Сезон дождей в городе у моря.

Одиночество. Интересное явление. Всю жизнь оно сопровождало Леви во всем своем многообразии форм и сейчас, почти на закате его жизни, оно не отступает, скорее даже наоборот, берет на себя роль доброй няньки. Леви уже давно изменил свое отношение к нему, и как бы Одиночеству не хотелось позлить, поюлить и посмеяться над хозяином, ему придется признать, что с Леви они больше вовсе не враги, скорее даже друзья. Леви научился ценить Одиночество. В последнее время их встречи ему даже приятны. Вокруг него постоянно галдят дети, снуют туда-сюда любопытные писаки нового мира, пытаясь запечатлеть частичку скромного быта живой легенды. И Леви все они так надоели, что уютные вечера, под желтоватыми огнями лампочек накаливания, уже кажутся ему старыми добрыми посиделками с дорогим сердцу другом, с Одиночеством. Мир так изменился. Даже лампочки. Леви ничего не знал об электричестве, пока железный занавес не оказался разбит. Прогресс быстро скаканул во всех направлениях и Леви, как бы в погоне за ним, за всем новым, случайно поселился около вокзала. Из его окон видно то, что еще десяток лет назад привело бы в ужас местное население — видна железная дорога и изредка проезжающие по ней составы на угольной тяге. Но кое-что неизменно. Это Одиночество. Его мудрый собеседник бесплотен во все века, он помнит Леви ребенком, которого бросила сначала мать, отправившаяся на тот свет, а затем и опекун, которого Леви по глупости принял за собственного отца. Одиночество тогда было щадящим. Оно не напирало на глупого ребенка. Ведь хрупкое тельце прятало в себе такую же несмелую душу, не успевшую возмужать. Одиночество ждало, пока ребенок вырастет и станет отроком. Леви помнил, как боролся с ним, злился и в конце концов победил. Он нашел себе новый друзей, новую семью. И Одиночеству пришлось уйти в тень, но ненадолго. Над Леви, подобно недвижимой туче, завис рок. Пускай он скакал во весь опор уже на воле, над землей и за стенами, Одиночество дышало ему в спину. Оно громко хохотало, когда Леви обливался слезами, будучи сломленным и в конец убитым. Ему, конечно, дали надежду, но Одиночество уже схватило свою жертву за шею, душа постепенно, не сбавляя хватки. Леви был вынужден идти у него на поводу, играть по его правилам. Но жизнь воспрепятствовала инородному влиянию и дала Леви шанс. Постепенно к нему стали обращаться высшие чины разведки. Сложно было не заметить, как те стараются влить Леви в коллектив, сдружиться с ним. Он протестовал как мог, ведь считал, что раз потерял друзей однажды, то новых не достоин. Но Леви отличный боец и неплохой на самом деле человек. Добрый в душе, просто сердце покрылось корочкой-сукровицей из-за обилия царапин. Потом у Леви появился Эрвин и Одиночество совсем ослабело. Оно не тревожило своего старого знакомого даже самыми мрачными ночами, когда над их прежде маленьким миром восставала буря перемен. У Леви всегда находился собеседник. Спустя года прежние предубеждения совсем потеряли былую силу. Злословы либо погибли в бою, либо убедились, что Леви без задней мысли оправдывает и доказывает свою нужность в разведке. Бывшие сплетники стали Левиными товарищами, на которых можно положиться. Это была молодость Леви. Его настоящий рассвет. А потом все покатилось кубарем вниз. Потеря за потерей. Одиночество вновь замелькало на горизонте. Но теперь оно страшило, а не злило Леви. Потерять Эрвина значит потерять свое алиби против его влияния. Потому что Эрвин — это его путеводная звездочка. Если он уйдет, значит уйдет и свет его жизни, возможно и свет жизни Ханджи, потому что очевидно, что она не замена Эрвину. Так и произошло. Эрвина не стало, а Леви услышал знакомый голос и смирился. Ему стало так плевать, что реформы мира, какие-то мелочные политические драмы, масштабные открытия проходили мимо, затрагивая только внешнюю оболочку его сознания. Леви не привязался ни к какой партии, не стал считать себя гражданином какого-то государства. Он просто остался жить на знакомой земле и пользовался тем, что она милостиво ему преподносит. Все что было дальше, после кончины Эрвина не так важно. Тяжелое военное время. До этого они враждовали с фантазийными абстрактными монстрами, а теперь с людьми. Просто подмена понятий, ведь титаны — это тоже люди, единственная разница это в их обличии. Но Леви уже убивал. Привык с детства решать вопросы силой. Тем более он был не один. Рядом назойливо, как муха, кружилось Одиночество и Ханджи. Вокруг неё тоже витала зловонная знакомая аура. Только еще более тяжелая. Очевидно, для Зое встреча с Одиночеством и Тоской стала неожиданностью. Жизнерадостная, от природы энергичная Хан не нашла к ним подхода. Еще бы! Не было опыта, а лицом к лицу этот монстр пострашнее всяких колоссальных будет. Ведь с титанами все просто — вырезал затылок и дело в шляпе. А что делать с теми, кто невидим, но осаждает и портит жизнь? Леви не лез к ней со своими непрошенными советами. Ханджи пускай и ведет себя глупо моментами, но имеет свою тяжеловесную от знаний голову на плечах, и пока та не спешит плакаться Леви в плечо, он не станет ей его назойливо подставлять. Тем более, что с концом войны Хан избавилась от своих негодяев. Точнее, как понял для себя Леви, она начала бегать от них по миру, оправдываясь тем, что пока она жива, обязана увидеть каждый уголок необъятной планеты. Леви себе такое позволить не мог. Ему нравились чаепития с Одиночеством, нравилось ковырять незаживающие раны, катать на языке горьковатый привкус воспоминаний и сожалеть о том, что он многое не сделал и исправить это не получится. Формально Ханджи прописана в его доме. Что делает его хозяйством их общим. Но её здесь не бывает. Она скачет по миру, забегая в родные края лишь на пять минут, пару дней, может быть на неделю, чтобы рассказать Леви о своих безумных приключениях, повидаться со старыми знакомыми и занести гостинцы. Ханджи пишет книгу о своём исследовании мира. В дороге это не слишком удобно, хотя она часто рассказывает о том, как делает записи на краю обрыва, тащась в чьей-то колымаге, или плавая на льдине. Леви пару раз подмывало почитать, о чем она пишет целыми ночами по возвращению. Но для того, чтобы добраться до сокровенных записей ему пришлось бы переступить через другого своего новоявленного лучшего друга. Через Боль. Она возникла внезапно, почти мгновенно, когда сила титанов оказалась разрушена. Обнажились все травмы, синяки, все, что благодаря его Аккерманской природе было надежно скрыто. Тело — его полуразрушенный храм, его шкатулка с памятными вещичками. Оно помнит каждую кочку, каждое падение и спешит об этом напомнить. Оно стало болезненно слабым, ужасно ничтожным после исчезновения титаньих сил. Больше никакой нечеловеческой, выносливости. Только Боль, Боль, которую тело игнорировало благодаря природе крови. Теперь ее как будто разбавили и кости ломит постоянно. Леви думал, что легко откажется от заботливо предложенного ему инвалидного кресла, и может, чуть-чуть попривыкнув к новому укладу, он вовсе оставит где-нибудь на чердаке и трость. Но нет. Леви предприимчиво ходит с костылем, потому что трость — это для тех, кто смирился, что ничего не исправить. А с костылями ходят и дети, поломавшие ногу. В один день они спрыгнут со стула, бросят костыль в угол комнаты и пойдут дальше резвиться. Леви не хочет признавать, что никогда не поднимется на второй этаж к Ханджи. К Зое у него двойственное отношение. Леви рад ее видеть, искренне, но не всегда. Иногда ему хочется, чтобы Ханджи не возвращалась, чтобы она пропала где-нибудь в долине Гималаев и Леви мог по ней спокойно, привычно скорбеть. Тихо и без тяжести на сердце. Но Ханджи все равно появляется раз в пару месяцев, принося восторги о мире, жизни в нем, о людях, об утраченных им возможностях. Вид Ханджи будоражит абсолютно все воспоминания о лучших и худших годах жизни Леви. Потому что она не меняется. Застыла в своей неизменной форме, и только кожа у неё иногда становится более бронзовой от загара. Даже волосы она выдумала красить хной, в оттенок идентичный родному. Может и Леви смог бы оторваться от прошлого, но ему не так-то просто путешествовать туда, куда не проложены железнодорожные пути. После окончания войны его жизнь поделилась на до и после. Он родился в войну, свыкся с ней, радовался мелочам в условиях лишений. Теперь же лишений нет и следственно радоваться нечему. У него каждый день на пороге появляется пачка масла, свежий десяток яиц, молоко. Он не испытывает жажды, не задумывается о том, будет ли ему чем протопить печь. И жизнь как будто не имеет смысла. Да, он заделался в воспитатели и отчасти исполняет чужую мечту, но дети — это всего пара часов его жизни в целом дне, во время которых он пугает маленьких ребят своим видом и рассказывает им о том, почему важно помнить и чтить историю. Ну и пытается донести им, когда сотворили мир по мнению учебника. Но это все не наполняет опустевший сосуд. Леви не понимает, как Ханджи может себя так вести, почему ей легко даются улыбки, и она настолько профессионально делает вид, что ничего не произошло. Почему она с таким аппетитом уплетает пасту, пока Леви ком в горло не лезет уже долгие года, почему она щебечет как птичка о своих приключениях, интересных — это несомненно, но в них нет ни одного отголоска былых времен. Леви все это причудилось? А может и действительно — причудилось. И вот он ложится спать, перед сном случайно сталкиваясь с собственным отражением. Леви никогда не размышлял над тем красив ли он или напротив очень уродлив. Но сейчас можно с уверенностью сказать — не красавчик. Одиночество заботливо гладит Леви по голове, проводя пальцами по седым волоскам, и шепчет, что это не его вина и он просто старый вояка. А люди, люди эгоистичны и любят все красивое и вылизанное, поэтому он не в их вкусе. Но вспомни Эрвина, Леви. Он же любил тебя и со всеми твоими шрамами. А сейчас их стало просто чуть больше, а пальцев чуточку меньше. Одиночество любит принимать чужие формы. Иногда оно становится его матерью или Эрвином, вот как сейчас. Хотя их образы Леви уже давно забыл и даже их фантомный голос стучится к нему через призму толстого стекла. Леви тяжко вздыхает. Да, правда. Он был любим и со всеми этими маленькими царапинками. Теперь, конечно, ему осталось только окончательно не ослепнуть, иначе определять степень своей ушатанности будет совсем трудно. В бою он потерял глаз. Его побелевшее стекловидное тело неаккуратной линией делит шрам. Но Эрвина бы это не смутило, как не смущает сейчас Ханджи, и как Леви не смущало отсутствие у Смита руки. Леви переворачивается на другой бок, с тяжестью волоча за собой несколько вязаных одеял. Под него ластится Одиночество. Оно обнимает Леви своими гигантскими ручищами, заволакивая в беспокойный сон. Иногда всем нам хочется, чтобы утро не наступало, но изо дня в день солнце встает и никого не слушает. Леви открывает глаза и не находит рядом своего друга. Видимо тот временно отошел. Иногда ему кажется, что Одиночество ранняя пташка или жалеет Леви, давая ему проснуться без моральных напрягов. Хотя со сном у Одиночества, наверняка, тоже проблемы. Оно очень любит бормотать Леви на ухо, пока тот пытается заснуть. Леви, итак, все про себя знает. Ему эти лишние лекции и перепись ушедших лет совсем ни к чему, пока он на грани сна и реальности. Но сейчас ему на редкость легко. Обычно пробуждение это пытка, потому что за ночь организм забывает про молчаливую Боль. Сейчас же он её не чувствует. Леви протяжно зевает, почесывая глаза, встает и подходит к окну. Погодите, встает? Подходит? Неужели фокус с самообманом сработал, и нога за ночь срослась так, как нужно? По правде, Леви спросонья поводил рукой, но не нашел костыль. Видимо, завалился куда-то ночью. Но подмога ему больше не нужна, он чувствует в теле силу молодости, эластичность и гибкость пружинки. Странно все это. Леви распахивает глаза, видит не панораму города, а серое небо над тревожный морем, темный, влажный песок и голую землю рядом. Леви слышит негромкое биение крохотных капель о стекло. Это не его родной город, это какая-то чертовщина. Он спокойно оглядывается и замечает, что ступни утопают в большом мягком ковре, а комната, где он проснулся, вся сшита из брусочков дерева, как дачный домик. Кровать, где он был минутой назад, куда больше его привычной койки, схожей с солдатской. И это рай? Он умер? А где обещанные врата, величественные колонны, глас Божий хотя бы для приличия. Да и слишком пасмурно для рая. Разве может в нём существовать такая гадская погода. Но и на Ад не похоже. Адом была Земля, где он томился столько лет. Однако если пытками будут считаться вечные барашки на морской глади и липкий песок, то Леви не против страдать таким образом. Он зевает. Как-то скучно начинается его пребывание в ином мире. Никаких почестей или причитаний за содеянное, ни горделивых речей. Он слышит шуршание ворса ковра, оборачивается на звук. Демонята наконец явились пояснять за местные понятия? Но нет. Эрвин не демон. Ужасным монстром не может быть мужик в домашних пушистых тапках, шерстяном свитере и с заспанным лицом. В руке у него исходит паром нечто горячее, пахнущее незнакомыми травами. Райский или все же адский чаёк? Что-то в Смите приятно режет глаз, но Леви так уж скоро не определит, что, да и не важно. Может эта черта была в нём всегда, просто он позабыл. Инстинкты, гормоны, все взыграло в нем. Леви громко сглатывает, кидается в объятиях. Да, это глупо, но он очень соскучился. Десять, может пятнадцать лет разлуки и такая внезапная встреча. — Хей, хей Леви. Осторожно, горячий чай. — Эрвин усаживается на кровать, одной рукой придерживая Леви, уткнувшегося ему куда-то в районе ключиц, другой сжимая чашку. У него две руки, но дело не в этом. Не это смутило Леви. Ай, да почему его это волнует? Главное вот — Эрвин. Живой, теплый, настоящий, любимый. — Леви, ты не заболел? Возьми чай. Твой любимый сибирский сбор. Я же обещал, что достану его. — Эрвин принудительно осаждает Леви. Аккерман все еще немного ошалело смотрит, на не приглаженные брови, скуластое лицо. Эрвин целует Леви в лоб, проверяя температуру. Мама делала так пару раз, пока была жива. — Вроде нет температуры. Хорошо себя чувствуешь? Бледный очень. — Как поганка. — выпаливает Леви. Хрипло, как обычно, но все равно голос звучит звонче привычного. — Да-да. Ну чего ты? Не выспался или наоборот переспал? — Эрвин, очевидно, занят тем, чтобы его растормошить. Но неужели он не понимает, что Леви просто недавно восстал из мертвых? — И то, и другое. — отвечает Леви, берет кружку и отпивает чай. Крепкий, чужой вкус, который ему определенно нравится. Похоже на что-то ягодное, на жимолость что ли. — Понятно. Дуй завтракать. Я заморочился над оладушками. — Эрвин целует его в щеку. Можно было бы в ответ набросится с поцелуями. Но жалко бросать столь вкусный чай, да и Леви счел, что раз он теперь мертв, то и время абстрактно и зацеловать своего ненаглядного он успеет еще вдоволь. А пока можно посмаковать на слух непонятные названия, которыми зачастил бросаться Эрвин. О чем это он? — Ола? — Душками. Не пугай меня Леви, неужели за ночь ты забыл, что это такое. — смеется Смит и куда-то уходит, исчезает. Леви подмывает броситься вслед. Ему мало этой встречи. Она такая нереальная, что кажется сном. Но он терпеливо допивает чай, ставит на тумбочку кружку и еще раз идет поглядеть на море, прежде чем отправляется пробовать непонятные ола-душки. По пути Леви замечает, что проснуться ему довелось в небольшом, хорошо обставленном уютном доме. Он видит лестницу, идентичную лестнице в его прошлом доме. От неё будто веет холодком. Мозг немного проясняется и в нем всплывают странные слова, которые Леви почему-то знает, хотя ни разу не сталкивался. Да и не важно. Ему все это безразлично. На кухне накрыт стол, стоят баночки с вареньями, ола-душки в фарфоровой таре, цветастая скатерть, пахнет специей и недавней готовкой. Леви усаживается на место. Почему-то он знает, что оно принадлежит ему. Напротив, сидит Эрвин, чешет небритый подбородок и улыбается. Леви скучал по этой улыбке. Он видел её дай бог пару раз в жизни, но из всех Эрвиновых она самая домашняя и родная. Улыбка свободы, безмятежности и отдыха. — Ешь, я же обещал, что порадую тебя на выходных. Старался, благо ты сегодня так долго спишь. — хвалится Эрвин. Леви цепляется за слова о том, что он спал долго именно сегодня. А вчера? Вчера он вовсе томился где-то там далеко и страдал от Одиночества, Боли и их прихвостней в виде мигреней и ревматизма. — Эрвин, а остальные тоже тут? — задается вполне логичным вопросом Леви, с аппетитом запихивая в рот загадочные ола-душки, похожие на миниатюрные блинчики. Без варенья как-то пресно, поэтому Леви тянется за баночкой засахаренной айвы. Айвы? Очередное непонятное слово появилось в его лексиконе. Это божественное провиденье так занимается его образованием через шум в голове? — В смысле? — Нет, ну типа. Черт. Ты встречал остальных? — Леви обреченно вздыхает. Но все равно излишнее тугодумие Эрвина — не то, что режет Леви глаз. — Леви, ты сегодня правда ведешь себя необычно. Остальных это кого? Ханджи, Моблита? Мы виделись буквально вчера, если ты об этом. — Эрвин выглядит обеспокоенным и тут уже Леви становится не по себе. Может проблема отнюдь не в Смите, а в нем? Он не должен был помнить свою прошлую жизнь, только эту. Отсюда и непонятные слова и его озадаченность окружающим миром. — Ханджи? Как ты мог её видеть, она же еще вроде не померла. — Померла? Она живее всех живых. — Эрвин приподнимает бровь и оглядывает Леви оценивающе. Наверное, он думает, что это все шутка. Хотелось бы, чтобы так и было. — Теперь уже я ничего не понимаю. — отвечает Леви. — Я в ванну. — Ничего более логичного и смелого, нежели побег Леви не предпринимает. Находит туалетную комнату он с первого раза. Более того он был уверен, он знал, что ванна будет за этой дверью. Леви заходит, запирается и включает воду, словно та может заглушить противоречивые мысли. Ему просто надо все обдумать. Не каждый же день приходится умереть в одно время и воскреснуть в совершенно другое. Леви наконец сталкивается со своим отражением в зеркале. Конечно, в Раю ни о каких земных недомоганиях не идет и речи, но разве не должна обнажаться душа, представая в своем истинном обличии и все в этом духе? Разве его нутро выглядит так? Леви с замешательством глядел на собственные отросшие патлы, ловя себя на мысли, что такую стрижку он носил, пока не повстречал Кенни и мирозданию не открылись дядины способности барбера. Барбера? Да что он черт побери несет. Леви долго смотрит на свое отражение. Рука, однако, не тянется за ножницами, чтобы вернуть все как было. Его собственная внешность, лишенная загрубевших шрамов, синеватых мешков под глазами и мелких морщин была в новинку. Но к чему возвращаться к прошлому? Болезненному прошлому. Тем более Эрвина не удивила перемена. Хотя он не уверен, что они со Смитом на равных. Уж больно спокойно и привычно он встретил Леви. Не как восставшего из пепла, а как-то буднично что ли. Похоже это душа Леви насильно вселилась в телесную оболочку. Но что тогда жило на месте Леви раньше? И жило ли что-то. От этих тяжелых дум у него разболелась голова. Явный намек на то, что лучше в механизмах Рая и переселении душ не думать. Увидев Эрвина Леви все же, решил, что он в Раю. Странно вот так вот просто сбросить несколько десятилетий. И все пальцы у него на месте, как это он не заметил? А еще, на безымянном красуется серебряное кольцо. Нет, это безусловно Райская плюшка. Надо будет оглядеть руки Эрвина, думает Леви. Эрвин! Наверняка и он претерпел изменения. Вот в чем дело, вот почему он кажется ему знакомым, но неправильным. Смит, безусловно, только приблизился к греческому божественному идеалу. Греция? Рим? Империи. Откуда все это вылазит, где его корыто безграмотности и необразованности получило пробоину, что теперь туда заливаются знания? Это довольно болезненный, ноющий процесс — становится умным не посредством тяжелого труда. Леви усаживается на край ванны, придерживаясь за голову. Эта Боль уже больше походит на его привычного спутника, но все еще не такая.

***

Леви подорвался, с трудом разлепил глаза. За окном послышался сначала протяжный свист по нарастающей, затем грохот. Это тяжелый состав на всей скорости минует вокзал. Утренняя скорая почта, подумал Леви. Тело нещадно заныло, он упал обратно. Не надо было так подрываться. Молодость— это просто иллюзия. Леви провел рукой по волосам, зачесывая их назад. Прядки кончились очень быстро, а на лице он нащупал знакомый грубый шрам. Ему все это приснилось? Какой нелепый сон. Сердце заныло. Вот и оно, Одиночество прибыло. Вместе с составом скорой почты, спрыгнуло на полном ходу и сразу к любимому Леви. Он попробовал было от него отмахнуться, ведь, на щеке, еще, казалось, чувствовалось тепло Эрвинового поцелуя. Но тот смазался и поблек. Не стоит Леви хвататься за этот сон. Да, милая мечта, но на то она и мечта, чтобы не воплощаться в реальность. Леви нащупал свой костыль, сунул озябшие ноги в тапки и пополз жить. Он проводит свой день как обычно. Сегодня без занятий с детьми, так что, если они сами не придут его проведать, он проведет свой досуг за уборкой, книгой и ожиданием знакомой разносчицы. Та узнала о нелегкой судьбе Леви и к его неудовольствию сжалилась и начала таскать продукты прямо ему под дверь. Леви не любил убеждаться в собственной беспомощности. Но девчушка напоминала ему Изабель. Наверное, напоминала. Прошло уже более 20ти лет с момента ее кончины, разве он вспомнит ее черты? Но эта жалость действительно ни к чему. Он, итак, вынужденный домосед, а с такой заботой он вовсе перестанет вылазить из дома. Леви вновь ложится спать. Если вы попросите пересказать его свой день и сравнить со вчерашним, он запнется и скажет, что затрудняется, потому что не стариковское это дело — тешить себя разнообразием. Однако точно не скажешь, глубокий ли он старик. Леви не может точно вспомнить, сколько ему лет. В подземелье возраст был несущественной заминкой, тем более он привык в определенных ситуациях его то занижать, то повышать. Сколько же ему сейчас никто не скажет. Благо он помнит день, в который родился — все остальное уже не столь важно. Тем более не хотелось бы расстраиваться. Ханджи девушка примерно его возраста, но скачет как молодуха. Леви приятнее думать, что он все-таки старше. Леви выключает торшер, освобождает место для Одиночества и закрывает глаза. Сон долго не приходит. Леви глядит на фонарь за окном и слушает ветер. Понемногу эта симфония жизни убаюкивает, но шум ветра слышится ему даже сквозь сон. Под ладонями мягкий мокрый почти черный песок. Ветер свистит в ушах, разгоняясь на горбах волн. Сами волны не доходят до Левиных ботинок, но упорно стараются лизнуть их мыски. Он по привычке неспешно поднимается, но понимает, что в излишней аккуратности нет нужды. Молодое тело резво отзывается на команды и ему не нужна подстраховка. Но ему нужен Эрвин. А где он? Леви потирает ладони от песка и оглядывается. Скалы, чудесный вид, возвышенности, а где-то в километре небольшой брусочный двухэтажный дом. Их дом, без сомнений. Интересно, идет ли в таком чудесном месте снег? А мерзнет ли море? Ханджи говорила, что нет. А на деле? Леви идет к дому. Его прошибает холодный северный ветер. Он в теплом свитере. Замечает это только сейчас. Не холодно, но волосы лезут в глаза. Однако отстричь их будет уделом слабаков. Леви рад оказаться здесь вновь, на берегу холодного моря, среди зеленых тяжеловесных деревьев позади. Это место определенно ему по душе, но он старается не радоваться, потому что знает, что это всего лишь сон и он ему не хозяин. Не хочется привязываться к чему-то столь мимолетному. Леви заходит в натопленный дом, замечает абсолютную тишину и решает, что не с проста он один шатался по берегу. Ничего не остается, кроме как продолжить изучать эту реальность с её домашним на половину знакомым уютом. Леви бредет в гостиную, где помимо телевизора, боже, он знает, что это такое, стоят книжные стеллажи, наполненные всевозможными сборниками на разных, иногда знакомых Леви языках. Некоторые слова ластятся у него на языке, играются, как кошки на солнце и потихоньку Леви начинает угадывать в них смысл, а затем и вовсе понимать. Среди художественной литературы много и исторической. Он придирчиво оглядывает корешки, останавливается на некоторых экземплярах, берет в руки. Что-то оказывается знакомым и строчки, которые он никогда не читал, вихрем проносятся перед глазами. «М-да, ну Шпенглер всегда был нудной душнилой.» Ловит себя на мысли Леви и удивляется, как это ему не все равно на Европу, которая загнивает вот уже не первое столетие и почему он в принципе знает, что это такое. Перескочив с книжных полок на обычные, Леви берет в руки сувениры, безделушки. Каждая хрустальная, фарфоровая мелочь несет в себе какие-то воспоминания, которые Леви с удовольствием поглощает, как изысканный деликатес. Тут же он находит альбомы с фотографиями. Тогда перед ним вовсе расстилается практически театральная постановка из событий, кадров, которые он не переживал, но они, эти фантомы, теплом или смердящим холодом в нем откликаются. Он видит на фотографиях себя мелкого, видит маму и с нежность проводит костяшками по её бархатистой щеке, будто бы в действительности чувствуя нежность и отголоски её телесного тепла. Леви сжимает губы и жалеет, что ему выделено так мало времени. Он попросту не успеет вспомнить, где она живет, тем более до неё добраться. Здесь же фотографии Эрвина, чужих родственников. Леви припоминает их имена и характеры. Не все запечатленные оказываются ему по душе. В середине альбома красуется их с Эрвином общая фотография. Леви, все с той же непонятной прической, смешно смотрящейся на худом хмуром не по годам лице, и паинька Смит рядом, с перевязанной рукой и подбитым глазом. Снизу подписано "Наша первая совместная фотка ЛоЛ. Помнишь, как Зик закидал нас камнями, а потом мы попали на прием к его папашке в больнице? Зикки потом получил нагоняй мировых масштабов и долго ходил с красной жопой.God bless you, маленький ублюдок." Дальше идут фотографии юности, где среди размытых мордашек каких-то детей, его бывших сокурсников, он видит и угадываемые черты старых знакомых. Интересно, а общается ли он с Изабель и Фарланом здесь? А если да, то, как у них сложилась судьба? Леви с легкой руки пролистывает весомую часть альбома, натыкаясь на более свежие фотографии. Эрвин, Ханджи. Чья-то свадьба или очень нарядные поминки. Мозг отчаянно пытается вспомнить это событие, но не выходит. Его начинает клонить в сон. Теплота дома, мозговой штурм его в конец разморили. Но он не сдастся в плен сна так просто. Ему надо запомнить больше, надо урвать это украденное из его жизни счастье. Ведь где-то же он был счастлив!

***

Леви приподнимается с подушки. Голова совсем ватная и тяжелая, словно сна и не было. На горизонте слышен свист приближающегося состава. За ним еще один, уже другой. Видимо какой-то пассажирский поезд. Он протяжно гудит, шипит исходящим паром и стонет. Такой себе будильник. Леви привычно нащупывает костыль, сует ноги в тапки и идет обливаться холодной водой. Осознанные, странные сны — это здорово, но они не приносят чувства насыщения. Хотя спит Леви, как и рекомендовано, больше 8ми часов. С некоторых пор он очень набожно и чутко относится к своему здоровью. Оно и раньше было не ахти каким столпом непоколебимости, теперь уж тем более. Нередко Леви чувствовал себя хилым иссохшим листиком на деревце глубокой осенью. Ветерок подует и его унесет к чертям собачьим в могилу. Проведя утренний моцион, он двигается делать скудный завтрак. Может попробовать приготовить сэндвич с беконом, как любит Эрвин? Но черт, здесь никто и не слыхивал ни про какой бекон. Даже колбаса все еще роскошь, о чем идет речь. Леви еще раз окунает голову под ледяную струю. Плохо, что сны у него сталкиваются с реальностью. То, что он выдумал практически новый язык, на котором взаимодействовать он нормально может только в сомнамбулическом состоянии, еще не открывает ему врата к запретному плоду завтраков с гуакамоле и беконом. Попробуй, расскажи кому-нибудь про свой забавный опыт, так тебя засадят в темницу, как с царских времен полюбили делать и до сих пор не прекращают. Неправильный? Сиди в темнице. Только теперь её зовут тюрьмой. И никаких транквилизаторов, таблеток, надзора. Лечение методом пыток. Леви разогревает чугунную сковородку, но не спешит разбивать туда яйца для глазуньи. Ему хочется воспроизвести один из выдуманных рецептов из сна. Загадочный итальянский омлет фриттата. Если у него получится, значит его воспоминания имеют вес и это не просто старческое помутнение рассудка. Леви умело взбивает яйца дольше, чем принято при приготовлении обычного омлета, не добавляет молоко, отправляя яичную смесь на сковородку, закидывает туда попутно фермерский сыр (иной не водится в это дряхлое времечко), немного приправ, часть из которых подарены ему Ханджи. Обычно он с опаской относится к душистым травам, которые Зое разбросала по всем шкафчика на кухне, но сейчас он видит в их употреблении некоторый азарт. Руки сами руководят процессом. Леви даже особенно не задумывается над тем, что он творит. Немного неловко приходится нагибаться, чтобы сунуть в печь все это безобразие, однако ж пока он один, можно позволить себе и извратиться. Одиночество, кстати, будто заметив в Леви перемены и духовное обновление, чутка отступило. По крайней мере сейчас Леви чувствует себя свободным от него и в своих кулинарных проделках он видит даже некоторую детскую ребячливость. Спустя полчаса его блюдо готово. Оно выглядит аппетитно, и консистенция выдержана как надо. Совсем не запеканка, а немного влажная внутри, похожа на клафути. Леви садится завтракать. Он редко позволяет себе вольность настолько растягивать процесс и приниматься за еду так поздно, но сегодня все немножечко не так, как надо. Стоит ему сунуть вилку в рот, как дверь с грохотом распахивается. Очевидно, посетитель мало того, что невоспитанное быдло, так еще и не ценит дорогостоящее строительство. Леви беспокоится, как бы дверь не вышибло с петель. От неожиданности он ловит микроприступ, омлет проваливается куда-то в глотку и Леви начинает кашлять. Пока он столь уязвим его сдавливают в объятиях. Леви безусловно рад был бы встрече, если бы не находился на грани смерти по такой дебильной причине — удавился омлетом. — Левик! Солнце, радость моя! Где восторги?! Я спешила к тебе, села на самый ранний поезд, а ты мне ни привет, ни здрасьте. — сомневаться в том, кого принесло не было смысла еще с вышибленной двери. Так Ханджи обычно её открывала, если руки оказывались нагружены сотней пакетиков, узелочков и сумочек. Использовать чемоданы она отказывалась по самым странным еретическим причинам. Они напоминали ей гробы на колесиках. — Сука. Я чуть не помер. — выдавил из себя Леви, злобно откашливаясь. Если так подумать, то на брудершафт он никого не звал. — Ой! А я и не заметила. Ну прости, зайчишка. — виновато рассмеялась Ханджи. Она и раньше грешила всеми этими противными уменьшительно-ласкательными формами его имени, но теперь стала сравнивать Леви еще и со всеми беззащитными, преимущественно тупыми грызунами и другими шерстяными тварями. Ханджи поспешила похлопать Леви по спине, наскоро обняла и бегом метнулась за кульками с всякой всячиной. — Я привезла сто-о-лько всего! На этот раз меня помотало по миру больше обычного. — хихикнула Ханджи как бы стыдливо, словно и не планировала этого и не морочила Леви голову своими планами какой-то месяц назад. — Но я уже заказала билет через 3 дня на поезд. Там с вокзала сразу в карету (прикинь, они еще ездят!) и дальше на Восток. — обрадовала его этим Ханджи. Нет, Леви ей рад. Он бы хотел, чтобы Зое остановилась хотя бы на минутку, и они могли поговорить, как в старые добрые, но, видимо не в ближайшем будущем. Разве что только в старости, когда и у Зое кончится прыть, энергия и она станет подобной Леви больноватой на голову старушкой. Но доживать до глубокой старости Леви не планирует, так что вряд ли момент душевного симбиоза вообще наступит. — Я там еще не была, а говорят это совсем другая цивилизация. И, сейчас, конечно, все смешалось, но колорит то, колорит так просто не искоренить! Он остался. Я привезу тебе, обещаю, столько всяких вкусностей, что ты, мой сладкоежка, будешь помнить меня и суровой зимой и жарким летом. — не затыкалась Ханджи. Оно и понятно. Нередко её заносит в такие дебри, где никто человеческий не понимает. Точнее, не понимает привычный всем язык. Разговаривают племенные люди на сильно деформированных диалектах. Туда цивилизация еще не добралась, а значит образование тоже. Но Ханджи же страдает без диалога. Конечно, ей ничего не мешает вести бесконечный монолог, подобно диктору на радио и в кругу людей её не понимающих, но все же, приятнее, когда ответная реакция все же следует. И с каких пор Леви мысленно использует слова, изученные им во сне? Надо завязывать с этим бредом и купить каких-то трав для душевного равновесия. — Да-да. Очень прикольно. — ответил Леви. Впереди его ждет длинная умопомрачительная история её похождений. Но сейчас Леви почему-то устал. Отвык от постоянного жужжания над головой и от Ханджи в целом. — Что? — Прикольно говорю. — повторил Леви тоном человека, втолковывающего простую истину маленькому ребенку. — Что такое прикольно? Это какое-то новое слово из книжек?! Да, я угадала? Ничего себе! А мне казалось новая литература тебя совсем не интересует и ты, как и прежде, читаешь только популярных в стенах авторов. — хихикнула Хан с любопытством воззрившись на Леви. И тут он почувствовал себя птичкой-говоруном в клетке. Ну не рассказывать же ей в самом деле, о том, что пока Ханджи бродила по пустыням он словил шизу? Да, Хан, я просто живу другой жизнью во сне. Кстати, она мне нравится куда больше моего нынешнего удела инвалида, ведь там я, прикинь, смог утащить под венец Эрвина. И хотя бы поэтому мне больше не хочется просыпаться. Никогда. Но я все еще открываю глаза и слышу свист почтового состава, грохот его колес, несущихся по рельсам, и вспоминаю, что в этом мире нет ни Эрвина, никого из прошлого в принципе, а мы с тобой считай последние выжившие старой эпохи. — Э, ну типа. Означает «здорово». — Прикольно! Прикольно, буду использовать его. Оно еще звучит так весело, как мячик, отпрыгивающий от тротуара. Прикольно-прикольно. — защебетала Хан, выставляя на стол все больше странных предметов. — Ты, наверное, голодная. Будешь есть? — Леви вернулся к незаконченному завтраку. Хлебнул чая, остывшего и вздохнул. Сейчас бы обратно к серому небу, шуму моря и привкусу соли во рту. — Ой, Левасик! Меня угостили в поезде. Мамочка с детьми ну такими вкусностями баловала. Я аж заплатить ей за царский прием хотела. — Ханджи все же уселась рядом, по-мужски расставив ноги и ухватив одной рукой вилку, другой нож, отрезала весомый кусок от его омлета-пирога. — Ой, вкусняшка. Сам придумал рецептик? Еще и мои специи чувствую! А я думала они тебе не понравились. Как не приеду у тебя только соль кончается, а мои подарки стоят нетронутые. — Я просто бережливый. — Да кому ты рассказываешь, Левик. — отрезав очередной огромный ломоть от куска сказала Хан и протяжно заурчала от удовольствия. — Ммм, ну как же мне нравится, Леви! Я рада, что ты занялся чем-то новеньким. — Да, конечно. — Леви неловко приподнялся, подсунув костыль в подмышку и ухватился за тарелку. Болтовня — это хорошо, но он, итак, с этим омлетом много времени потерял понапрасну. — Куда собрался? Мы так давно не виделись. Я даже на минутку подумала, что ты соскучился. — завыла Зое, отнимая у Леви тарелку. Он хмыкнул. Ханджи такая Ханджи. — У меня сегодня дети. Спускайся вечером из своей берлоги и поговорим. — парировал Леви. Но Ханджи, как обычно замкнется в своей комнате и до утра просидит за книгой. Книгу эту никто никогда не видел, но дай бог её издадут посмертно. Леви страшно представить какой кавардак, а проще помойка, в её комнате, учитывая, что он ни разу туда не наведывался. Леви иногда аж потряхивало. — Ах, дети — это прекрасно. — ответила Ханджи, влюбленно растягивая слова. Ну да, действительно дети не так плохи, если у тебя их нет. — Ладно Левичка, беги развлекать спиногрызиков и возвращайся поскорее. — Окей. — И ты такой странный стал! Нет, я правда буду записывать все твои новые словечки. Дай только найду записную книжку. — воодушевленно пообещала Ханджи. Глаза у нее так и загорелись нехорошим пламенем. — Ты прям как мой отец! Он тоже слова на старости лет начал выдумывать. Леви цыкнул и поплелся в коридор. Разговаривать совсем перехотелось. Незнакомые выражения так легко вылетают у него изо рта, что проще не говорить вовсе, чем фильтровать поток нововведений. Одиночество хихикнуло где-то рядом. Так недолго и перевестись в состав иноязычного племени. Придется слушать Ханджи как радио. Не то чтобы он раньше этим не занимался, но тогда это был хотя бы его выбор, а не вынужденная мера. Дети такие маленькие энергетические вампирчики. Кто-то с возрастом учится нравственным и моральным устоям и перестает красть чужую энергию, а кто-то, к сожалению, так и остается вором. К сожалению, чем развитей мир, тем больше родителям плевать на их чад. Хотя не Леви с его воспитанием, а точнее его отсутствием, сетовать на неугомонных наглых детишек. Однако, какими бы маленькими говнюками не были эти ребята, он все равно их любит. И все же он не чувствует с ними той близости, какая была у него с детворой в разведке или хотя с теми же Габи и Фалько. Да, они были ему не так близки, как нормальному отцу родные дети, хотя пару раз он слышал в свой адрес «папа» от Габи. И этого ведь тоже надо добиться. Всех подряд отцами не кличут. Хотя Габи всегда была наивной, особенно когда напьется. Может это возраст берет свое? Леви ошибочно думает, что понимает детишек, но ему постоянно приходится осаждать себя со своим экспертным мнением. А иногда так хочется дать им чуточку напутствий. Сказать хотя бы «Да, чувак я тоже был таким. Я тебя понимаю.» Нет. Не так. Явно без чувак. Какой еще чувак? Леви в третий раз за день сталкивается с этим дерьмом в своем мозгу и бессильно бесится. Ну какой чувак?! Откуда это вообще берется. Это просто пошлость. Звенящая пошлость. Леви устало прикрыл глаза, помассировал отяжелевшие веки. Он не привык к дневному сну, но сейчас бы с удовольствием прикорнул минут на 15. Уроки, впрочем, кончены и от него никто ничего не ждет. Можно и попробовать.

Погода была никакая. В этом месте, черт возьми, хотя бы для разнообразия иногда не идет мелкий дождь на фоне серого неба? Такого же серого, как, например, вчера? Наверняка море по-обычному не спокойно и покрывается барашками, словно по нему бегают мурашки и ему самому холодно. Леви оглядывается, находит себя стоящим за барной стойкой. Похоже, это место принадлежит ему. На это указывает идеальная чистота, легкий джаз или, может быть, это блюз, потому что испокон веков считается, что блюз — это музыка для грусти. Но мотивчик приятный, неяркий и не бьет по мозгам, наоборот разбавляет гнетущую тишину, а тишина в такую погоду всегда гнетущая. Но в его заведении не чувствуется тяжести туч. Он бы назвал свое кафе оплотом спокойствия. Цены слишком высоки для всякого сброда, выбор слишком мал, чтобы сюда ходили холеные дети богатеньких родителей. Нет, бывает сюда заглядывают подростки — истинные эстеты уже в этом возрасте, но редко. Юнцы ратуют за наличие в каждой забегаловке рафов со всевозможными добавками на кипарисовом молоке, но Леви эта тенденция отнюдь не нравится. Ему в принципе кофе не нравится. Но чайные — прошлый век. Надо уметь готовить хотя бы капучино. Поэтому в меню, выбранном Леви, наравне с кофейной классикой мостится десяток сортов первоклассного чая. Без китайского, потому что он не вкусный, и пьют его разве что китайцы, да колхозники, а тех так много, что без Левиной забегаловки спрос не упадет и мир не пошатнется. Помимо напитков Леви предлагает своим посетителям десерты. Его визитная карточка. Больших трудов стоило договориться с кондитерами-домушниками и маленькими предприятиями о регулярных поставках. Но это того стоило. Леви кормит отменными круассанами, лучшими эклерами, от которых, правде, он сам без ума. Отсюда и мягкие щечки, не идущие по прелести ни в какое сравнение с истощенным лицом из гнетущей реальности. Но лишние килограммы в его кафетерии можно набрать и иными путями. Помимо хлебобулочных изделий на витрине стоит еще несколько изысков со сложными сочетаниями. Их можно назвать «пирожными не для всех.» Но и у них есть свои постоянники и любимчики. И как вишенка на торте — торты с вишенкой. Да, все так просто. Леви гордо оглядывает свое хозяйство. Как хорошо он подобрал свет. Леви терпеть не может потолочные лампы, он фанат локального теплого освещения. И методом проб и ошибок он учел интересы всех. И любителей посидеть за компом и за книжкой. Посетителей сейчас, кстати, немного. На часах 16.00. Вольность сидеть в кофейне в это время себе могут позволить разве что безработные. Среди бездельников оказалась одна пара, спрятавшаяся в глубине зала и двое студентов, наверное, студентов за ноутбуками. Зависимая молодежь. Осуждает их Леви и задумывается на минуту, а сколько в этой реальности ему лет? Быть может, он сам только выскочил из пеленок. Один затылок кажется ему знакомым. Точнее не затылок вовсе, а укладка. Ровное рыжее каре. Совсем как у Петры. Бог ты мой, гляньте, он знает, как её зовут! Хотя, может это влияние паранормальной закачки знаний в его мозг. Ведь Леви не вспоминал о Петре упорно уже лет 20. Это жестоко, но со временем даже к чужим смертям ты кое-как привыкаешь и смиряешься. А сейчас вот он окунулся в воспоминания с теплом. Хорошее было время, беззаботное. Но глупо сокрушаться, когда ты стоишь посреди красивого заведения, принадлежащего тебе, и можешь потревожить эту самую Петру. Леви тихо подошел ближе, глянул, что девушка ничем не занята. Напротив, она плачет. Да что это за реальность такая. Должна быть счастливой и Леви в ней вполне всем доволен, а кто-то умудряется реветь. Рассказать бы Петре о её нелегкой судьбе в прошлом, так сразу бы нюни распускать перестала, наверное. Леви уже ни в чем не уверен. Как только началась в его жизни череда бурных изменений и скачков от быта старого инвалида-ветерана, до молодого андрогенного чуда с непонятной биографией и видами на жизнь, так он вовсе потерял всякую твердую почву под ногами. Нигде нет хотя бы самой скромной методички «как жить и вести себя, если тебя шатает из тела в тела из реальности в реальность.» — Хей, все ок? — спросил Леви. Достаточно современно? Он не выглядит странно? А то сейчас еще эта Петра начнет докапываться. Тогда уж точно у него кончатся объяснения и алиби, и он уедет на машине с мигалками, как особо опасный пациент. Здесь вместо тюряги сажают в дурку за ненормальность. Ощутимый прогресс. — Леви! Я стеснялась к тебе подойти. Ты так угрюмо протирал кружки. Но это конец! Это ужасно. — взмолилась Петра, глянув на Леви мокрыми от слез глазами. В них читалось сердечное «спасибо» за то, что он обратил на нее внимание. Хотя бы сейчас Леви сделал все правильно. Только вот конец чего? Света? Ну здорово, Леви тут толком пожить не успел, в этом чудном месте с вечным дождем, морем и Эрвином, как уже умирать пора. И в какой компании! Как же ему резануло слух «ты» в свою сторону от Петры. Уж лучше бы они не были знакомы, хотя никаких культурных потрясений бы не случилось. — Конец? — односложно спросил Леви. — Да. Я четко поставила Оруо выбор. — твердо сказала Петра. Леви понял, что это какая-то личная драма. Вроде как действительно у них с Бозардом были какие-то мутки, но Леви никогда не обращал на них внимание. А тут вон, видно, все разрослось до логичной развязки. Не апокалипсис и уже неплохо. — Либо семья, либо пиво. И угадай что он выбрал? Самый худший вариант. — Семью? — Пиво! — Петра зарыдала навзрыд. Ох, как же хотелось Леви сейчас обратно в свою больную реальность, к родименьким костылям, детям-вампирчикам и Ханджи с её монологами о путешествиях. Ему, конечно, жалко Петру. Но он, черт возьми ничего не понимает. Ни в пиве, ни в отношениях, особенно межличностных. Сам свои выстраивал кровью и потом, причем всегда и со всеми. Кто не получал от него оплеуху, тот, считай не знаком с Леви. И мозг, как назло, объявил штиль. Молчит, не подкидывает подсказок и намеков, где же собака зарыта. Леви чувствует себя оставленным и растерянным. И кто надоумил его подойти к Петре. Стоял бы себе и «угрюмо протирал кружки», думал о своем. Но приходилось копаться в чужом белье против воли. Леви аккуратно положил свою ладонь Рал на плечо и несмело изрек: — Плохо. Петра приподняла на него свой взгляд, очевидно сочтя его недоумение состраданием или эмпатией. Подобную мину на лице его любимого Леви действительно редко увидишь. — Понимаешь, Леви он — типичный нарцисс. — устало изрекла Петра. Леви не понимал. Нарцисс — это же такой цветок, разве нет? Вполне себе красивый. Хотя, наверное, Петра сейчас не о флористике толкует. Сложно. — Нарцисс значит. — Леви решил не строить из себя гуру и просто продолжать повторять слова Петры. Та, кажется, не слишком то и хочет, чтобы ей отвечали. Ей просто нужно плечо друга, чтобы выплакаться. — Да! Вот как у тебя с Эрвином все так легко и просто получилось? — задала внезапный вопрос Рал. Леви то ожидал душещипательную историю и весь обратился в слух. А тут его застали врасплох, можно сказать почти голым. — Не знаю. — Леви мысленно усмехнулся. Легко? Просто? Ничего, что Леви сначала хотел убить самого Эрвина, а уж только потом убить за него. Уж точно их история не для глянцевого романа. Долго они притирались друг другу, скандалили, ершились, не принимали очевидного. Не это хочет услышать девочка с разбитым сердцем. Все, что Леви в силах сделать — это пробить Петре бесплатный круассан. По старой дружбе, не более. Все эти ее душевные страдания сходят с Леви, как с гуся вода. Знала б девка, как помер ее суженый. Ужаснулась бы и никакое пиво не играло бы роли. — Мне просто повезло. — Ах, Леви. Всем бы так везло. — задумчиво изрекла Рал, поводив ложечкой по кофейной пенке. Девушка совсем приникла. Наверное, она ожидает, что Леви полезет с расспросами. — Так, а что такого в пиве? Леви проснулся от того, что его яростно тормошили за плечи, как провинившегося ребенка. Габи смотрела на него своими большими темными глазами, полными паники и ужаса и в уголках их потихоньку собирались крупные слезы. «Еще одна реветь удумала. Ну сколько можно» подумал про себя Леви и отстранил грубую ласку. — Леви! Я так переживала. Ты не просыпался. Думала, что ты того. — Габи вновь ухватилась за Леви, как за спасительный круг. Ничего не оставалось, кроме как обнять бедняжку. Переживала, а все понапрасну. — Того? — Окочурился. — честно призналась Габи. За это Леви ее любил, за твердолобость и прямолинейность. Человек чести, иначе не скажешь. А сильная личность еще и заперта в теле милого ребенка. Габи, конечно, уже взрослая девушка, но Леви все еще видит в ней запуганную малышку, которую он успокаивал по ночам, когда у той случались бзики. Бзики в их случае — это нормально. У Леви вон они вылились в то, что он украдкой подглядывает в загробный мир. Нехило бзикнуло. — Не оправдал надежд, как видишь. Люди просто так не помирают. — Леви слегка улыбнулся и погладил девушку по голове. Габи помогла Леви встать, подала костыль. С некоторой досадой и даже тревогой глянула на своего старика. Раньше Леви не спал днем. Все, не вывозит? — Леви. Почему ты не спишь по ночам, а потом тебя не добудишься? Ты же знаешь, что я не переживу твоей смерти. — в чувствах ответила Габи. Конечно, это глупости. Все она переживет. Вот из-за чьей смерти никто убиваться не станет — так это из-за его. Она так часто мельтешит на горизонте, что даже окружающим Леви надоело переживать по этому поводу. По крайней мере так считает Леви. А все эти громкие слова не более чем пафос. Это со временем пройдет. Стоит только ему серьезно заболеть, как всякий будет рад его смерти, в хорошем, конечно, смысле. Чтоб не мучился и все такое. И даже сама Габи на похоронах признается, что устала и ждала этого момента. — Не говори глупостей. Никто не вечен. — спокойно отвечает Леви. Удивительная девочка эта Габи. Пережила войну, своих друзей и много ужасов, а все равно умудряется расстраиваться из-за смерти и жить так, будто все это происходило с кем-то другим, но не с ней. В этом они с Ханджи похожи. Аж сочатся этим убийственным оптимизмом. Иногда за это им хочется треснуть, хотя Леви знает, что Ханджи до сих пор плачет по ночам. Наверное, она думает, что делает это незаметно, но ошибается. Опухшее на утро лицо и красные глаза так просто не спрячешь. Леви, может и хотел бы её утешить словцом, однако чертова лестница непреодолимое препятствие. А днем об этом не поговоришь. Днем Ханджи к этому не готова. Габи напросилась проводить Леви до дома. Естественно для того, чтобы убедиться, что ее опекун пока в состоянии ходить и жить в принципе. Леви десятый раз за день пожалел о том, что вообще решил прикорнуть. — Конечно, пойдем. Габи покрепче ухватила Леви и первые минут 10 вела его постоянно поддерживая. Леви вздыхал, цыкал, грозно смотрел, но детка была непробиваема. Напридумывала себе, что он смотрит в могилу и все тут. Хоть бы не накаркала, с ее то непробиваемой уверенностью. Габи легко увлеклась беседой, скорее монологом. Второй человек за прошедший час нисколько не хочет, чтобы ему отвечали. Леви в принципе и не планировал. Габи рассказывала о том, что сильно скучает. Раскаивалась, что видятся они только в школе и то не всегда. Назвала себя неблагодарной, но не допустила паузы, в которую уместно было бы сделать вставку и доказать ей обратное. Сразу после она рассказала, что они с Фалько все же надумали съехаться. И очень ждут Леви на новоселье. Они постарались выбрать квартирку поближе, чтобы всегда быть на короткой ноге. Но получилось так, что квартирка оказалась через три улицы. Из-за этого они много ругались. Леви наконец нашел разумным ответить, что он не совсем беспомощный и в этом нет проблемы. Сюда же он вставил, что приехала Ханджи и в ближайшее время он под присмотром. — Тетушка Хан приехала? И ты молчал! Пойдем скорее. Я сильно скучала. — обрадовалась Габи. Но скорее — не Левин формат. Он та еще черепашка и гулять с ним подчас бывает мучительно. Пока его провожатые ускакивают своим широким шагом вперед на десятки метров, Левина участь плестись где-то сзади, ковыляя своими короткими тряпичными ножками. Габи и Ханджи как сестры. Обе шумные, неугомонные. Только Габи все-таки чуть более реалистичная и приземленная девушка и ей это только в плюс. В их компании с Зое Леви всегда чувствовал себя лишним, хотя к детям, безусловно, он привязан больше её. Просто так вышло, что с людьми он так и не научился разговаривать. На старости лет Леви все еще не уверен, что будет уместным сказать, а что нет. Всегда камнем преткновения было его воспитание и образование, которого, по сути, нет. Он читал до 15ти по слогам, считал сложные примеры на пальцах до 20ти. Его учили складывать пьяные бармены, знакомые проститутки ставили ему руку для письма. Эрвин знакомил его со сложностями бюрократии, хотя бы с азами. У Ханджи он понабрался химических и биологических знаний. Правде жизни учился на улицах и в драках. Везде он собирал информацию крупинками и объедками. Сложно сказать в какой сфере он профи. Даже сейчас, уча детей истории по учебникам, он не уверен, что поступает правильно и говорит те слова, которые от него ждут. Потомки запомнят тысячу и одну умную цитату Эрвина (отчасти это труд Леви), сотню изречений Ханджи, парочку фраз других капитанов и командующих, но не запомнят слова Леви. Потому что он не знает, что говорить. Бранное слово, колкое слово, миллион сарказмов и иронии не составляют лексикон великих борцов. Об этом Леви узнал из своих снов, где ему в руки попали труды великих умов человечества. Шутили ли про дерьмо Гай Юлий Цезарь и Александр Македонский? Навряд ли. А вот Леви да. И сейчас он сидит напротив Габи и Ханджи и ему нечего сказать. Но ему так нравится на них смотреть. Смотреть на своих девочек. Как они смеются, прижимают ладонями кружки с жгучим заморским чаем, разбавленным молоком «цветом, как кожа индусов, прикинь Леви». В его жизни было много девочек, но остались только эти две. Однако и Леви нужен собеседник. Только тот, с кем у него сдают фигуральные тормоза сейчас томится в мире грез. И перед Леви встает выбор сбежать к возлюбленному из снов или остаться приятной тенью для девочек. Со стороны старый капитан выглядит очень важно и сосредоточенно. Но мысли в его голове крутятся совсем не вокруг Ханджи и забавных историй из её путешествия. А что будет если он действительно сбежит? Впадет ли он в кому со стороны? А ждет ли в загробном мире его реальность с нескончаемым мелким дождем, барашками и кофейней, где у окна сидит плачущая Петра? Тяжелый вопрос. И не будет ли моральным предательством бросить эту реальность. Жестокую до невозможности, от которой он по правде уже отказался в пользу другой, легкой и счастливой. — Леви! А ты чего не ешь? Боишься? Не стоит! На этот раз никаких жаренных жуков. Просто очень сладкая штучка. Тебе зайдет, сладкоежка ты наш. — вырывает его из омута мыслей Ханджи. Леви ловит взволнованный взгляд Габи, понимает, что девочек надо оставить, чтобы малышка Браун могла спокойно поговорить о нем. Он наперед знает о чем пойдет разговор, так что для видимости сидит еще минутку и откланивается. Что ж, придется переждать у себя в комнате. Может, будет уместным даже немного поспать. Он улегся на кровать, не в позе солдатика, как обычно, а раскинув руки и оставив ногу болтаться. Надоело строить из себя восковую фигуру. Что же еще ему надоело? Может быть жить? Раз он так легко и просто бежит. Нет, он не совсем идиот отказываться от дарованного свыше. Ему просто нужен дофамин. Ничего серьезного. Не отказываться же теперь всерьез от сна. Всего пару минут нахождения в «снежном шаре» и его жизнь преобразится, словно ее взболтнут и блестки поплывут по стенкам шара. Леви закрывает глаза, слышит тихий шепот Габи, прорывающийся через щелочку им оставленную. Наивная, думает, что старику есть что подслушать. Все эти разговоры так очевидны, что Леви уходит просто из милости. Так он бы с удовольствием дополнил ее пересказ. Сон медленно заволакивает Леви в свои цепи. — Леви, не дергайся. — просит Моблит, раздраженно взмахивая кистью. Как и все творческие личности он страдает заметным нервозом на пустом месте. Как бы не заплакал. Леви порядком надоело видеть грустные мины за сегодня. — Что? — Леви по глупости его не слушает, оглядывается. С каждым разом он просыпается во все более интересных местах. И никогда не открывает глаза, ленно валяясь рядом с Эрвином. Просто издевательство какое-то! Помещение, где он оказался похоже на мастерскую, но больше смахивает на производственный цех. И действительно это целый завод, кузница великих или не очень творений Моблита Бернера, которую он снимает благодаря своим спонсорам. Мастерская состоит из высоких потолков, не скрытых коммуникаций, бюстов Давида и прочих симпатяг, их неконченых скульптур и слепков. Сбоку громоздятся мольберты, грязные палитры, всюду беспризорно валяются кисточки, а пол выстилается бумагой или брызгами краски. Леви обращает внимание, что тоже валяется, только не на полу, а на столе, вымощенном бумагой. Сколько же гектаров леса здесь полегло. Леви приподнимает черновик, оказывающийся силуэтом Ханджи. Сходство неуловимое, но есть. Передано главное — чувство и эмоция, искорка в глазах. Помимо заметных творческих потугов в комнате разбросана немногочисленная грязная мебель. Вся имеющаяся измазана в масленой краске или акриле. И нет, Леви мысленно не допустил ошибку. Планировка позволяет гармонично расположить все столы и стулья, но те явно находятся в состоянии хаоса и намеренно разбросаны по всему сектору. У художников вообще водятся чистые вещи? Потому что стерильность Моблита тоже вызывает вопросы. Леви так и подмывает встать, хорошенько окунуть Моблита в мыльную воду и пройтись губкой, чтобы смыть вековой слой пастели, растворителя, карандаша, липкой клячки и прочей художественной пакости. — Не дергайся говорю. Я не могу запечатлеть свет. — уныло просит Моблит. — Так почему бы тебе не использовать мое фото? — предлагает Леви. Он уже вполне ознакомился с таким понятием, как фотография. У них с Эрвином дома хранятся целые залежи таких. И ни один экземпляр в альбоме не страдает от плохой цветопередачи. — Тогда это уже не рисунок с натуры. — вздыхает Моблит, куксит нос. Леви поступает так же: вздыхает, цыкает, возвращается в позу как было. Позировать дело не простое. Зато можно подумать, помечтать. Очевидно, что Моблит Бернер здесь поступил более благоразумно и не сунулся в военное дело, а кончил художественную академию. Похоже парень и скульптор, и аниматор, и художник, и, наверняка горе-романтик. Ханджи таких любит. Ханджи. Существует ли она в этом мире? Наверное. Но он пока не готов к встрече с ней. Для него Зое принадлежит к области жестких рамок реальности титанов, войны и всего из этого вытекающего. Титаны. Это слово звучит в контексте его осознанного сна так паранормально, почти невозможно. — Леви, ты ужасная модель. — изрекает Моблит спустя минут 10 с улыбкой победителя. Леви закатывает глаза. Попробовал бы сам лежать неподвижно, пока в глаза слепит лампа, умник. — Покажи хоть, что получилось. — Леви спрыгивает, разминает замшевшие конечности. Истинное блаженство. Как же ему сейчас хочется устроить тест-драйв гибкого, молодого тела. Пробежаться вдоль моря без мыслей, без чувств. Но он вынужден поддерживать диалог и жить даже здесь не в собственное удовольствие. По крайней мере в эту секунду. Моблит с заботливостью молодой мамы берет свое детище в руки, аккуратно что-то шепчет рисунку и разворачивает его в сторону Леви с боязнью. Все художники такие странные? Это ритуал? — Нравится? — Это шутка? — в ответ молчание. Понятно, это не шутка. — Такое можно было и по фото нарисовать, если честно. — Леви не понимает, что он видит. Парочка черных квадратов, месиво из призм, параллелограммов снизу и все. Буквальное все. Ни теней, ни смысла. Леви невольно обращает взгляд к зарисовкам Моблита. Он же может рисовать нормально. Гиперболизировано, но хотя бы похоже на людей. А этот геометрический чертеж и близко человеческий облик не носит. — Нет, Леви! Это кубизм! — заявляет Моблит. Леви же просто кажется, что все в этой вселенной, как и в любом сне, немного поехавшие. — Пародия на Малевича и Лисицкого. — Дай мне линейку я нарисую тебе ахеренный чертеж и даже без моделей и референсов. — парирует Леви. — Но в нем не будет смысла. — А в этом значит смысл есть? — Леви приподнимает одну бровь. Нет, ну это уж совсем наглость. — Конечно, ведь это — ты. — ласково отвечает Моблит, будто действительно видит в наборе фигур знакомые черты. — Я? Настолько квадратный? — Боже, Леви! Я считал тебя глубоко образованным человеком с развитым эстетическим чувством. — от этого заявления у Леви невольно вырывается смех. Нашел с кем советоваться по поводу искусства. — Не смейся. Я все еще считаю тебя таким. — смущенно лепечет Моблит. — Может, может это действительно не лучшая моя работа, но я вложил в нее душу и много сил. — Леви опять фыркает, пытаясь скрыть смех за чиханием. Нет, ну серьезно парочку квадратов нарисовать не вырубить полчище титанов. Даже Ханджи порой слушать труднее. — Я все равно буду добиваться признания для этой работы. Кубизм слишком быстро умер. А ведь за ним такой потенциал. — продолжает оправдываться Моблит. Вот уж точно сумасшедший. Леви совершенно ничего не смыслит ни в художественных направлениях, ни в угасании некоторых его ответвлении. Наверное, это печально, когда то, чем ты горишь перестает воспламенять сердца других. Но раз Леви, чья душа состоит из праха и пепла осталась нема к геометрическому безумию, то, возможно, публика тоже будет не в восторге. — У меня с математикой всегда были проблемы. Может физматы оценят, вычислят валентный угол. Или это из другого репертуара? — попробовал вырулить Леви, сказав что-то умное. Сложные для понимания слова всегда отлично маскируют глупость. Тем более Леви мастак к брехне с постной миной. — Боже, Леви. — Моблит обтирает руки тряпкой, кидает ту на пол и с раздражением ставит картину к стене. Задней частью к зрителю. Леви думает, что так он поступает с каждым неудавшимся шедевром. Если судить по захламленности помещения каждая вторая картина — это непонятый обществом манифест. Леви обреченно вздыхает, глядит на широкие окна. Ему казалось, что они цвета сепии, но, при детальном рассмотрении оказывается, что это не очередная приходить художника, а пыль. Пыль причем залегла изнутри, а не снаружи. Если смотреть еще внимательнее, становятся заметны капельки, стекающие вниз с уличной стороны. Опять дождь. Бедные ливневки и канализации этого злачного места. Ни дня продыху. Зато о прогнозе на завтра можно не переживать. Эта мысль вызывает улыбку у Леви. Он замечает, что думает совсем уж в духе этого времени. Адаптация прошла успешно. Леви покидает цех, идет вдоль длинных неоштукатуренных стен, заходит на кухню. Здесь окно открыто и слышно, как под домом мчатся машины и шумит водосточная труба. Кухонька очень маленькая в сравнении с зоной творчества. Почти не протолкнуться. Двум людям на ней уже тесно, даже если один из них сходит за половину взрослого. — Тебе чай, как обычно? — спрашивает Моблит, колдуя над газовой плитой. Пахнет крепким кофе. — Да. — Леви кивает. Если так подумать, то Моблита не существует. Он просто проекция расстроенного мозга Леви или мистики. Получается технически сейчас он разговаривает с трупом, причем в чересчур дружеском тоне. Леви усмехается. — Давно идет дождь. — Ничего удивительного. Так всегда в это время года.

***

Когда Леви просыпается на дворе стоит уже глубокая ночь. Комната наполнена призрачным желтоватым светом из-за уличного фонаря. Голова болит нещадно, словно по ней зарядили битой, приняв за бейсбольный мячик. Леви никогда не играл, но думает, что ощущения схожи. Потолок трясется и гудит, иногда с него сыпется штукатурка. Ханджи там бесов вызывает или чего дом ходуном ходит? Он слышит только топот, немногим отличный от лошадиного. Неужели в её походную сумку уместился слон? И как она его туда засунула? По кусочкам? Ох уж эти детские шуточки. Работа с малышней дает о себе знать. Леви машет головой. Раньше за Ханджи он не замечал интереса к чечетке среди ночи. Надо вправить ей мозги, хотя бы попытаться. Леви забывает про сковывающие обстоятельства и резко встает, падая на пол. Боль прошибает так, что он шипит. С трудом поднявшись благодаря костылю и адреналину он идет к лестнице. Непонятно, как он планирует одолеть подъем, сравнимый для Леви с покорением Эвереста при астме, но он желает добраться до второго этажа. Ханджи получит и за бардак и за шум. Добравшись до лестницы, он понимает, что дело совсем не в новых увлечениях Ханджи. Очевидно, Зое бросается мебелью и надрывно плачет. Его друзья Одиночество и Боль мигрировали к Ханджи, подметив, что их старого друга переманили в чужие сети. Леви не может разобрать, что она говорит. Слух не тот уже. Надо подумать. Он облокачивается о стену, примыкающую к лестнице. Он может сделать вид, что ничего не видел и уйти обратно спать, вернувшись к морю, к мыслям о кроссе вдоль набережной. А может титаническими усилиями наконец проявить сердечность и поговорить с Зое о том, что беспокоит их обоих без малого уже больше десятилетия. Леви сжимает губы и решается. Неизвестно что с ним станется, когда Ханджи опять отправится в путешествие. Может, это его последний шанс поделиться собственным безумием. Будет мило, если вскроется, что Ханджи сама этим страдает. Леви смотрит на лестницу. Длинную, страшную, с громадными ступенями. Самым простым решением было бы позвать Ханджи. Но она опять сделает вид, что ничего не было, будет строить из себя дурочку, уложит Леви в постель и убежит обратно плакать. Так уже было. Леви учится на своих ошибках, по крайней мере пытается это делать. Он хватается за перила. Ему надо преодолеть всего 20 ступеней. Ситуация осложняется тем, что на лестнице аномально темно, а рев Ханджи совсем не поддерживает его морально. А коленки то трясутся! Вот тебе и старый вояка, сильнейший воин человечества. Воин, не могущий победить лестницу. Вот умора. Леви мотивирует себя уничижительными насмешками над ситуацией и проделывает три тяжелых шага. Что ж, осталось 17 ступеней. Но тяжело дышать уже сейчас, будто он на высоте 11ти тысяч фунтов и кислорода не хватает. Пока Леви решает, не бросить бы все и не спуститься, в запертую дверь прилетает что-то тяжелое. Кажется, прошло не меньше 20ти минут, пока он одолел большую половину лестницы. Ханджи немного притихла и теперь не ревет, а скулит. Какие там стадии принятия существуют? Отрицание, гнев, торг. Очевидно, сейчас этап депрессии. Но Леви откровенно плохо. Он повис на перилах и удрученно глядит вниз. Немного кружится голова. Ему очень стыдно за свою слабость, за невозможность помочь. Осталось 5 ступенек. Просто позорно разворачиваться сейчас. Колени ощутимо трясутся, ноги — перышки, ватные, непослушные палочки, которыми он с трудом перебирает. Он делает еще один шаг. Мир темнеет. Что это? Кислородное голодание, серьезно? Сравнение с Эверестом было шуткой! Мир перед Леви замедлился. Если он так встретит свою смерть, то не сможет горевать по этому поводу на небе. Только горько смеяться. Все такое расплывчатое, а в ушах звенит. Леви даже кажется, что это гудит не кровь, а мокрый асфальт под колесами проезжающих машин. — Ханджи! — зовет Леви, протягивая руку вперед. Но никто не хватает его в ответ. Он бьется спиной о ступени, съезжая в самый низ, и довершает своё падение ударом головы о пол. Из горла вырывается хрип, словно он захлебнулся тем воздухом, которого ему не хватало на вершине преграды. Это конец?