На поражение

      Собственная жизнь напоминает Оби-Вану безостановочно заезжающую пластинку, которая тянет за собой вереницу проблем и чрезмерную усталость.       Однообразные, нерушимые и монотонные дни начинают походить на самый настоящий регламент, норму, а их нарушение автоматически приравнивается к казни. Рутина утомляет, перекрывает воздух, топчет своими ножищами и тянет вниз, на самое дно. Ничего не меняется. Кеноби продолжает преданно, верно вставать в четыре утра, чудом не падая лицом на холодный пол прямиком с дивана от заветного желания поспать. Неизменно принимает душ, включая настолько горячую воду, что кожа под такой температурой краснеет, зудит, болит; а потом настолько холодную, что ноги от мороза резко подкашиваются, разделяя свое негодование с кружащейся на пару головой.       Неприятные мысли, которым Оби-Ван всеми фибрами своей души не рад, от новой утренней методики все равно не исчезают. Желудок совершенно не хочет воспринимать пищу в такую рань, противясь любой еде, поэтому белый унитаз, как итог, приветливо встречает его, принимая в свои крепкие объятья со всей присущей любовью. Оби-Ван ограничивается кофе с молоком и целым стаканом воды. Пять часов дороги в сумме: от дома до университета, от университета до дома — доводят до утомления и настоящего изнеможения.       Кеноби, злостно измученный совестью, буквально принуждает себя редактировать пьесу Энакина. Ночью, когда силы есть только на то, чтобы лечь на диван, укрыться с головой одеялом и заснуть, — Оби-Вана встречает настольная лампа, свет луны и стопка листов с криво написанными буквами. Он понимает: если не убедит себя сделать хоть чуть-чуть — в итоге не сделает ничего. А работы будет становится все больше и больше. Только вот время прибавляться не будет.       Но даже при условии наличия совсем маленького личного давления, ему нравится делать это. Нравится изучать главных героев, узнавать в них черты характера Эни; записывать в ежедневник интересные и полюбившиеся цитаты; исправлять текст работы, чтобы она стала ещё лучше, удивительнее.       Иногда Оби-Вану трудно. Трудно побудить себя к работе, не отвлекаясь на посторонние мелочи; спать всего лишь три часа за день, не успевать поесть и отдохнуть. Трудно. Но, положа руку на сердце, Кеноби абсолютно точно может признаться: он повторил бы этот эксперимент ещё двести, пятьсот раз, лишь бы до бесконечности читать чужой шедевр, находя там все новые и новые подробности нежданно открывшегося для него мира.       Встреча с Энакином, и правда, переворачивает жизнь Оби-Вана с ног на голову. Привычные, устоявшиеся минуты, часы, дни, недели начинают приобретать странные и абсолютно непонятные обороты. Обороты, к слову, превращаются в громадный снежный ком, сносящий все на своем пути. Спокойное существование, ранее состоявшее из встреч с сестрой и посиделок на работе, остро тревожится шалопутным Скайуокером.       Смутными моментами Кеноби кажется, что его новый знакомый вовсе не с шумного центра Нью-Йорка, где у людей с рождения в крови бешеный траффик, суета, движение и горький эспрессо по утрам. Временами Кеноби думает, что Энакин прибыл прямиком с неизвестной им, людям, планеты, откуда его отправили с необыкновенным, просто изумительным заданием на Землю. И это задание — раздражать всех вокруг, буквально доводя до ручки. Совершать подобное с таким пристрастием, старанием, качеством может только самый настоящий знаток. Оби-Вана смешат собственные мысли.       Как-то раз на скучной лекции он придумывает планету «Татуин» с двумя солнцами, бесконечной пустыней и противным, вездесущим песком, представляя, что Скайуокер прилетел именно оттуда. Когда мужчина рассказывает это Асоке, она смеется так долго и искренне, что самому Оби-Вану становится плохо. Тано, встречаясь после этого с Энакином, с серьезным лицом садится перед ним на колени, кланяясь и насмешливо шипя что-то на непонятном языке. У Скайуокера появляется резкое желание удушить кого-нибудь из этой парочки.       «Внутри Энакина — сплошной шторм и бушующие ураганы, — думает Кеноби, разговаривая с ним. — Он — загадка, которую никому и никогда не будет под силу разгадать полностью, до конца. Стоит подумать, что ты сделал это, и разочарование тяжко повиснет на хвосте. Эни всегда будет на шаг впереди, — размышляет Оби-Ван, принимая чужие объятья. — Энакин такой, какой он есть. И я должен уважать и принимать это».       Кеноби, созерцая циничные шутки в отражении зеркала в одиночестве, всецело откровенничает с самим собой: общение со Скайуокером доставляет сплошное удовольствие и детский восторг. С Энакином можно обсуждать новые прочитанные произведения, размышлять о просмотренных фильмах (оказывается, они оба просто без ума от кинематографа), пить много кофе, не слушая бубнёж Тано о том, как это вредно для больного сердца Оби-Вана. Кеноби нравится общаться со Скайуокером, потому что с ним просто, правильно и откровенно. С ним он чувствует себя собой. Нет необходимости притворяться, играть на публику, вести себя так, будто вся его жизнь — это мирная прогулка среди бабушек в парке, шахматы по субботам и ленивая пятница с чаем и телевизором. Тем не менее осознание и ощущение истины в своих руках перечеркивает взбудораженное состояние косой линией.       Оби-Ван понимает, почему Асока не рассказала о близком друге сразу, не познакомила их и не представила друг другу. Эни — точная характеризация слова «слишком». Слишком рискованный, слишком опасный, слишком беспокойный, слишком несдержанный, слишком фривольный, слишком неустойчивый. Слишком, слишком, слишком, слишком. Девяносто пять процентов — слишком, остальные пять для минутного спокойствия и сдержанности.       Сегодня не в меру много дел. Любимый университет кажется настоящей тюрьмой, пока Оби-Ван едет в тесном метро, будто под охраной конвоя, с трудом вздыхая из-за натиска других людей. Удивительно. У каждого из них своя жизнь. Каждый переживает что-то в душе. Плачет от боли или не чует под собой ног от радости, натягивает счастливую маску на лицо или, наоборот, улыбается искренне и обаятельно, целует родных по утрам, выгуливает собаку или просыпается среди серых стен, коробок, сверлящих мыслей, себя самого (что может быть страшнее?). Кто же Оби-Ван? Что проживает он? Если бы мужчина только знал ответы на эти вопросы, догадывался о затейливых аксиомах судьбы, может быть, все бы было куда легче, куда проще, куда надежнее.       Когда Кеноби входит в здание, замечая расплывшегося в улыбке старика-охранника, хмурых студентов и коллегу, Эйлу Секуру, вся злость сразу же пропадает, абсолютно честно уступая место ликованию и удовольствию. Ему нравится быть тем, кем он является на самом деле. Нравится быть там, где он находится. Нравится делать то, что он делает.       Прочитанная лекция дарит ему ещё больше сил, положительных эмоций, мотивации создавать, творить и учить. Студенты задают много вопросов, участвуют в обсуждениях, радуют Оби-Вана своим, почти что, хорошим произношением и показывают бесконечное уважение, стараясь понять новый материал и внимательно слушая. Благодаря их идеальному поведению, Кеноби успевает закончить запланированную тему раньше окончания лекции. Если рад преподаватель — рады студенты. А если их отпускают раньше — то студенты рады вдвойне.       Он включает отрывок фильма на латинском языке, пытаясь занять чем-нибудь интересным и обещая отпустить на десять минут раньше, в то время как сам садится редактировать уже полюбившуюся пьесу. Оби-Ван восхищается тем, как Энакин понимает своих героев, чувствует их, защищает и любит; как вкладывает в каждого из них кусочек себя и своей души. Оби-Ван восхищается тем, как тревожится сердце при прочтении, как понимаются чувства, будто они его собственные, как появляется желание испытать, пройти тоже самое. Кеноби восхищается тем, насколько талантлив Энакин Скайуокер.       На перемене он готовится к следующей лекции. Раскладывает контрольные тесты и листочки на парты, поправляет криво, неровно стоящие стулья и выкидывает фантик, подобранный с пола. Удовлетворенно смотря на чистый кабинет, мужчина собирается заняться своими делами на пять минут. Оби-Ван открывает пьесу снова, чувствуя неясный трепет, как это было в первый раз после их встречи в кафе. Присаживаясь на стул, достает из сумки простой карандаш, чтобы делать нужные пометки.       Едва он сосредотачивается, начиная внимательно вчитываться в текст, в кабинет вихрем влетает один из студентов, чудом не ломая ничего на своем пути. Кеноби смотрит на него недовольно, ощущая растущее возмущение. Это единственный момент в университете, когда у него есть время для редакции, чтобы, придя домой, предотвратить муки над самим собой. Если он выполнит хоть малую часть запланированного — то побыстрее ляжет спать по приходе, укутавшись одеялом после тяжелого рабочего дня, а не будет сидеть с закрывающимися от усталости глазами и расплывающимися черными буквами. — Salve! Это Вам, Магистр Кеноби.       Оби-Ван глядит на поставленные перед ним картонный стаканчик и пончики в крафтовом пакете, как на нечто инородное, странное и непонятное. Желудок вот-вот начнет урчать от нехватки еды, когда глаза видят её, аппетитную и вкусную, прямо перед собой. Кеноби всеми силами пытается не подавать виду, сохраняя спокойствие, но студент, кажется, все равно замечает явное смущение и озадаченность. Оби-Ван смотрит так, что для понимания всех его мыслей не хватило бы и тысячи слов. Мужчина лишь растерянно мычит что-то себе под нос, разводя руками, в то время, как на лице читается немой вопрос: «Что это?». — Insperata accidit magis saepe, quam qua speres.       Студент, что поразительно, понимая фразу Оби-Вана, тоже начинает не на шутку смущаться. Его прямая осанка меняется сгорбленной спиной и вырисовыванием ногой кругов по полу. Он пытается что-то сказать, открывая рот, как рыба, но по итогу лишь разводит руками, как несколько минут назад сделал сам магистр, похоже окончательно принимая сложившуюся ситуацию, и то, что его совершенно неправильно поняли. Как сообщить это, парень, к сожалению, тоже не знает. Но чудом вспоминая про записку, прикрепленную на стакане, разворачивает его листочком и подвигает ещё ближе к Кеноби. — Извини, золотко. Пять не поставлю, прячь зачетку обратно в карман, забирай свою «взятку» и беги заниматься добрыми делами, — Оби-Ван заметно напрягается, говоря это.       Студент звонко ахает от недовольства. — Магистр Кеноби, как вы могли такое подумать? — не на шутку изумляется он, — Это не мое. Молодой человек на улице попросил передать вам — я передал.       Оби-Ван раскрывает рот в удивлении. Видимо, сейчас его очередь поменяться местами со студентом, показывая немое изумление. Тот, в свою очередь, расслабляется, принимая прежнюю позу и переставая нервничать, наконец-то уверенный в своей правоте. Теперь он смотрит более спокойно и терпеливо, не сомневаясь, что никакого наказания не последует. Кеноби придвигает к себе поближе стакан и пакет с пончиками.       Кто же это мог быть? И с какой целью? Тысяча вопросов и ни одного ответа. Почерк на записке до жути знакомый. Оби-Ван чувствует приятный, одурманивающий аромат кофе, из-за чего голова начинает кружиться от самого настоящего, неподдельного наслаждения. Ещё немного и, честное слово, он оставит этот завтрак себе, даже не задумываясь. Срывая приклеенный листочек, мужчина пытается всмотреться в кривые, но, что странно, аккуратно выведенные буквы.       На бумажке скромно и лаконично написано: «От Эни с Татуина, для Оби с Нью-Йорка. Сегодня в восемь. Отговорки не принимаю, посмотришь видео Асоки с котятами в воскресенье». Оби-Ван вздыхает слишком громко. — Хорошо, ты свободен. Но в следующий раз, quaeso, не бери ничего у незнакомцев.       Они давно не общались с Энакином. Да и по-честному, иногда Оби-Ван просто не знал, как правильно общаться с ним. Все казалось каким-то эфемерным и сложным. Скайуокер то и дело предлагал встретиться, доставал надоедливыми сообщениями и даже отправлял видео с котятами, пользуясь методикой Асоки. Но, увы, ничего не помогало. Кеноби, несмотря на свое явное хорошее расположение к Эни, просто не мог пересилить себя. Лишь бы придумать множество отговорок, остаться дома, ни с кем не контактировать, спрятаться в ракушку и сидеть там вечно, занимаясь самобичеванием.       Энакин, правда, пытался. Пытался всеми силами. Пытался стать и быть другом. Но дело, конечно, было совершенно не в нем. Оби-Ван не хотел открываться полностью, все же оставляя какую-то завесу тайны не из-за своего желания быть загадочным, а из-за страха снова быть бессильным, а потом снова разбитым.       Оби-Вану тридцать восемь, но свою инфантильность он так и не перерос. Кажется, терпение Скайуокера просто лопнуло.       Когда дверь наконец-то закрывается, Оби-Ван рассматривает стаканчик и сладости, вертя их так и сяк. Ситуация не прояснится ни на йоту, новые детали тоже не обнаружатся, пока магистр не разберется в себе, раскладывая все по полкам и шкафам, ящикам. Перед самым началом лекции Кеноби пишет скромное «Спасибо». Перед самым началом лекции Кеноби не может не улыбнуться, получая ответ Эни.

***

      Тяжелый, буквально каторжный день выжал из Оби-Вана все соки. От нескольких килограммов проверочных работ, которые приходится взять с собой, начинают болеть руки. Ноги от солдатской позы в переполненном вагоне метро с толпой, сжимающей тебя тисками, стараются не потерять способность двигаться, а голова идет кругом. Долгая поездка до дома кажется чем-то неподдельно ужасным, пока Кеноби не пересаживается на свою ветку. Там народу намного меньше, поэтому мужчине хотя бы удается посидеть. Однако даже при таком стечении обстоятельств Оби-Ван просто рад. Рад ехать в метро и идти двадцать минут до дома после. Рад, что пятница, а потом суббота и воскресенье. Рад, что сегодня сможет спокойно посмотреть телевизор, завтра посидеть с Асокой, которая заполнит весь день собой, и он абсолютно не будет против этого, а послезавтра флегматично подготовиться к понедельнику, не торопясь.       Он совершенно забывает про Энакина.       По пути домой из метро мужчина привычно забегает в продуктовый ларек. Сначала Оби-Ван покупает корм для чёрной кошки, которую подкармливает уже около месяца, и, хорошо подумав, разрешает купить себе целое ведро шоколадного мороженого на пару с красным сухим вином. Так сказать, для лучшего сна. Хотя в последнее время (а ещё в его возрасте да с его здоровьем, которое оставляет желать лучшего) только от одного упоминания алкоголя становится плохо.       Зато, когда Оби-Ван был в возрасте Тано и ещё сам учился в университете, ему нравилось выпивать в их студенческой компании. Они развлекались так, как молодежь уже никогда не сможет и не будет. Никаких нарушений законов (почти), драк и ссор. Лишь бесконечное веселье, нескончаемое счастье и ощущение молодости. Все тогда казалось не таким. Все было куда проще и легче. Можно было признаться в чувствах, смеяться так громко, что уши закладывало, путешествовать, говорить все, что только приходило на ум, любить, как в последний раз. Конечно, это можно было бы делать и в возрасте Кеноби. Жизнь, понятное дело, не заканчивалась на тридцати восьми, но в его года больше хотелось безмятежного спокойствия, а не головную боль. Веселье было не для Оби-Вана — слишком уж энергозатратно. Лучше посидеть дома, почитать книгу, пересмотреть любимый фильм, на крайний случай — вымыть всю квартиру до блеска и приготовить какое-нибудь новое блюдо.       Заходя в квартиру, Кеноби роняет все, что было в руках от свинцовой усталости. Он оставляет вещи на полу так, как они упали, аккуратно перешагивая, чтобы не создать ещё больший бардак. Банка мороженого и бутылка вина остаются крепко прижатыми к груди, а потом плавно перемещаются в холодильник. Медленно раздеваясь, Оби-Ван прилежно вешает рубашку и брюки по стрелкам на вешалку, несмотря на свое желание сделать наоборот, — совершить некий бойкот, разбросав все свои вещи по полу, помяв их, испачкав. Он надевает пижамные штаны и рубашку в голубо-белую полоску. Кажется, этот комплект чуть большемерит, потому что штаны волочатся по паркету из одной комнаты в другую, следуя за ним подолом бального платья. Но во всем есть свои плюсы: потом не придется мыть пол.       Когда Кеноби проходит мимо зеркала, случайный взгляд на собственное отражение пугает. Его растрепанные ярко-русые волосы блекнут на фоне мертвенного, словно воскового, лица, некрасиво контрастируя с слабо фиолетовыми синяками под глазами и впалыми щеками. Придет час, и мужчина абсолютно точно будет жалеть о том, что когда-то сотворил с самим собой. О том, что спал меньше положенного, наедался всякой гадостью вместо полезной еды, предпочитал отдыху дополнительный заработок.       На часах показывает девять. Едва Оби-Ван успевает расслабиться, садясь на диван и включая телевизор, чтобы посмотреть новый выпуск любимого шоу, в дверь просто-напросто начинают ломиться, чудом не снося её с петель. Он встает неохотно, абсолютно не торопясь, будто знает, что не застанет никого важного на пороге. Это не Асока: по вечерам пятницы у неё курсы итальянского языка, а потом встреча с подругами. И не соседи: они не общаются друг с другом то ли по отсутствию необходимости, то ли по непонятной неприязни, естественно, не со стороны Оби-Вана. Кеноби достигает двери за минуту, но ещё полторы стоит рядом. Непонятное желание, ковыряющееся детской лопаткой где-то в подкорке мозга о жгучем порыве остаться здесь, не впускать в свой скрытый мирок, не дает покоя. Лишь, когда шум затихает на секунду, момент озарения посещает мужчину.       Энакин. — Знаешь, Оби. Я могу понять все, но вот это, — парень тыкает пальцем прямо Кеноби в грудь, как только его впускают, — понять не могу.       Скромности Эни не занимать. Скайуокер без всякого стеснения скидывает с себя кроссовки, снимает куртку и хлопает дверью так, что на соседней тумбочке падает несколько предметов, а ещё криво повешенная картина два года назад. Принимая решение, стоит ли их поднимать, оглядывает, а потом молча проходит мимо. Чудно! Всегда, абсолютно всегда, если появляется Энакин, что-нибудь обязательно улетает, падает или ломается. Парень, символически бурча о том, что жизнь наказала Оби-Вана за то, как он обошелся с ним и встречей, которую Эни, между прочим, долго планировал, проходит вглубь квартиры. Скайуокер находится тут всего лишь две минуты, но навел такой беспорядок, какой Кеноби не видел со времен переезда. Кажется, если бы здесь была Асока, она бы уже давно выгнала всех, лишь бы её не раздражали, не говорили с ней и не задавали абсурдных вопросов. Как всегда говорила Тано: «Не хочешь услышать глупый ответ — не задавай глупых вопросов». Энакин бы вздохнул. Оби-Ван бы улыбнулся. — Я не забыл, я просто опоздал, — пытается придумать оправдание Кеноби, следуя за Скайуокером.       Энакин хмыкает громко и насмешливо. Хмыкает так, что мужчине по-настоящему становится стыдно. Ситуация начинает забавлять Эни все больше и больше, Оби-Ван видит это. Наверное, так торопился на встречу, что забыл снять пижаму. И выйти из дома. Скайуокер любит поворчать, высказать свое недовольство и сделать вид, что его ничего и никогда по-настоящему не устроит, не удовлетворит, но, видя измученное лицо Кеноби, желание сделать это сразу отпадает. Он шагает на кухню, подходит к холодильнику, вытаскивает из него практически все продукты. Питание у Оби-Вана скромное. Если это вообще можно назвать питанием. В холодильнике лишь упаковка мороженого, бутылка вина, несколько фруктов, пакет картошки и контейнер с курицей, переданный Асокой в прошлую субботу. Впрочем, наверное, уже испорченной.       Энакин ставит виски, которые он принес с собой, в морозильный ящик, забирая в обмен вино и мороженое. Кеноби возмущенно бросается спасать свои продукты питания, но Скайуокер победно поднимает руки вверх. — Твое дезертирство расстроило меня, а быть Хатико не по моей части.— многозначительно усмехается парень, — Поэтому это, — он кивает головой на то, что взял, — мой моральный ущерб. А это, — указывает свободной рукой на балкон, — место, где мы будем отдыхать, благодаря тебе. Надеюсь, что холодный пол нравится тебе больше, чем приятная музыка и мягкие стулья.       Кеноби не возражает. Да и не пытается. Ему уже не сбежать. Энакин находится рядом: в его доме, квартире, балконе, мыслях. Сердце? Оби-Ван буквально чувствует, как тот дышит, как бьется не его, чужое, сердце, и как смешно трепещет завиток возле уха. И как же страшно признавать, что присутствие Скайуокера до безумия нравится ему. Что весь его сарказм, шутки, ирония, забота, бутылка виски и холодный протез, сжимающийся вокруг кисти, привлекают, привязывают к хозяину, а не отталкивают.       Ненормально, дико, чуждо, глупо. Глупо, когда они стоят друг напротив друга молча, глядя в глаза и читая все то, что навсегда останется спрятано в глубине души невысказанными словами. Чуждо, когда Энакин лишь сильнее сжимает руку, а холод металла приятно обжигает кожу. Дико, когда Скайуокер прижимает его к себе, шепча на ухо, что Кеноби устал, что ему просто нужен отдых. Ненормально, когда Оби-Ван не пытается оспорить это. Ненормально, когда Оби-Ван впервые хочет быть слабым.       Ненормально, когда Оби-Ван в тридцать восемь лет влюбляется, как бестолковый мальчишка. — Итак, сегодня у нас по программе, — Эни хватает красный плед с дивана, целенаправленно направляясь на балкон и волоча за собой мужчину, — мои шутки, твоя очаровательная улыбка, разговоры о всяких глупостях. Невкусное вино, банка мороженого. Искренность. Все запомнил и уяснил? — шрам на виске от уличных огней становится все заметнее.       «Боже, какой он красивый». Кеноби впервые разрешает себе думать о таком, мысленно убирая все ненавистные знаки «STOP», преграждавшие дорогу. Запрещенная мысль нежданно огревает его, ударяя лопатой по голове; нападает со спины, как хищник на свою жертву. Он завороженно и внимательно рассматривает Эни, как в первый раз, пытаясь запомнить каждую деталь. В свете блестящих фонарей, манящих огней города, ночной тьмы и слепящих звезд на небе.       «Если бы он только знал, знал, насколько красив, когда не пытается показаться язвительным и равнодушным. Если бы он только знал, насколько красив, когда на его лице сияет самая яркая улыбка, которую я когда-либо видел. Если бы он знал…».       Внутри Оби-Вана просыпается романтик. Ночь разрешает откровенничать, рассказывать секреты, признаваться, любить. У Энакина изящные кудрявые волосы, едва касающиеся широких плеч, и голубые глаза, в которых, по утверждениям женских романов, неизбежно тонешь, никогда не возвращаясь. Оби-Ван знает, что Скайуокер не боится носить свои травмы на показ. Он не прячет жуткий, глубокий шрам, всегда привлекающий внимание, не выбирает протез, похожий на человеческую руку. Вместо этого чернота и холод. Оби-Ван даже в темноте видит провода там, где должны быть вены, и механизмы вместо костей. Это пугает. Но что пугает или привлекает ещё больше — умение быть сильным и оставаться собой в любой ситуации. — In vino veritas, — подмечает Кеноби, когда Эни откупоривает бутылку. — Сделаю вид, что понял, что ты сказал.       Вино развязывает язык. Энакин рассказывает про то, как потерял руку, попав в автомобильную аварию, как познакомился с Асокой, которая единственная из всех прохожих не растерялась и смогла оказать ему первую помощь. Оби-Ван все это время думает о том, как гордится Тано. Он скромно улыбается и пожимает чужое плечо в знак поддержки. На балконе дышится легко. Ветер ласково касается чужих волос, бетонный пол дарит приятный холод даже через плед, а чужое тепло греет бок. Оби-Ван радостно делает вдох. У него кружится голова от выпитого алкоголя и присутствия Скайуокера, а ещё совсем немного бьется сердце, готовое вырваться наружу от переполняющих и бушующих чувств.       Их взаимоотношения самая настоящая коллизия. Они ведь совершенно разные. Эни любит новые, современные фильмы, где кругом световые мечи и путешествия во времени, рок и горький кофе, обжигающий горло. А Оби-Ван — старые, черно-белые, где добрая атмосфера чувствуется в каждой сказанной фразе, джаз и приторный кофе, оставляющий на языке сладкий вкус сиропа. В конце концов, Эни не боится признаваться в своих чувствах. Оби-Ван же знает, что в нем недостаточно духу, недостаточно силы и смелости, чтобы сказать о том, как, о боже, он влюблен.       Дело, и правда, не в Энакине. Это не его страх, не его сомнения, не его паника и испуг. У Энакина настежь открытое сердце, истина в словах и не сказанное вслух признание, ясно читающееся в глазах. Оби-Ван не хочет сознаваться в том, что впервые по-настоящему неравнодушен к кому-либо. В том, что избегал Скайуокера лишь по той причине, что боялся потонуть в своих чувствах, уплывая на дно вместе с балластом. Что Эни вдыхает в него жизнь, полную искромётности и воспоминаний, и дарит новые красочные эмоции. Что бегает не от парня, а от самого себя.       Они пьяны и по-детски наивны. Оби-Ван знает, что сидит обнаженный, с душой нараспашку, что все его эмоции видны от начала до конца, что сам он как прозрачный. Знает, что протяни Скайуокер руку, то коснется его насквозь, пройдет через ребра, легкие, сердце. Оби-Ван уверен: если Скайуокер настоит на признании, то Кеноби будет слишком слаб, чтобы промолчать. Оби-Ван знает, что больше не сможет терпеть. Что прямо сейчас готов побежать со старта, нарушая все свои принципы и правила.       Энакин понимал. Все это время. Лишь ждал момента, когда Кеноби поймет себя, свои чувства, того, что хочет от себя и него. Судьба судьбой, но выбор всегда был только за ним.       Они так устали притворяться. — Так нельзя, — шепчет Кеноби одними губами, когда Энакин выжидающе смотрит на него. — Так неправильно, — напоминает он, пока рука Скайуокера держит его собственную. — Мы пожалеем об этом, — малодушно продолжает умолять вслед. — Мы не должны, — едва слышно произносит Оби-Ван, когда чувствует чужое, обжигающее дыхание на себе.       С Эни не может быть иначе. Все через край, выше головы, предостаточно, переполнено, набитое битком, трещащее по швам. Все слишком. Все правильно. Он не убегает, не пытается оправдаться, спрятать чувства, выставленные напоказ, отшутиться, забыть. Сделать вид, что эта игра, алкоголь в крови, одиночество в сердце и брешь в груди. Они сидят на балконе в середине апреля. Они смотрят на ночное небо шумного города сквозь пелену, вглядываясь в тусклые звезды. Они думают о том, что через тернии всегда попадаешь именно к ним. В них двоих достаточно пороков и грехов. В них достаточно ошибок и грязи. В них достаточно любви, одной души на двоих. Скайуокер выиграл. Выиграл, даже не пытаясь победить. А Оби-Ван проиграл. Проиграл, пытаясь прибежать первым на финиш. Проиграл, потому что влюбился. — Пожалуйста, просто не убегай от меня. Умоляю, не убегай. Каким мне быть для тебя? Каким быть, чтобы ты остался? — шепчет Энакин в губы, едва дыша.       Кеноби окончательно ломается. Ломается с громким треском и чувствами, вырывающимися наружу. Ломается с бесконечной любовью в глазах и влечением. — Просто будь со мной. Рядом.       Энакин переплетает свои пальцы с чужими. Его губы шершавые и обветренные, с привкусом горького кофе и сухого вина. Он прикасается ими к губам Оби-Вана мягко и нежно, сталкиваясь зубами из-за сбившегося дыхания. Кеноби готов поклясться, что земля уходит у него из-под ног. Скайуокер держит крепко и уверенно, сжимая в своих объятьях, доказывая, что не уйдет. Не сейчас. Эни ни пропускает ни один сантиметр кожи. Он касается легко и бережно, и каждое его движение отзывается громким стуком сердца Оби-Вана о ребра, дрожащими руками и едва слышными всхлипами. Энакин невесомо целует в висок, за ухом, снова доходит до губ. Целует со страстью, горячим желанием и небрежностью. Кеноби — его рай и ад. Энакин заставляет дрожать, заставляет шептать его имя на ухо, заставляет выгибать шею, подставляясь под поцелуи.       Чужие кудрявые волосы щекочут кожу. Эни держит лицо Оби-Вана в своих руках, вырисовывая извилистые реки на едва заметных паутинках капилляров, цветы на родинках и бескрайние поля на губах. Он касается их кончиками пальцев, будто сокровищ, хрупких и ценных, завоеванных огромным, непосильным трудом. Будто искал их всю жизнь. И нашел. Температура достигает невероятных высот. Одного Скайуокера становится мало. Он держит за руку, будто не хочет отпускать, будто никогда не отпустит. Он говорит, что всегда будет рядом. Кеноби улыбается, цепляясь за Эни, как за спасательный круг. Улыбается, когда целует сам. Улыбается, когда ему окончательно сносит голову. Они держатся друг за друга, пытаясь осознать, что все это — реальность. Поцелуи Скайуокера невесомые, незаметные, скрытые, едва ощутимые. Поцелуи Скайуокера лучшее, что случалось с ним. — Veni, vidi, vici, — подмечает Энакин, переводя дух.       Оби-Ван смеется ему прямо в губы. Искренне и по-ребячьи. Изгибы линий, мягкость прикосновений, бесконечное желание до исступления и упоения. Все чересчур. Все так, как любит Эни. Все так, как должно быть. Они валятся на большую кровать от усталости. Кеноби не хочет думать о том, что спит на ней первый раз. Он не хочет думать о том, что впустил кого-то в собственную вселенную, разрешил прочитать себя, как открытую книжку, позволил, чтобы полюбили. Чтобы полюбил сам.       У Скайуокера красивая россыпь родинок-созвездий на спине и доброе-доброе сердце. У Кеноби острые лопатки и чрезмерная, ласковая мягкость. Он обнимает его крепко-крепко, прижимая к себе. Скайуокер согревает своим теплом, своей любовью, своей заботой. Они не разговаривают: лежат абсолютно молча. Им не нужно произносить что-либо, чтобы понять о чем думает каждый из них. Перед тем, как окончательно провалиться в сон, Энакин ласково целует Оби-Вана в лоб, переплетая их пальцы.       Все заканчивается на нужной ноте.       Они бы никогда не смогли быть друзьями.