Студент, не знающий историю, или все нюансы любовного треугольника.

      Гулкий грохот отрезвляет. Лишь теперь Чжун Ли начинает осознавать, анализировать и переваривать случившееся. Помимо звуков работающего лифта за спиной, прямо перед собой он слышит вой и всхлипы.       Рука машинально дёргает ручку двери, однако та не поддается. Ещё несколько попыток так же оказываются неудачными. Мужчина теряет контроль над ситуацией и начинает стучаться в дверь:       — Тарталья! Тарталья, открой, пожалуйста. Ты там? Только ничего не нужно с собой делать! — парень еле как мог слышать его. Тяжелая железная дверь с резиновой прокладкой не позволяла всем словам педагога дойти до него. Но почему тот всё ещё беспокоится о нём и проявляет заботу?       Тарталья вёл себя как полный идиот. Ему ответили на поцелуй, это же значит, что его чувства наконец обрели взаимность, верно? Вот только к этой взаимности он был не готов. Чжун Ли он доверял не до конца. Парень не успел обдумать свои чувства. Ему хотелось чувственного и интимного признания. Не в плане прикосновений, близости и чего-то такого, хотя этого, если честно, тоже хотелось. Интимности он желал именно в самом моменте. Когда вы только вдвоём. Вокруг тепло, ты находишься совсем близко, он гладит тебя по руке. Утопая в таких мыслях, Злотницкий схватился за голову, проводя ладонями по лицу, снизу вверх, от щёк до макушки, хватаясь за волосы и сжимая их в кулаки. Щёки пылают и мокнут. Начинает щипать глаза. Плевать, что с ним будет — он заберёт документы, убежит куда-то подальше от этого места. В другую страну, на Марс, плевать. Только бы не чувствовать вину за собственные чувства, за неумение грамотно и рационально их выражать.       Не раз он думал, зачем Чжун Ли, такому тихому и прилежному, ответственному, сильному и спокойному, парень вроде него? С яркими веснушками, просвечивающимися на солнце волосами апельсинового цвета, которому не сидится на месте, хочется что-то делать, не нравится думать об ответственности и какой-либо долгосрочной перспективе.       Сейчас парень мало был похож на своё же описание и представление в собственной голове. Сидя на пыльном полу в прихожей в мокром грязном носке, футболке и штанах, в почти что полной темноте с тусклым васильковым светом, исходящим от лазурного неба, заволоченного тучами, ему совсем не хотелось бегать и веселиться. Постепенно дверная ручка перестала скрежетать. Кажется, Чжун Ли ушёл. Тарталья бы мог встать и посмотреть в глазок, так ли это, но не хотел видеть мужчину, перед которым так опозорился. Он пожалел, что поступил сюда и вообще встретил Чжун Ли. Но с другой стороны, как бы всё сложилось, если бы они не познакомились? Мужчина, его сильные руки и терпкий аромат парфюма снова заполонили мысли.       Парень решил отвлечься. Встал с пола, вытер слезы и доковылял до кухни. Приземляясь на стул, он закуривает сигарету прямо за столом. Ему не хочется идти к балкону. Дым мягко поднимается вверх и рассеивается в тусклых лучах выползающей луны. Музыка. Может, включить что-то для настроения?       Выбирая свой плейлист и со второго раза попадая по треугольнику, он надеется расслабиться под ненавязчивую музыку, готовя себе чай, чтобы немного прогреть осипшее горло, но тут до него доносится знакомая мелодия. Пока он стоит с чайником и кружкой в руках, размеренно наливая кипяток, чтобы не обжечься, начинают доноситься слова. Они вырывают его из пелены забвения и снова утыкают мордой в произошедшую буквально только что ситуацию. Слова «♪ Память о тебе — как жвачка в волосах. И, видимо, слишком глубоко в башке застряли корни. Холодно в аду, нечем дышать на небесах: Вселенной больше нет, но я о ней зачем-то помню... ♪» ассоциировались у него с Чжун Ли, плотно засевшим в памяти. Израненного Злотницкого это довело. Да настолько сильно, что он обжегся, пытаясь в срочном порядке выключить песню, пока ему не стало хуже.       Всё начало раздражать. Хватаясь за телефон, он едва не швыряет его об стену, как тут замечает уведомление, заставившее экран ярко засветиться, а его зажмуриться. <***> [04.12.2013 18:33] Кидаю даты наших зачётов и экзаменов. Всем желаю удачно сдать сессию!       — Чтоб вы все там! — издавая гортанный стон, он откладывает телефон, убирая на нём звук, грубо отставляет проклятый чайник и подставляет руку под холодную воду. Задумавшись, он не замечает, как та немеет. Тарталья понимает, что выбора нет. Придется идти в универ.

***

      Несколько зачётов прошли весьма хорошо: где-то ему дали списать, где-то он что-то да знал, где-то преподаватель поставил тройку, лишь бы тот заткнулся. Скачки с ахинеи на демагогию ещё ни разу не подводили его. Осталось несколько последних экзаменов.       Злотницкий был удивлён, что за всё это время так и не встретил Чжун Ли. Он подумал, что тот просто решил избегать его. В целом это было ожидаемым и вполне себе правильным решением. Они снова отдаляются. В который уже раз? Он и сам не помнит, выходя из аудитории с зачёткой. В середине декабря думать об экзаменах совсем не хочется, за окном пасмурно и сыро, зябко и холодно.       В этот день у них стояли два экзамена. Первый был успешно написан, однако парень понимал, что сейчас такая лафа закончится. Наступил экзамен по истории юриспруденции. Стоя перед кабинетом, он ощупывал карманы хлопками. Проверял, в каком кармане какой тип шпаргалок. Им сперва велели распределиться на пятёрки. Тарталья по своей стратегии встал в среднюю пятерку, чтобы с него не требовали многого, но при этом и не чморили, но после сказали, чтобы те зашли все сразу. Это многих возмутило, однако бунт быстро утих. Всё напоминало его первую сессию с Чжун Ли.       Учитывая то, что он не видел его в университете последнюю неделю, возникла мысль, что тот заболел или уволился, потому экзамен будут заменять, однако стоило ему найти себе место, поднимая взгляд на доску, как около неё он увидел мужчину. Всё в том же жилете с еле заметным узором, рубашке и брюках. Парень стремительно пригнулся, прячась за спинами одногруппников.       Начался экзамен. Тарталья понимал, что отсидеться не сможет. Ему придется подойти и вытянуть билет, взглянуть мужчине в глаза. Он сидел словно под напряжением. Одно неверное действие и он вспыхнет, будто молния. Настал черёд. Быстро подходя к столу, он, даже не глядя, хватает билет, а уже сидя за столом, кричит через всю аудиторию:       — Пятидесятый! — усевшись на своё место, он невольно обратил внимание на номер билета. Если сложить их с Чжун Ли возраста, получится почти пятьдесят. Словно должно получиться сорок девять с копейками, ведь мужчине пока только 31, а день рождения у него через три недели, но ему уже восемнадцать с половиной, потому они дополняли друг друга. Даже здесь, даже в такой момент его голова кипела от мыслей о Чжун Ли. Странным было замечать его во всех мелочах. Парнишка уже и не помнил, откуда знает день рождения своего педагога, но подобную дату забыть тяжело — родиться в Новый год удается не каждому.       Наконец, подошла очередь Злотницкого. Выйди из-за стола, парнишка направился к месту преподавателя, однако тот внезапно встал, держа в руках телефон:       — Мне звонят. Готовится пока... Вот, на последнем ряду. — юноша возмутился. Неужели от непринятия чувств Тартальи его преподаватель настолько обиделся, что решил попросту не аттестовать, или отправить на пересдачу, чтобы помучить и опозорить?       — А я? — он задал тихий вопрос, но выходящий из аудитории педагог не ответил ему, хотя наверняка слышал. Молча вернувшись на свое место, рыжеволосый юноша стал ждать, пока его вызовут. Постепенно аудитория пустела.       В конечном счёте они остались наедине. Отбросив всякий страх и сомнения, Тарталья уверенно подошёл к столу своего педагога, кладя на стол зачётку и билет, уже готовясь отвечать, но тут мужчина молча берёт её и ставит туда четыре.       Когда внутри промелькнуло «А почему не пять», он вспомнил, что на летней сессии его еле как натянули совой на глобус до тройки. Тарталья не понимал, что происходит и почему тот ведёт себя настолько странно.       — Спасибо, что ты пришёл на экзамены. — он похвалил его? После всего, что между ними было? Однако эта похвала чувствовалась так же тепло. Он делает вид, будто ничего не произошло? Стоит ли Тарталье играть такой же спектакль?       — Спасибо за четыре. — закрывая зачётную книжку, он было встаёт и разворачивается, но слышит обеспокоенный голос.       — Подожди. Тарталья, мы с тобой не виделись почти две недели. Пожалуйста, давай поговорим о произошедшем. Я хочу понять, что это было. — стиснув зубы, Злотницкий нахмурился, погружаясь в пучину собственных воспоминаний.       — Я прошу прощения за это. Такого больше не повторится. — ему кажется, что тот просто хочет над ним поглумиться. Лишний раз напомнить о его импульсивности, однако Чжун Ли не намерен отступать.       Он тоже много раз сомневался в своих чувствах, поскольку после того, как Тарталья оттолкнул его, он подумал, что тот сделал это специально. Либо ради шутки, либо потому, что передумал и разлюбил его, однако он хотел это выяснить. Мужчина впервые позволил себе влюбиться и не собирается спускать всё на тормозах, сдаваясь так просто.       — Тарталья, подожди! — однако юноша перешёл на бег. Он выскочил из кабинета, придерживая сумку. Стоящие неподалёку одногруппники подумали, что препод его довёл настолько, что тот просто убежал. Мужчина же тяжело вздохнул и запустил пальцы в собственные волосы, прикрывая глаза на несколько секунд. Сведя брови к переносице, он взялся двумя пальцами за спинку носа, ведь чуть ваше уже был мостик очков. Может, тот поцелуй действительно был продуктом эмоций? Но как теперь забыть его? Всё было настолько сложно, что мужчина за весь оставшийся день не проронил не слова, окунутый в свои раздумья.

***

      Тарталья резко дёргается, вырываясь из пучины собственного ночного кошмара. Он не чувствует рук, ведь те затекли по локоть и было ощущение, что они под эгидой белого шума и неприятной пульсации сейчас онемеют и отпадут.       Луна блекло пробивалась сквозь штору, яркие пятна мелькали перед глазами, ложась на абсолютно темные объекты вокруг, мешая Злотницкому окончательно проснуться. Хотя бы осознать, что он смог это сделать.       В горле чувствуется першение, всё тело охватывает отвратительный жар, из-за которого вяжет во рту. Воздух вокруг него холодный и заставляет дрожать от разницы температур. Хватаясь за сырую от пота простынь, переводя руку на голову, затем на сердце и после обратно, парень понимает, что те до сих пор затекшие, оттого он не в полной мере может ощущать свою власть над собственными конечностями.       Сердце бешено колотится. Кошмары ему снились с некоторой периодичностью. Мало ли, окно в комнате захлопнулось и ему что-то привиделось из-за духоты, такое он перетерпеть мог, но вот сны, из которых тяжело выбраться он ненавидел.       Будто твой мозг уже проснулся, а тело ещё спит. Вот только это нельзя было назвать сонным параличом, поскольку глаза всё ещё были закрыты. Ты осознаёшь происходящее, но не можешь просто проснуться. Нужно приложить некоторые усилия. Подобные осознанные сновидения и сами могли являться ему в кошмарах. Если ранее ему снился день прихода коллекторов, когда он висел на волоске от смерти, то сейчас в грёзы плотно внедрились родители, грёбаный Итэр и даже собственный педагог. Такой коалицией они раз за разом наносили ему увечья и моральные травмы, не позволяя быстро проснуться, словно желая напитать его большим количеством ранений. Вишневский раз за разом повторял все сказанные им слова, будто заевшая пластинка, которую нельзя разбить или снять с проигрывателя. Парень снова и снова пытался догнать хоть кого-то из них, однако в конечном итоге его поглощала бездна, сдавливающая грудь, царапающая горло и легкие. Ему было страшно засыпать. Он знал, что может вновь увидеть сценарий, где самые родные для него люди предают его, опять делают больно и оставляют в одиночестве. Наличие в кошмарах преподавателя раздражало. Даже после того, как он полностью оборвал с ним контакты, тот всё ещё не отпускал его.       Такое нельзя было назвать нормальным, но Тарталья попросту не знал, как это назвать. Ему сейчас было не до этого. Нервно сглатывая, он сидел на краю кровати, агрессивно сжимая в руках простынь и стараясь ощутить, что ужасный сон, где его снова все оставили одного уже кончился. Лишь затем он понял, как сильно реалии его кошмаров походили на собственную квартиру. В этой же квартире демоны из страшных снов запирали его, отбирали всякую поддержку и опору. Поскольку зачастую подобные моменты он буквально проживал из-за неспящего мозга, это можно было расценивать как собственные воспоминания и травматичный опыт.       Спустя пару минут ему всё ещё не стало лучше. Ощущение нереальности происходящего не пропадало. Уже целую неделю он страдал от подобных ночных видений. Всё началось с того самого дня, когда Чжун Ли попытался поговорить с ним в последний раз. Почему в последний? Да потому, что Злотницкий после этого перестал приходить в университет и опять заперся дома, пытаясь вспомнить, какая неведомая сила вообще притащила его на зачёт в тот день и за какие грехи он сейчас должен так страдать, не понимая, почему отрицает и старается отпихнуть собственные чувства, хотя желает любви, заботы и защиты.       Желание желанием, вот только его ожоги от отношений с Итэром ещё не прошли. Если они проходили мимо друг друга в коридорах, то даже не здоровались, тем более не говорили и не улыбались. По правде говоря, Тарталья лучше бы несколько часов к ряду считал каждую веснушку на своём лице, чем говорил с Вишневским. Они даже не смотрели друг другу в глаза. Возможно, такие повадки были чересчур детским, но, учитывая глубину пореза, оставленного ему Итэром, подобное поведение он не презирал. Наоборот, если блондин сам подойдёт к нему, то непременно получит в челюсть, что, в прочем, было бы вполне справедливо, поскольку Тарталья попросту боялся того, что он ещё может ему сказать, уничтожая его личность прямо как тогда, на лестничной клетке.       Кусая губы, сидя за кухонным столом с подрагивающими от холода босыми ногами, Тарталья держит в руках телефон, чуть слепящий светом экрана. Он думает, кто мог бы ответить ему в такой час. Почти четыре утра. Уже близился конец декабря, оттого светает непозволительно поздно, часам к восьми-девяти утра. Лето юноша любил намного больше. Не только потому, что в июле у него был день рождения. Главной причиной были рассветы и закаты: медово-розовые, яркие, которые они с Итэром в разгар каникул обычно встречали вместе и почти никогда не пропускали. Оба часто гуляли ночью, хотя при такой освещённости это время суток тяжело было назвать ночью или вечером. Тишина, вызванная массовой спячкой горожан лишь играла на руку. Никто им не мешал.       Вот только «их» уже не было. Был только Тарталья, поглаживающий себя большим пальцем по руке, чтобы ощутить реальность, чего всё никак не случалось. Страх и беспокойство окутали его с головой, он буквально окунулся в тревогу. Неужели он снова сорвется? Опять позвонит Чжун Ли? Но почему тот должен ответить? Парень размышляет так, будто тот уже сорвался с места и завёл свою машину, по которой он так скучал в данный момент. И не только по машине, по самому мужчине тоже. По его сильным рукам, горячему дыханию, широким плечам, на которых можно было удобно расположить полную тяжелых мыслей голову. Он всё ещё не отпустил его, и, по всей видимости, не отпустит уже никогда. Дрожащая рука сама нажимает на кнопку вызова. «Он же не должен ответить. Его телефон точно стоит на беззвучном». — размышляет про себя Злотницкий, нервно считающий гудки, словно тигр, наматывающий круги по узкой клетке, пока не слышит скрип на том конце провода.       — Мм? — сонный голос Чжун Ли раздается из трубки. Мужчина сейчас лежит в кровати и старается разлепить глаза, что ему пока не удается, потому он даже не может прочитать имя звонящего. Спустя пару секунд удается различить по знакомой форме нужные слова: «Тарталья». Он уже было подумал, что тот напился и сейчас снова будет нести ахинею, вот только его голос не похож на пьяный или весёлый. Скорее замученный.       — Вы можете приехать? — бессовестности рыжего юноши не было предела. Но это — единственное, что ему было нужно. Он понимал, что сейчас получит отказ, а после тот и вовсе заблокирует его и поменяет сим-карту, поскольку «Приезжайте ко мне в 4 часа утра, мне приснился страшный сон и я не могу уснуть» сразу после «Отстаньте от меня со своими разговорами, наш поцелуй точно был ошибкой» звучали донельзя нагло. Конечно, конкретно так он не говорил, но только идиот бы из его действий не извлёк читаемый посыл.       — Что случилось? — мужчина протёр глаза и даже надел очки, присаживаясь в постели и опираясь локтями на колени, укрытые одеялом.       — Мне кошмар приснился. Мне плохо. — его дыхание постепенно тяжелеет. Конечно, он пытается показать, что всё так же является прежним резким и сильным Тартальей, однако его покусывание губ и частые вдохи выдают бесстыдную ложь. Почему он вообще ведёт себя так после обычного плохого сна? Наверное потому, что происходящее в них, пускай и не запоминается, но задевает болезненные моменты из детства и вонзается в нутро острым кинжалом, заставляя рану тягостно пульсировать. Вероятно, он пытается доказать самому себе, что расставание не сломало его.       — Я сейчас... Я сейчас буду. — Чжун Ли слышал его обеспокоенный голос, умоляющий ехать быстрее. От лёгкого волнения тот взбодрился и, почти не переодеваясь, поехал к своему студенту. Он даже не понял, в какой момент в своих мыслях стал звать Тарталью своим. Если не безграничная любовь и желание помочь, что ещё могло сподвигнуть его на такой поступок? Возможно, глупый, поскольку спросонья он перепутал газ и тормоз, но на дороге не было машин и никто не пострадал, кроме его уверенности в своём знании педалей. Приехать в четыре утра к фактически чужому человеку без контекста звучит странно. Но их ситуация с Тартальей имела контекст. Юноша все ещё был тем, кто несмотря на долгую разлуку и отсутствие общения всё так же ощущался комфортно и вызывал доверие вместе с манящей теплотой где-то под рёбрами. Желание заботиться и оберегать его странным образом распускалось внутри, словно целая поляна пионов и георгинов, заставляя выбирать всё более короткие маршруты, лишь бы скорее попасть к нужному подъезду.       В машине он много размышлял о том, почему Тарталья поступил именно так. Что им двигало в тот момент? Возможно, он правда был на эмоциях и не хотел большего, либо желал забыться после болезненного расставания. Как ему вести себя сейчас? Как общаться с тем, кто, по идее, не хочет его видеть, но на деле звонит в четыре утра, прося приехать и успокоить его? Чжун Ли решил разбираться с проблемами тогда, когда они его настигнут. Подвешенность и неопределенность ему не нравились, но сейчас он поделать ничего не мог, поскольку, не считая телефонного разговора, последний раз они пересекались неделю назад, когда юноша сдавал экзамен по истории. Да и, судя по всему, физкультурные нормативы, учитывая то, как быстро он убегал от него.       Подъездная дверь была подперта крошащимся кирпичом, потому он с легкостью вошёл. В груди был мандраж, глаза немного слипались, поскольку время сейчас было раннее. Из-за темноты он почти ничего не видел, ведь на нужном ему этаже не работала лампа, а на верхнем лишь изредка мигала. Только он позвонил в звонок, как в квартире раздался грохот и быстрые шаги. Отворившаяся дверь чуть не дала Чжун Ли по очкам и едва задела нос, но в ту же секунду на его шею кидается рыжеволосый юноша.       Он, прямо как тогда, цепляется за его пальто, встает на цыпочки и обнимает. Теперь Злотницкий не боится стоять ногами на прохладном полу лестничной клетки. В его квартире были открыты все окна, потому температура там была сродни морозильной камере. Тарталья дрожит и утыкается лицом в едва теплый лацкан. Мужчина пахнет так же, как и прежде. Терпкий табак, холод и кожаный салон машины. Парень с детства ненавидел запах резины, особенно в раскаленном кожаном салоне, например, но Чжун Ли был единственным человеком, в чьей машине ему не хотелось скорее открыть окно. Вероятно, это значило многое.       Теперь же и Чжун Ли обнимал Тарталью в ответ. Заботливо гладил по спине, понимая, что такие объятия могут войти в привычку. Парень же не верил, что тот правда приехал сюда в четыре утра, только чтобы его успокоить. Он все никак не может насытиться этими объятиями, пытается объять необъятное и заполнить пустоту внутри себя, а также наконец избавиться от тревожных мыслей, вызванных сегодняшним ночным кошмаром. Мужчина мягко кладет голову к его шее и горячими мягкими губами обжигает нежную кожу. Ненамеренно, он просто хотел прикрыть щиплющие глаза из-за недавнего пробуждения.       Оба не верили, что сейчас находятся здесь и обнимают друг друга. Так искренне и нежно, словно буквально неделю назад Тарталья не избегал его, а сам мужчина не пытался вновь выбросить все чувства из головы. В крепких сильных руках, под защитой широкой спины, убаюкиваемый низким и глубоким, однако мягким и нежным голосом, Злотницкий наконец ощутил реальность. Жар чужого тела, заставляющий ноги дрожать, наконец усмирил его бушующее беспокойство. Наступил штиль. Размеренные, уверенные движения его рук, что поглаживали нежную спину, прикрытую одной лишь футболкой, действительно убаюкивали, словно маятник или метроном.       Было тепло. Постепенно учащённое сердцебиение обоих пришло в норму, как будто синхронизировалось. На мужчину подул порыв ледяного ветра, заставивший распахнутую дверь ударить ручкой по стене.       — Нужно закрыть окна, ты можешь заболеть. Давай пройдём внутрь? — Злотницкий не спешил его отпускать, потому прямо с ним на шее мужчина делает неуклюжие шаги до коврика, где совсем недавно Тарталья был готов рвать на себе волосы. Его взгляд быстро зацепился за источники холода. Стоило прикрыть форточки, как бурный поток воздуха наконец угомонился. Кухня стала согреваться, прямо как Тарталья, одиноко стоявший в прихожей на том же коврике, даже не двигаясь.       Чжун Ли ощущает громадный груз неловкости. Что ему говорить? Как вести себя сейчас? Что делать? Он ощущает себя таким же глупым подростком, как, вероятно, сам парень. У него не было никакого опыта отношений ранее, потому все свои неуверенные шаги и дурацкие действие приходится совершать сейчас, почти в тридцать два года.       Плавно подходя к мутному силуэту около входной двери, он включает тусклый свет. Не слишком яркий, чтобы не пришлось щуриться. Тарталья опускает голову вниз. Он всё ещё чувствует вину за то, что заставил того сорваться к нему посреди ночи. В голове метались странные ощущения, не хотелось держать зрительный контакт. Не успел парень и оглянуться, как обувь Чжун Ли аккуратно стояла в углу коврика, а пальто висело на крючке.       Пальто он надел поверх пижамы, потому сейчас Злотницкий видит, можно сказать, отражение его души. То, какой мягкий он внутри. Все строгие брюки и выглаженные рубашки с жилетками не могли сравниться со свободными штанами в блеклую вертикальную полоску, а футболка, кажется, вообще была из другого комплекта, поскольку заменила неудобную рубашку для сна с узкими рукавами.       Сейчас Чжун Ли Тарталье показался не кем-то недостижимым. Словно они резко оказались на одном уровне. От образа сурового преподавателя остались только прямоугольные очки, спадающие с переносицы, когда тот наклонял голову в попытке взглянуть юноше в глаза. Однако взгляд мужчины всё ещё был теплым и добрым. Уголки глаз были чуть наклонены вниз. Если провести линию, получалась мягкая дуга. Округлые формы всегда ассоциировались с чем-то безопасным и хорошим, потому парню теперь не хотелось смотреть вниз. Он грезил ощутить заботу и почувствовать себя под чьей-то защитой, что случилось сейчас, когда рука мужчины плавно приземлилась на его плечо.       — Сейчас уже поздно, тебе следует лечь спать. — наконец-то он слышит его голос. Родной, привычный, чуткий и мелодичный.       — А вы? — чуть хрипло цедит Тарталья, прокашливаясь.       — Я буду рядом. — ненароком ему вспомнилась его мама, укладывающая его спать поздним вечером, читающая сказки или книги про историю и звёзды. На лице появилась улыбка с ноткой горечи.       — Ляжете рядом? — заходя в комнату, Тарталья оборачивается, словно котёнок, чтобы удостовериться, что мужчина следует за ним. Включив прикроватную лампу, он расположился на краю матраса, чувствуя, что Чжун Ли медленно садится рядом с ним.       — Лягу. Ты будешь спать при свете? — предварительно протёртые очки в миг отправляются на тумбочку.       — Да что я, маленький что ли? — Тарталья говорит это так, будто полчаса назад не он трясся от страха и гнетущего чувства одиночества, набирая дрожащими руками тот самый номер.       — Ты не маленький. Да, сон без света полезнее, что научно доказано, но я не вижу никакой проблемы в том, чтобы ты лёг со включённой лампой. У меня в детстве был ночник. И ничего, как видишь. — пареньку вспомнился их разговор в машине. Тот самый момент, когда факт их отношений с Итэром наконец-то вскрылся. Он понял, что мужчина его не осудит за подобные истории. Пока Злотницкий надевает более теплые носки, он решает задать вопрос. — Что тебе снится в твоих кошмарах? Страшные сны часто имеют неотъемлемую связь с нашими тайными страхами, либо травмами и переживаниями. Мозг через сон и гипотетические ситуации пытается придумать возможное решение проблемы, либо нарисовать хороший исход болезненной ситуации. Это... Может доставлять некоторый моральный дискомфорт. Это ещё связано с тем, что ты наоборот перегружаешь свой мозг посторонней информацией и не даёшь ему проанализировать что-то травмирующее, что потом и выливается в кошмары. Ну, либо комната недостаточно проветрена. — с этими словами он открыл окно и поправил штору.       — Ну... Они начались после того, как я рассказал маме про свои отношения. Мне сначала снится, что всё как будто наладилось, а потом снова резко становится плохо. Она меня где-то оставляет и я не могу выбраться. Ещё из таких снов мне очень тяжело проснуться. Это так страшно... Когда ты вроде понимаешь, что спишь, но не можешь открыть глаза или пошевелиться. — Тарталья чувствует, что Чжун Ли положил свою руку на его и даже немного сжал. Это всё ещё было неловко, однако в большей степени не ощущалось чем-то инородным. Он сделал так, чтобы парень не провалился в тревогу.       — Мне тоже иногда снятся кошмары. Чтобы их не было, важно ложиться спать со свежей, скажем так, головой. Пить воду и проветривать помещение. Ну, и ещё гулять на свежем воздухе. В такой берлоге без контакта с социумом ты сойдёшь с ума, понимаешь? — парень в ответ закивал. — Твои сны связаны с болью от несправедливости, обиды. В общем, ты меня понимаешь.       — А что вам снится? — медленно качая ногой, взглядом он проводил линии между точками узора на старом пестром ковре, который всё никак не доходили руки выкинуть из этой несчастной спальни, поскольку для этого нужно было поднять кровать, убраться там, а подобной морокой ему заниматься не хотелось. Да и о чём речь, когда он с кровати то редко вставал?       — Просто что-то жуткое. Да и это не так важно. — забравшись на кровать, мужчина оглянулся. — Ты спишь с краю или у стены? — он не хотел вдаваться в подробности своих сновидений и нагружать Тарталью своими проблемами в такой момент.       — У стены. Мы же поместимся, да? — укладываясь на свою половину, он ощутил, что его накрыли одеялом. Чжун Ли осторожно расправил края пододеяльника и мимолетно коснулся лба юноши. Затем он лег на спину, накинул на себя плед, а под голову подложил подушку с дивана, после чего прикрыл глаза и попытался уснуть. — Можете ночник выключить? Спасибо. Спокойной ночи...       В эту ночь мужчине заснуть не удавалось. Он то и дело ворочался, открывал глаза, садился, зевал, пил воду, смотрел в окно, но результата не было. Уже пробило пять утра, а глаз он так и не сомкнул. Возможно, это было связано с тем, что он спит на новом месте без полноценного ритуала: душа, книги, чашки чая с ромашкой.       Когда окружающее пространство начало расплываться, он всё же смог уснуть. Казалось, что ему, как и всегда, ничего не приснится. Он откроет глаза рано утром и поспешит заняться обыденной рутиной. Такого он был мнения, пока не начал слышать усиливающийся голос.       — Чжуни! — такую форму своего имени ему не доводилось слышать уже много лет. Она была самой родной, тёплой. И так его называл только один человек. Перед глазами всплыл образ мамы. Такой, какой он запомнил её. С аккуратным хвостом, в фартуке, с добрыми глазами и мягкой улыбкой.       Глядя в глаза своей маме, он боялся спугнуть такой блеклый и неуверенный образ своего сновидения. Подходя ближе, он старается зацепиться за расплывчатый силуэт. Обнять её хотя бы так. Просто вспомнить, каково это — обнимать её.       Акварельные контуры нежной фигуры продолжают плавать, однако не рассеиваются. Он не знает, сколько им дано времени.       — Мам? Как ты... Я так люблю тебя, я так по тебе скучаю... — Чжун Ли позволяет своему голосу задрожать. Приподнимая очки и вытирая намокшие глаза, он не отпускает женщину. Старается ухватиться даже за её тень. Хотя бы за её тень.       — Ну что же ты так, звёздочка? И волосы отросли. Хочешь, я тебе сделаю косичку? — всё туманно и размыто, однако ощущения от прически те же. Иногда тянет чуть в сторону, но у лица становится чуть свободнее, а спина ощущает холод, ведь теперь её не прикрывает широкое полотно волос. — А почему ты меня со своим мальчиком не знакомишь? — голос Лиён словно мелодия арфы. Плавный и чуткий.       — Он... Не мой мальчик. Наверное. Но мам, я стал преподавателем истории! Как в детстве всегда хотел. Я все экзамены сдал, меня уважают в вузе. Я так хотел, чтобы ты это увидела... — дыхание тяжелеет и сбивается. Он снова тянется руками к женщине, ощущая себя ребёнком, которого начинают мягко гладить по голове, позволяя выплакаться в плечо. Горячие слезы сами набегают к глазам и оседают на ресницах. Нутро болезненно сжимается, руки деревянеют, боясь отпустить. — Мама, я так по тебе скучаю. Я так хочу тебя снова увидеть, мам... Я ремонт сделал! Помнишь, как ты хотела? Поставил диван, поклеил обои. Те светлые! Новые занавески повесил... — его голос до сей поры лишь дрожал, пока и вовсе не свёлся к перманентному бубнежу. Чжун Ли зарыдал. В мгновения ясности своего сознания он попытался взглянуть Лиён в глаза. Вспомнить, как они выглядят. Прикоснуться к лицу, сделать хоть что-то, чтобы та не отдалялась и не бледнела. Контуры её силуэта стали медленно растекаться.       — Я так тобой горжусь, моя звёздочка. — руки женщины оглаживают его лоб и скулы, пока не отстраняются, оставляя на местах своих прикосновений болезненные, обжигающие следы утраты. Тот же пытается тщетно их ухватить, чтобы продлить мгновение их контакта. — Я рада, что теперь кто-то есть рядом с тобой, Чжуни. — плавные ноты её голоса рассеиваются в пространстве. Звук становится всё более гулким.       — Мам, я не хочу тебя снова терять. Мам, пожалуйста! Мам! — из последних сил кричит мужчина, ощущая ручьи горьких слёз на своих щеках. Глаза начинает щипать, однако после окружение темнеет. В пучине белого шума Лиён рассыпается на частицы. Последнее, что он увидел — её руки и улыбку, не меркнущую до последнего.       Чжун Ли вскакивает на мокрой холодной постели со сдавленным криком. Он даже не подозревает, как похож на Тарталью, который был в точно такой же обстановке несколько часов назад. Сердце яростно колотится в груди, дыхание сбито. Он начинает растерянно озираться по сторонам. Губы дрожат, в носу начинает колоть. Не включая свет, даже не касаясь своих очков, жадно и часто вбирая в себя полные лёгкие воздуха, мужчина принимает сидячее положение, прикрывая свой рот рукой.       Обжигающие слёзы обильно текут из глаз сперва на ресницы, а после на руки и простынь, образовывая там темные места от капель. Его попытки вести себя тихо едва не проваливаются, но как он может сдерживать себя, когда впервые за много лет он смог поговорить со своей мамой? Да, это был лишь сон, все её слова — простое воображение самого Чжун Ли, но за продолжение диалога он готов был отдать что угодно.       Его истерика не прекращается, волосы начинают спадать на лицо, пряча уши и руки, накрывающие искусанные в кровь подрагивающие губы и мокрые глаза, кипящие от собственных слёз. Весь принятый внутрь кислород едва находит выход в виде болезненного, резкого, хриплого выдоха. Тот получился достаточно громким, потому смог разбудить Тарталью.       Спросонья рыжеволосый юноша ничего не понимал. Было темно, потому все объекты вокруг него были с трудом различимы. Зимой в семь утра царил такой же сумрак, как глубокой ночью, лишь слабый свет луны и блёклых фонарей очерчивал основные контуры предметов в комнате. Вот только слышимость была прекрасной, потому горькие всхлипы и вдохи он уловил почти сразу же. Кое как дотягиваясь до ночника, он включает его, и теперь желтоватые лучи лампы освещают трясущиеся губы мужчины. Его мокрое от собственных слёз лицо, стеклянные, полные бликов глаза.       Злотницкий даже не успевает понять, что случилось, а уже откидывает одеяло и забирается на чужие бедра. Приподнимаясь на колени, он пытается обнять его, обхватив широкую спину, но это получается весьма нелепо. Чжун Ли не убирает руки от лица, вжимая локти в торс. Тарталья заботливо коснулся чужих запястий и нырнул под сильные руки.       Мужчина ощущает, как тот обхватывает его ногами и кладёт голову его себе на плечо, нежно забираясь в волосы пальцами. Сам же он в свою очередь кладет обе руки ему на лопатки, проводя их подмышками и неуклюже прижимает к себе, сжимая футболку в кулаки, мельком царапая свои же пальцы.       Несуразные рыдания сорвались с обветренных, израненных уст. Сперва куда-то в шею юноши, после в окружающее пространство, поскольку он слега приподнял подбородок. Его бормотание не имело почти никакого смысла. Еле различимые слова сыпались градом с дрожащих губ, сперва сжимающихся от обиды и боли, но после расплывающихся в жалостливой гримасе. Зубы периодически стучали, едва не зажимая между собой язык, приподнявшийся корнем к нёбу, стараясь не выпустить из горла просачивающийся рыданиями ком.       Тарталья не смеет пока даже спрашивать, что случилось. Ему все равно не ответят. Он видит, насколько мужчине плохо. Так тяжело, как не было никогда раньше. Возможно и было, но он просто этого не видел. Прежде сильный, стойкий, серьёзный, тот сейчас надрывался в его объятиях, неуклюже двигая руками и бормоча гулкое «Мама». И Злотницкий не смел осуждать его за это, наоборот, пытался помочь и показать, что он рядом и не оставит его.       Он вспомнил, как мужчина успокаивал его буквально недавно. Как обнимал, поддерживал, защищал. Настал его черёд оберегать Чжун Ли от страшных снов. Или, как минимум, от болезненных воспоминаний.       Парень начинает громко и медленно дышать, чтобы тот неосознанно повторял за ним. Когда у него проходит тремор рук, тот всё же вытирает глаза и теперь он сполна ощущает, что всё это время Тарталья сидел рядом с ним. Обнимал, гладил по спине и плечам, до куда дотягивался. У него получается сделать первый за ночь полноценный глубокий вдох. Немного подрагивающий, но уже свидетельствующий о его успокоении. Как только мужчине стало легче, Тарталья заправил волосы ему за ухо.       — Что случилось? — окончательно взбодрившись, юнец снова бесстыдно ныряет пальцами в его волосы, расчесывая и перебирая их, кажется, забывая, что совсем недавно он его избегал, а сейчас сидит на его бедрах, настолько близко к заплаканным глазам.       — Мне приснилась мама. Она сказала, что гордится мной, что любит меня. Я скучаю по ней. Почему она ушла так рано? Она никогда не увидит, как я добиваюсь своих целей, как я расту и завожу семью. Мне столько хочется ей рассказать. Если бы я в тот день не пошёл на экзамен, может, с ней всё было бы хорошо? — голос начинает дрожать и колебаться ближе к концу предложения. Тарталья понимает, что его может настигнуть новая волна тревоги. — Я должен был проводить с ней больше времени...       Прежде мужчина всегда показывался ему стойким и сильным. Даже тогда, когда он с неимоверной легкостью рассказал ему о судьбе обоих своих родителей, казалось, ни одна слезинка даже не появилась в его глазах. Сейчас же тот с трудом дышал, почти не поднимая голову, согнувшись дугой и утыкаясь Злотницкому в плечо лбом или макушкой. Доселе горячие, а ныне прохладные от тревоги и боли, подрагивающие руки мужчины периодически сжимали ткань футболки на предплечьях Злотницкого в кулаки.       Тарталья, однако, прилагал все усилия, чтобы поддержать Чжун Ли. Сделать ему легче и помочь пережить такую истерику. Он понимал, что ему, вероятно, я детстве не запрещали проявлять подобные эмоции, в отличие от него, вот только у них было нечто общее: оба плакали «редко, но метко». Будто выталкивали из себя громадный снежный ком, что лавиной обрушивался на всё вокруг и заставлял вязнуть в тяжелых, колких сугробах.       — Она всё равно рядом с вами. Она вас воспитала, она гордится вами. Вы очень хороший человек. Думаете, она была бы рада видеть вас в такой истерике? Она же хотела, чтобы вы были счастливы. Ну... Ваша мама всегда будет вас любить, но сейчас уже нужно успокаиваться! — говорить про важность выражения эмоций будучи человеком, которому запрещали их проявлять — сложно, однако Тарталья пытается. Старается изо всех сил, лишь бы мужчине полегчало.       — Я понимаю это. Прошло уже больше десяти лет, но боль всё та же. — юноша видит, насколько тяжело ему говорить об утрате. Мама была его примером, стержнем, опорой. Столь резкое лишение этой самой опоры оставило ему неизгладимую травму, последствия которой сейчас удалось лицезреть Тарталье. Мягко приподнимая его голову, он протягивает тому стакан воды, оставленный им же на тумбочке возле очков ещё в момент накатившей бессонницы.       — Моя мать мной почти не занималась, она, судя по всему, меня не особо любила, но ваша мама делала ради вас всё, судя по вашим словам. Если бы мне дали выбор — расти со своей матерью, или с такой, как ваша, я бы выбрал вашу. Просто... Мне всегда было интересно, как вели бы себя мои родители, если бы искренне любили меня. Если бы я был желанным и запланированным ребёнком. — Тарталья понял, что он ушёл в степь жалости и самобичевания, потому покашлял и быстро завернул в другую сторону. — А ваша мама была чудесной женщиной, она любила вас, а это нужно ценить. — мужчине сейчас итак было тяжело, а он сверху смел набрасывать свои проблемы. Это было неподобающе, да и не привык юноша так сильно и долго говорить о своих чувствах и эмоциях. — И к тому же она приняла вас. Ну, что вы парней любите.       — Она не приняла. Вернее, я не успел ей рассказать. Первые чувства у меня возникли только в одиннадцатом классе, весной. А когда я сдал первый экзамен, её не стало. — усаживаясь на край кровати, тот высовывает ноги из-под одеяла. — Уже утро, стоило бы вставать.       — Если хотите поговорить ещё, я не против. У меня с матерью отношения, конечно, намного хуже, но вы меня столько раз поддерживали. Я же не могу вас оставить вот так, одного. — на лице мужчины он замечает улыбку. Вставая перед ним в полный рост, он протягивает мужчине его очки.       — Спасибо. Мне все ещё неясно, почему ты стал избегать меня после того, как поцеловал. Мы, казалось, взрослые люди? — медленно продвигаясь к ванной, тот спешит умыться, слыша, как Тарталья начинает тушеваться.       — Я не до конца разобрался в своих чувствах тогда. И вот так вот их вывалил. Я не хотел, чтобы это было вот так. — наконец он признаётся в этом не столько мужчине, сколько самому себе. Но теперь, после того, что они пережили друг с другом буквально за эту ночь, он ощутил внутри что-то новое. Более жгучее, пылающее решимостью.       Чжун Ли направился на кухню, ничего не говоря. Мельком оглядев полки, тот принялся рыскать в холодильнике в поисках продуктов для приготовления завтрака:       — А как бы ты хотел, чтобы это было? — включая плиту, поправляя волосы, он, по всей видимости, успокаивается. Тарталья взбирается на кухонную столешницу и медленно болтает ногами.       — Не так резко. Чтобы всё было спокойно, тихо. Камерно. — юноша покусывал губы, наблюдая за тем, как ловко тот разбирает яйца в разогретую сковородку, смазанную сливочным маслом. — Я в этой сковородке как-то раз котлеты сжёг. — он посмеялся, чтобы разрядить обстановку.       — Не поранился? — Тарталья удивился, что тот даже в такой момент продолжал заботиться о нем. Даже после фразы о сожженных котлетах он беспокоился за его состояние и не осуждал за испорченные продукты.       — Только обжёгся немного. Дыма было много, я всё горло себе содрал. Но это давно уже было, месяц назад, вроде. — мужчина мягко взял руку юноши в свою и проверил наличие ожогов, шрамов и прочего. Убедившись, что небольшое ранение успешно зажило, он продолжил готовить. Возникла неловкая тишина, парень не знал, куда себя деть.       — Сейчас всё зажило и выглядит хорошо. Я кстати заметил, что ты своих родителей называешь более строго: мать и отец, хотя я, например, говорю «мама». — прежде чем спросить «Вы говорите отец или папа», парень осадил себя, поскольку вспомнил, что с ним случилось. — Это может много рассказать о человеке, ты знал? Скорость речи, мимика, язык тела. Всё это так... Удивительно? — Тарталья видел, насколько воодушевленно мужчина говорил ему, казалось бы, такую мелочь, как тему по психологии поведения.       — Ну, у меня её язык не повернется назвать мамой или мамочкой. Она не относилась ко мне настолько хорошо, чтобы я её так называл. — голос Злотницкого заметно погрубел, будто потерял всякий эмоциональный окрас. Включая лампу, Чжун Ли касается его запястья.       — Я понимаю, почему так происходит, Тарталья. Всё хорошо. Лучше сменим тему. — юноша не понимает, как мужчина, несколько минут назад надрывавшийся от скорби и истерики, сейчас абсолютно спокойно стоит и готовит яичницу, прокручивая в руке лопатку и качая ею из стороны в сторону.       — Вкусно пахнет. — переводя взгляд с его груди на плиту, он поправляет растрепавшиеся волосы, прикрывая окружающий мир оттенком цедры и ржавчины, поскольку на кухне было не так светло.       — Спасибо. — отвлекаясь, Тарталье не удаётся уловить момент, когда Чжун Ли подходит совсем близко и заправляет его пряди волос за уши, смело касаясь скул и проводя большими пальцами по щекам.       Парень кладет правую руку поверх его, лишь бы тот её не убирал, а затем ластится, словно уличный кот. Прикрыв глаза, он наклонил голову, оглаживая тыльную сторону чужой ладони большим пальцем, не говоря ни слова. В какой момент подобные прикосновения стали чем-то желанным, больше не воспринимались как нонсенс или моветон?       Чжун Ли стоит и гладит его по щеке, тоже не понимая, когда они успели так сблизиться, что тот без конца ластится к его рукам, когда сам он приезжает к нему в четыре утра в пижаме для того, чтобы успокоить. На моменте размышлений о сближении ему вспомнилась недавняя собственная истерика, и кто всё время был рядом. Конечно же Тарталья. Тот не отходил от него ни на шаг, гладил по голове, позволял мочить слезами свою футболку и постель. Принёс ему воды, даже помог нормализовать учащённое сбитое дыхание.       Мужчина видел, что Тарталья, безусловно, травмирован, однако то, что его отличало от других подобных людей — безграничное желание защитить дорогих ему близких. Исчерпать себя полностью, уйти в минус, но помочь тому, кого он любит. Если раньше таким человеком был Итэр, то сейчас, судя по всему, им стал сам Чжун Ли, но только дурак бы не догадался, что Тарталья в него влюблён.       Однако чувства юноши не были похожи на простые всплески пубертата и максимализма, наоборот. Подростки вроде него редко влюбляются в тихих взрослых. Они ищут среди людей постарше того, кто будет вести себя, как их ровесник: бунтовать, дебоширить. Тарталья же искал не столько отцовскую или родительскую фигуру, что тоже отчасти было, сколько защиту и опору, хотя он понимал, что Чжун Ли самому было бы неплохо найти некий оплот. И тот прилагал все усилия, чтобы они идеально дополнили друг друга.       Закидывая правую руку на его плечо, левой Чжун Ли продолжает оглаживать щёку с веснушками. Подобные объятия позволяют Тарталье особо не менять положение тела. Проходит десять секунд, двадцать. Выходя из полусонного состояния, Злотницкий чует до боли знакомый запах гари и резво убирает руку, похлопывая преподавателя по предплечью, чтобы тот обратил на это внимание.       Когда возгорание яичницы было предотвращено, Чжун Ли нарезал некоторые овощи и разложил их по тарелкам. Протягивая порцию парню, держа свою одной рукой, он мягко касается его лба ладонью. Взгляд становится чуть строже.       — Что-то не так? — парень уже было подумал, что у него что-то на лбу.       — Мне кажется, что у тебя температура. Лоб слишком горячий. — отставляя ранний завтрак в сторону, приподнимая слегка мешающую чёлку, мужчина бережно и медленно целует его в лоб. Стоя совсем близко, не стесняясь, чуть расслабляя плечи. — Возможно, тебя продуло. Когда ты проснулся из-за кошмара, то был мокрый от пота, а потом ещё и окна во всей квартире открыл. Так что это вполне вероятно.       — И что делать? — он ненавидел болеть, поскольку в семье все ругали его за это. Отнимать время на лечение и деньги на лекарства всегда пресекалось.       — Могу я взглянуть на твою аптечку? Если болит горло, то нужно делать полоскания, от температуры поможет либо жаропонижающее, если она высокая, либо просто постельный режим. Важно дать организму достаточно сил на борьбу с инфекцией. Нужно пить много воды для выведения токсинов и вирусов. — ставя обе тарелки на стол, Чжун Ли садится, однако не начинает завтракать, поскольку ждёт, пока Тарталья сядет рядом.       Сперва тот садится напротив, но, когда видит реакцию мужчины, медленно придвигает стул ближе. Сейчас было утро субботы, потому он мог не переживать из-за пар, но парень волновался из-за кое чего другого.       — Скоро Новый год, а я заболел, как придурок. — судя по его интонации, юноша винил себя в этом.       — Это не настолько важный праздник, чтобы ради него жертвовать своим здоровьем. Это ведь не День рождения или Золотая свадьба. — на словах о Дне Рождения юношу словно ударило током. Что-то важное пришло в его рыжую голову.       — А ваш День Рождения? Он же прям в Новый год, 31-го декабря. — расправляясь с половиной яичницы. Он берет стакан воды.       — Пропущу один разок, ничего страшного. Для меня куда важнее твое состояние. — мягко перебирая его пряди на макушке, мужчина улыбается. Тарталья понимает, что даже не подготовил для него подарок, потому чувствует себя вдвойне ущербно сейчас. — Может, наконец перейдем на «ты»? Сейчас мы все равно общаемся... Далеко не как преподаватель и ученик. — тот хотел разрядить обстановку подобным вопросом. Однако из мыслей Злотницкого не вылезал праздник и факт собственной болезни.       — Изви... Ни? — температура постепенно росла, голова тяжелела и хотелось прилечь. Мужчина заметил это, когда тот закрыл глаза и оперся на руку.       — Я тебя не обвиняю. Для меня такие праздники уже не имеют колоссального значения. Пойдем, комната уже достаточно проветрилась, сейчас ляжешь поспать. Во сне ты организм побеждает инфекцию быстрее.       — А... Ты? — спустя такое долгое время было очень непривычно обращаться к собственному преподавателю на «ты».       — Я буду сидеть рядом, пока ты не уснешь. Если тебе станет плохо, зови меня, хорошо? — юноша закивал и, обессиленный, провалился в сон, ощущая, как мужчина бережно сжимает его руку.

***

      Он проспал целый день, потому чувствовал себя вполне неплохо. Следы слабости и недомогания всё ещё присутствовали, но на то это и первый день болезни. Открывая глаза, тот замечает, насколько темно на улице. В окна попадает лишь свет фонарей, однако около кровати работает ночник, стоит стаканы воды и размеренно тикают часы, чтобы парень мог определить, как долго он был в постели.       Медленно поднимаясь на ноги, предварительно опустошив стакан воды, держась за стену, Тарталья открывает дверь и до него доносится донельзя вкусный запах. Рис, явно со вкусными специями, морковь, чеснок и горячее сливочное масло — все эти ароматы заставили живот заурчать.       Заходя на кухню, Злотницкий видит, что возле шипящей сковороды хлопочет Чжун Ли. Всё помещение заполнено мягким теплым светом, прямо как в детстве, когда его мама ещё стояла у плиты, а отец возвращался с гостинцами.       Мужчина не слышал шаги из-за шкворчащих ингредиентов на сковороде. Юноша медленно подплывает ближе, утыкаясь лбом ему в спину, почти что в шею, а руки заводя на талию. Спросонья подобные действия не кажутся ему слишком резкими или пошлыми. Чжун Ли же, ощутив, как чья-то ладонь медленно обхватывает его грудь, развернулся.       — Ты выспался? Как ты? — Тарталья после постели был очень горячим, ведь помимо того, что он был завернут в одеяло, у него ещё и была температура, потому его можно было принять за портативный обогреватель, что с радостью оценил мужчина, разворачиваясь, чтобы тот обнимал его спереди.       — Как будто получше. Но я голодный. — прикрывая глаза, он наслаждался теплом и вкусным запахом.       — Ужин почти готов. Я сходил в магазин и купил продукты, а то у тебя почти ничего не было. Ещё пожарил мясо, но это, скорее всего, на завтра. Ещё сварил компот и сходил в аптеку. — слушая это, Тарталья не понимал, что настолько хорошее в жизни он сделал, что ему достался Чжун Ли. Вернее, пока не достался. Они не были друг для друга кем-то. Просто преподаватель и студент. Однако невероятно сложно рассчитать, насколько сильно вы вышли за рамки, когда твой преподаватель целует тебя в лоб и готовит тебе ужин, а ты во время объятий не прочь коснуться его груди, или вовсе спрятать туда лицо. Возможно, это награда за все пережитые им страдания? Пряча лицо в футболке на его груди, он мямлит «Спасибо». О такой заботе, например, от Итэра, он даже мечтать не мог.       После еды, сидя на краю своей кровати, парень мусолил таблетку в руках. Он уже и сам не помнил от чего или для чего она, но мысли настолько сильно поглотили его, что вода из его стакана едва не расплескалась на пол. Очнулся он, когда Чжун Ли медленно сел рядом.       — Тебе не плохо? Ты минут десять стакан в руках крутишь. — опуская голову на его плечо, Злотницкий вздыхает. Парень попросту не знает, как выразиться о своих переживаниях.       — Все нормально. — принимая таблетку и снова выпивая всю воду, он чувствует, что мужчина берет стакан из его руки и ставит на тумбу, где всё ещё светил ночник, а также лежат его очки.       — Точно? — тот снова заправляет прядь его волос за ухо, аккуратно пытаясь заглянуть в небесные глаза.       — Сейчас суббота, потом воскресенье. Вы... Ты уедешь завтра вечером? — Чжун Ли был рад, что тот старается привыкнуть к обращению на «ты».       — Если бы ты ходил на пары, то знал бы, что 30-е и 31-е в этом году ВУЗ объявил выходными. — Тарталья даже обрадовался, что сможет легально остаться дома. — Я могу быть с тобой хоть все новогодние каникулы, но сейчас я точно никуда не уйду, пока ты не выздоровеешь. — юноша нащупал его руку и обхватил своей, кусая губы.       — Спасибо. — его колени, укрытые одеялом, были обрамлены теплым слабым светом ночника.       Гулкая тишина окутала их обоих: наступила некая неловкая пауза, однако Тарталья всё ещё не отпускал руку мужчины. Мысли роились пчелиным ульем, заставляя больную голову без конца менять положение, лишь бы найти то, в котором виски не будут болезненно пульсировать. Вскоре у парня получилось на некоторое время избавить себя хотя бы от этой боли.       — Что между нами? — Тарталья выпаливает это так неожиданно, что тут же закрывает рот рукой. Однако Чжун Ли реагирует абсолютно спокойно.       — Что ты хочешь, чтобы было между нами? Наши взаимоотношения давно вышли за рамки преподавателя и студента. Ты хотел бы вернуть эти рамки, или пойти ещё дальше? — глядя на ту руку, которую парень держит уже несколько минут, мужчина переплел их пальцы.       — Пойти дальше. — Тарталья наконец-то принимает свои чувства. После всего, что Чжун Ли сделал для него, после всех пережитых ими моментов он может признаться самому себе, что хочет большего между ними.       Медленно поворачиваясь корпусом направо, он осторожно убирает руку из хватки юноши и начинает оглаживать его скулы ладонью, но после останавливается за них, очерчивая левой рукой чужое плечо.       Взгляд янтарных глаз падает на карминовые губы. Что-то тянет к ним. Поддавшись чувствам и непреодолимому желанию, Чжун Ли чуть наклоняет голову. Рукой, лежащей на его лице, он будто подсказывает направление, подталкивает к действиям. Мужчина целует его. Прикрывает глаза, сжимает футболку на плече, льнёт снова и снова.       Тарталья не был готов к такому. Он и сам вынашивал мысль, как бы мягко рассказать ему о своих чувствах, однако тот сам сделал первый шаг. Однако это признание происходило именно так, как парень и хотел: размеренно, камерно, плавно. Оба сейчас преисполняются доверием друг к другу. Чувствуя, как мужчина сбавляет темп, не получая ответной реакции, Злотницкий наконец-то начинает действовать. Немного с опаской, ведь он помнит, чем закончился его первый поцелуй с Чжун Ли тогда, в коридоре.       Но сейчас все кардинально иначе. Никто из них не сопротивляется, наоборот, оба жмутся друг к другу. Руками изучают изгибы тел. Все переживания разом испарились из рыжеволосой головы. В комнате было темно, потому прикосновения становились ещё желаннее, ведь ты буквально пробираешься на ощупь, каждая секунда становится тягучей, будто нуга.       Как только рука мужчины начинает медленно приподнимать футболку юноши, а его пальцы касаются талии, Злотницкий, распахнув глаза, стремительно выдыхает и берет его за запястье. Пока что он не готов сближаться настолько, ведь даже с Итэром, с которым они встречались год, секса у него не было, а тут буквально второй их поцелуй и уже попытка проникнуть ему под майку.       Возможно, Чжун Ли имел ввиду совсем не это, однако он послушно убрал руку, не настаивая. Для него интимная близость была одним из знаков высшего доверия между партнерами. Её нужно в некоторой мере заслужить, но по большей степени просто быть готовым. Показательно кладя руку ему на затылок, мужчина тяжело дышит и косится на мягкие клубничные губы, будто спрашивая разрешения на продолжение.       В ответ Тарталья бережно обнимает его за шею. Они умудрились поменять положение во время поцелуя, потому Чжун Ли поставил руки по бокам от его бедер, чтобы банально не упасть. Юноша пока не хотел целоваться. Конечно, он желал продолжить, но только после того, как всё обдумает. И пока он переводил дух, мужчина сказал:       — Тарталья, я хотел бы встречаться с тобой. Я тоже хочу пойти дальше тех рамок. — мужчина сам не верил, что это не сон и он действительно решился на подобные слова. Он наконец-то перестал досконально оценивать все риски данного решения и позволил себе просто быть счастливым с кем-то, кто заботится о нем и о ком он может заботиться сам. Кто любит его и кого он тоже может любить. Ради него он готов был сделать первый шаг в отношениях. По крайней мере для того, чтобы начать эти отношения.       — Я тоже хочу встречаться с... Тобой. — Тарталья понимал, что теперь точно никогда не сможет отпустить мужчину. Сейчас его чувства устаканились, ощутили почву. Он уже более уверенно говорил «Тебя», «Тобой», «Ты».       Чжун Ли запустил руку в апельсиновые волосы, стал мягко перебирать пряди. Они молча обнимались, лежа на кровати. Злотницкий закинул на него ногу, переворачиваясь на бок и не отстраняясь, стараясь прижаться крепче.       — Спасибо, что ты рядом, Тарталья. — его голос не звучит напряженным, каким обычно является во время ведения пар. Наоборот, сейчас он может расслабиться и быть собой. — По поводу близости, ну, когда я тебя коснулся... Я не буду настаивать. Ты должен быть готов и хотеть этого. Твой комфорт для меня важнее всего.       — Пожалуйста. И тоже спасибо. Я же сейчас болею. Если я заражу тебя? Прямо перед твоим праздником. — такое волнение показалось ему милым.       — У меня хороший иммунитет. От нескольких поцелуев ничего плохого не случится. Я буду рядом, тебе нужно восстанавливаться. — укрывая его одеялом, Чжун Ли ложится рядом. — И это не только мой праздник. В этот день люди отмечают и Новый год тоже. Моя мама всегда говорила, что мой День Рождения важнее и мы всегда праздновали его. конечно, другие поступали иначе, но я не могу их винить.       — Тогда, может, мы не будем отмечать Новый год? У меня на этой квартире и ёлки то нету. Я переехал только несколько месяцев назад. Даже вещи ещё не закончил разбирать. — Тарталья снимает носки и начинает устраиваться поудобнее.       — Давай посмотрим, когда тебе станет лучше? — мужчина напоследок целует его не только в губы, но и в лоб, убеждаясь в том, что температура наконец спадает.       Сейчас Тарталья чувствовал себя в безопасности. Окруженный заботой, теплом, любовью, мягко поглаживаемый по голове, нужный и важный, слышимый и значимый. Хватаясь за его спину, кладя руки на лопатки, он медленно засыпает. Конечно, голова всё ещё кипит от раздумий, сердце бешено колотится, от всего тела исходит жар. Необходимо определиться с подарком для Чжун Ли, поскольку свой главный подарок, — взаимность, он уже получил и теперь ему дозволено наслаждаться им в полной мере.

***

      Утро 31-го декабря всегда является крайне волнительным. Приготовления к праздникам занимают много времени и сел, однако после сполна окупаются во время боя курантов.       Тарталья все думал, что подарить Чжун Ли на день рождения. С самого утра, пока не начались пробки, он поехал на свою квартиру, чтобы взять одежды, а после заехать в магазин, чтобы купить продукты.       С приготовлением подарков у парня не задавалось ещё с прошлых отношений. И тут тебе не импульсивный мальчик твоего возраста, а зрелый мужчина, старше почти что вдвое. Его любимые сигареты он с горем пополам выяснил и купил, но что ещё подарить? Одежду? У Тартальи точно нет того предмета гардероба, который тот бы захотел носить. При сильно ограниченном студенческом бюджете было крайне сложно определиться.       Лежа на кровати, парень вспоминал, сколько всего Чжун Ли для него сделал. Как часто приходил на помощь в тяжёлых ситуациях, выручал, всегда заботился, всегда любил его. Стоило ему сегодня проснуться и не увидеть того рядом, как нутро охватила некая паника, но на кухне уже стояли бутерброды, чай, а также лежала записка, куда он поехал и во сколько примерно вернётся. Парень не верил, что он спустя такое долгое время вновь счастлив.       Чжун Ли он доверял больше, чем кому-либо из родителей и всего своего окружения. Эта мысль натолкнула его на одну идею, которую он решил реализовать позднее.       Ближе к обеду мужчина приехал с покупками, однако даже не заикался ни про какой подарок. В два часа дня уже начинало потихоньку темнеть, поскольку солнце заходило в четыре. Световой день был крайне коротким, однако это создавало некоторую атмосферу.       — Тарталья, помой, пожалуйста, морковь. Я сейчас хочу её натереть и пожарить к рису. — блюдо не было похоже на праздничное. Такое они ели совсем недавно. Это снова насторожило.       — Я тебя поздравил с Днём Рождения ещё утром, ты почти никак не отреагировал. Ты не будешь праздновать? Просто сегодня и Новый год, но мы к нему как будто не готовимся. — беря в руки щетку для овощей, он начинает орудовать ею.       — Для меня намного важнее было вылечить тебя. Я уже много лет не отмечал День Рождения, если честно, я и не собирался праздновать. — парень стал кусать губы, думая, что это из-за него.       — Но я уже выздоровел! Я не хочу, чтобы из-за меня ты терял праздник. Тем более я приготовил тебе подарок. — услышав про подарок, Чжун Ли на мгновение перевел на юношу взгляд.       — Правда? — получив в ответ кивок, он расплылся в улыбке, полной благодарности. — Спасибо тебе. С каждым днём я убеждаюсь, что ты — настоящее сокровище.       — Мы могли бы просто посмотреть обращение президента, послушать куранты и лечь спать. Там, хотя бы оливье сделать? Или крабовый. Какой тебе больше нравится? — Тарталья поправил очки Чжун Ли, видя, что те съехали уже к кончику носа. После он взял в руки резинку и завязал ему низкий хвост, чтобы волосы не мешались при готовке.       — Я люблю крабовый. А? Спасибо. Тогда скоро займусь ужином. Мы откроем наши подарки до или после курантов? — вспоминая, что у него вообще за подарок, юноша чуть кашляет.       — До курантов. Там... Я надеюсь, что тебе понравится. — теперь же он стал сомневаться в уместности и адекватности того, что собирался дарить. Парень боялся оплошать и повести себя глупо, но деваться было некуда. До полуночи оставалось буквально десять часов.

***

      — Это тебе. Я не очень хорошо запаковываю подарки, извини. — в красивом пакете, обёрнутом в упаковочную бумагу с километровыми кусками скота, лежит красивый вязаный свитер с горлом. Тот был пастельно оранжевого цвета со светло-голубым узором, будто рядом положили персик и голубику. Он тут же стал надевать его прямо поверх пижамной футболки. Свитер был теплым, совсем не кололся, а на ощупь походил на облако или бархат. — Когда я увидел его в магазине, то сразу подумал о тебе. Он проходит под твои веснушки и глаза. — возможно, Чжун Ли сейчас звучал, как влюблённый школьник, но подобные комплименты и нежности для него были крайне важны.       — Он очень красивый! Я теперь не знаю, стоит ли дарить мой подарок. У тебя же день рождения и он кажется намного менее значимым. — однако мужчина тут же положил свою руку на тыльную сторону его ладони.       — Ты и отношения с тобой — мой лучший подарок. Я не помню, когда мне в последний раз было так хорошо рядом с кем-то. Рядом с тобой я могу быть самим собой, могу быть расслабленным и не чувствовать вину за свои ошибки. Так что не бойся. Что бы там ни было, мне это понравится.       Протягивая ему пачку сигарет, Злотницкий собирается с духом и садится ближе, все ещё держа их в руках:       — И ещё... Я всё думал о том разговоре про близость, когда мы признались друг другу и всё такое. Я готов. Ты — лучшее, что случилось со мной в жизни. И мне тоже рядом с тобой комфортно и хорошо. Я очень благодарен тебе за всю любовь и заботу, что ты мне дал. И я бы хотел, чтобы мой первый опыт был с тобой. — глаза Чжун Ли округлились настолько, насколько это было возможно, учитывая его разрез глаз.       — Первый опыт? Вы с Итэром встречались сколько, год? И... — но тот его перебил.       — И до секса дело не дошло. Теперь я знаю, что он много с кем спал. Но со мной, почему-то, не хотел. — из-за этого Тарталья считал себя каким-то неправильным, ведь не понимал, почему Вишневский отказывал ему. Вернее, не столько отказывал, сколько не предлагал сам и не проявлял особой инициативы. Из таких мыслей его вывел сам Чжун Ли.       — Всё хорошо. Я рад быть первым у тебя.       — Тогда мы можем начинать? — он предварительно изучил некоторую информацию, но, конечно, не знал все досконально, поскольку был неопытен.       — Нет. Я сейчас схожу в аптеку и куплю все нужное. Презервативы, например. Лубрикант? — даже от таких слов юноша ловил легкую нотку стеснения.       Пока Чжун Ли не было дома, он перебирал варианты развития событий в голове, даже пытался что-то прочитать или узнать. Так или иначе, он хотел удовлетворить своего партнера. По прошествии двадцати минут тот вернулся с небольшим пакетом, через который просвечивала упаковка контрацептивов, на которые парню было стыдно даже смотреть, но тем не менее он слышал, что секс — это приятно, потому хотел сделать им обоим хорошо.       — А сейчас начинаем? — сидя на краю кровати, тот теребил пальцы.       — Тоже нет. Нужно ведь всё обсудить. Например, в каком положении мы это будем делать, при свете или нет. Я вижу, что ты нервничаешь. Мы оба девственники, так что нужно проговорить всё заранее, чтобы мы оба получили удовольствие от процесса. — мягкое касание руки мужчины заставило юношу содрогнуться. Та была холодной, но он не желал, чтобы тот её убирал.       — Ты тоже девственник? Тебе же...       — Да. Мне тридцать два. Но сексом нужно заниматься не ради галочки, что ты им занимался, а по любви. И сейчас я нашёл человека, с которым хочу впервые разделить этот момент. Ты точно этого хочешь? — юноша закивал и облизнул губы, садясь поудобнее. Он все ещё был в новом свитере, только теперь под ним не было футболки. Он стал тянуть руки к широким, сильным плечам.       Свет в комнате был приглушён, горел только ночник, а из коридора сияли теплые лучи люстры. Так было даже лучше, поскольку оба могли сконцентрироваться на тактильных ощущениях. Лучше слышали и чувствовали друг друга.       Тарталья сидел у Чжун Ли на бёдрах, держа его за скулы и жадно целуя, пока тот прохладными руками проникал под его свитер и касался лопаток, заставляя того содрогнуться.       Руки мужчины вальяжно и беспорядочно блуждали по юному телу, а от таких прикосновений Тарталья иногда дергался или издавал в его губы тихий смешок. Местами ему наверняка было щекотно. Стоило только ему добраться до чувствительных сосков и зажать их между указательными и средними пальцами, как Злотницкий издал более громкий, высокий звук.       Ему тоже хотелось коснуться чужого тела, наконец-то сполна ощупать рельефные мышцы, привлекшие его внимание с самого начала. Пока Чжун Ли подкладывал себе под спину подушки, рыжеволосый юноша не сидел на месте и начал стаскивать его футболку. Картина, открывшаяся ему, буквально сбила дыхание. Сейчас он видел своего же преподавателя со слегка растрепанными волосами, без конца вздымающейся грудью, в очках, оправа которых продолжала линию век, делая томный взгляд снизу вверх ещё более нетерпеливым и неудовлетворенным.       Как только рука мужчина коснулась его штанов, хватаясь за край резинки, он взял его за запястье:       — Я сам. — торопиться им было некуда, потому Тарталья стал медленно снимать свои штаны. Он пока оставался в свитере, да и не особо хотел его снимать. Садясь на кровать и сводя ноги, он наконец избавляется от клетчатого предмета одежды, но теперь замечает темное пятно на своем белье и инстинктивно прикрывает пах краем свитера. Он даже не знал, что такое предэякулят, потому подумал, что от пары простых касаний достиг оргазма.       Пока он был погружен в раздумья, Чжун Ли, двигаясь чуть увереннее, приподнял край его одежды, не понимая, почему тот ещё не снял белье.       — Ты стесняешься? Хочешь, я разденусь первым, чтобы тебе не было так неловко? — даже сейчас тот заботится о нем и беспокоится о его комфорте.       — У меня белье уже мокрое. — парень специально говорил это тихо, сгорая со стыда. Сам половой акт ещё не начался, а он уже был залит краской.       — Это нормально. Всего лишь предэякулят. — нежные и размеренные прикосновения помогли парню расслабиться. Он видел, с каким удовольствием мужчина его касается, поскольку предварительно сходил в душ и намазался разными кремами. Сейчас он пах как целая фруктовая корзина. Оказавшись без трусов, он не спешил расставлять ноги в стороны.       Чжун Ли понимал, что тому нужно время, чтобы привыкнуть, потому пока стал раздеваться сам. Юноша же сидел в свитере и носках, наблюдая за тем, как тот постепенно оголяется, как будто без всякого стеснения. Конечно, он смущался, вот только почти не показывал этого, ведь из-за факта своего старшинства чувствовал, что должен подавать некий пример парню, что был младше.       Бережно помогая ему лечь на подушки, мужчина открывает флакон с лубрикантом:       — Он может быть немного холодным. Сначала я вставлю пальцы, дам тебе привыкнуть. Постарайся расслабиться, хорошо? — пристраиваясь у его бедер, он их немного приподнимает и подставляет смазанные пальцы ко входу, медленно проникая внутрь. Тарталья делает глубокий вдох и напрягается от новых, непривычных ощущений. — Больно? — тот молча мотает головой. Спустя пару секунд нутро содрогается от того, что его пальцы входят ещё глубже.       — Почему ты ими... Так странно двигаешь? — его голос слегка хрипит, он чужих действий он непроизвольно и резко выгибается.       — Ищу, где у тебя находится простата, чтобы знать, в каком направлении мне нужно будет двигаться. — голос Чжун Ли размеренный и спокойный. Так и не скажешь, что это — его первый раз. От такого тона юноше становится спокойнее и он расслабляется, пока мужчина всё же не находит нужную точку. Когда он проходится пальцами прямо по ней, юноша выгибается. По телу проходит маленький электрический импульс, заставляющий его содрогнуться.       Когда Тарталья был подготовлен, тот вытащил пальцы, протер их принесенными заранее салфетками и осторожно пристроился к его бедрам. Левой рукой он взял того под коленку, а правой обхватил собственный член. Приставляя головку ко входу, он поднимает глаза на Тарталью. Тот без конца теребил рукава свитера, обнимал себя и цеплялся за подушки и простынь. Такое зрелище завораживало и возбуждало. Стоило ему войти наполовину, как со стороны Злотницкого раздался хриплый выдох. Даже крайне объемный свитер не был способен скрыть его вздымающуюся от учащенного сердцебиения и дыхания грудь. Мужчина понимал, насколько важны разговоры во время процесса, ведь он ни одним своим действием не хотел сделать юноше больно.       — Тебе нужно время, чтобы привыкнуть? — в ответ раздается шепчущее «Да». Пользуясь возможностью, он дотягивается до чужих губ и целует их, жмется, будто впервые. — Если хочешь, ты можешь трогать себя. — он увидел, что край одежды вновь прикрывает его пах, вот только стояк все равно скрыть не удается. Странно, если бы его не было, учитывая рьяно колотящееся сердце и горячее, сиплое дыхание.       Чуть приподнимая низ свитера, Чжун Ли входит до упора, обхватывает чужой член рукой и надавливает на влажную головку, вызывая невообразимую бурю эмоций. Тарталья наконец-то стонет в полную силу, прогибаясь в пояснице и неосознанно двигая бедрами навстречу. Голова инстинктивно поворачивается направо, волосы падают на лицо.       Стоило ему принять удобное положение, чтобы двигаться дальше, как он вновь услышал тихий хрип. Тарталья явно пытался не издавать никаких звуков. Мужчина положил свободную руку ему на щеку и медленно развернул его голову, целуя. Тот опять обнял его за шею, бросая всякую идею прикасаться к себе, потому что сейчас ему важно было ощутить, как они становятся одним целым. Как только Чжун Ли первый раз вошел до упора, Злотницкий схватился за его плечи. Утыкаясь ему в шею лицом, он вновь подавляет стоны.       С ускорением темпа держаться ему становится все сложнее, уже не помогает зажимание рта руками, ведь Чжун Ли так старательно сохраняет ритм и иногда делает произвольное резкое движение: грубый толчок, помогающий чуть встряхнуть парня.       — Тарталья, не молчи. Мне нравится твой голос, я хочу слышать его. — наконец-то обхватывая рукой собственный член, Тарталья впервые за вечер издает несдержанный, полный эмоций и удовольствия звонкий стон как раз во время того самого грубого толчка.       Постепенно мужчине становится тяжело сдерживаться. Держа юношу за бедра, он склоняет голову. Его хвост, оставшийся буквально со времени обеда, мягко спадает с плеча и рассыпается на множественные пряди. Бедра периодически двигаются быстрее. Он не может это контролировать, ведь сейчас им движет не здравый смысл и расчётливость, а желание заполнить его до краев и наконец испытать оргазм. Изредка трогая себя, Тарталья лежит и млеет от удовольствия.       Он доверяет мужчине настолько, что подарил ему свой первый раз. Наконец-то он не чувствует никакой угрозы ниоткуда. Роящиеся мысли на мгновение затихают, концентрируясь лишь на предстоящей разрядке. Хватаясь то ли за его плечо, то ли за спину, Тарталья, двигая рукой, наконец-то испытывает оргазм. Его бедра, полные напряжения от импульса, проходящего по всему телу, поднимаются выше обычного. Казалось, что он может видеть выпирающий под собственным животом член Чжун Ли в эти несколько мгновений.       Мужчина, наблюдая, как Тарталья под ним сотрясается от удовлетворения и блаженства, ощущает накатившую лавину возбуждения. Совершая невероятно быстрые толчки бедрами, он изливается прямо в презерватив. Это происходит спустя непродолжительное время после пика Тартальи, потому можно сказать, что они кончили почти одновременно.       Находясь в некоем забвении от получаемого удовольствия, Злотницкий совсем забывает, что на нем надето, потому горячая сперма оказывается прямо на свитере в области груди. Как только трясущиеся коленки чуть расслабляются, он понимает, что испачкал совсем новую вещь.       Тяжело дыша, ощущая пульсации где-то в ушах и висках, кусая губы, он пытается что-то промямлить. Ему настолько хорошо, что дар речи не возвращается ещё пару секунд. Прежде чем он успевает открыть рот, Чжун Ли берет салфетки и начинает вытирать всё с его груди. Сперма неизбежно впиталась в ворс свитера, но тот даже ничего не говорит.       Завязывая презерватив и закидывая его в мусорное ведро, прибирая всё, он ложится рядом с Тартальей, чей пульс до сих пор не пришёл в норму. Мужчина тут же начинает к нему ластиться. Картина, которую он увидел во время их близости ещё долго не сотрется из памяти.       — Тебе понравилось? Я не сделал тебе больно? — всё, о чем может думать юноша сейчас — дурацкий свитер.       — Я его испачкал. Прости. Ты мне его буквально час назад подарил... — испытывая вину, Злотницкий даже не поднимает глаза во время поцелуев и игнорирует его вопросы.       — Ничего страшного. Его всё равно нужно было бы стирать, это же вещь только из магазина. Если забыть о свитере, было ли тебе хорошо? — оглаживая его щеки и скулы, тот заправляет прядки волосы за покрасневшие уши.       — Да. Я хочу сходить в душ. Или сначала ты? — глядя на Чжун Ли исподлобья, он жмется к его разгоряченной груди.       — Иди первым, я пока тут всё уберу и сменю постельное бельё. — забота, проявляемая им даже сейчас, неизбежно продолжает растапливать сердце Тартальи.

***

      Выходя из душа в чистом пижамном комплекте, Чжун Ли не обнаружил Тарталью в спальне или на кухне, где всё ещё играл телевизор со включенным Первым каналом. Юноша стоял на балконе и курил, высунувшись в окно. У него были чуть влажные волосы. Увидев это, мужчина лишь вздохнул и обнял его сзади, не упуская возможность поцеловать в спину.       — Куришь, и без меня? У тебя мокрая голова, тебя может продуть и ты снова заболеешь. — поджигая свою сигарету, он дает ему плед, лежавший с краю кровати. Он заметил, что Тарталья снова был обременен какими-то раздумьями. — Что-то случилось?       — Мы уже несколько дней находимся вместе в одной квартире, мы встречаемся, мне с тобой очень хорошо... — тот даже не понимает, к чему он клонит.       — Ты хочешь, чтобы я уехал? — в ответ на это тот начинает тараторить.       — Нет! Я и боялся, что ты так подумаешь. Просто мы вместе меньше недели, но при этом только что переспали. Но одно дело, когда ты просто находишься у меня в квартире, но другое дело... Жить вместе. — выпаливая это, он сильно затягивается и отводит взгляд.       — Ты хочешь съехаться? — голос Чжун Ли уже не выражает спокойствие. Наоборот, в нём слышна радость.       — Да. Я думал, что ты посчитаешь такое предложение абсурдным. — туша сигарету об оконную раму, он берется за следующую, но тут с кухни доносится шум телевизора.       «... С новым, 2014-м годом!» — слыша это, Злотницкий вздрагивает.       — Мы обращение пропустили! Сейчас куранты тоже пропустим! — однако мужчина не нервничает. Лишь спокойно кладет руку на плечо любимого человека и бережно целует.       — Мне приятно знать, что ты беспокоишься о нашем совместном будущем. Я буду рад провести свою жизнь с тобой. В особенности в одной квартире. Не думаю, что когда-то впредь смогу заснуть без тебя. — удивлению юноши не было предела, но тот не замолкал. — Мы знаем друг друга ещё не полностью, но впереди у нас ещё очень много времени, чтобы узнать друг друга и стать ещё ближе.       Куранты бьют двенадцатый раз, за окном слышатся громкие радостные крики, поздравления. Начинают мерцать и искрить салюты, запускаемые во дворах, совсем недалеко от них. Сердце наполняется теплом и надеждой. Теперь, когда их сигареты заканчиваются и начинают плавно тлеть, лежа на подоконнике, они не берут новые, наоборот. Тянутся к губам друг друга и уже не стесняются целоваться так, как прежде, хотя Злотницкого от предвкушения всё ещё иногда охватывает лёгкий мандраж.       Когда-то, почти на таком же балконе, он вступил в отношения с Итэром. Если бы он только знал, как быстро Вишневский перегорает к своим партнерам, и что ему буквально ничего не стоит разрушить отношения, причем неважно какой длины, он бы, конечно, сто раз подумал, вступать ли в них, но сейчас он понимает, что именно благодаря тем отношениям его жизнь сложилась так, что он встретил Чжун Ли.       Юноша расправляет плечи. Рядом с мужчиной у него как будто появляются крылья. Балкон наполняется ярким светом от фонарей и фейерверков, с кухни играет мелодия советского фильма, всё тело наполняется энергией и воодушевлением. Сейчас не хочется думать ни про бывшего, ни про родителей. Не хочется вспоминать ни о чем плохом. Целуя Чжун Ли, обнимая его за плечи и ощущая чужие руки на своей талии, Тарталья счастлив.