На поражение

      Неожиданного благодушия Энакина хватает до утра. Зажатая пружина злости, ненависти, бешенства распрямляется глухим звуком, рикошетом отлетая в Оби-Вана. Все возвращается на свои места. Те же движения, те же ощущения, та же реакция на них.       Первое, что чувствует Кеноби, резко вырванный из сна, — холодную ладонь, сжавшуюся вокруг его шеи. Боль, уродливо скрючивающаяся в груди спутанным комком, давит на бешено стучащее сердце. Взгляд Скайуокера дикий, животный. Рот кривится в безмолвном крике, пока глаза бегают по комнате в попытке зацепиться за предмет, которым можно защититься. Впившиеся в руку Энакина ногти оставляют лунки крови на коже. Это приводит в неконтролируемую ярость. Скайуокер рывком стаскивает Оби-Вана с кровати, затылком ударяя об пол с такой силой, что Кеноби невольно лишь сильнее хватается за Энакина.       В глазах начинает темнеть. Комната кружится волчком, двигаясь по орбите вокруг Оби-Вана и нарушая его восприятие реальности. Нет сил, чтобы ответить. Защитить себя, противостоять ударам, чужой жестокости. Энакин переворачивает его, скручивает одеревенелые руки за спиной, надавливая на неё коленом и прижимая всем телом к полу. Чувствуя, что хватка неожиданно ослабла, Кеноби делает судорожный вдох, пытаясь откашляться.       Какой наивный, глупый… Какое детское простодушие, какая слепая доверчивость — полагать, что все закончится, ещё толком не начавшись. Через несколько секунд Скайуокер наносит новый удар. Чужие руки хватаются за волосы, с силой натягивая их, а потом беспощадно, сжав клок, ударяя лицом об пол. Нечеловеческий вопль и резкий хруст сломанной кости пронзает отзвуком полупустую квартиру, отлетая от стен эхом. Из носа Оби-Вана начинает хлестать кровь, крупными каплями опадая на дубовый паркет. Пальцы лихорадочно скользят по ним, превращая в яркие разводы.       Кеноби понимает: вчерашний день — затишье перед бурей. Разрушительной, беспощадной, кровожадной. И проблема вовсе не в потерянном контроле. Оби-Ван знает, теперь знает, что агрессия Энакина, словно любимый ребенок. Скайуокер дает ему все, что тот пожелает. Балует и лелеет. А он растет. Растет, подкармливаемый каждодневным желанием делать больно, уничтожать изнутри себя и других, быть выше, значимее, важнее. Энакин давно понял это. Лишь молчал. Не сознавался в том, что стало приносить ему настоящее удовольствие.       Скайуокер никогда не манипулировал Кеноби, не заставлял находиться рядом, не обманывал в том, кем является на самом деле. И все секреты, практически нулевая информация о его жизни, несостыковки… Разве Оби-Ван интересовался этим? Хоть на секунду снял розовые очки, не дающие разглядеть важного? Нет. Просто добровольно оставался рядом. Даже, когда тайны и недосказанность сменились кулаками и ударами. Энакин создал для себя свой мир, в которой сбежал, укрылся от боли и реальности, от того, что создало разлом между нормальной жизнью и адом. А потом вернулся из него. Покалеченный, изуродованный, поломанный.       Так люди и меняются. Стоит закрыть глаза, отвернуться, как самый добрый человек, мечтающий совершать благие дела, становится злодеем, а сердце рассыпается в кучку пепла, не подлежащего восстановлению. Ничего не изменится. Вечный кошмар не перестанет мелькать страшными тенями перед глазами, а они не смогут проснуться, чтобы покончить с нестерпимыми мучениями. Это зло… Зло в прогнившей душе, возможно, уже и не существующей, останется в нём. Было, есть и будет. Ранее тщательно скрытое, спрятанное в бесконечных лабиринтах, в которых теряешься навсегда и уже никогда не выбираешься. Спрятанное от самого себя. Накапливающееся день за днем, капля за каплей.       Единственное, о чём способен думать Кеноби в данный момент, — Асока. Оби-Ван боится. Боится не того, что сейчас, в порыве злости, Энакин убьет его. А того, что сестра, самое драгоценное в жизни Кеноби, увидит это. Зайдет в квартиру без звонка или стука, открывая дверь своим ключом, как это обычно бывает, и застанет Оби-Вана, валяющегося на полу в собственной крови. Униженного и беспомощного. А Энакин, близкий друг, с которым делила радость, смех и слезы, будет бить его со всей силой, не жалея и не замечая чужого присутствия. Что станет с ней тогда? Кеноби не хочет думать об этом. Он хочет защитить её, спрятать ото всех, отгородить от любой боли и горя. Но не получится. Слишком поздно. Слишком невозможно.       Оби-Ван ненавидит себя. Ненавидит каждой клеточкой тела. Единственный человек, от кого по-настоящему надо защитить Асоку, — он сам. Он — весь вред и все зло вселенной. Смог ли Кеноби обеспечить её достойной жизнью? Воспитать? Вырастить? Дать все, что хотелось ребёнку, оставшемуся без родителей? Но самое важное — распознал истинное в Энакине? Защитил от друга, который вместо объятий дарит лишь синяки, пролитую кровь и боль? Как он может быть уверен в том, что Скайуокер никогда не причинял вред Аше? Оби-Ван не знает границы тонкого барьера между правдой и ложью. Не знает, где был максимум его усилий, а где он даже не пытался стараться. Все, что было у него, — любовь. Но даже её не хватило.       Боль — везде. Она ползет по стенам, полу, венам, подкорке мозга. Это невыносимо. Энакин был всем. Всем. Он был его богом, его молитвой, исповедью. Прощением. Оби-Ван и не знал, что возможно так сильно любить. Пока не появился Эни. Эни, который скрасил одним лишь присутствием все жалкое существование Кеноби. Полюбил его с каждой раной, тревожной мыслью, неконтролируемым самоуничтожением. Вернул к жизни. Заставил снова влюбиться в неё. Научил путешествовать, гулять, не бояться пробовать новое.       Оби-Ван не знает, как жить дальше. Но теперь уверен в том, что в этих отношениях — ему больше не место. Их двоих здесь слишком много. И либо спасется кто-то один, кто-то, в ком больше жизни, силы, надежды, либо никто из них — так и уйдут под воду, вцепившись друг в друга и забрав с собой накопившийся груз гнева, перемешанный с болью. Кеноби не может представить то, что ждет их дальше. И есть ли вообще это «дальше»? Но понимает: ему надо уходить. Бежать, прятаться, обрывать все связи. Но как? Как оставить несколько лет, оставить свою любовь, воспоминания, все, что было пройдено ими? Как осознать, что больше никогда не увидишь улыбку Энакина, не поцелуешь его, не обнимешь, не дотронешься. Как осознать, что когда-то самые близкие люди, в один день становятся закоренелыми незнакомцами? Как уйти, когда хочется остаться?       С ним больнее, чем без него.       Из легких будто бы разом выбили весь воздух. Сердце продолжает бешено стучать в груди и каждый удар слышится громким набатом в ушах. Оби-Ван чувствует: ему нечем дышать. Слезы, текущие по щекам, теряется в морщинах у губ, смешиваясь с бегущей из носа кровью. Злости и жестокости Энакина нет предела. Нет конца.       Кеноби не может. Не может дышать, видеть, думать. На языке чувствуется металлический привкус. В глазах темнеет. Нет сил дать отпор, начать сопротивляться или сделать малейшую попытку, чтобы боль перестала сжимать все тело терновником. Нет сил отползти от нависшего над ним Энакином. Оби-Ван, как прирученный зверь, не может причинить хозяину боль, укусить за бьющую руку, не позволяя продолжать унижать себя. Он смирный, как запуганный пес, прячущийся в будку. Терпит. Терпит удары. Удары в живот, в ноги, в руки, в голову, которую пытается прикрыть, сворачиваясь младенцем. И каждый как шрам. Шрам в сердце, высеченный бывшей любовью. — Мне жаль, — едва произносит он.       Оби-Ван хрипит. В секундных перерывах между кулаками не может выгадать момент и пошевельнуться. Все это — кровь и удары — зашло слишком далеко. Протестующая боль сковывает все тело, окутывает колючей проволокой, будто в саван. Как они дошли до этого? Как любовь превратилась в поединок, поединок на смерть, где в живых остается лишь один? Как внутренний стержень ломается от ощущения беспомощности, жалости к самому себе, злости? Как, как, как, как. Вопрос за вопросом. Но ни одного ответа. Лишь он, боль и пустота. Такие огромные, страшные, пугающие. Лишь боль, пустота и он. Лицом к лицу со своими вечными спутниками, проводниками туда, где нет места счастью, спокойствию, радости. Туда, где потерялся. Откуда не ушёл, потому что не хватило смелости да сил. Потому что подумалось, что пройдет, что все будет как раньше. Что справятся. Переживут.       Энакин склоняется над ним, сжимая руки вокруг шеи. Слезы Кеноби, стекая по подбородку, опадают на кисть Скайуокера, пока ногти судорожно цепляются за запястья в попытке оторвать от себя. Но Энакин сильнее, на него это не подействует — только разозлит.       Проходит минута. Минута между жизнью и смертью. Минута, когда Оби-Ван чувствует, как кружится голова, как скребет где-то в горле и щиплет глаза. Минута прежде, чем Скайуокер отшвыривает его с нечеловеческим ревом. Кеноби отлетает в комод. Боль сжимает все тело пуще прежнего. Непонятно, где — в душе или теле — но все смешивается в неясный комок ощущений, с запрятанным вглубь концом без возможности найти его. Деревянный угол впивается в затылок, словно наставленное ружье. Кровь стекает с виска, пачкая футболку и штаны. Аквариум пошатываясь, расплескивает воду, но несколько секунд спустя выравнивается. Осколки от упавших очков, разбросанные по полу, переливаются на солнце. — Ты… ты мог уронить его, — едва понимая, что говорит, хрипит Оби-Ван.       Это срывает Энакину голову. Багровея от злости, Скайуокер за долю секунды пересекает комнату. Рывком сбрасывает аквариум, стекло которого разлетается по полу с громким лязгом. Лужа воды растекается по паркету, пока беспомощная рыба подпрыгивает плашмя, жадно открывая рот.       Резкое осознание происходящего приводит Кеноби в чувство. Хватаясь за край комода, Оби-Ван поднимается. Смотрит на Скайуокера, уверенно двигаясь прямо на него и не обращая внимания на впивающиеся в голые ступни осколки стекла. Следы оставляют кровь.       Он не боится. Впервые. Не боится того, что может сделать Скайуокер. Не боится новых ударов, крови, синяков. Гнев застилает глаза. Какое право имеет Энакин так поступать с ним? Почему он сам позволяет так поступать с собой? Почему они все ещё здесь? Застряли на мертвой точке? Вместе? Почему Оби-Ван не разорвал порочный круг, пока все не дошло до крайностей? Нет. Так больше не может продолжаться. Хватит. — Выметайся, — шепчет Кеноби практически в губы, приблизившись к Скайуокеру, — выметайся вон из моей квартиры! — крик застревает между ними эхом.       Улыбка. Энакин широко улыбается, склоняя голову. А затем, хватая Оби-Вана за руку и выворачивая её, дергает так резко, что хруст костей в пустой комнате слышится слишком отчетливо и громко. Не давая время на раздумий, отшвыривает с такой силой, что Оби-Ван, ударяясь об тот же комод, теряет сознание, падая в лужу из воды и осколков.       Энакин, хватая куртку, выходит из квартиры, громко хлопнув дверью и даже не обернувшись.

***

      Все как в тумане. Голова раскалывается, засохшая кровь стягивает кожу, порезы саднят. При попытке пошевелиться чувствует, как болит все тело. Но сильнее всего — нос с рукой. Дышится тяжело. Периодически вырываются непонятные хрипы. Бросает то в холод, то в жар. Сдвинуться не получается. Откуда-то издалека доносится женский громкий крик, а после приглушенный плач, едва слышный. Оби-Вану кажется, словно его закинули на дно колодца: все звуки такие далекие. Он ничего не понимает. Только то, что очень сильно хочется спать. В голове никаких воспоминаний.       Что с ним произошло? — Оби? Оби, ты слышишь меня?       Кеноби с большим трудом приоткрывает глаза. Сделать это получается не с первого раза. Сначала комната пляшет перед ним разноцветными огнями вместе с непонятными черными искрами. Расфокусированным взглядом понимает, что находится у себя дома. Перед ним маячат ярко-синие волосы. В них он узнает Асоку, нависающую над ним. Чувствует, что голова теперь лежит не на холодном полу, а на коленях сестры, пока она ласково поглаживает его волосы трясущимися пальцами. Смотрит снизу вверх и давит из себя слабую улыбку, чтобы хоть как-то приободрить.       Почему она плачет?       Тано всхлипывает через каждую секунду. Лицо от одного взгляда на Кеноби белеет. Слезы, не останавливаясь, текут из глаз пуще прежнего. Стирая их тыльной стороной свободной ладони, Асока жмурится, а Оби-Ван замечает, что рука окрашена кровью. Его кровью. Он едва способен дышать, не ощущая боли, ползущей по венам. Но, наконец-то, по крупицам вспоминает произошедшее утром.       Сколько времени прошло?       Сколько он был без сознания?       Куда ушёл Энакин и когда вернется?       Оби-Вана поражает случайное понимание: Асока знает. Не надо быть семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что было здесь. Он ободряюще сжимает её запястье, снова давя из себя слабую улыбку. Господи, она все знает. Он провалился. Провалился как брат, как защитник своей семьи, своего самого близкого человека. Не смог сохранить в тайне. Уберечь от боли знания. Что делать теперь? Как объяснить? Сказать словами то, что родилось догадками в голове? Признаться в том, что самый близкий друг на протяжении нескольких месяцев бил её брата, насиловал, каждый день уничтожал морально? Как объяснить ей, почему не ушёл? Почему позволил такое по отношению к себе? Почему выбрал быть солдатом, каждый день сражаться на поле боя, когда все, что надо было сделать… развернуться и уйти. — Прости… — хрипит он, — прости.       У Асоки от этих бессмысленных, ненужных извинений, сиплого голоса, вида крови слезы текут лишь сильнее. Худые плечи начинают содрогаться от рыданий, лицо краснеет, пальцы, путающиеся в волосах Кеноби, трясутся. У Оби-Вана сердце разбивается на миллион осколочков. Потому что подвел. Подвел самого важного человека в своей жизни. Того, кого обещал защищать. Для кого поклялся горы свернуть, сделать все самое невозможное и в итоге не смог самого банального и простого — отгородить от себя. От того, кто слаб. Кто не смог постоять за себя ни единого разу. Кто готов был терпеть унижения и побои, лишь бы не покидать любимого человека — и не важно, что любимый человек больше не любит. Отгородить от того, кому не важна ни потерянная гордость, ни отрешенная смелость.       Такой бесполезный, слабый, глупый. — Я так виноват… — шепчет Кеноби, превозмогая боль. — Я подал тебе плохой пример. Я — плохой брат.       Аша улыбается одними уголками губ, продолжая гладить его волосы, плавно переходя на лоб и щеки, размазывая нежданные слезы, текущие по лицу Оби-Вана. — Нет, — ласково говорит она. — Ты всю жизнь воспитывал меня. Поднимал на ноги тогда, когда сам был ребенком. Лишился детства, чтобы оно было у меня. Сделал все возможное. Я росла без родителей, но ты заменил мне их. Стал всем. Все, что у меня есть… есть только благодаря тебе.       Время проходит незаметно. Секунда, две, десять превращаются в неторопливые оскомистые минуты. А они — брат и сестра — так и продолжают сидеть на полу, чувствуя, как текут слезы и сдавливается сердце. Слова Асоки придают Оби-Вану невиданную силу, но вместе с тем выпускают то, что было похоронено глубоко в груди и спрятано в его же благо. Обиду. Такую детскую, наивную, такую огромную, что если бы только вылезла наружу — уничтожила бы все на своем пути — особенно его. Обиду за то, что доверился, что души не чаял, что готов был пойти на все. Что не уходил, отчаянно продолжая верить в лучшее и любить. Любить так отчаянно, так слепо. Так, что жизни не представлял без него. Что надеялся на хороший конец. Думал о том, что в их сказке он будет самым счастливым. Самым лучшим. Что радовался, ведь после стольких лет, наконец-то, нашёл того, с кем хотел провести старость, стать настоящей семьей, прожить вместе и в горе, и в радости.       Не сложилось. Не получилось. Их сказка превратилась в кошмар: в сжатые руки на шее, слезы на щеках, миллион невысказанных слов, оправданий и сожалений. В то, о чем стыдно даже думать, что хочется забыть, содрать с кожи, выскоблить ножом. Что, не переставая болит, разрастаясь опухолью по всему телу. Что цветет метастазами, куда ни посмотри. Сплошная тьма, пронзительные завывания, скачущие тени, в итоге нависающие над ним.       Но даже самые страшные кошмары рано или поздно заканчиваются.       Оби-Ван должен сделать это. Сам. Бросить вызов, совершить практически невозможное, поставить точку. Если он не уйдет… рано или поздно Энакин просто убьет его. Забьет до смерти. Выстрелит из пистолета. Придушит собственными руками. Он так долго блуждал в лабиринте, бродил по коридорам и, наконец, нашёл выход — суть, до которой удалось долезть, добраться. Вот что предстоит ему сегодня — расстаться со Скайуокером, собрать его вещи и выставить вместе с ними, не дать снова даже коснуться себя. Переехать в другой город, другую страну, если понадобится. Сменить все номера. Бежать. Бежать, бежать, бежать. Бежать так долго, пока не оторвешься. Пока не поймешь, что в безопасности. Бежать и спасти себя. Забыть все как страшный сон. Позволить себе жить.       Сегодня все решится. Кеноби не позволит дать слабину даже на секунду. Никакого промедления. Только так.       Он рассказывает Асоке. Рассказывает об истории Энакина. О смерти его матери, тяжелом детстве, выпущенном преступнике. О том, как Скайуокер впервые ударил его. О том, как не переставал бить после. Как унижал, как молчал, как презирал. Рассказывает о Бонни. О том, что произошло между ними вчера. О том, что он писал всю ночь, звал на свидание, а Кеноби приходилось прятать телефон и удалять сообщения. О том, что сделал Энакин сегодня. О том, как скрутил руки с самого утра, сломал нос и руку, как швырял в мебель.       Асоке нечего сказать. Ему и самому кажется, что после того, как озвучил все это сумасшествие, облек его в физическое тело в словах — все эмоции выбило разом. Оставляя только непоколебимую решимость. Тано молчит. А после рассыпается в мольбах и просьбах — Кеноби необходимо съездить к врачу. Прямо сейчас. Асока практически вызывает такси, но Оби-Ван пресекает на корню, отказываясь. Он не поедет. Не сейчас. Не поедет ни к каким врачам, ни в какие больницы, пока не подведет черту. Кеноби уверяет сестру — он в порядке. Его уверенность, уверенность в том, что сегодня все закончится, придает ему сил. Оби-Ван будет в порядке, пока все не закончится. И только потом сможет принять тот факт, что все тело болит, что он нуждается в осмотре и в лечении. Но сейчас нет места даже для секундной слабости. Нельзя жалеть себя.       Он идет в ванную. Смывает кровь с носа, неотрывно глядя на то, как она, смешиваясь с водой, утекает в слив. Рассматривает сломанную руку, болезненно поджимая её, растущий синяк на коже, маленькие порезы от разбитого стекла. Наспех делает повязку, чтобы зафиксировать. Все после. После. После он обратит внимание на то, какое количество ран нанес ему Энакин. После он проживет каждый удар заново, услышит каждое сказанное слово как в первый раз, думая, что можно было сделать иначе. Пройдет все пять стадий принятия. Будет отрицать, что это произошло с ним, будет злиться на то, что позволил сделать этой с собой, торговаться, в итоге понимать, что по-другому было нельзя. А потом смирится: да, это произошло; да, он пострадал; да, не вернулся прежним. Но все закончилось. Больше он не возвратится в ад наяву — теперь он в безопасности.       Они убираются в квартире. Подбирают все осколки, моют пол, запачканный кровью и лужами аквариумной воды. Мертвую рыбку прячут в коробку. Оби-Ван застывает, смотря на то, во что превратилась квартира. Осколки, кровь, слезы, смерть. Это все. Все, что осталось от их счастья, любви, спокойствия. Такое же разбитое, никому не нужное, бесполезное. Изжившее себя. Пережиток прошлого. Некроз, медленно расползающийся по конечности. И от него лишь одно лечение — отрубить, не дать расползтись дальше, сохранить остатки живого. Найти в себе смелость — лишиться того, что давно мертво.       Уходя, Асока оборачивается, останавливаясь у порога. Смотрит серьёзно, решая, как правильно подобрать слова, и перед тем, как перешагнуть, говорит лишь одно: — Чтобы ты не делал, как бы ты не пытался — в этом нет смысла. Этого всегда будет недостаточно. Иногда… одной любви мало, чтобы исправить все.       Кеноби кивает. И с облегчением выдыхает, стоит ей уйти. Энакин может вернуться в любой момент. Ещё агрессивнее, рассерженнее, злопамятнее. Оби-Ван не знает, что ожидать от него, если рядом со Скайуокером окажется Асока. Которая знает правду. Слишком опасно. Оставаться самому тоже не хочется. Не после всего того, что произошло с утра. Единственное место, в которое можно сбежать, — университет.       Кеноби, не торопясь, одевается, закрывая кожу, цветущую синяками. Со сломанной рукой задача становится невыносимой. Оби-Ван едва не теряет сознание. Глаз налит кровью, под ним фиолетовый синяк — с этим надо что-то делать. Он находит старые чёрные солнцезащитные очки, которые не носил лет сто, и надевает их. Практически незаметно.       Стоя у дверей, собираясь выходить, совершенно случайно вспоминает о пистолете. Небрежная мысль щелкает в голове, развиваясь с каждой секундой все больше. Нет, нельзя оставить его лежать там, давая Скайуокеру легкую попытку воспользоваться им. Кеноби идет в ванную. Отодвигает панель на потолке, вытаскивая замотанное в полотенце оружие. Обезопасить себя. Перепрятать. Но куда? Слишком мало мест, в которые Энакин бы не полез. Надо положить туда, где точно не догадается посмотреть. Оби-Ван прячет его в кармане пальто в коридоре, повесив сверху две куртки. И лишь после выходит из дома со спокойной душой.       Он будет в порядке.       Он сможет справиться с тем, что предстоит впереди. Справиться, как всегда справлялся до этого.       Он положит этому конец.

***

      Идея переждать в университете перестает казаться такой правильной. Два раза он теряет сознание, заваливаясь на сидящую рядом девушку. Перевязанная рука продолжает нестерпимо болеть, как и сломанный нос. На него обращает внимание практически каждый пассажир метро, взволнованно, но при этом с интересом рассматривая с ног до головы. Но ни один из них не подходит. Не предлагает помощь, не спрашивает все ли в порядке, а, смущенно отведя взгляд, продолжает заниматься своими делами. Кеноби понимает: никто не поможет ему. Не протянет руку помощи. Единственный человек, которому хоть немного есть дело, кто готов пойти навстречу — он сам. Жестокая правда жизни.       Оби-Ван то и дело проваливается в тревожный полусон, пока не приезжает на свою станцию, просыпаясь от гула выходящих студентов. До института идет медленно, едва двигаясь и по фрагментам прокручивая в голове все, что произошло сегодня. Все, что произошло до этого. Теряется в попытках угадать, как будет развиваться сегодняшний вечер. Что сделает Энакин после того, как Кеноби бескомпромиссно попросит уйти. Как обычно начнет драться? Будет умолять забыть обо всем? Оби-Ван не знает. И, наверное, даже не желает знать. Все будет так, как должно быть. Он уверен лишь в том, что сам, как бы не хотелось, не отступит ни на шаг. Закончит их историю. Поставит точку.       Добравшись до университета и опоздав на полчаса, Кеноби валится на стул в лекционной аудитории. Тело сковывает болью и усталостью. Студенты замолкают. Разглядывают его, здороваясь так тихо и удивленно, что Оби-Ван сам удивляется. Наверное, не стоит ничего говорить, объясняться, шутить. И едва раскрывая рот для приветствия, чувствует, как бледнеет лицо.       Как бы он не пытался скрыть побои, ничего не вышло — даже из-под чёрных очков видно большую часть спрятанного под оправой синяка. Надо срочно отвлечь их. Хотя бы попробовать начать читать лекцию. Не будут же они сидеть в тишине, глядя друг на друга. Это вызовет множество вопросов. Слух поползет по университету быстрее, чем закончится пара и Кеноби выйдет за пределы аудитории. Надо… Но он проваливается ещё на начальном этапе, понимая, что не может включить презентацию. В глазах все плывет, Оби-Ван не может сосредоточиться на одной точке и найти нужный разъем в ноутбуке. — Скарлетт, подойдите сюда, пожалуйста.       Когда студентка встает рядом с ним, учтиво отводя взгляд, Кеноби пальцем подзывает её ещё ближе. Шепча, просит вставить жесткий диск и включить презентацию. Скарлетт старается не смотреть на синяки, на кривой горб носа, перекошенные очки на переносице, но то и дело пробегается взглядом по ним. Не подавая вида, вежливо улыбается и выполняет просьбу. Потом садится на свое место, взволнованно наклоняясь к соседке и говоря что-то на ухо. Оби-Ван и так знает, что. Мог бы остаться дома. Не пугать студентов своим видом и непривычным молчанием. Какой толк в его присутствии здесь? Он даже лекцию прочитать не сможет.       Перед глазами продолжает плыть, смешивая студентов, столы, окна в одну бесформенную кучу. Мог бы остаться дома. Не пугать студентов своим видом и непривычным молчанием. Какой толк в его присутствии здесь? Он даже лекцию прочитать не сможет. Но находиться там перед решающим моментом — невозможно.       «Все после», — как мантру повторяет Кеноби. После. Он решит эту проблему после. После того, как разберется с Энакином. После того, как доберется до врача. После того, как решит, что делать со своей жизнью дальше и в каком направлении двигаться. — Скажем спасибо Скарлетт. Сегодня будем обсуждать глаголы.       Оби-Ван не замечает. Не замечает, что эта лекция уже была прочитана две недели назад. Даже больше — тема была отработана на семинаре, а на прошлой недели они писали тест, за который узнали оценки через три дня. Лекция была прочитана две недели назад, но никто из студентов не говорит ему об этом. Они продолжают писать конспект, внимательно наблюдая за слайдами на доске, и только одного стараясь не делать всеми силами — не смотреть на бледное, мертвецкое лицо преподавателя, на чёрные очки, на подвязанную руку, поддержанную непонятной тряпкой.       Все происходит, как обычно. Лекция заканчивается. Студенты прощаются с ним, желают хорошего дня и, выходя из поточной аудитории, оставляют его наедине с собой.       Кеноби, расслабляясь, съезжает со стула. Снимает чёрные очки, кладя их на стол и выдыхая. Сейчас он посидит в тишине пять минут, переведет дыхание, и пойдет к себе в кабинет. Просидит там несколько часов, ничего не делая, мучаясь догадками и предположениями, а после поедет домой. Но сейчас… Он едва пошевелиться может, чувствуя слабость, ползущую по всему телу и окутывающую в пелену.       Ему надо встать. Убраться отсюда поскорее, пока не пришёл другой преподаватель с другими студентами. Нельзя, чтобы в таком состоянии его увидело все здание. Сквозь боль Кеноби поднимается. Берет очки со стола, натягивая на переносицу, поправляет подвязанную руку, взъерошивает волосы, пытаясь прикрыть расцветающий синяк. Натягивает очаровательную улыбку на лицо, выходя в коридор. Потом, медленно поднимаясь по лестнице, добирается до своего кабинета, заваливаясь внутрь. В два шага достигает дивана и, падая на него, забывается мятежным сном.

***

      Просыпается Оби-Ван через два часа, пытаясь пошевелить затекшими конечностями. В глаза словно песка насыпали. Очень хочется пить. Он приходит в себя, вспоминая, где находится. Лежит ещё полчаса, прикрыв глаза, пока мысли вертятся надоедливым роем в каждом уголке его головы. Кеноби не готов. Не готов сдаться, согласиться с меньшим, но понимает, что его желаний, сил и решимости против Энакина может просто не хватить.       Пора домой. Надо собрать вещи в сумку, проветрить кабинет хотя бы пятнадцать минут, умыться.       Он начинает с элементарного: открывает глаза. Потом, кряхтя от боли, встает с дивана, придерживаясь за сломанную руку. Замечает листок, просунутый через щель внизу двери. На записке от подруги написано: «Студенты сказали, что ты сегодня выглядел нездорово. Пожалуйста, зайди ко мне. Или позвони». Значит, все разнеслось быстрее, чем он думал.       Кеноби сминает записку правой рукой, засовывая в карман джинсов. Сейчас нет сил контактировать с кем-то. Нет сил объясняться. Он позвонит завтра. На крайний случай — напишет короткую смс-ку, когда будет ехать в метро. Сейчас не до этого.       Подходит к окну, открывая его и на секунду засматриваясь на людей, выходящих из главного входа. От подувшего ветра листы, лежавшие на подоконнике, разлетаются по всему кабинету. Оби-Ван вздыхает, наклоняясь.       Дверь внезапно открывается, кто-то входит, громко захлопывая её. В кабинете повисает тяжелое молчание. Но Оби-Ван по одним лишь изменениям в воздухе, запаху, тяжелому шагу узнает пришедшего. — Что ты хочешь? — вопрошает Кеноби, стараясь не выдать волнение. — Собирайся, — спокойно приказывает Энакин.       Оби-Ван понимает: Скайуокер догадывается о том, что хочет сделать Кеноби. Поэтому не постыдился прийти сюда. Поэтому не постеснялся бесцеремонно дать приказ. Знает, что теряет контроль над ситуацией. И боится этого. Боится того, что может сделать Оби-Ван. Потому что сегодня все поменялось. Сегодня он впервые дал ему отпор, выгнал и не смирился со своей участью. Значит, познав, не перестанет после.       Кеноби чувствует: идеальнее момента не придумать. Сейчас он смолчит. Не будет кричать, разбираться, сопротивляться. Молча вернется домой вместе с ним. Нападет тогда, когда Энакин не будет ожидать этого. Скажет все, что думает. Поставит точку, о которой не переставал думать с самого утра.       Оби-Ван послушно накидывает пальто на плечи, глядя себе в ноги.       Скайуокер даже не смотрит на него. Специально делает вид, что не замечает того, что сотворил своими руками с тем, кто любил его всем сердцем. С тем, кого когда-то любил он сам.       Через несколько часов все закончится. Всему придет конец. Кеноби каждой клеткой тела осязает, как облегчение накатывает волнами при одной лишь мысли об этом. Энакин в молчаливом жесте открывает дверь, дожидаясь, когда Оби-Ван выйдет первым. Кеноби шагает мимо, не отрывая взгляда от ботинок.       Разбросанные по полу листы разлетаются по кабинету, стоит двери закрыться.

***

      Домой они добираются в гробовом молчании. Стараясь не выдать себя, Оби-Ван, натянувшись струной в нервном напряжении, едет в метро, практически не шевелясь. Скайуокер рядом с ним ведет себя совершенно… равнодушно. От прежней жестокости и злости не остается и следа. Но глаза все равно выдают то, что творится там, где-то очень глубоко внутри. Такое не скрыть за навесом наигранного спокойствия, уверенных движений и мнимой невозмутимости.       Сначала от непривычного поведения Энакина Кеноби чувствует, как в груди все сжимается в огромный спутанный комок ужаса. Ощущает, как по коже ползет животный страх, парализующий тело. Как появляется постыдное желание убежать. Но внутри с каждой секундной рождается и что-то другое. Что-то давно спрятанное, неподвластное контролю… Необузданный гнев. Яростная решимость. Он должен дойти до конца. Разорвать порочный круг. Убрать себя из переменной. Чего бы это не стоило. Назойливая мысль добавляет уверенности. Но, чтобы не показать своим поведением изменения, Оби-Ван так и продолжает сидеть в прежнем положении, неотрывно смотря на рекламные вывески.       От метро Кеноби отсчитывает секунды. Лишь бы поскорее оказаться дома… Он догадывается о вероятной реакции Энакина. О том, что последует за всем этим молчанием и видимой спокойностью. Но не перестает гадать, почему Скайуокер пришёл в институт. Понял, что это конец? Что жертва, попавшая в капкан, готова перегрызть себе лапу, но выбраться? Что его власть, ужас, влияние на Кеноби перестали действовать? Оби-Ван не понимает. Знает только то, что мнимая невозмутимость — иллюзия и идеальная картинка. И все закончится вместе с закрытой дверью квартиры. Зажгутся проекторы, отъедет занавес, начнется представление. О том, где нет любви, надежды, правды. Там, где они — главные герои.       В лифте они едут плечом к плечу. Оби-Ван чувствует тепло кожи Энакина через тонкий слой ткани, задумываясь. Это последний раз. Последний раз, когда они вместе. Когда стоят вот так вот рядом, касаясь друг друга в немом молчании. В начале их пути Кеноби думал, что конец не наступит. Что Скайуокер — его тихая пристань. Любовь на всю жизнь. Что не надо больше отшельничать, прятаться в рабочих бумагах, разочаровываться после каждого свидания, ждать свое. Что, наконец-то, достиг финишной после бесконечного забега. Что теперь у него будет семья. Настоящая. Но жизнь, напоминая о своей непредсказуемости, вывернула их двоих наизнанку, как мешок с конфетами, просыпав на пол.       Сердце разрывается от осознания того, что все было враньем. Все было неправдой. Не имело никакого смысла. Что вся любовь, которой он доверился, как песок прошла сквозь пальцы. Что тот, кого любишь, и любить-то нельзя.       Оби-Ван жалеет. Жалеет о том, что было испытано, пройдено, прожито. Жалеет о том, что растворился во всем этом. Потерял себя. Но больше всего о том, что не сложилось. Не срослось. Что больше всего на свете с щемящей, глупой надеждой впервые хотелось, чтобы в этот раз все, наконец-то, получилось.       Энакин открывает дверь. Но Оби-Ван, не заходя, мнется на черном коврике. Если он переступит порог, то пути назад не будет. Они зайдут в квартиру. Кеноби потребует, чтобы Скайуокер забирал вещи и уходил отсюда. Скажет, что дальше им не по пути. А что потом…? Неважно. Кеноби делает шаг.       И как бы он не был полон решимости, как бы не был уверенным в том, что сделает, Оби-Ван цепенеет. Трусящимися руками закрывает дверь, но не трогает замки. Он не знает, что будет дальше. Не может предугадать импульсивных действий Скайуокера. Так было и в начале их отношений. Никогда не разгадать, не узнать полностью, не подобраться даже к половине истины. Как головоломка. Думаешь, что близок к разгадке, но лишь одна деталь, лишь один фрагмент, — мимо. С того времени утекло много воды. Они стали другими. Качества, которые раньше привлекали Оби-Вана, казались необычными, превратились в кошмар. Все обострилось — Энакин стал хищным животным. Животным, которое пройдет мимо, напоминая, кто из них сильнее, либо нападает из-за спины, незаметно подкравшись.       Мера осторожности не помешает.       И, словно подтверждая свои мысли и не успевая даже повернуться, Кеноби ощущает крепкую хватку. Энакин резко разворачивает его, пригвоздив ладонью плечо. А за этим следует новый удар. Сломанный нос пронзает приступом острой боли. Оби-Ван жмурится, чувствуя, как хлынули слезы из глаз. Не сейчас. Только не сейчас. Ему надо идти до конца. Не молча снести удар, как раньше. А нанести в ответ. Отрывая ладонь от лица, в долю секунды превращающуюся в кулак, Кеноби ударяет Энакина. Впервые за все это время. Не верится, что он сделал это. Сошедшая с орбиты планета, возвращается на свое место с необратимыми изменениями.       Скайуокер отшатывается. Пальцами дотрагивается до сломанного носа, секунду неверяще смотрит прямо в глаза и улыбается так криво, что Кеноби осязает, как страх заседает на подкорке мозга, морозя все вокруг. Энакин отворачивается, сжатыми ладонями вправляя себе нос.       Сейчас.       Оби-Ван никогда не хотел прикасаться к оружию. Никогда не хотел быть связанным с ним. Но, найдя тогда пистолет, не мог отвязаться от мысли, что ради своей безопасности он должен знать, как все устроено. Тогда, когда Энакина не было дома, он достал его. Посмотрел несколько видеоуроков, разобрался, как смог, а потом, стерев свои отпечатки, убрал обратно. Это происходило раз, два, три. Столько, пока Кеноби не научился с закрытыми глазами приводить его в взведенное положение.       Он видит, как Энакин, отвернувшись и сжав две ладони, вправляет нос. И пользуется этой секундой. Достает спрятанное в карман пальто оружие, приводит в взведенное положение, оставляя палец на курке. Когда Скайуокер оборачивается, вытирая кровь, меж его бровей направлено дуло пистолета. Рука Оби-Вана перестает трястись.       Энакин делает шаг. — Не подходи ко мне, не смей, — голос Кеноби звучит ровно.       На минуту повисает такое громкое молчание, такое тяжелое, что, кажется, оно способно разрушить в этой квартире все до щепки. Молчание, что, кажется, останавливает весь мир. Молчание, способное уничтожить их двоих. — Собирай свои вещи. Уходи.       Губы Энакина растягиваются в хищной улыбке. Совершенно молча разворачиваясь, он в три шага настигает Кеноби, и не обращая внимание на оружие, направленное прямо на него, достает что-то из ящика. Отходит назад, повернувшись спиной.       Что это было?       Оби-Ван слышит щелчок, а потом, когда Скайуокер оборачивается, видит в его руках взведенный пистолет. Кеноби чувствует, как предательски быстро начинает стучать сердце.       Это конец. Теперь не повернуть время вспять. Не вернутся назад. Теперь нельзя. Только идти до самого конца. Не позволить себе даже секунды слабости.       Он едва способен двигаться, скованный страхом. Энакин знал. Знал все заранее. Знал Оби-Вана как облупленного. Знал все его действия, реакцию, будущие поступки. Поэтому, практически ничего не делая, заманил в свое логово, окутал в паутине, пока Кеноби наивно думал, что они играют по его правилам. — Думал, что перехитрил меня?       Оби-Ван с трудом понимает, что хочет сказать, но стоит открыть рот, как Энакин перебивает его. — Не нужно, Оби-Ван. — Я так любил тебя… Ты был для меня всем, — едва шепчет Кеноби, не способный поверить в реальность происходящего. Нужных слов нет. Все, что хотелось сказать, теряется в лабиринте, из которого не получится выбраться живым. Теперь никогда. — Ещё не поздно, — малодушно умоляет вослед.       Всю свою жизнь Оби-Ван сражался. Сражался в детстве за свою жизнь и жизнь сестры, когда не стало родителей. Сражался за свое место под солнцем. За любовь, дружбу, работу. Не переставал сражаться после ни на секунду. Боль сковывает плечи. Он забывает, как это — дышать.       Их глаза устремлены друг на друга. Руки сжимают направленные пистолеты, готовясь сделать решающий выстрел.       У Оби-Вана не семь жизней. Лишь одна. Одна, за которую стоит бороться. Которая стоит всего. Жизнь, за которую его мама отказалась исполнить свою мечту, за которую отец брал по три дополнительные смены. Жизнь, в которой Асока улыбается, обнимая его, в которой студенты смеются над его шутками, а подруга приносит стакан с кофе на перемене, чтобы поболтать. Жизнь, в которой он любуется голубыми облаками, подставляя лицо под обжигающие лучи солнца. Жизнь, которая не перестает удивлять, расстраивать и радовать.       И исхода здесь только два. Либо он потеряет её. Либо сохранит. Сломается. Или восстанет.       Оби-Ван ставит на кон все.       Энакин в три шага настигает его, хватаясь за дуло пистолета Кеноби и сгибаясь, подставляет лоб под него. Свое направляет прямо в грудь. Кеноби чувствует, как металлический круг упирается туда, где бешено стучит сердце.       Они смотрят друг на друга в гробовом молчании. Пока в голове проносится тысяча воспоминаний. Того, как все началось. Как впервые закончилось. Как горячие поцелуи сменились ударами, кровью и непониманием. Как любовь превратилась в кучку пепла, забрав с собой все.       Оби-Ван чувствует слезы на своих щеках. Лицо искажается гримасой боли. — Прости.       В квартире послышался оглушительный выстрел.