shared custody

Кухня наполнена запахами имбиря и корицы от печенья, выпекающегося в духовке, а тихий тик-так таймера рядом с плитой звучит как колыбельная. Стол завален ингредиентами и книгами с рецептами, которые, как знает Сынмин, старше его самого. Его мать всегда любила простую домашнюю еду, и это одна из тех черт, которые он ценит в ней больше всего. Все самые тёплые воспоминания о Минджи связаны с едой или запахом чего-то вкусного, готовящегося на кухне. Сидя за столом, он наблюдает, как мать накладывает в миску две щедрые порции ванильного мороженого. Она аккуратно добавляет сверху ложку карамельного топпинга и подает ему с улыбкой, но в её жестах чувствуется напряжение. Пробормотав благодарность, он берёт ложку, кладёт мороженое в рот, и они проводят несколько минут в полной тишине. Момент очень похож на вчерашний вечер, когда Сынмин наконец-то открылся своим друзьям. Только теперь это его мать смотрит на него с ожидающим взглядом. Она дала ему жизнь и воспитала его так, как могла, а значит, его секреты могут ранить её куда сильнее. — Где папа? — спрашивает он. — У нас закончились продукты для обеда, поэтому я попросила его сходить на рынок, — Минджи усаживается на стул напротив Сынмина и машинально играет с волосами, как будто просто хочет занять руки. — Канун Рождества, опоздавшие покупатели наверняка заполонили магазины. Он, скорее всего, вернётся через пару часов. Её ответ — завуалированный намёк на то, что у них есть возможность поговорить наедине, и это усиливает напряжение в воздухе. Вздохнув, Сынмин начинает рисовать абстрактные узоры карамельным топпингом на дне миски, пытаясь собрать мысли. Не то чтобы он не знает, что сказать, но ранить словами так просто всё равно тяжело. — Это долгая история, — произносит Сынмин, избегая взгляда матери. — У нас есть время, дорогой, — она нежно улыбается. — Не спеши. Сынмин решает начать с причины синяка на губе. Он не удивлён, видя недоумение на лице матери, но по мере того как детали произошедшего выкладываются по порядку, её выражение меняется на растерянное и испуганное. Чувство вины начинает давить на желудок Сынмина и делает вкус мороженого горьким, но он заставляет себя говорить дальше. На этом этапе его страдания словно вырываются наружу из открытых ран в сердце, и остановиться кажется невозможным, когда, наконец, он ощущает вкус свободы. Ему нужно выплеснуть всё, освободиться, пусть даже это вызовет небольшие волны, которые затопят окружающее. Постепенно его тело очищается от всей этой боли. Он не может сказать, сколько времени прошло, но, закончив говорить, чувствует, что дыхание сбилось. Минджи глубоко вздыхает и вздрагивает, когда таймер громко сигнализирует о готовности. Слегка нервничая, она встаёт, надевает кухонные перчатки и достаёт из духовки имбирное печенье. Аромат дарит Сынмину волну тепла, прямиком в сердце, что в этот момент довольно утешительно. Женщина стоит неподвижно несколько секунд, её плечи дрожат, и, когда она, наконец, поворачивается, снимая перчатки, становится заметно, что её руки тоже трясутся. Первый инстинкт Сынмина — сжаться, потому что меньше всего на свете он хотел увидеть свою мать в таком состоянии, даже если это было неизбежно. Минджи делает несколько глубоких вдохов, снова садится за стол и некоторое время просто смотрит на него, будто взгляд затуманен. Сынмин чувствует, как зимний холод прокрадывается к нему, несмотря на работающий в доме обогреватель. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем Минджи наконец говорит: — Мне так жаль, дорогой, — она поднимает глаза, в которых таятся слёзы. — Если бы я поняла раньше… — Мам, нет, — парень энергично качает головой и тяжело вздыхает. Его друзья отреагировали похожим образом, и это одна из причин, почему Сынмин старался скрывать свои переживания. Никто не должен чувствовать себя ответственным за это. — Ты не виновата, так же как и мои друзья, и все остальные. — Мы можем не быть виноватыми, но определённая доля ответственности лежит на нас, — женщина складывает руки на столе. Её длинные, изящные пальцы всё ещё слегка дрожат. — Мы любим тебя и дорожим тобой, поэтому должны были быть более внимательными. Особенно я. Следует болезненная пауза, во время которой Сынмин пытается найти слова, но не может. Он действительно ни в чём никого не винит, но в то же время не знает, как исправить ситуацию. Ему самому достаточно трудно переварить то, через что он прошёл. — Ты был тихим ребенком, — снова говорит Минджи, её голос звучит мечтательно. Она смотрит в окно на тихую улицу, где снег начинает скапливаться в небольшие сугробы. Зимний свет отбрасывает серые тени на её лицо. — Твоя честность и нежелание делать что-либо только ради того, чтобы понравиться другим, всегда были моими любимыми чертами в тебе. Но я знала, что это может создать у некоторых людей неправильное впечатление. Минджи разглаживает платье на бёдрах. Она, кажется, слишком погруженной в свои мысли, поэтому Сынмин даже не думает её перебивать. Остатки мороженого уже растаяли в миске, и, что неудивительно, после еды ему действительно стало немного легче. — Меня всегда беспокоило, отсутствие у тебя друзей в начальной и средней школе, а внезапно появлявшиеся синяки заставляли переживать сильней. Я просила учителей присматривать за тобой в школе, но никогда не было доказательств, никаких… конкретных признаков. Несмотря на это, я не должна была игнорировать свои материнские инстинкты, — Минджи смотрит на сына, всё ещё сдерживая слёзы. Она улыбается, но без света и тепла. — Я должна была больше говорить с тобой, дать понять, что ты можешь рассказать мне всё. Но правда в том… — слеза почти падает, но Минджи успевает взять себя в руки, — Правда в том, что я боялась. Я не знала, как справляться с ситуацией, если бы ты сказал мне, что тебя травят. Я была так напугана, что вместо того, чтобы собрать всю свою смелость и быть той матерью, которая тебе нужна, я просто молчала и позволяла тебе проходить через всё это в одиночку. Господи, это так ужасно. Когда она прячет лицо в ладонях, Сынмин действует на автомате: он встаёт, обходит стол и крепко обнимает её, сдерживая собственные слёзы, пока женщина всхлипывает. Он искренне ненавидит видеть её в таком состоянии — это словно многократные удары ножом в сердце. Однако как он недавно понял, слёзы могут быть намного более освобождающими, чем кажутся. Хотя он всё ещё не винит её, теперь Сынмин понимает, что она имела в виду, говоря о своей доле ответственности за его травмы. Воспитывать ребенка нелегко, и он никогда бы не стал винить её за ошибки. Однако он согласен с тем, что чуть большая эмоциональная вовлеченность в тот период могла бы изменить всё: он не терпел бы агрессию Джэхёка и знал бы, как справляться с этим, вместо того чтобы просто позволять себе быть раненым до предела. Однако всё пошло не по плану, и нет смысла держать обиду за то, что уже нельзя изменить. Спустя несколько минут Минджи успокаивается. Она мягко притягивает парня к себе на колени, как делала когда-то с пятилетним сыном, пока тот просил рассказать сказку на ночь. Неудивительно, что теперь Сынмин едва помещается у неё на коленях, но они находят способ устроиться. Это нужно им обоим. Лицо Минджи влажное от слёз, но она всё равно выглядит красиво, даже с покрасневшим носом. Её улыбка вновь становится тёплой и ободряющей, как всегда. — Прости меня за это, дорогой. И за всё остальное тоже, — она тяжело вздыхает. — Мне больно до глубины души знать, что мой маленький мальчик прошёл через всё это… Сынмин кивает и тихо шепчет: — Всё в порядке. — Что касается Джэхёка, пусть твои друзья пойдут с тобой подать жалобу, как они и предлагали, — несмотря на мягкость, в тоне Минджи нет места для возражений. — Я сама позвоню в университет, чтобы обсудить это. Мы будем давить, пока что-нибудь не сделают. — Я не хотел никого вовлекать в это, — признается он. — Мини, люди, которые любят тебя, всегда вмешаются, если это необходимо, — женщина гладит сына по волосам кончиками пальцев. — Как Минхо защитил тебя в том ночном клубе. Сынмин никак не ожидал услышать это имя так внезапно поэтому конечно, его щёки начинают пылать. Он специально не упоминал свои чувства к Минхо, да и предполагаемое пари тоже, потому что считал, что для его мамы это будет слишком большой объём информации за один день. Смех, который вырывается у Минджи, слышится тёплым дыханием посреди зимы и полностью контрастирует с маленькой сферой паники, начавшей расти в груди Сынмина. — Дорогой, у меня есть материнские инстинкты, как я уже говорила. Мне не нужно, слышать твоего подтверждения, что тебе нравится этот мальчик, чтобы это понять. Того, как светились твои глаза, пока ты говорил о нём, было достаточно, — парализованный от шока, Сынмин ищет хотя бы намёк на упрёк в глазах матери, но ничего подобного не находит. Минджи просто улыбается. — Мне всё равно, какого пола человек, которого ты любишь. Любовь свободна от осуждения, и всё, чего я хочу, — это видеть тебя счастливым. Сынмин и представить себе не мог, что его каминг-аут произойдет вот так — если он вообще произошёл ведь по сути, его сделала мать вместо самого Сынмина. Так или иначе, он чувствует благодарность и показывает это, молча обнимая её. Впервые за многие годы Сынмин чувствует себя таким лёгким. — Ах ты, маленький негодник, — мама целует его в висок, пока они разжимаются из объятий. — Беги за этим парнем и не дай ему уйти, ладно? Поглощенный волной горячих, смешанных эмоций, он только кивает и вытирает слезу, которую даже не заметил. — Хорошо, теперь следующий пункт: терапия, — Минджи принимает более серьёзную позу. — Мы с твоим отцом будем оплачивать её столько, сколько потребуется. Феликс и Хёнджин правы — тебе это действительно нужно. Я не сделала того, что должна была сделать для тебя раньше, но не допущу, чтобы это повторилось. Я буду лучше заботиться о своём сыне с этого момента, начиная с сейчас. — Мам… — Никаких возражений! — она поднимает указательный палец, приподняв бровь. — Ничего из того, что я делаю, не продиктовано только чувством вины, так же, я уверена, что твои друзья тоже действуют не из-за этого. Все наши поступки продиктованы исключительно тем, как сильно мы тебя любим и ценим, дорогой. Первый шаг — это принять заботу и помощь, даже если это пока для тебя непривычно. Сынмин глубоко вдыхает через нос. В словах матери много общего с тем, что говорили его друзья, люди, которых он любит и которым доверяет. Самое разумное, что он может сделать, — это просто принять их советы и действия, но его мозгу понадобится время, чтобы выйти из привычной зоны комфорта. Признать, что не все битвы нужно вести в одиночку, оказывается куда сложнее, чем кажется, особенно когда он привык встречать мир без оружия и поддержки. Сынмин точно доставит своему будущему терапевту немало хлопот, но с чего-то нужно начинать. — Спасибо, мама, — он берёт её руки в свои. Тёплая волна покоя разливается по его телу, и то, как это простое прикосновение создаёт между ними гармонию, передаёт саму суть слова «дом». — Ты, может, и не была той матерью, которая мне была нужна какое-то время, но ты определенно лучшая мама, о которой я мог только мечтать. Я люблю тебя, — Сынмин улыбается так широко, что свет в кухне наверняка отражается на его лице. — Я знаю, что говорю это не так часто, как следовало бы, но это правда. — Ты всегда будешь моим самым большим сокровищем, мой маленький Мини, — Минджи целует его в лоб. — Мы все ошибаемся. Я не хочу оправдывать свои ошибки, но я буду работать над их исправлением. Ты удивительный мальчик, таким, какой ты есть, со всеми твоими особенностями. И я больше никогда не позволю никому заставить тебя думать иначе. Они проводят долгие минуты, обнимая друг друга и спокойно разговаривая о всяких мелочах, пока напряжение полностью не растворяется. Интенсивный разговор определенно их измотал, но, когда отец Сынмина возвращается с продуктами, они находят силы разобрать покупки и приготовить обед. Той ночью, обнимая плюшевого Почакко под лоскутным одеялом, которое согревает его с детства, Сынмин мысленно прокручивает разговор с матерью и засыпает с улыбкой на лице. Пусть всё ещё остаётся в беспорядке, но он дома.

— xXx —

Проведение праздников с семьей определённо освежило его. Впервые за несколько месяцев Сынмин смог отвлечься от мыслей о Минхо — или почти смог. Минджи при любой возможности задавала ему вопросы о старшем, такие как, какую еду он любит, как зовут его котов, что он изучает в колледже и является ли он трудолюбивым. Сынмин ограничивался лишь необходимыми ответами на каждый новый «викторинный» вопрос. Хотя у матери были лучшие намерения, он пока не был готов давать окончательный вердикт по теме «Минхо». Это означало, что Сынмин архивировал переписку с ним, чтобы не видеть накопившиеся сообщения, которых становилось всё больше, и заблокировал его номер, чтобы избежать новых пропущенных звонков — их уже было больше тридцати. В групповом чате его друзья высказывали противоречивые мнения по этому поводу. Чанбин и Крис считали это оправданным, тогда как Хёнджин и Феликс называли его поведение «чрезмерным». В любом случае все они поддерживали Сынмина, и этого было достаточно. Рождество и Новый год прошли быстрее, чем ему хотелось бы. Прощание на вокзале перед отправлением обратно в Сеул вызвало слёзы как у него, так и у Минджи — их отец всегда умел лучше скрывать эмоции. Вернувшись в свою квартиру, Сынмин решил, что его первым большим делом в новом году будет генеральная уборка, которая всегда была для него своего рода терапией. Как и полы, мебель и окна, его мысли также были полностью очищены и приведены в порядок. Ночью, уставший от физической работы, Сынмин быстро засыпает. В следующие два дня он готовится к возвращению в универ и составляет учебное расписание для экзаменов в конце января. К счастью, перерыв в «Heart Pup» заканчивается раньше, чем снова начинается учеба, поэтому Сынмин может занять себя делом. После трёх дней работы он наконец находит в себе смелость пригласить Джисона и Чонина на ужин после закрытия зоомагазина. Вкусная еда и оживленные разговоры в ресторане побуждают его рассказать друзьям о последних событиях. К этому моменту Сынмин уже отточил своё повествование, но это не сделало ситуацию проще, к его большому сожалению. Никто из них не выглядит удивлённым, скорее обеспокоенным. Такая реакция стала настолько привычной в последние недели, что Сынмин больше не чувствует прежней вины. Он убеждает их, что справится и примет необходимые меры, когда Джисон угрожает поехать к Минхо домой прямо сейчас, чтобы, как он выразился, «испачкать коврик». Чонин оттаскивает его за запястье, хотя сам перед этим шептал что-то о самом лучшем способе убить Джэхёка. Возвращаясь домой, Сынмин чувствует странную лёгкость. Все близкие ему люди знают о его тяжести, что всё ещё пугает, но при этом больше нет причин скрывать, заметать следы или лгать. В последние дни перед началом учебы Феликс отправил ему контакты нескольких терапевтов. Сынмин впадает в панику и почти отказывается от идеи обратиться за помощью, если бы не звонок матери в тот же вечер. Не в силах скрыть тревогу в голосе, он признаётся, что сомневается, и Минджи целый час уговаривает его записаться на первый пробный приём. После долгих слёз и разговоров Сынмин наконец связывается с одним из специалистов по текстовому сообщению, пока его мать остается на громкой связи. Минджи следит за всем процессом, и как только терапевт присылает стоимость сеансов, а Сынмин зачитывает их вслух, она сразу соглашается и дает добро двигаться дальше. С назначенной первой встречей и эмоциональной матерью на другом конце провода он вздыхает. Только закончив разговор, парень замечает, что дрожит. Просить о помощи всегда казалось ему чем-то абсурдным, но он не думал, что это будет так трудно. Хрупкая часть его разума продолжает настаивать на том, чтобы отменить сеанс и никогда больше не выходить из дома, но Сынмин не может растратить всю поддержку, которую он получает. — «Я не один, мне нужно перестать вести себя так, будто я один» — повторяет он про себя, готовясь ко сну. Очевидно, что годы уединённых защитных механизмов не исчезнут в одночасье, так что простой факт того, что он не сдаётся, кажется, хорошим началом, по крайней мере, на данный момент.

— xXx —

Начало учебного года настало, и Сынмин уже знал, что это будет кошмар. Как и обещали, его друзья не оставляли его одного с тех пор, как они ступили на территорию кампуса. Существовала слабая надежда, что все уже забыли о событиях в ночном клубе перед каникулами, но эта гипотеза быстро развалилась. Сынмин чувствует на себе любопытные и осуждающие взгляды, куда бы он ни шёл. Шёпот — это своеобразный бонус. — Мне зарычать на них? — рычит Хёнджин слева, оскалившись, как бешеный пёс, на небольшую группу, которая не сводила с них глаз, пока они шли к ректору. — Не позорься, — закатывает глаза Сынмин. Он старается сохранять спокойствие, по крайней мере, внешне, но вес этих взглядов заставляет его плечи опускаться под давлением. К счастью, Джэхёка и его сообщников пока нигде не видно, что уже избавляет их от потенциальных головных болей. — Мы почти на месте, — произносит Кристофер позади него, следуя за ним как тень. — Всё нормально, щеночек? Парень просто кивает. Спустя несколько мгновений группа останавливается перед дверью ректорской, будто она вот-вот проглотит их. — Мы зайдём с тобой, — успокаивает его Феликс справа. — Всё будет хорошо, — добавляет Чанбин. Сделав несколько глубоких вдохов, он идёт вперёд, сопровождаемый друзьями. Кабинет ректора пугающий и тихий, но, к счастью, группу принимают довольно быстро. Сынмину требуется около часа, чтобы в мельчайших деталях рассказать о насилии со стороны Джэхёка: когда это началось, какие подходы он использовал, что представляли собой нападения, кем были сообщники, оскорбления, угрозы и психологическое давление. В целом это было крайне неприятно. Открываться перед друзьями и семьёй трудно, потому что никто не хочет быть обузой для близких, но рассказывать всё это незнакомцу может быть ещё хуже. Холодный, аналитический взгляд ректора не внушает оптимизма, но он слушает внимательно. Когда Сынмин заканчивает, мужчина напротив него просто кивает и сообщает, что Минджи звонила за несколько минут до их прихода, уже выразив свою жалобу от имени сына. — Джэхёк уже доставлял нам проблемы раньше, — говорит ректор, снимая прямоугольные очки. Он протирает линзы о полосатый костюм, тяжело вздыхая. Морщины между его бровями углубляются. — Я тщательно изучу информацию, которую вы мне предоставили, господин Ким. Обязательно приму меры на уровне совета. А пока продолжайте свою рутину как обычно. Я свяжусь с вами, если потребуется. Кивнув, группа прощается и покидает кабинет ректора. Пройдя по коридорам, все словно выдыхают одновременно, что приводит к дружному смеху, который облегчает обстановку. Ожидание — побочный эффект, который будоражит, но у Сынмина впереди дела поважнее, например, итоговые экзамены. — Теперь всё в руках ректора, — объясняет он Джисону и Чонину спустя несколько часов. До закрытия магазина остаётся полчаса, так что трое заняты уборкой. — Я сделал всё, что мог, дальше это уже не моя забота. — Этого идиота надо арестовать, вот что, — ворчит Чонин из-за прилавка, натирая его с чрезмерной силой. — Я всё ещё за смертную казнь, — кричит Джисон из подсобки, закончив вытирать полки с кормом для рыб. Сынмин закатывает глаза, но не может сдержать смех. Способность находить юмор в этой истории — уже шаг вперёд, на его взгляд. Хотя большинство его чувств всё ещё спутаны и борются за первенство, он сумел ухватиться за небольшой спасательный круг, который не позволяет ему пойти ко дну. Вдруг звонит дверной колокольчик — это неожиданно. Обычно клиентов не заходят так поздно, поэтому Сынмин хмурится, прежде чем поправить нелепую шапку с длинными ушами, проведя рукой по фартуку, и обернуться с дружелюбной улыбкой. — Добрый вечер, добро пожаловать в «Heart Pup». Чем могу… — его слова обрываются, когда его взгляд пересекается с Минхо. Тёмные круги под его глазами делают их уставшими, но всё равно раздражающе привлекательными. Его тёмные волосы кажутся немного длиннее, а челка почти касается аккуратно очерченных бровей. Минхо тяжело дышит, как будто бежал несколько минут. Его лицо трудно считать, но острые черты выражают смесь облегчения и нерешительности. Оцепенев, Сынмин чувствует, как спасательный круг исчезает, а его тело погружается в океан, где нет ни воздуха, ни горизонта. — Минхо… — выдыхает он, беспомощно размахивая руками, пытаясь понять, что делать. Услышав имя, Джисон тут же выбегает, и его шапка с ушами нелепо качается. — Ты! — кричит он, так яростно указывая на Минхо, что даже Сынмин вздрагивает. — Ублюдок! Он явно готовится нанести удар, но Чонин перепрыгивает через прилавок и хватает его сзади, не давая продвинуться дальше. — Джисон, успокойся! — Отпусти, Йенни! Как он может появляться здесь после всего, что случилось?! Минхо не двинулся с места. Его взгляд оставался прикованным к Сынмину, словно он пытался убедиться, что тот настоящий. Тяжесть этого взгляда заставила парня почувствовать себя неловко, а смешанное чувство тошноты и боли заставило его переступать с ноги на ногу. — Что ты здесь делаешь? — наконец спрашивает Сынмин. — Чанбин дал мне адрес, — Минхо наконец моргает и выпрямляется. — Я умолял его несколько дней, так что не сердись на него. Даже если бы он хотел, Сынмин не смог бы злиться на Чанбина, особенно зная его доброе сердце. Кроме того, Минхо мог случайно узнать, где он работает, рано или поздно. Закусив внутреннюю сторону щеки, Сынмин рассеянно кивает и замечает краем глаза, как Джисон отчаянно пытается вырваться из рук Чонина. — Сон… — Нет! — он смотрит на Сынмина и хмуриться так яростно, что напоминает белку, готовую взорваться. — Честно, Минни, этот парень всё ещё подозрителен. Ты даже не должен с ним разговаривать! — Джисон, клянусь богом, я свяжу тебя и оставлю на складе, — шипит Чонин, получив локтём, пытаясь остановить друга. Несмотря на это, его взгляд, направленный на Минхо, также не выглядит дружелюбно. — Он прав, — вздыхает старший, спрятав руки в карманы чёрного пальто. Сынмин ненавидит факт, что это выглядит так эфемерно, несмотря на усталое лицо. — Ты не обязан разговаривать со мной, Сынмин-а, но я всё же пришёл сюда, чтобы попросить тебя выслушать меня. Это не займёт много времени. Сынмин анализирует свои варианты. Он мог попросить Минхо уйти и продолжать избегать его взгляд, фиг знает как долго, или же выслушать его и попытаться положить конец этому эмоциональному урагану. Несмотря на страх, второй вариант кажется более зрелым и рациональным, даже если Сынмину не хочется этого признавать. Если он действительно хочет изменений, ему нужно перестать избегать боли и начать встречаться с ней лицом к лицу, как взрослый человек. — Мы закроемся через несколько минут, — бросает он, избегая зрительного контакта с Минхо. Это маленькое проявление трусости всё ещё позволительно. — Если ты не против, подожди меня снаружи. Мы поговорим, когда я закончу. Старший сразу кивает и не говоря ни слова выходит из заведения, будто боясь, что Сынмин передумает, если он задержится. Через витрину видно, как тот прислоняется к столбу электропередач, а очертания его широких плеч в холодной ночи, освещённых желтоватым светом уличного фонаря, пощекотали желудок Сынмина. — Минни, ты уверен в этом? — Джисон наконец вырвался из рук Чонина и смотрит на него с широко раскрытыми глазами, полными отчаяния. — Этот парень может попытаться тобой манипулировать. — У него есть право объясниться, — отвечает Сынмин кратко и по существу. Часть его хотела просто сесть на пол и разрыдаться, но другая знала, как несправедливо было бы вынести вердикт, не выслушав всех сторон. К тому же месяцы, которые он провёл рядом с Минхо, узнавая его в самые домашние и уязвимые моменты, мешали полностью поверить в обвинения Джэхёка. Недоверие всё ещё осталось и оно болело так глубоко, что Сынмин чувствовал себя истекающим кровью, но багаж между ними, был слишком тяжёлым, чтобы его игнорировать. Он действительно оказался на распутье, мягко говоря. — Делай то, что считаешь правильным, хён, — вздыхает Чонин. — Но дай знать, если тебе понадобится помощь, хорошо? — Сынмин кивает, повысила тишина и все трое продолжили уборку. Примерно через пятнадцать минут, когда заведение стало чистым и убранным, они снимают униформу, одевают пальто, выключают свет и закрывают всё. Снаружи Чонин и Джисон бросают Минхо последний предостерегающий взгляд, прежде чем попрощаться с Сынмином. Оставшись наедине, двое молчат несколько мгновений, которые кажутся часами. — У тебя действительно хорошие друзья. И в университете, и вне его, — говорит старший. В его голосе слышится улыбка, но Сынмин не смотрит на него, потому что кончики его кроссовок кажутся куда интереснее. Он чувствует, как на него смотрят, и это не помогает успокоиться. — Сынмин-а… — Я выслушаю тебя, — вздох, вырвавшийся из его рта, хриплый. Слёзы подступают к горлу. — Но я не уступлю, пока не буду уверен, что… Что ты этого не сделал, заканчивает его мысль, но рот не произносит. В этом, правда, нет необходимости, потому что его тон уже всё сказал за него. — Я понимаю, — голос Минхо мягкий, хотя и усталый. — Ты имеешь право защищаться, я бы никогда не требовал иного, — он делает короткую паузу. — Здесь действительно холодно. Знаю, это может прозвучать дерзко, но можем ли мы поговорить у меня в квартире? Я не хочу настаивать, просто… там будет удобнее, и, думаю, ни одному из нас не хочется обсуждать это на улице. Первый инстинкт Сынмина — отказаться, но только потому, что ему страшно. Боится того, что скажет Минхо, боится собственных чувств, боится вновь оказаться в уютной комнате с запахом сандалового дерева. Сынмин боится, потому что возвращение в квартиру Минхо было одним из того, чего он больше всего хотел с той ночи в клубе. Даже с разбитым сердцем и зудящим в голове недоверием его тело и душа всё ещё жаждут их маленькой рутины, тепла, адреналина от любви к Ли Минхо. И это просто слишком, чтобы вынести, слишком, чтобы противиться. — Хорошо, — слышит он свой ответ. — Пойдём.

— xXx —

Запах сандалового дерева — первое, что замечает Сынмин, когда они заходят в квартиру. Второе — это лавина мяуканья и кучу лап, пытающихся вскарабкаться ему на ноги. Он не может не улыбнуться, особенно потому, что не осознавал, как сильно скучал по этим маленьким вредителям, пока не увидел их снова. Зная, что покоя не будет, пока он не удовлетворит их желания, парень наклоняется и пытается распределить внимание между всеми тремя. Счастливое мурлыканье наполняет его уши. — Ладно, успокойтесь, — смеётся Сынмин, когда Дуни буквально прыгает к нему на колени. Он направляется к дивану и коты устраиваются вокруг него, довольные. Тем временем Минхо снимает пальто и шарф, вешает их в прихожей и идёт на кухню, чтобы насыпать еду для троицы счастливых пушистиков. Услышав звон мисок, те мяукают практически в унисон и бегут наслаждаться ужином. Сынмин, наконец, снимает рюкзак и глубоко вздыхает. Возвращение сюда приносит облегчение, как бы тяжело ни было это признать, но в то же время в воздухе царит напряжение, способное взорваться от малейшего неверного шага. Минхо спокойно подходит и садится на диван. Между ними — как минимум сантиметров сорок, что Сынмин считает достаточно безопасной дистанцией. Он пытается заглушить раздражающий голос в голове, который почти умоляет старшего прикоснуться к нему, обнять и вести себя так, будто ничего не произошло. Это кажется абсурдом, и этого достаточно, чтобы понять — пусть и с запозданием — что в зависимости от того, как пойдёт разговор, их связь с Минхо, возможно, придётся окончательно разорвать. Это маленькое озарение заставляет его свернуться клубком на мягкой обивке. Они молчат, пока коты доедают. Насытившись и радуясь присутствию Сынмина, трое успокаиваются и укладываются по комнате, готовые начать дремать. — Если бы не полные животы, они бы до сих пор висели на тебе, — смеётся Минхо. — Я так долго не мог нормально спать, что просто перестал пытаться. Причина тёмных кругов под его глазами очевидна, и Сынмин чувствует из-за этого лёгкую вину. — Прости, — он играет пальцами на коленях. — Наверное, они сочли моё исчезновение странным. — Всё в порядке, я переживу несколько бессонных ночей, — старший пожимает плечами. — Но мы здесь не для этого. — Сам сказал, что мы как разведённые родители, так что всё, что их касается, касается и меня, — Сынмин мгновенно жалеет об этом, но его острый язык всегда его предаёт. Такое поведение, кроме как отвлечением от основной темы, является ещё и способом избежать конфронтации, и они оба это понимают. Время, которое они провели вместе, и то, насколько хорошо они знают друг друга, позволяют им маневрировать в ситуации, вместо того чтобы столкнуться с ней лицом к лицу, как следовало бы. Голая правда, обнажённая в тишине комнаты, заключается в том, что оба они напуганы и нерешительны. — Чанбин сказал, что ты провёл конец года у родителей, — Минхо косвенно возвращается к основной теме. — Кажется, он много о чём сказал, — хмурится младший, не зная, как к этому относиться. Разговор в целом неприятный, а по мере того, как слон в комнате становится всё очевиднее, даже обогреватель в квартире не помогает против ледяного холода, пробегающего по его спине. — На самом деле это была случайность, — то, как старший выпрямляется, выглядя словно чужой в собственном доме, выдаёт его смущение. — Я попросил твой домашний адрес, потому что хотел увидеться с тобой лично, так как мои сообщения и звонки ты игнорировал. И сразу поясню: я не виню тебя за это. Я, вероятно, поступил бы так же, — он вздыхает. — Потом Бинни сжалился надо мной и сказал, что ты проведёшь Рождество и Новый год с семьёй. — Да, — глупо кивает Сынмин. — Было хорошо провести время с ними. Я много говорил с мамой. Думаю, мне это было нужно. — Представляю. Особенно учитывая всю ситуацию с Джэхёком, — Минхо морщится при одном упоминании имени, словно это привлечёт что-то плохое. — Сынмин, мне очень жаль… Я был идиотом, что не заметил этого раньше, что не настаивал на том, чтобы поговорить с тобой об этом. — Я слышал много такого за последние недели, — он качает головой, потому что это уже начинает его раздражать. — Я никого не виню за случившееся, хён. Знаю, ты, мои друзья и моя мама чувствуете себя ответственными, и, возможно, вы могли бы что-то сделать, но это в прошлом. Не стоит зацикливаться на этом, понимаешь? Я сознательно решил скрыть издевательства от всех, так что, по сути, я тоже частично виноват. Минхо, похоже, не совсем с этим согласен, но всё же кивает. Он хрустит пальцами и откидывается на спинку дивана, вероятно, под тяжестью всех несказанных слов между ними. К этому моменту Сынмин настолько привык справляться с напряжёнными и противоречивыми чувствами, связанными со старшим, что умудряется сохранять странное спокойствие. — В любом случае, мне жаль, — парень облизывает нижнюю губу. — Сломанный нос — это меньшее, что заслуживал Джэхёк. Если бы Чанбин меня не удержал, я бы точно оказался в тюрьме. Я этим не горжусь, но думаю, что не пожалел бы об этом. — Ты так говоришь, потому что худшее не случилось, — упрекает его Сынмин. — Каким бы мерзким он ни был, мы не можем опускаться до его уровня. — Знаю, что он пока не появлялся в университете, — Минхо барабанит пальцами по бедру. — И слышал, что вы с друзьями подали официальную жалобу в деканат. Это хорошо, Сынмин-а. Рад, что можно принять меры. — Я жду официального ответа декана, но надеюсь, что Джэхёка как минимум отстранят от занятий. Дай угадаю: это тоже Чанбин тебе сказал? — Нет, это сплетни, — лёгкая улыбка трогает губы старшего. — Новости распространяются быстро, знаешь ли. — Да, знаю. Я до сих пор помню хаос, вызванный этой дурацкой курткой, — смеётся Сынмин, но его смех звучит горько. Краем глаза он замечает, как напрягаются широкие плечи Минхо, и кусает нижнюю губу. Это не сулит ничего хорошего, но вся ситуация в целом не внушает оптимизма. Его сердце внезапно начинает биться быстрее. — Куртка… всё как будто началось с неё, да? — Минхо не смотрит ни на что конкретное, но в его глазах блестит какой-то интерес, словно он видит нечто завораживающее. — С тех пор, как они увидели тебя в моей куртке, пошли слухи. Многие начали гадать о наших отношениях, а я сказал, что мы просто друзья, но этого было недостаточно, чтобы удовлетворить их любопытство, особенно моих «друзей». Если их вообще можно так назвать, — он закатывает глаза. — Несколько дней я просто терпел их подколки, не отвечая, пока не появилась эта чертова ставка, — то, как челюсть Минхо напрягается под кожей, показывает, с какой силой он стиснул зубы. — Как сказал Джэхёк, они заключили пари, через сколько времени я смогу затащить тебя в постель. Конечно, это абсурд, но я просто… ничего с этим не сделал. Я подумал, что они в конце концов забудут об этом и найдут что-то новое для своих шуток, как всегда. Поэтому я уклонялся от этой темы, когда она поднималась. Я считал, что вероятность того, что это дойдёт до тебя, минимальна, и пока ты ничего не знаешь, всё будет нормально. Я привык справляться с тем, что люди сплетничают обо мне, мне просто нужно было немного потерпеть. Проблема в том, что это пари, видимо, вышло из-под контроля, как минимум настолько, чтобы дойти до Джэхёка, а он решил выставить всё напоказ самым худшим образом. Не то чтобы от него можно было ожидать чего-то другого. Сынмин выдыхает воздух, о котором даже не знал, что задерживал. История Минхо постепенно складывается у него в голове, и, хотя в действиях старшего всё ещё можно найти ошибки, Сынмин зацикливается на том, что для него гораздо важнее: верить или не верить? За то время, что он провёл с Минхо, он научился различать, когда тот лжёт, а когда говорит правду, и всё указывает на то, что сейчас он был предельно честен. Часть Сынмина испытывает облегчение, узнав, что Минхо не поощрял эту ставку, но всё же ощущается дискомфорт, как будто в горле застрял ком, и его выражение лица, кажется, ясно это демонстрирует. — Я знаю, о чём ты думаешь, — Минхо смотрит на него, мягко. Его глаза, тёмные и тёплые, как всегда, полны понимания. — Мне действительно следовало пресечь эту проблему на корню тогда, но я думал, что если игнорирование сплетен достаточно, чтобы защитить меня, то и тебя это защитит. Я никогда не думал, что всё выйдет из-под контроля, тем более дойдёт до Джэхёка, а через него и до тебя. Дело в том, что у меня были шансы предотвратить всё это, но я этого не сделал. Я принял неверные решения и искренне жалею об этом, щеночек. Прости, что позволил всему зайти так далеко. Тебе необязательно меня прощать, и, конечно, я не буду винить тебя за это. Но мне нужно было хотя бы объяснить свою сторону. Младший проводит руками по лицу, не зная, как назвать это чувство, смешивающее облегчение и тревогу. Он верит Минхо, потому что знает его достаточно хорошо, чтобы распознать искренность. Но это не решает всех проблем. Даже если всё дело в недоразумениях и ошибочных решениях, ничего не отменяет того факта, что Сынмин всё ещё влюблён в него, а попытка сохранить дружбу с тем, кто не отвечает взаимностью, — это пытка в чистом виде. Минхо скоро выпустится и уже имеет планы, в которых Сынмин не фигурирует. Так в чём смысл продолжать? Эти отношения были обречены с самого начала. Сынмин был прав, когда сомневался — не в характере Минхо, а в том, что они живут в разных мирах. Это осознание тяжёлым грузом ложится на его плечи. — Ты прощён, — это первое, что он может сказать. — Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять, когда ты лжёшь, и не думаю, что это тот случай. Я не скажу, что ты не должен был пресечь эту дурацкую ставку, но я понимаю твои намерения. К тому же, даже если бы ты что-то сделал, это не гарантирует, что они снова не устроили бы подобное. Мы знаем, как работают сплетни. Даже если одно пари заканчивается, другое может возникнуть в любой момент. Сынмин глубоко вздыхает. Жгучая боль в глубине его глаз заставляет его на несколько мгновений замешкаться, прежде чем он продолжает: — Дело в том, что, я думаю, мы больше не можем так продолжать. То есть встречаться, быть близкими, — быть друзьями, добавляет он мысленно, но сама мысль о том, что их отношения никогда не смогут выйти за рамки дружбы, достаточно болезненна, поэтому он решает не озвучивать этот момент. Когда он наконец набирается смелости взглянуть на старшего, он видит широко раскрытые глаза Минхо и необычную бледность на его щеках. Лёгкая дрожь пробегает по рукам старшего, как будто он хочет ими шевельнуть, но не может. — Сынмин, я понимаю, что ты расстроен, но, пожалуйста, подумай об этом ещё раз, — голос Минхо, всегда вежливый, звучит тихо и будто готов вот-вот сорваться, из-за чего Сынмин чувствует себя чудовищем. — Я не буду заставлять тебя продолжать общение со мной, но я действительно осознаю, насколько халатно я вёл себя в этой ситуации. Я дистанцировался от всех своих университетских друзей, потому что лучше перестану быть любимым всеми, чем продолжу находиться рядом с людьми, которые не слушают меня и не задумываются, насколько они ранят других своими словами и действиями, — он делает паузу, во время которой шумно вдыхает носом и сильно кусает нижнюю губу, делая её ярко-красной, как спелая клубника. — Если ты действительно не хочешь, чтобы я был рядом, я, конечно, приму это. Но я не могу просто сидеть здесь и не попытаться вернуть твоё доверие… — Ты не понимаешь, — Сынмин качает головой. Его зрение мутнеет, и первая слеза падает против его воли. Он быстро вытирает её, только чтобы осознать, как потеют его холодные руки. — Дело не в этом… — Тогда в чём? — тут же спрашивает Минхо, полностью поворачиваясь к Сынмину. Его глаза, почти остекленевшие, внимательно анализируют младшего, пытаясь найти хоть какой-то намёк на то, что у него на уме. — Пожалуйста, Мин, объясни мне. Он знает, что должен быть честным с Минхо, особенно после всего, что произошло. Но выражать свои чувства вслух никогда не было просто, и неловкость начинает подниматься пузырями в животе. Вздыхая, Сынмин смотрит на свои ноги и тихо всхлипывает, пытаясь сдержать лавину слёз. — Я не могу быть так близко к тебе, потому что не могу сдерживать… свои чувства. Это больно, — глядя на свои колени, Сынмин царапает ногтём указательного пальца тёмные джинсы, концентрируясь на трении, чтобы не потеряться в собственных мыслях. — Я не хотел, чтобы всё было так, хён, совсем не хотел… Я не выбирал этого, я не думал… — Сынмин! — одна из рук Минхо ложится ему на плечо, но он отказывается смотреть на старшего. — Сделай глубокий вдох и говори медленнее, ты не договариваешь. Как и было сказано, он делает несколько глубоких вдохов, сердце бешено колотится. Его взгляд всё ещё устремлён вниз, но так даже лучше, потому что шансы сделать что-то импульсивное слишком высоки, чтобы их игнорировать. — Я… я влюбился в тебя, хён, — слова почти выплёвываются из его горла. Услышать их вслух оказывается неожиданно болезненно, и Сынмин уже не может сдерживать слёзы, стремительно текущие по щекам. Его сердце, сжатое до этого момента путами, наконец вырывается на свободу и начинает бешено колотиться, обостряя все чувства до невероятных размеров. — Я не думал, что так получится, но это случилось. Когда я осознал, было уже поздно: я хотел, чтобы ты был рядом всё время, я полностью отдавался нашим моментам вместе, нашей рутине, нашей динамике, всему. И это страшно, потому что я не хотел рисковать и разрушать то, что между нами есть, но в то же время, насколько бы мы ни были близки, этого всё равно казалось недостаточно. Горько усмехнувшись своему унизительному положению, он смахивает слёзы с лица с такой силой, что кажется, будто хочет стереть всю боль. Ему хочется сбежать — и эта мысль всё ещё остаётся возможностью. Постукивая правой ногой о пол в нервном ритме, он барабанит пальцами по своему бедру. — С тех пор, как я впервые увидел тебя в той… ситуации, я не мог перестать о тебе думать. Мне было страшно приблизиться, позволить себе впустить кого-то нового в свою жизнь, но я ни о чём не жалею. Ты всегда был добрым, заботливым, смешным… и это ужасно, понимаешь? Я влюбился, хотя не должен был. Скоро выпускной, и твоя жизнь после университета уже спланирована. Очевидно, что меня в этих планах нет, потому что я просто ещё один друг, и я никогда не смогу быть чем-то большим. Поэтому, когда весь этот хаос начался, я просто сломался. Я почувствовал себя преданным не только другом, но и человеком, в которого влюбился, — взгляд Сынмина становится отстранённым, и он моргает несколько раз. Влажность делает его ресницы тяжёлыми, и он тихо всхлипывает. — Я действительно прощаю тебя, хён, даже если ты не предпринял нужных шагов тогда. Как я уже говорил, прекращение одной ставки не остановило бы появления других… конечно, я хотел бы, чтобы ты рассказал мне, что происходит, но Джэхёк всё равно использовал бы это против меня при первой возможности, рано или поздно, так как он всегда подозревал нашу близость. Я не думаю, что проблем можно было бы избежать, их можно было только смягчить. Мы из разных миров, и мы оба это знаем. Даже если ты действительно не чувствуешь потребности быть популярным, это всё равно разделяет нас. Были предприняты все возможные меры, так что всё в порядке. Но быть друзьями… я не уверен, что смогу. Быть рядом с тобой, не будучи твоим… это слишком больно. Всё должно было закончиться так с самого начала, это было лишь вопросом времени. Наступает гробовая тишина, которая не удивляет Сынмина, но всё равно переворачивает его внутренности. Рука Минхо всё ещё тёплая и тяжёлая на его плече, но она не двигается, поэтому младший тоже остаётся неподвижным, уставившись на свои колени. Призрачное облегчение нависает где-то над ним, но постоянное напряжение мешает расслабиться после того, как он наконец произнёс вслух то, что месяцами оставалось запертым в его груди. Он прекрасно понимает, что пути назад нет, и последствия его собственных чувств неизбежны, но в этот момент, после всех разрывов и откровений, он мысленно говорит себе, что пережить эту потерю будет не так уж сложно — его талант лгать себе всё ещё работает. Мгновения тянутся горько, и Сынмин начинает беспокоиться из-за отсутствия ответа. Смачивая пересохшие губы, он сдвигается на диване, пока рука Минхо не сползает с его плеча. Торопливо схватив рюкзак, он поднимается, немного неуверенно из-за ног ослабевших от нервозности. — Думаю… мне пора идти. Тебе не нужно отвечать мне, — говорит он взволнованно. — Прости за всё это, хён. Сынмин быстрыми шагами направляется к входной двери, решив вернуться в свою квартиру, спрятаться под одеялом с огромной банкой мороженого и плакать до утра. Его рука уже лежит на дверной ручке, когда тело внезапно разворачивают и прижимают спиной к стене. Задыхаясь от удивления, он широко распахивает глаза, глядя на Минхо, который теперь стоит так близко, что их лица почти соприкасаются. Одна его рука покоится на стене рядом с лицом Сынмина, а другая обвивает его за талию, удерживая на месте. Близость заставляет младшего задержать дыхание, а рука Минхо, даже через одежду, будто обжигает его. Тихий глухой звук падающего на пол рюкзака остаётся незамеченным обоими. Они остаются в тишине, что кажется вечностью, просто смотря друг на друга с учащённым дыханием. Глаза Минхо широко раскрыты, почти в отчаянии, а губы подрагивают, словно он пытается подобрать слова, но ничего не выходит. С трудом сглотнув, Сынмин пытается придумать, что делать: молчать или оттолкнуть его и уйти? Сбитый с толку и всё ещё немного ошеломлённый внезапной переменой, он шевелится, и рука Минхо только крепче сжимает его. — Нет. Останься, — голос старшего глубокий, словно это приказ. Он прочищает горло и облизывает губы. — Прости меня, я… Боже, Сынмин-а, как ты можешь просто сказать такое и уйти? — Я… — Не извиняйся за свои чувства, дурак, — Минхо резко одёргивает его, нахмурившись. — Ты единственный человек здесь, которому не за что извиняться. Всё, что они сделали с тобой, всё, что сделал я… или не сделал, на самом деле, всё это… Ты терпел так много в одиночку, щеночек. Ты любил меня молча, хотя тебе не нужно было скрываться, — рука, ещё недавно покоившаяся на стене, теперь нежно касается щеки Сынмина, словно боясь причинить боль каким-либо резким движением. — Ты мне нравишься с того самого дня, как одолжил тебе эту проклятую куртку, понимаешь? Когда я говорю, что всё началось тогда, я имею в виду не только ставки, но и мои чувства к тебе. Сынмин несколько раз моргает, пытаясь осмыслить всё, что только что услышал. Он делает глубокий вдох, непроизвольно прижимается щекой к тёплой ладони Минхо и слегка трётся о неё. — Хён… ты… что? — растерянно бормочет он. — Ты… нравлюсь тебе… но почему? — Потому что это ты, глупый, — смех старшего звучит хрипло, с лёгким носовым оттенком. Он щипает Сынмина за щёку и тянет кожу, пока тот не стонет от боли. — С тобой мне никогда не приходилось притворяться кем-то другим. Ты никогда не строил обо мне ложных надежд, как делают многие, и тем более тебе было всё равно, популярен я или нет. Ты просто позволил мне подойти ближе и сам тоже сблизился. Всё было естественно и просто, без драмы. Ну, почти. Оба смеются, ведь они оба знают, что драмы было больше чем достаточно — даже слишком. Сердце Сынмина переполняется теплом и уютно устраивается за рёбрами, словно щеночек, которого только что погладили. Они смотрят друг на друга ещё несколько мгновений, наконец свободные от напряжения. Незнакомость и неопределённость всё ещё висят в воздухе, но опасность точно исчезла. — Милый, ты всегда был в моих планах, — продолжает Минхо с такой сладкой улыбкой, что Сынмин надувает губы и прижимается к широкой и мягкой груди старшего. — Я никогда не собирался прекращать наше общение после выпуска или того, как меня возьмут на постоянную работу. На самом деле, я планировал наконец признаться в своих чувствах, но потом случилась та вечеринка, и начался хаос. В итоге ты продолжал думать, что у тебя нет шансов, хотя на самом деле ты был единственным, на кого я смотрел всё это время, глупый щеночек. — Ты не можешь меня винить, — вздыхает Сынмин. — В моём мире у нас бы никогда ничего не получилось. — Поэтому мы создадим свой собственный мир, детка. С этими словами Минхо наклоняется и прикасается к его губам своими. Это внезапно, но сладко, и тело Сынмина сразу откликается: он закрывает глаза и следует за движениями старшего, отдаваясь страстному поцелую. Их губы играют, дразнятся, кусаются, лижутся и подстрекают друг друга, пока их языки не встречаются. Дрожь проходит по телу Сынмина с головы до пят, и мягкий стон срывается с его губ, быстро проглоченный Минхо, который выглядит как голодный зверь, наконец-то начавший пир. — Хён, — младший задыхается, когда чувствует, как влажные губы другого опускаются ниже, к его челюсти, а затем к шее. — Ты такой сладкий и мягкий, дорогой, — шепчет тот напротив его бледной кожи. Его большие руки скользят вниз по стройному торсу Сынмина и пробираются под куртку и рубашку, касаясь его живота. Его ногти впиваются в кожу, и что-то, похожее на рычание, срывается с его губ, когда он чувствует, насколько гладкая кожа младшего. Он захватывает зубами участок шеи Сынмина и тянет, на что тот отзывается милыми стонами и попытками прижаться ближе. В одном из движений их бёдра сталкиваются и их пробуждённые желания получают стимуляцию через одежду. — Хён, пожалуйста, — умоляет Сынмин, сам не зная, чего именно просит. Его тело дрожит и пылает, словно в трансе, полностью податливое в руках Минхо. Воспоминание, которого он долго пытался избежать, внезапно всплывает в его сознании, затуманенном возбуждением. — К-когда мы впервые встретились, ты был с тем парнем, целовал его, прикасался к нему… а я… Приподняв бровь, старший оставляет мокрый поцелуй под его ухом и кусает мочку с ощутимой силой. — Ты что, щеночек? Прозвучавшее с подтекстом прозвище пронзает Сынмина, заставив его почувствовать влагу в нижнем белье. — Я… я думал о тебе и… о том, чтобы ты так же прикасался ко мне, как будто хочешь меня, — его уже горячие щёки становятся ещё краснее, и он стонет, когда Минхо кусает его за щёку и проводит одной рукой ниже, касаясь его задницы кончиками пальцев. — Блять, милый… я хочу тебя так сильно… — выдыхает старший, его губы снова заняты быстрым, мокрым поцелуем. — И ты кончил, да? Было приятно, думать о том, как хён дразнит тебя? — Да… да, хён, я кончил, — отвечает Сынмин, совершенно не стыдясь. Его тело дрожит и жаждет большего, подчиняясь Минхо. — Пожалуйста… Улыбаясь как хищник, старший обхватывает его бедро и Сынмин, быстро понимая его намерения, подпрыгивает, обвивая его бёдра ногами. Его руки обвивают шею Минхо, который направляется в сторону своей комнаты. — Давай воплотим твои желания, щеночек. Хён позаботится о тебе, — обещает он бархатным голосом, от которого Сынмин окончательно сдается, позволив старшему полностью о себе позаботиться.

— xXx —

— Так вы встречаетесь? — спрашивает Феликс, глядя на след от укуса на щеке друга. — Он выглядит так, будто на него напало дикое животное, Ликс, — замечает Хёнджин с вилкой лапши, замершей на полпути ко рту. — Если это не доказательство, то я, честно говоря, не знаю, что вообще значит «встречаться». Смеясь, Чанбин обнимает Сынмина за плечи, пока тот закатывает глаза. В магазине, куда они зашли пообедать, было настолько людно, что они едва нашли свободный столик. — Хватит давить на него, — говорит он. — Наш щеночек сам всё расскажет, когда будет готов. — Да, мы встречаемся, — без тени сомнения отвечает Сынмин, разворачивая кимпаб. На секунду наступает тишина, пока он не замечает, как его друзья смотрят на него с широко распахнутыми глазами. — Что не так? — Ничего! Просто… вау… ну, это… — Кристофер заикается, подбирая подходящие слова, и одновременно жуёт ттокпокки. — Мы удивлены, — мягко добавляет Чанбин, отстраняясь и несколько раз моргая. — Не потому, что вы встречаетесь, конечно, а из-за того, насколько спокойно ты об этом говоришь. Под ярким белым светом магазина лица друзей выглядят бледнее, чем обычно. Сынмин переводит взгляд с одного на другого и улыбается. В животе у него разливается тёплая волна благодарности, потому что, несмотря на всё, что произошло, они ни разу не дали ему почувствовать себя покинутым. И сейчас, за этим обедом, который ничем не отличается от других, он впервые осознаёт, что никогда по-настоящему не был одинок. — Думаю, драмы в моей жизни уже хватило, — улыбается он. — Нет смысла скрывать это или вести себя так, будто это что-то необычное. Хёнджин театрально прикладывает одну руку ко рту, а другой делает вид, что вытирает слезу с уголка глаза. — О, боже! Наш щеночек взрослеет, я не знаю, смогу ли это пережить… — Обещаю заботиться о нём, дорогая тёща, — голос Минхо заставляет всех вздрогнуть, а Сынмин чувствует, как крепкие руки обнимают его сзади. — Привет всем. — Сонбэ! — приветствует Феликс. — Ты к нам присоединишься? — Мне больше не с кем обедать, так что придётся напроситься, — он садится слева от Сынмина и, взяв его за подбородок, оставляет быстрый поцелуй на его губах, который всё равно заставляет младшего вздрогнуть. — Кстати, я слышал, что Джэхёк вынужден был покинуть университет. Видимо, он собрал множество жалоб, кроме твоей, любимый. — Не удивительно, — закатывает глаза Кристофер. — Но я рад, что он получил по заслугам. Кто знает, сколько ещё людей он преследовал… — Думаю, это стоит отметить! — с заговорщицкой улыбкой предлагает Феликс. — До экзаменов осталось всего несколько дней, — напоминает Сынмин, откусывая кимпаб. — Давай, дорогой, расслабься! Ты и так учишься достаточно, — Минхо проводит рукой по волосам своего парня, нежно перебирая пряди. Его тёмные, тёплые глаза смягчают напряжение Сынмина. — Немного праздника нам не повредит, особенно после всего, что произошло. Сынмин мог бы привести множество возражений, но тот способ, которым старший смотрит на него — с надеждой и теплотой — заставляет его отпустить мысли и открыть для себя новую свободу, к которой он не привык, но которая ему нравится. Вздохнув, он кивает. — Хорошо, ладно. — Ого, Минхо-сонбэ действительно творит чудеса, да? — дразнит Хёнжин, приподнимая бровь. — Позаботься о нашем мальчике как следует. — Конечно, — отвечает он, обнимая своего парня сбоку. — Я буду только самым нежным с этим милым щеночком. Боль в бёдрах говорит об обратном, но Сынмин предпочитает промолчать и просто тихо засмеяться, доедая свой кимпаб. Впервые за долгое время он может сказать, что чувствует надежду — даже волнение — за то, что ждёт его в будущем. Каким бы страшным ни был этот путь, теперь он точно знает, что не одинок, и что быть счастливым — это право, от которого он не должен отказываться.

Конец.