменных. И рассуждая об этом, одновременно пытаясь уснуть, его сознание цепляется за образ Рудбоя, Ванечка сам несколько часов назад отметил, что они похожи, осталось найти различия. И в том, что они есть Ванечка был уверен. Этот новенький, появившийся как чертик из табакерки, со своими странностями, сценариями и бредовыми теориями, определено что-то изменит в его жизни. «Я - твой обреченный успех» Эта фраза последнее, что отчетливо формулируется в сознании Светло, перед тем, как он засыпает. *** Пробуждение происходит резко. Он просто открывает глаза и обнаруживает, что в комнате темно и тихо. Фаллен находит на полу, рядом с кроватью телефон, который всегда туда кладет, потому что провода не хватает, чтобы положить мобильник на тумбочку. Время почти половина двенадцатого ночи. Внезапно он слышит звуки из коридора. Очень громкие. И делает вывод, что разбудили его так резко именно они. И тишина длилась не так долго, как ему бы хотелось. Он прислушивается, в коридоре орёт девушка, и кто-то невнятно бормочет в ответ. Ванечка поднимается с постели с намерением попросить этих людей за, между прочим, двумя стенками от него разговаривать на повышенных тонах где-нибудь вне зоны его слышимости. Светло надевает тапки и шаркает к двери, звуки ругани становятся всё более отчетливыми. — Иди нахуй, Голиков! — слышит Ваня сразу, как открывает дверь блока. А затем видит, как девушка, быстро уходит по направлению к выходу. — Истеричка, блять! — раздается ей в след. Сережа Голиков стоит около двери в свой блок и пыхтит. Видимо спор у них был жаркий и, к его сожалению, не закончился таким же жарким сексом. — Дядь, я всё понимаю, но вы могли бы собачиться не в ебучем коридоре в ебаных двенадцать ночи? — спрашивает Фаллен довольно спокойно. — Светло, тебе че больше всех надо? — шипит Серега, подходя ближе. На драку Фаллен не рассчитывал, но чему быть, того не миновать, так ведь? Он тоже выпрямляется и смотрит прямо в глаза Голикову, который имел крайне тупое, по мнению Фаллена, погоняло - Похоронил, которое обычно все сокращали до лаконичного Пох. — Мне надо, — начинает Ванечка, заведомо зная, чем его трёп окончится, — чтобы твоя дама не орала как сука у моей двери. — Слушай, тебя пиздить всё равно, что унижаться, не доводи до греха, а? — цедит Пох, видимо остатки здравомыслия не покинули его взвинченный разум. — Ебать мы святые, — вскидывается Ванечка, его всегда бесило это снисходительное отношение пацанов к нему, потому что он, видите ли, массой тела не вышел. В этот момент открывается дверь 808 блока и оттуда показывается Мамай с очень угрюмым видом. Он не сразу замечает их, но когда замечает, то сразу подлетает. — Че за хуйня? — лаконично спрашивает он, становясь между Серегой и Ваней, закрывая последнего. Ваню это бесит еще больше. — Бля, Мамай, не лезь нахуй, — говорит он, продолжая смотреть на Голикова как на врага народа и его спокойного сна, в частности. — Ваньк, твоя бравада тебя однажды в могилу сведет, — смеётся Сережа. Напряжение чуть спадает, но теперь уже взвинчен сам Светло. — Сука все такие правильные и добрые, аж блевать тянет, хуль ты залупался, если в итоге в добрячка играешь? — выплевывает слова Светло. — Фаллен, блять, успокойся! — Мамай чуть отходит, видимо понимая, что угроза избиения Ванечку миновала, но он всё продолжает залупаться. — Ой, идите все нахуй! Ты со своей девахой, орущие в двенадцать ночи, и ты со своим синдромом мамочки-утки тоже! — по очереди тыкая в них обоих заявляет Светло. Из блока 808 вновь кто-то выходит, на этот раз это оказывается Рудбой. Фаллен мельком замечет его, но быстро разворачивается и идёт обратно к себе. Когда он захлопывает дверь он слышит голоса всех троих, но особо не вслушивается, падает на кровать и выдыхает. К черту. Стук в дверь становится неожиданностью. Слава бы стучать не стал, кстати куда он подевался не понятно. Вроде бы с Ильёй должен был играть в доту. — Бля, что ещё? — отзывается Светло. Дверь в комнату осторожно открывают и в проёме показывается голова Евстигнеева. Замечательно. Вот только, чтобы ещё и этот его взбесил, не хватало. — Че тебе? — буркает Светло. — За солью зашел, — тупо отзывается Рудбой. Они смотрят друг на друга с минуту, насколько это можно сделать в полумраке комнаты, а затем взрываются смехом. — Ничего тупее придумать не смог? — отдышавшись, спрашивает Ванечка и чувствует, как негатив уходит. Перепалка с Голиковым теперь кажется глупее, чем она выглядела на самом деле. — Может я и правда за солью пришел? — улыбается Евстигнеев и жестом спрашивая, можно ли включить лампу на столе. Ванечка кивает. Комнату озаряет теплый свет, который не режет глаза и не заполняет собой всё пространство, оставляя темные углы. Полумрак Светло любил. — На кухне, в солонке с черепахой, — говорит Фаллен и смотрит на Рудбоя взглядом полным скепсиса и иронии. — Почему с черепахой? — спрашивает Ваня, пытаясь увильнуть от темы с солью, за которой он якобы припёрся. — Потому что с черепахой, — отвечает Фаллен. Они снова смотрят друг на друга несколько секунд и вновь смеются. — А на самом деле ты зачем припёрся? — всё же спрашивает Ванечка, в надежде получить вразумительный ответ. — Слава у нас сидит, сказал, что к тебе сейчас лучше не приближаться, — начинает Рудбой и Фаллен делает пометку, что Слава всё-таки просто оказался умнее всех и не полез под горячую руку, — но я любитель острых ощущений. Фаллен смеётся. — Сарказм, да? — понимающе смотрит Фаллен и Рудбой вскидывает ладонь. — Он самый, — горделиво произносит Евстигнеев. Фаллен рассматривает его. Рудбой складный, образ, который он старательно вырисовывает красиво ложиться на то, что он проецирует, это гармонично. Ванечке это нравится, он чувствует, что ему не нагло врут. Пусть и слегка витиевато, но Рудбой показывает ему себя, свою личность, то, на чем строится его мировоззрение, его философию. Даже поза, расслабленная, абсолютно спокойная, уверенная, транслирует то, что даже за сарказмом прячется понимание, что даже если бы Фаллен просто покрыл его хуями и выгнал, он бы всё равно пришел, хотя бы попытался. Ванечку это бесит ровно настолько же, насколько и озадачивает. Рудбой не сказал ему ни слова правды, ни одного ответа на вопрос, но рассказал о себе много и был честен. Они знакомы так мало, но у Вани складывается впечатление, что он знает о Рудбое больше, чем должен. Это сбивает с толку. «Сарказм» и «сценарий», о которых Евстигнеев говорил утром, по всей видимости, действительно не просто два слова, набитых, возможно, по пьяни, это что-то глубже. И это «глубже» должно быть чем-то важным. Хотя Фаллен допускает мысль, что все эти его рассуждения основаны на его фантазиях и каких-то обрывочных суждениях. Нельзя судить о человеке, пока не знаешь его достаточно. Однако, Фаллен судит, ведь ничто человеческое ему не чуждо и эта «обложка», которую он видит, явно заинтересовала его достаточно, чтобы ознакомиться с «содержанием». — О чём задумался? — спрашивает Рудбой и Фаллен осознает, что все это время тупо рассматривал его. — О тебе, — честно отвечает он. — И что надумал? — Что ты ебанутый, — смеётся Светло, — знаешь, я бы сказал, что ты навязчивый, но это не так, я бы сказал, что ты странный, но это не так, я бы сказал, что ты адекватный, но знаешь что? — Это не так? — заканчивает мысль Рудбой. — Ага, это не так, — подтверждает Ванечка, — и вот вопрос, а что в тебе так? — Тебе решать, — пожимает он плечами. — Как жестоко, — с деланным возмущением произносит Светло. Рудбой на это лишь глухо смеётся. — Ты мой обреченный успех, надо же мне понять, почему это именно ты? А не одна из тех девушек, что сидели перед нами на паре, — говорит Ваня и это, наверное, первое, что звучит логично. — Твоя одержимость «сценарием» это какое-то расстройство? Типа ОКР, —спрашивает Светло. И даже отдает себе должное, что связал эти вещи, потому что когда-то читал об этом. — Всего лишь мой способ существования, ничего серьезного, — равнодушно говорит Ваня и пожимает плечами. — Кстати те девушки, Аня и Юля, — Светло предпочитает скатиться с темы чужой философии на что-то более приземленное, — Аня твоя одногруппница. — Буду знать, — хмыкает Рудбой, но в этом считывается определенное безразличие. Они сидят какое-то время в тишине, каждый думая о своём, но Ванечке смутно кажется, что направление их мысли одинаковое. Про себя он так же отмечает, что присутствие Рудбоя его практически не напрягает. — Кажется, я знаю, почему это именно я, — говорит Фаллен, нарушая молчание, и Рудбой с интересом смотрит на него, ожидая продолжения, — потому что моя жизнь просто не может блять обойтись без подобных перфомансов. На него непонимающе смотрят, явно не до конца осознавая сказанное. — Я о том, что моя жизнь — это блятский цирк, ёбаная клоунада! — радостно заключает Фаллен и думает о том, что случилось в коридоре, — да, определенно клоунада.