Долгий путь домой

Ему три года, когда он может вспомнить цветение сакуры: его самое раннее и любимое воспоминание. Там есть женщина, высокая, нелюдимая и прекрасная; женщина улыбается ему скромно и робко, и в груди зарождается бурлящая радость. Сакура цветёт нежно-розовым и он ловит маленькими пальчиками лепестки, он чувствует глубокий запах леса вдалеке и слышит разговоры взрослых в доме: что-то о деньгах, штормах и предстоящем празднике; взрослые любят прыгать с темы на тему, пока их юный господин созерцает и влюбляется в природу. Влюбляется в Иназуму. Ему шесть, когда его учат каллиграфии и он узнаёт, как пишется его имя. Каэдехара Казуха звучит знакомо и чужеродно, кисть умелым движением плывёт по бамбуковой бумаге, один иероглиф накладывается на другой из-за чего невозможно разобрать о чём идёт речь. Он учится снова и снова, мазок за мазком, но единственное, что он не в состоянии написать — своё имя. (Взрослые рядом говорят, что это плохое предзнаменование, начала конца и краха клана Каэдехара.) Казухе семь лет, когда он понимает, что влюблён в одноручные тонкие мечи: сталь лёгкая и острая, ножны изящны и крепки, рукоять надёжная и стойкая. Он ловит себя на том, что сбегает из дома в кузницы, прятаться и наблюдать за работой мастеров: металл ударяется об металл, шипит вода от раскалённого железа, пар поднимается к потолку, угли летят в печь — он чувствует ностальгию. Казуха не знает природу своих чувств, как и не знает тоску по конкретному мечу, на поиски которого он потратит годы в будущем. Но сейчас он ребёнок и ему нравится то, что нравится. Казухе одиннадцать лет и он любит заботиться о других: соседские дети его обожают, когда он приносит им вкусности, что самолично приготовил, когда он играет в десятки придуманных ими игр, когда он гладит их по головам, даже если те намного выше него самого. Казуха забывает, что он сам ребёнок, потому что ему знакома роль «старшего», когда он единственный ребёнок в семье. Казухе пятнадцать, когда его клан разваливается, и единственное, что он может сделать — это раздать долги и распустить слуг, несмотря на недовольства отца. Но его отец горд и глуп, он не видит лучшего для своих людей, для своих слуг, и не хочет видеть. Его отец говорит о столетиях их клана, об их наследии, когда как Казуха смотрит вперёд и оставляет историю позади. От споров у него болят виски и надвигается мигрень (это всегда были бесполезные споры, она всегда так упряма, так ослеплена своим страхом перед временем), и потому он решает уйти в путешествия. Иназума восхитительна в любое время года, хотя, возможно, он довольно предвзят. Он идёт от Наруками до Ватацуми пешком или плывя на волноводе; его встречают противники и странствующие торговцы; он работает в полях и болтает со стариками, чьих сыновей внезапно тут и там призвали в столицу. Он гуляет между руин и гладит скелет змеи с неким странным для него сочувствием. И он встречает многих людей, которых может назвать друзьями. Ёимию, что любит фейерверки и стреляет аккурат рядом с его ухом в похитителя сокровищ, что пытался напасть на него со спины. У неё золотые глаза, светлые волосы и возможно самое короткое кимоно, что он видел (ей не холодно, он спрашивал и предлагал своё хаори, она отмахивается и говорит что-то о горячей крови, у него снова стучит в висках и он видит женщину с красными волосами с сотнями шрамов и дикой улыбкой на лице). Ёимия ведёт его по столице в чайный домик и знакомит с ещё тремя потрясающим людьми. Тома похож на свою сестру, только менее громкий и более зрелый, знающий во что и куда направить свою энергию (с лёгкой вспышкой боли он видит чёрные крылья, доспехи и красную маску демона). Камисато Аяка приветствует его более официально, он видел её раз или два, когда они были детьми, она всё ещё боится смотреть другим в глаза и слишком строга к себе, как он понимает из разговора (она так похожа на неё). Её брат, Аято — лидер клана, вечно занятой и вечно усталый, едва ли поднимает голову, поздоровавшись, чтобы утонуть в полуденной полудрёме, хотя, как подозревает Казуха, мужчина мог впервые спать за недели, если тёмные круги под глазами о чём-то говорят. Он знакомится с ними и влюбляется, и чувствует гордость, и готов осыпать комплиментами в тысячах строках поэзии на смущение каждому, потому что жители его Иназумы невероятны, и он будет говорить об этом в веках. (Её друг с белыми крыльями и зелёными глазами называет её их вторым старичком, не имея ничего дурного за словами.) Казухе семнадцать, когда он встречает Томо — весь из себя набор красного и фиолетового, громкого, подобно грому, и яркого, подобно молнии. Это то, что можно было бы назвать влюблённостью в более традиционном смысле, чем Казуха привык говорить. Томо добр и глуп, Томо весел и нелеп, Томо силён и безрассуден. У него меч светится электро стихией, а глаза такого близкого его слабому сердцу оттенка фиолетового, что хочется плакать и смотреть-смотреть в эти глаза, искать то, чего там нет, отчаиваться и горевать, не зная от чего. Томо — это чуть большее, чем просто друг, но никогда не переходящий эту черту. К счастью или к сожалению, кто знает? Казуха может назвать его семьёй без запинки и зазрения совести, наслаждаясь смущением обычно такого толстокожего мужчины. Томо старше лет на шесть, но Казуха по-прежнему чувствует себя старшим, присматривая и причитая на каждую рану, которую Томо мог заработать тут и там. На самом деле, они не могут сказать по какой причине начали путешествовать вместе. Это просто случилось. Они то сходились, то расходились разными тропами, будто сама судьба связала их красными нитями. (Если спросить Томо, то он скажет, что не мог устоять перед любой просьбой Казухи; если спросить, то вам скажут о том, что Казуха кажется неземным своими утончёнными манерами, нежной улыбкой и понимающими красными глазами; если спросить, то кажется, что сама стихия электро вела его к Казухе, благоволила и купалась в теплоте и любви незнакомца. Если спросить Томо, то, на самом деле, он не сможет вам ответить точно, что думает о Каэдехаре Казухе, потому что тот не поддаётся простой людской оценке. Хотя, возможно, все электро предвзяты, кто знает?) Казухе восемнадцать, когда он ложится в одном месте и просыпается в другом. Он снова видит прекрасную женщину, у неё доспехи, покрытые чьей-то кровью, фиолетовые волосы, выбившиеся из косы, и застывшие в таких же ярко-фиолетовых глазах слёзы. Она плачет, она в ужасе, она держит его в своих руках, а кровь пятнает и пятнает её кимоно. Он чувствует свои ослабевшие пальцы на рукоятке, он слышит треск электричества с одной стороны и рёв огня с другой. Он видит небо, красное и чёрное, он видит нечто, похожее на катастрофу, он чувствует то, что все называют смертью. Женщина над ним зовёт его по имени, которое он не узнаёт и не может запомнить, но он тянется к ней, он чувствует, как растягивает свои губы в улыбке, утешающей и искренней. Он знает, что хочет сказать ей. Не печалься слишком долго обо мне, — не говорит он. — Будь свободна от своего горя. Темнота быстрее и ему не хватает времени. Но он надеется, что она поняла его, потому что редко бывало иначе. Он желал ей и себе свободы от бреми одиночества. Для них обоих. Он извиняется, что бросил её. Казуха просыпается, анемо Глаз Бога светится в его руке, где выскользнул иллюзорный меч. Он плачет. И не помнит почему. Через месяц начинается Охота на Глаза Бога и какая-то горькая и старая часть его души может лишь усмехнуться. (Её старый друг любил сверкнуть синими глазами и сказать, что справедливости в мире нет, она плод наших рук, что было иронично слышать от Бога этой концепции.) Казуха прячется в своей родной стране и ему претит эта мысль, но он всегда любил думать, прежде чем делать, поэтому он прячет Глаз Бога внутри складок одежды. (Это так неправильно, так грубо: прятать нечто, дарованное Богами, сковывать то, что подарил Бог Свободы). Казухе девятнадцать, когда он слышит о Сопротивлении и вступает в их ряды: Сангономия Кокоми хороший лидер, (хороший наследник идеалов ушедшего первым из них Гидро Архонта), а Горо замечательный генерал, незнающий поражения (Гео Архонт был самым старым из них, самый свирепый воин, Бог Войны). Они принимают его в свои войска, даже несмотря на то, что в свободное время он предпочитает спать, чем тренироваться — в последний год непрошенные мысли давят своей необъятной головной болью. Он не спит, когда приходят слухи о самурае, что решил бросить вызов самому Электро Архонту. У самурая светлые волосы, красное хаори и фиолетовый шарф. И Казуха бежит. Бежит так, как не бежал годами, десятилетиями, столетиями. Спотыкаясь, едва делая передышку, прыгая на ветра, и молясь. Казуха не знает кому молится, но молит всех богов, которых знает: двух старых и четырёх мёртвых. О, — думает Казуха, когда с лестницы видит, как обломок меча летит по воздуху и врезается в каменную плитку, — я снова опоздал. Тенгу, разорванный в клочья, Кицуне, утащенная призраками, Они, вышедшая из-под контроля. И её сестра, сидящая посреди крови, пепелища, мёртвых тел, снова и снова, потому что она всегда опаздывает, чтобы помочь ей. Так вот, что ты чувствовала, Эи? Головная боль такая сильная, что он едва может стоять, едва может думать, едва может различать, что или кого он видит перед собой, поэтому он может лишь словить слетевший Глаз Бога Томо и бежать. Бежать, бежать, бежать и сражаться. Он не останавливается на этот раз ни на секунду, его лёгкие горят, а день сменяет ночь, за ним охотятся, и молния с громом преследуют его, но ему больно и он бежит. Пока не спотыкается и не падает вниз. А потом он тонет. Волны беспощадны, океан голоден и неумолим, а соль разъедает его внутренности. Пока всё не прекращается. Две сильные руки вытаскивают его, он делает вздох, звёзды сияют над ним, горе грозится утопить и задушить его заместо океана, поэтому он плачет. Неудержимо и душераздирающе. Он плачет о Томо, плачет о своей сестре, которую не помнит, и боится, что потеряет и эту кроху воспоминаний, плачет о чужих потерях. Казухе всё ещё девятнадцать, когда голова проясняется, кровать под ним качается в такт комнате, а капитан корабля представляется Бей Доу: женщина со знакомым электро, тёплая и сильная, уверенная и непоколебимая, как сама буря. Казуха обнимает её, просто потому что хочет, он слышит чьи-то недовольства — экипажа корабля, полагает он — но сильные руки обнимают его в ответ, а глухой голос велит всем заткнуться. На секунду он может притвориться, что обнимает кого-то совсем другого. (Если спросить Бей Доу, то не было ни малейшего смысла в штормовую ночь отплывать из Иназумы, не было никакого смысла идти путём вдоль других остров, кроме странного предчувствия, которое взревело приказным тоном Нин Гуан, когда она увидела, как фигура в красном и чёрном упала со скалы. Если спросить Бей Доу, то эта фигура в тот момент была больше, чем просто незнакомцем — её целью было спасение его во чтобы то ни стало. Если спросить Бей Доу, то Казуха был странным малым с ожогами от молнии на руке, грустными улыбками и старыми глазами. Впрочем, он стал её ответственностью в тот момент, когда она подняла его на борт, поэтому все его проблемы — их, команды, проблемы. Это кажется правильным.) Ли Юэ красив и величествен, когда он видит его снова впервые. Море красок из золота, зелени и красного бархата. Центр торговли, предмет гордости своего Архонта и любовь Пыли, что никогда не увидела результата. Да, гавань была роскошна, и Казуха ловит себя на том, что улыбается безмятежно спустя долгие полгода траура. Бей Доу ухмыляется ему, шлёпая по плечу с достаточной силой, чтобы он пошатнулся, и смеётся, чтобы он шёл в город, осмотрелся и развлёкся, пока она встречается со старым другом — он не против, жмёт плечами и двигается. Город полон чудес, иностранцев и беженцев его собственной страны. Ему чудом удаётся урвать место у местного умелого шеф-повара, потому что кроме него никто не рискует есть её новые блюда из, если он верно расслышал, геовишапа? Было вкусно, если в двух словах, и обворожительно, если одним — Сян Лин улыбается ему и её маленький друг шевелит что-то в памяти, что-то тёплое и благодарное, но, как и всегда, мимолётность момента ускользает от него. Он встречает девушку из местного органа управления, она робка, хоть и скрывает это за фасадом уверенности, ветер приносит от неё запах шоколада и цветочных духов. Она замечает его, не проходит мимо, но не решается подойти, и Казуха делает одолжение — идёт к ней самостоятельно. Девушку зовут Ке Цин, у неё электро Глаз Бога и она ищет сотни неловко-важных оправданий по какой причине она точно не смотрела на него в течении пятнадцати минут. Он заверяет, что всё хорошо — с электро такое бывает. (Потому что как она любила молнию, так и молния любила её в ответ.) Он идёт и бродит по городу, зачарованно следя за бумажными фонарями необычных форм, приветствуя далёкое чувство узнавания, которое настигало его в каждой столице любой другой страны. Он врезается в маленькую девочку, у неё есть красные рога и крио светится нежно-голубым (она помнит, как Крио Архонт подарил этой малышке его лично, на одном из их редких собраний; как он улыбнулся и серьги двинулись в такт его покачиванию головы, говоря, что это секрет между ними тремя, чтобы Моракс не узнал.) Перед ним извиняются, от света ранее приглянувшихся фонарей болят глаза и он лишь принимает всё с улыбкой, рука сама тянется к чужой макушке, похлопать один раз, другой, попрощаться и уйти, оставив шокированную женщину (не девочку) и её оскорблённых секретарей. Он уходит и прячется в тишине и темноте пирамидных крыш, переводя дыхание. Казуха предпочитает не думать о том, что он чувствовал, увидев взглядом мужчину на веранде местного ресторана и слушающего рассказ местного артиста. (Ей всегда нравилось сидеть между весёлой Гуй Чжун и мрачным Мораксом; ей нравилось пить на пару с энергичным Барбатосом и такими же недовольным Мораксом; ей нравилось дружить их странами, даже если сестра предпочитала трижды спрятаться дома.) Казуха не слишком точно помнит, что случилось, когда золотые, точного оттенка кор ляписа, глаза посмотрели прямо на него — знает только, что Бей Доу была странно горда и разочарована, что буквально на следующий день им пришлось уплывать и не появляться пару месяцев, пока Нин Гуан не уладит ситуацию. Казуха не стал уточнять, что он не помнит о какого роде ситуации идёт речь — он раскаялся и принесёт свои извинения. Но потом было поздно, потом Рекс Ляпис упал с неба и время застыло на мгновение. Было поздно извиняться, было поздно вспоминать, было поздно снова становится друзьями, даже если смертным не дано дружить с богами. Было поздно, и горевать по чужому богу было бы слишком странно, его и без того некоторые считали подозрительным. Казуха не слепой, он видел когда-то расчётливые взгляды Кокоми и такие же у Нин Гуан, как перед загадкой, которую они обязаны вскрыть во благо своих людей. Он всё понимает. (Она делала также.) (Однако, сердцу не прикажешь, и он скорбел вместе со всем Ли Юэ, и он держался за анемо Глаз Бога, и он молился Барбатосу, чтобы он оставался в безопасности, в целостности и здравии. Потому что боги, даже Архонты, могут быть хрупки. И если пал Рекс Ляпис, то может ли пасть… Сёгун Райден?) Пальцы нервно нащупали мёртвый и пустой Глаз Бога Томо, невидящим взглядом он не заметил, как молния в глубине сверкнула фиолетовым, когда он мог видеть лишь несуществующую кровь на своих перебинтованных руках. (Небывалый страх охватил его душу.) Ему почти двадцать лет, когда он встречает Путешественника и его летающего компаньона; тот пахнет звёздами, переменами и судьбой. Ни о чём большем он и просить не мог. Он хватает Путешественника, даже если Бей Доу говорит об испытаниях и дуэлях, а Казуха может видеть лишь шанс, один единственный шанс сломать судьбу, спасти его страну. (Спасти её сестру.) Его зовут Итер и он понимает его на каком-то глубинном уровне: он рассказал, что ищет сестру-близнеца. Слово заостряется в глубине его разума, даже когда он ведёт вежливые и приличные беседы, когда он слушает мир вокруг и старается сбросить с себя горе, прилипшее к нему в последние годы, как несмываемая грязь. У Итера есть интересная способность менять стихии и что-то загорается от этой идеи, он берётся изучать Путешественника с забытой и давно похороненной страстью исследователя, отчего его капитан и команда грубо косятся на него. Казуха узнаёт, что Итер из другого мира, и это проясняет всё и ничего сразу, пока он думает об этом, капитан решает позволить уже новоявленному «юнге» плыть с ними в Иназуму на счастье Итера. И тогда он ведёт с собою трёх друзей, представляя их по-очерёдно: Цици, Кейя и Янь Фей. Лекарь, рыцарь и адвокат. Крио, крио и пиро. Мертвец, кАэНрИаХ и полу-адепт. Голова снова кружится и он едва ли может смотреть на мужчину с тёмной кожей и звездой в синем глазу; его грудь горит от разорванной раны, руки и ноги холодеют, а его сестра… Казуха не теряет сознание, нет, но он близко. (Казуха помнит то, что не должен помнить, то что ни ему, ни кому-либо не положено знать. Он помнит грех Каэнри’ах. Есть приятное мирское заблуждение, что Барбатос самый слабый из Богов (ложь, о какая ложь, в которую Анемо Архонт позволяет всем верить), если и был более мягкосердечный бог, чем Бог Свободы, то это был Бог Знаний, Дендро Архонт. Он пережил Войну Архонтов, держа оборону ради книг, и имея сильных союзников (Гидро Архонт любил заходить к нему даже просто так, любил читать и находится в чужом обществе до своей кончины). Бог Знаний считал, что каждый достоин того, чтобы получить помощь, чтобы заиметь знания, поэтому после Войны двери Сумеру всегда были открыты. И тогда, много лет спустя, на его пороге появились люди из безбожной страны. И Дендро Архонт принял их. И они вырезали его сердце, и украли его Гнозис, сбежав обратно в свои земли. И Архонты пришли в ярость, потому что если кто и был самым невинный, самым незапятнанный чужой кровью и самым достойным из них — этот был он, Бог Знаний, а некогда простое старое дерево, что хотело заиметь ноги и тело, чтобы идти, чтобы узреть и познать мир. Но Каэнри’ах унесли жизнь и второго Архонта, о чём было некому рассказать, кроме них самих.) Он просыпается с гневом и болью от невидимой раны в груди. Он читает в этот день больше книг и пьёт сумерский сидр, игнорируя существование гостей на борту, что по какой-то невероятной силе телепортов могут меняться. Он старается понять, почему чужая история богов его так злит. (Если спросить Итера, что он думает об Казухе, то это будет — странный. Казуха странный для того, кто прошёл многие миры, встречал богов и инопланетян, видел рассветы и закаты множества планет. У него бремя на плечах и тяжесть во взгляде равная столетиям долгоживущего существа, чем юного смертного; у него хорошая маска, идеальные миротворческие улыбки, но есть синяки на нижних веках и дрожащие перебинтованные пальцы; у него голос мягкий и тёплый, совсем как у Люмин, когда она хочет что-то от него скрыть, ради его же блага. Наверное, поэтому он рассказывает Казухе чуть больше, чем другим о своей сестре: о её страсти к готовке и неумелых попытках в уборке; о её любви к походам, но ненависти к охоте и рыбалке; о её шутках, с которых может посмеяться только он; о её пении цветам и ласках животных; о том, как она всегда встанет вперёд него перед врагом, всегда подстрахует, перевяжет раны сначала ему, а только потом себе. Казуха слушает его, маска постепенно спадает на что-то более усталое и ностальгическое. Пока он не наклоняется к нему в ночи вороньего гнезда их караула и тише ветра произнесёт: у меня тоже есть сестра.) И вдруг, это стало реальностью. Вдруг мысль обрела плоть и кровь, вдруг боль усилилась в десять крат и он едва не задохнулся. Вдруг Итер начал кричать, звать его, хоть кого-то, но Казуха не слышал, лишь глубже и глубже погружаюсь в нечто столь опасное, как свой разум. Вдруг электро Глаз Бога под его одеждой ожил и посылал ему микроскопическую волну утешения. Вдруг всё обрело смысл. И он вспомнил имя. — Эи, — было выдохнуто в темноту между болью, сознанием и бессознательностью. (Их было двое. Всегда. Сколько они себя помнят. Они были юны и молоды, но они никогда не были людьми, тогда они были лишь маленькими феями. Сгустком электро энергии. Лепестками сакуры и совсем немного сознания. Шли века и они становились сильнее, старше, впитывая и поглощая всё больше и больше электро вокруг себя. Она любила людей и решила принять их форму, её сестра последовала за ней, став её копией. Она ушла к людям, а сестра за ней. Она научилась читать, говорить и выбрала им имена, а её сестра согласилась. Макото и Эи. «Красиво, лаконично и легко пишется», — её сестра лишь кивнула. Пройдут века прежде чем Эи сможет заставить себя улыбнуться, но ничего, Макото понимает её и без человеческих выражений. Макото любила свой дом, любила людей, сакуру, горы и равнины, а Эи любила лишь её. Это была аксиома на долгие годы: куда Макото, туда и Эи; что выберет Макото повторит Эи. Тогда ей пришлось долго провозится с сестрой, когда одноручный клинок ей явно не подходил, но зато копьё лежало, как влитое. Затем Эи стала совершенствоваться в бою, тогда как Макото влюблялась миллионами способами в триллион мелочей. И тогда они стали правителями своей страны. И тогда грянула Война Архонтов. И тогда они выжили и вышли победителями. Эи отказалась от своего права зваться Архонтом, уступив его Макото, не потому что одна сильнее другой, а потому что первая до дрожи ненавидит общение, а вторая потакает дурным привычкам своей сестры. Но время текло своим чередом и Эи нашла себе друзей, и Макото радовалась, смеялась и гордилась этим перед другими Архонтами, словно это её собственное величайшее достижение. А потом случился народ Каэнри’ах. Народ, который сделал непростительное. Народ, который запятнал себя божьей кровью. Народ, который убил одного из них, когда уже троих не стало. И она была глупа. Так глупа и ослеплена местью. И ей было так жаль, ей было невыносимо видеть на лице Эи горе, ей бы хотелось всё повернуть вспять, ей бы хотелось, чтобы хорошие дни длились вечно. Но Макото умерла, а Эи стала следующим Электро Архонтом. И эта ноша, ранее разделённая надвое, казалась непосильной для одного.) Казухе двадцать, когда он возвращается домой. Он помнит и не помнит столь многое. Его лихорадка почти убила его посреди моря, бури и грома — он слышал разговоры после пробуждения, все думали, что не переживёт это путешествие. Бей Доу до невыносимости прилипчива и обеспокоена, а Итер чувствует себя виноватым и боится слово в его присутствии произнести. Казуха вздыхает и уверяет всех в сотый раз за сутки, что он в полном порядке, просто слабость от болезни, не более. Он может быть лишний раз обнимает Бей Доу и даёт напутствие Итеру, что их должен встретить его хороший друг, которому можно доверять, а сам исчезает с ветрами под недовольства и крики всех присутствующих. Он прячется в туннелях острова Рито и бежит тайком до следующего, только чтобы уткнуться в статую Электро Архонта. Он смотрит и смотрит, но не может увидеть ни себя, ни свою сестру. Он падает вдоль камня, прислоняясь к нему и закрывает на мгновение глаза. Он был Электро Архонтом. Он был Райден Макото. Он был сестрой-близнецом Райден Эи. И как же у него от всего этого раскалывается голова. Он в цепляется в волосы и дёргает резинку, державшую их вместе — он смотрит и смотри на свои белые волосы и не может представить себе их другими. Он смотрит на свои руки, ноги, тело и пытается представить другие формы и изгибы, но не может. Видимо, Каэдехара Казуха более настоящий, чем Райден Макото, — думает он и с горечью смеётся под оранжевым небом, на которые набегают тяжёлые тучи. Начинается дождь и поднимается ветер, одежда прилипает к телу и он может подхватить вторую лихорадка подряд, вряд ли сможет пережить эту. Ему надо прятаться, это тело смертно и слабо, и оно так недолговечно, что смешно. Молния сверкает и ударяет рядом с ним, поднимая землю с кусочками травы в воздух — он может не боятся, знает, что ни одна молния в него не попадёт, никогда не попадала, даже в других странах. Он утопает в тени статуи ещё немного и идёт к Ватацуми. Ему надо остановить Эи. Там есть битва, на побережье, между Сопротивлением и Комиссией Тёнре, он без промедления выбирает первых, влетая на ветрах, доставая меч из ножен и сражаясь с ещё большим опытом, чем когда уезжал. Тело ниже, чем он привык использовать для этих техник и ударов, но проходит одна смерть, вторая, и он вошёл в ритм. (Он старается не думать, что убивает своих людей, граждан Иназумы.) В итоге, он убил больше всех, так как в основном, был единственным, кто сражался на поражение со времён Войны Архонтов, и комиссии, во главе с озлобленной Кудзё Сарой, пришлось отступить. Он видит неодобрение в глазах Кокоми и Горо, может быть удивление внутри Бей Доу; лишь Путешественник кажется спокойным, как будто ожидал, что он будет сражаться до смерти противника. Казуха не знает, обижаться или радоваться. (Они не спрашивают, где он был эти дни, а он не думает, что сможет ответить честно. Что он не проводил часы,. смотря в отражение на поверхности ручьёв и океана, запоминая своё лицо и оттенок красных глаз, будто впервые.) — Ты изменился, — говорит ему Кокоми и имеют в виду все взгляды знакомых людей. Умиротворённая улыбка прилипает к губам, руки чешутся от веера, с которым он проходил доброе тысячелетие до всего этого, а теперь тот затерян в обломках мёртвой цивилизации. — Время меняет всех нас, — отвечает он уклончиво, как будто объясняет неизменной сестре, почему снова сменил род интересов. Людей вокруг него такой ответ не удовлетворил (не то чтобы Эи он когда-либо устраивал), но спорить не стали (пока что). У них на носу всё ещё гражданская война, под ногами кровь убитых, а над ними громовое небо. Там есть план, там есть Путешественник и сама нить судьбы, которая завязывается крепкими узлами, и он почти видит, как история вершится с каждым его шагом. Там есть Предвестник Фатуи с лицом его сестры, электро в глазах и ненавистью в каждом дыхании — он не успевает за ним, тот сбегает с Сердцем Бога, что когда-то он получил от Селестии и увеличил свои силы в разы, с Гнозисом, отданным Яэ Мико, и он почти рычит на Кицуне, прожигая её взглядом, потому что его разум тактика и мыслителя просчитывает для чего именно этой девочке Царице могли понадобится все семь Гнозисов, и его разум рисует совсем не радужные картины. Он делает вдох. Выдох. Проблемы другого дня. Если повезёт даже другого века. (И он убьёт Моракса, когда вернётся в Ли Юэ за весь стресс, что заставил его пережить.) Каэдехаре Казухе, человеческому мальчишке, двадцать лет, когда он встречает свою сестру спустя пятьсот лет разлуки. О, конечно, это больно так, как могло бы быть. Потому что она пытается убить его друга. (Потому что она убила его друга, часть её семьи, их семьи, того, кого она бы хотела ей представить, потому что в глубине души знает, что в другом мире они бы все поладили.) И он зол. Зол достаточно, чтобы встретить её меч со своим (и разве это не ирония, ведь знаменитая техника Божественного Наказания была придумана ею, этот меч был выкован ею, Макото, тогда ещё даже не Электро Архонтом), Глаз Бога Томо светится ярко и неистово, он больше чувствует, чем знает, что Томо с ним, всегда рядом с ним, подшучивая на подкорке сознания, что всё это время дружил со своим Богом. Он встречается глазами с Эи — Баал, а не Вельзевул, потому что она спряталась за её именем, как всегда любила прятаться в её тени — и там нет узнавания, лишь недоумение, когда он отлетает обратно, потому что даже если его мастерства клинка и силы воли хватает — тело всё ещё человеческое. А потом она забирает с собою Итера и даже Паймон не может до него достучаться, а Казуха чувствует себя таким проигравшим. Он хочет верить в Итера, но он знает свою сестру и «пощада» или «милосердие» не были её сильными сторонами. И затем уши ловят нечто знакомое, хоть и молниеносное, но он быстрее любой молнии. Он тянется вперёд и перехватывает Кицуне, её Глаз Бога качается от сильной инерции, вместе с бело-красной одеждой жрицы, в её фиолетовый глазах удивление, граничащее с недоверием, что кто-то смог её поймать. Колокольчики звенят в катализаторе в её руке, вокруг них мир затихает в слишком быстром темпе для других и медленном для молний, он встречает чужой взгляд. — Возьми меня с собой, — это не просьба, а приказ, и у него недостаточно полномочий, прав или даже сил, чтобы приказывает Гудзи, но по какой-то причине она моргает, соглашается и они исчезают. (После он спросит её, что именно заставило её взять его с собой, может быть, она узнала его? Яэ Мико лишь посмеётся и покачает головой, спрятав поднятые уголки рта за рукавом. Она лишь моргнёт в длинном и протяжном: я могла только надеяться, что приманка будет к месту.) Плоскость Эвтюмии встречает их красным небом, белой галькой и пугающим ничего. Итер запыхался и его колени дрожат от усталости, он встречается с ним взглядом, там есть надежда, ужас и благодарность, необязательно в таком порядке. Яэ Мико говорит с Эи, заговаривает ей зубы и уговаривает на чуть более справедливую дуэль для Путешественника, когда Казухе надоедает играть роль декорации. Он не знает, что сказать. Он не знает, какую улыбку изобразить. Он даже не знает, какую реакцию вызовет. Поэтому идёт вперёд, как на любой свой бой в далёком прошлом: уверенно и отринув любые тревоги (именно это его и убило.) Он видит, что Яэ Мико смотрит на него настороженно, когда он обошёл её; видит, как напряжён Итер, словно он умоляет не делать его ничего глупого; видит слабый, едва ли достойный взгляд от Сёгун Райден, словно она смотрит на особо интересное насекомое. Губы движутся в улыбке, нежной и любящей, рот открывается и единственное, что он может произнести: — Эи, — ровно, как тогда он свалился с лихорадкой, едва не убившей его; как тогда в её волосах путались лепестки сакуры, а она шутливо прятал их от цветочного дождя под бамбуковым зонтом; как тогда её сестра хотела сделать её Архонтом, её возвести на вершину власти, а не себя; как тогда её сестра вернулась из тяжёлой битвы, чуть не лишившись жизни, ничего не сказав, чтобы она сама не отправилась в бой; как тогда они были маленькими «человеческими» девочками и она придумала имя для своей сестры, повторяя его снова и снова, при солнце и луне, любя это имя с той же силой, с которой она любила своего близнеца. Там есть секунда, а может минута. Но там есть время, перетекающее в вечность в измерении, посвящённой этой концепции. Там есть пауза, короткая и длинная одновременно. Там есть столь глубокое отчуждённое неверие, что почти разбило ему сердце (которое в последние пару лет и без того подверглось испытаниям, и ему придётся провериться у лекаря, если он не хочет оставить свою сестру слишком рано.) Там есть несколько шагов назад с её стороны и ещё больше вперёд с его. (И он так благодарен, что Путешественник и Кицуне просто стоят, затаив дыхание от ситуации и купаясь в своём непонимание.) И Каэдехара Казуха, Райден Макото, делает то, чему учился последние пару лет — бежит. Бежит вперёд с молнией своего друга и вспышкой, всегда предшествующую его появлению. И он ловит её, Эи, свою сестру, своего близнеца, отворачивая руку с её копьём, потому что её движения столь очевидны для него, столь знакомы, что это делало её в половине случаев победителем, когда ему удавалось заставать её в расплох. Они оказываются на земле, когда он нависает над ней с её копьём в своих перебинтованных пальцах, и оружие оживает в его руках, светится и приветствует, но он лишь откидывает его в сторону. Пыль опускается вокруг них, его и её одежда определённо будут в грязи, её волосы чуть более растрёпанны, а в глазах всё то же затравленное неверие, глубокое и неотъемлемое. Как будто смерть сестры стало частью самой сути. Он морщится от этого и слёзы почти застилают его глаза, когда его голос ломается. — Прости, что оставил тебя, — он не шмыгает носом, потому что из них двоих пускай он излишне эмоционален, но никогда не сломается перед своей младшей сестрой. Как будто солнце восстало после пепелища и праха бесконечной бойни, в глубине её глаз зарождается узнавание, холодная тонкая рука тянется к его лицу, пытаясь найти там что-то знакомое (не находя, никогда не находя), он видит, как она делает вдох, судорожный и осторожный. — Макото?.. — ещё тише, чем он мог произнести её имя в первый раз в этой жизни. Он улыбается, радостно и ярко, специально для неё, только для неё. — Я скучал по тебе. И тогда мир трескается. Плоскость Эвтюмии рушится, осыпается прямо на глазах с огромным грохотом, когда он приземляется на те же ступени Теншукаку, на этот раз без отчаяния за друга и злости на сестру. В его руках есть Эи, рыдающая так сильно, как он никогда не видел и предпочтёт больше не видеть. Она держится за него с силой не-человека, но его кости и тело могут выдержать это, в конце концов, не он жил без сестры пятьсот лет. Он ловит себя на том, что гладит её по волосам и плечам, держа её дрожащую и никак неуспокаивающуюся. Он может предположить, какое зрелище они из себя представляют для публики из Кицуне, Путешественника и целого Сопротивления. Не говоря уже о Кудзё Саре и её солдатах. Их Вездесущий Бог, их Архонт плачет хуже и громче маленького ребёнка. (И солдаты, особенно Сара, готовы убивать, и от стрелы в горло его спасает только главная жрица, которая быстро рассказывает какую-то горькую небылицу, что принесёт им проблемы позже, но с этим можно жить.) Пока его сестра в его руках он может жить, дышать и простить. (Он надеется, что Томо не в обиде на него, и чувствует рокочущий смех и руку на своих волосах, и Казуха улыбается призраку также, как улыбнулся сестре). Позже будут вопросы и ещё позже ответы. Путешественник, по честному, был шокирован, но безмерно рад, когда Казуха сказал, что нашёл своего близнеца. Кокоми и Горо не далеко ушли от удивления Итера, как и клан Камисато, что теперь отказывались называет его как-либо иначе, чем «Казуха-сама» (сколько бы он не пытался, умолял называть его, как обычно, дальше было лишь повышение его титула). Бей Доу лишь выглядела так, словно это для неё лично что-то прояснило. Яэ Мико, будучи такой же Кицуне, которой она была, могла лишь упомянуть, что прочим людям распустила слух об его безмерной любви мужчины к женщине, только в роли смертного к богине (Казуха не думает, что даже спустя двадцать лет, сможет избавиться от таких сочных и бесспорно грязных слухах). Позже он вернёт себе меч, поцелует сестру в щёку, прыгнет на корабль до Ли Юэ, и взорвётся со всей грациозностью некогда второго по уровню шума Архонта. Он найдёт Барбатоса — ныне Венти — по дороге, который будет плакать, петь и пить вместе с ним, а у Моракса — ныне Чжунли — будет на несколько морщин меньше, как будто он действительно рад видеть его живым. И он скажет, что ждёт их у себя, и что им надо разобраться с Царицей, пока не поздно, и плевать ему, что у Моракса контракт. Позже он будет сидеть под цветущей сакурой, ловить лепестки в волосах Эи и любить её, их страну, их семью, их людей всем своим необъятным сердцем бога и цветастым языком поэзии. Покуда вечность не заберёт его обратно.