Право рождения

      Внутри едко пахло кровью и антисептиками, и уже с порога стало слышно, как переговариваются дажди, да подвывает от боли мать за белой шторой, отделяющей передвижной родильный бокс от входной части домика. Савва снова ощутил шаткость в ногах, не в силах представить волевую, грозную мать распростёртой на кресле и ослабленной схватками — в его памяти она всю дорогу была полна кипучей энергии и железного здоровья. И тут... Роды, поди ж ты. Сестру, и ту мать просто принесла и показала им с Вахтангом, словно оформила с доставкой по интернету, а не выносила и родила сама. Вот, кстати, и Буська. Сидела рядом с запахнутым магнитами пологом на лавке, поджав ноги, и тоненько, в такт стонам Саши, попискивала. Пожилая смуглая женщина с восточным лицом, которую Савва видел впервые, обнимала её и поглаживала по косицам. «В Свири, видать, половина народа на одну рожу с отцом, — подумалось Савве. — Шаманы!» — Маленькая, — позвал он, Бусинка вскинулась и, узнав братьев, метнулась к ним со спасительным визгом: — Савва! Вахтанг!       Савва подхватил сестру, та обвила его руками и ногами, как обезьянка, и принялась всхлипывать. Ваха накрыл их с Саввиной спины сильными руками. — Мне... Стра... Шно... Бра... Тики. Ма-ма... — Тише, тише. — Савва расцеловал Бусинку в солёные пылающие щёчки. — Мама подарит тебе сестрёнку. — Будете вместе играть, э, — поддакнул Ваха. — Бу... Дем... Маме пло-хо. Сав-ва, а где па-па... — Летит к нам, не переживай. А ты как? Выспалась на три жизни вперёд? — А-га, — кивнула Бусинка.       Женщина со своего места приветственно кивнула близнецам и сказала негромко: — С Сашей Столетова. А я — Лена Усольцева, хозяйка Курьи. «А, ведьма, кто ж ещё, — сварливо хмыкнул про себя Савва. — Мог бы догадаться. Чтобы вокруг ведьмы, производящей на свет ведьму, не кучились другие ведьмы, это надо планете сойти с орбиты». — Очень приятно, Яхонтов. — Савва, удерживая сестру, протянул ей левую ладонь, и опять осадил себя — эта вещая наверняка была правшой. Но Лена взяла его ладонь обеими руками и задержалась взглядом, явно пытаясь прочесть, не опасен ли он. «Да читай ты, насрать. — Савве вдруг стало смешно. — Давай с тобой вместе, по буквам, я помогу: Ма-лю-та».       Ведьма дрогнула бровями, и хоть ничего дурного не сказала, но Яхонтов ощутил её неприязнь сторожевой собаки, готовой вцепиться в него, шагни он влево. — Саша ждала Илью. — Илья в пути, — доложил Савва. — Нас провёл Дорохов.       Имя Дорохова подействовало на Усольцеву, как отворяющий заговор. Лена забрала Бусинку обратно на скамью и пропустила близнецов в бокс.       Вдох-выдох. Безликие, суетливые фигуры в синих робах. Голова матери, мокрая, словно облитая из душа. Рядом с её ухом Настя Столетова тоже в робе и шапочке, скрывшей светлые волосы, держит за плечи, шепчет. Задранные мускулистые ноги. Нелепая цветная распашонка. Левая кисть с сапфировым перстнем, судорожно вцепившаяся в подлокотник кресла. Свежие капли на застеленном белой тканью полу — одни светлые, другие рубиново-алые. Кресло скрипит, врачи о чём-то говорят Насте, та передаёт матери, мать отвечает болезненным мычанием. Складывается чуть ли не впополам в этом кресле, так, что становится видно её бордовое, сморщенное лицо и шея, вся во вспухших венах. Спустя миг откидывается назад, бледнея на глазах. Дышит как в агонии. Полуоборачивается, шарится глазами за спиной и зовёт: — Илья. Илья...       Савва смекает, почему она путается. Мать мережкой льнёт к привычной силе мужа-чернобога. Только у некроманта фон тот же, немудрено ошибиться, да ещё в таком состоянии. Настя узнает Савву и замирает. Он чувствует себя стейком на тарелке. Как наяву в полустёртой памяти является образ: мать тогда была чернее и мельче, но страдала на родильном ложе, как сейчас. Комкала звериные шкуры, глядела на Савву зло, враждебно, исходилась схватками и шипела: — Будь ты проклят, леворукий полководец. Будь ты несчастен, будь несчастен весь твой род. Я даю тебе наследника, которого ты не полюбишь, как ни старайся, и который не будет почитать тебя сыновним уважением. И так станет вершиться в твоем роду до той поры, пока я снова не окажусь здесь, рожая тебя...       Савва жмурится плотно-плотно, чтобы изгнать образ прошлого, которого больше нет. Пора положить конец этой глупой вражде и изжить проклятье. Ведь Саша — его мать. Настало время перерасти себя. «Я пробью ублюдский потолок». — Ма, — осторожно подаёт голос Савва и повторяет чуть громче, чтобы она его услышала: — Мам!       Робко идёт к ним. Мать встречается с ним глазами и тут же ощетинивается, насколько способна. Беспомощность сменяется хищной подобранностью, страдание в лице — настороженной неприязнью. Савва ждёт нового проклятья, но мать кудахчет в своей обычной сварливой манере: — Вы что тут забыли? Почему от тебя... Ай! Разит смертью? Где Илья? — Отец летит, — в который раз объясняет Савва, готовясь к самому сложному: не взбрыкнуть, не нагрубить, не плюнуть в ответ. — Отец? — крысится с кресла. — Вы нашли Давида? — Мам, э, Давид со... — Савва затыкает этому дураку рот ладонью — ещё чего не хватало, так это присутствия покойного мужа при родах его женщины от нового! — Если б я хотел сказать «Давид», я сказал бы «Давид»! Папа в дороге, — успокаивает мать. В зрачках той дрожит удивление и... Радость? — Всё хорошо, они справились, — продолжает как ни в чём ни бывало Савва. Про подробности того, как-они-справились, и кто справился на самом деле, тоже, пока, не стоит. — Я здесь за него. Поддержать тебя.       Судя по виду матери, та готова огрызнуться, но ведьма Столетова опережает её: — Если явились помогать, быстро мойтесь и переодевайтесь! Нам тут бациллы не нужны! Блин, взрослые уже ребята, могли бы сами додуматься! — А, хорошо, — Савва осматривает свои действительно грязные руки. Ваха не меньший чёрт. Незнакомые дажди разворачивают их за плечи, доталкивают до закутка, велят раздеться до трусов. Облако особого антисептика заставляет близнецов обчихаться, но Савва трогает свою башку — волосы промыты до хруста. Близнецам кидают две стерильные робы, бахилы, шапочки, маски — теперь они тоже безликие, как и вся собравшаяся материна гвардия. Пока они облачаются, мать опять стонет и громко кричит: потуги у неё идут, что надо. Савва быстрее спешит назад. — Ма! Ма! Мы тут!       Она сменяет гнев на милость. Не до злобы сейчас. — Не получилось... Стать медведицей... Никак. — Жалуется и тужится. — Не смогла. — Ну и не надо. — Савва пристраивается у другого уха. — Колдовство отнимает силы, а они тебе нужны. Ты справишься сама. — Хочется верить, — сквозь зубы скрипит мать. — Я уже н-не девочка. Савун, мой тебе совет, не рожай в сорок четыре. Тяжко... — Хорошо, ма, не буду. — Она находит силы пошутить, это добрый знак.       Ваха, дурень, лезет поглядеть, что происходит у ног матери, таращится, сменяет цвет на серо-зелёный и прямо там под «вай мэ» складывается в обморок, его под руки выволакивают вон. Савва понимает, что остался один. Мать то ли плачет, то ли ржёт. — Интересно, сможет он... После такого трахаться? — Ма, тебя во всех ситуациях половой вопрос заботит, да? — Савва отцепляет её левую руку от подлокотника, берёт в свою, зная, что помощь рода Яхонтовых ей будет весьма кстати. Она и вправду оживает. Трётся о щёку. — Ты зарос... — Мать, не отвлекайся.       Идёт новая волна схваток. Дажди велят тужиться, Настя командует матери то же в другое ухо. Мать рычит и мотает головой: — Не могу, не могу, не могу больше... А-ах!       Роды это тоже битва. Савва крепче сжимает материну ладонь, перстень больно вдавливается ему в кости. — Давай, бро, соберись, ты ж стормер, — шепчет ей на ухо первые слова, которые приходят на ум. — Не тяни кота за яйца, на. Ты или стормишь, или сваливаешь с ринга. — Чё?! — Мать лупится на него недоверчиво, глазищи у неё сейчас — не описать какие, с яблоки. — Тужься, Санчес! — командует Столетова. — Вставай и верти. — Савва сам не понимает, что несёт. — Не позорь род. — Владик... — Мать плаксиво морщится, но Савва прогоняет её сентиментальный порыв. — Не ля-ля мне тут! Погнали, на!       Она долго, качественно тужится. Дажди сообщают, что видят головку. Схватки идут непрерывно. Мать орёт, оглушая Савву. — Камон, бро!       Её снова скрючивает так, что она на секунду зависает в воздухе, и следом что-то происходит — врачи суетятся, Настя бросает свой пост и подается к материным ногам, сама же мать дышит с облегчением. Один из акушеров поднимает за ногу лилового ребёнка со шлангом из живота и с недовольным видом лупит его по заднице. — Эй, красавица, кричать будем?       Кроха обиженно пищит. Савва видит, как перчатка доктора враз покрывается изморозью, он изумлённо шикает и чуть не выпускает новорожденную. — Ничего себе! Заморозила!       Настя выглядит умилённой, принимает ребёнка, знаком зовёт Савву. Мать устало мигает, мол, иди. — А?       Савву накрывает дрожь. То ли от волнения, то ли в боксе впрямь становится по-январски морозно. Сестра уже не пищит, кажется, характер у неё прямо-таки нордический. Копошится в полотенце. Какая же она маленькая и белая! Белая? Погодите. Белые волосы, белые бровки... — Мать! Эй, мать! — Савва бросается обратно к измождённой Саше и осторожно шепчет ей: — Она пипец блондинка! Ты уверена, что её не надо перекрасить? Отец не поймёт, на! Она от Борьки что ли? — Тут Савва задумался: — Хотя у Борьки ж нет промежа... Нет, пожалуйста, не говори, что Смарагдин, я сдохну, если это так! Мать морщится от боли и смеха. — А кто? Базальтов? Фатов? — допытывается Савва. — Ненаглядов?       Один из врачей-даждей с осуждением супит белёсые брови, поворачивается к ним, поднимает перчатку и бубнит в маску: — Если что, я тут. — Альбиноска... — корчась, объясняет мать. — У нас с дичем... Наследственность. С двух сторон. Узбагойся.       Настя опять подзывает к себе, протягивает ножницы. — Раз Ильи нет, пуповину резать будешь ты. За него. — Да ну нахер! — Савва видит шланг, бегущий вниз от живота сестрёнки и два зажима на нём. Примеряется, ощущая нереальную ответственность, возложенную на него. Будто перерезаешь ленточку перед новым зданием института полярных исследований... — Вот тут? — Да, давай!       Нажим ножниц, и сестра становится самостоятельным человеком. Ну почти. Настя заворачивает её и тащит матери, Саша тянет руки, принимает, обнюхивает, чуть ли не пытается вылизать. Дикая тварь, вся в мужа! Савва утирает перчаткой слезу. — Всем спасибо, — плачет мать и заявляет в своей манере: — Все свободны.       Савва подбирается к ним, пока врачи заняты приборами, и разглядывает белобрысую тыковку, торчащую из полотенца. Да, узкоглазая, уже сейчас видно, мордастенькая, и родинка у неё на шее, бабогуровская метка, только бесцветная. Точно отцова. Сестра шевелит крохотной, почти кукольной ручонкой. — Зима, — торжественным шёпотом нарекает её Савва. — Добро пожаловать в мою семью.       Это странно, но она слегка попискивает в ответ. Мать светится счастьем, находит взглядом Саввины глаза и выдаёт: — Спасибо тебе, бро.       Савва хмыкает на этот бред. Надо бы набрать отцу — хлопает себя по штанинам робы и вспоминает, что мобильник-то Илья присвоил, когда они прощались в Мохике! Узкоглазый клептоман! — Ма, можно с твоего отца оповестить? — Лови. — Она протягивает телефон, который — ну конечно же! — лежит рядом с родильным креслом. А вдруг в «ГосПаре» революция, пока она тут ерундой занимается?!       Савва по видеосвязи вызывает Илью, тот берёт трубку практически мгновенно. Видно, как отец летит через мглу на косматом духе, а следом за ним, на Цеффири — Борзой. Редкие огни отражаются в белом шлеме Ильи, но забрало он спустил, и видно, как горят в ночи его чёрные глаза. Савва показывает мать и сестру в полотенце. — Какая хорошая, — сдержанно бросает отец. — Я люблю вас, моя семья. — И мы тебя любим, пап! Летите осторожно, — велит Савва. Мать посылает ему воздушный поцелуй и добавляет: — Мне на мережку пару часов назад стучала Ярослава. Инна родила сына. Можешь их поздравить, если не спят. — Счастливый день! — отец сам радуется, как дитя. — Сань, врачи говорят, что вас надо транспортировать в Карасукск в роддом, — влезает Настя. — На дообследование. Спецборт уже выслан. Биостанция — не лучшее место для родов. — Надо, так надо. — Мать нехотя отдает Зиму и вздыхает Савве: — Делай, что должно, и будь что будет.       Яхонтов кивает девизу предков, озвученному бабой по фамилии Айвазова, и рассматривает свою руку с вдавленным в неё отпечатком родового перстня. Наверное, будет синяк.