Право рождения

«Хреново».       Мысли текли чистым, несдерживаемым потоком, сознание было чётким, куда чётче и яснее, чем при жизни, и голова больше не болела. Но вот состояние — муторность, мандраж, жажда — чего, непонятно, терзали бедную душу. Илья лежал ничком на безлюдной, холодной пустоши, стонал и пытался вспомнить, кто он, и как здесь оказался. Это всё бы и ничего, но смутная тревога, о ком, он тоже не мог сообразить, изводила его, а ещё проклятое пение. Полноголосное, доносящееся, кажется, отовсюду девичье пение, причём, попадание в ноты не ахти какое. «Истошная тварь. Если уж берёшься петь, то пой чисто», — кривясь, подумал Илья. Постарался подняться — кисти утонули в пыли. Что-то подсказывало: то пыль времён. «Кто же я? Кто?»       Пейзаж вокруг напоминал ядерную пустыню после бомбёжки. Ни гор, ни деревьев, ни вездесущих скальных галок, только бескрайние пылевые дюны, освещенные голубоватым мерцанием посмертья. Илья помнил всё, кроме себя и тех, кто был с ним. Он поднялся и побрёл прочь. Не то, чтобы ему хотелось двигаться, скорее, он маялся, пытаясь спасти разум, скрыться от пагубного и непрерывного пения. Дышать тоже нужды не было, и, несмотря на холод, Илья не мёрз. Пыль разлеталась из-под ботинок лёгкими облачками, верёвка, тянувшаяся за понурой белой фигурой, чертила по дюне полосу. «Что я здесь делаю? Мне нужно найти кого-то... Кого?»       Все попытки углубиться в память пресекались назойливым и всепоглощающим зовом. Илья заскрипел зубами, обратил лик кверху, где обычно располагалось небо, и увидел сплошную темень, чернь, лишённую звёзд и надежды.       Бездну. Перманентный вакуум.       Илья не удивился такому открытию. Он осознавал, что умер и не роптал на судьбу. Только вот душа ныла по ком-то, неисполненная задача мешала упокоиться. Бродя так некоторое время, Илья упал на задницу в ту же пыль и, закрыв глаза руками, замер. «Как же меня зовут? Я связан с птицей, точно, точно. Но какой? Не помню. И снег. Почему мысли про снег? Снег и птица».       Неожиданно он почувствовал на своём плече маленькую руку. Поднял воспалённый взор — перед ним стояла девочка, белая, как снег, с узкими зоркими глазами. В неявном сумраке посмертья их цвет казался розовым, а при повторном взгляде — нежно-голубым. Альбинос! Наряд у девочки был северный, погребальный эрский — Илья определил это машинально. Расшитая рубаха с меховой оторочкой была надорвана в подоле, грудь пересекали линии охристой краски, разорванные нити бус на шее болтались хвостиками. Но притом девочка жила, Илья не сомневался. Она насмешливо улыбалась пухлыми губками, склонив голову набок, и, Илья тоже сразу смекнул, присматривалась к нему. В руках она баюкала тряпичную вышитую куклу, показавшуюся Илье знакомой. Он напрягся. Девочка, увидев его старания, засмеялась, пихнула куклу ему в руки. И Илья прозрел. — Лика? — Он прижал к себе куколку, ту самую, пропавшую в экспедиции пятую! Владка назвала её Эльзой и уверяла, что куклу забрала сестра. — Ликослава! Эляку!       Девочка, балуясь, отбежала на безопасное расстояние и помахала ручкой, маня за собой. — Дочка! — Илья вскинулся на ноги и побежал следом. — Эляку, постой! — Идём, идём, папа! — её милый голосок звенел бубенчиком, перебивая гипнотическую песнь Алконоста. «Семья — самое сильное оружие! — думал Илья, поспевая за белым силуэтом в рубашонке. — Я вынес её на свет, а теперь она меня выводит!» — Какая ты шустрая, дочка! — Не отставай! Вам тут долго быть нельзя! — Кому — вам? — Илья аж перешёл на шаг и следом вспомнил: Борзой. ...Тим очнулся и сперва не увидел ничего, кроме мрака. Поморгал, вгляделся — та же картина. «Вот бы хоть звёзд нарисовали. Даже не чёрный квадрат, а чёрное... Всё. Вся холстина. В прошлый раз, как умер, неба было много. Как же её звали? Ту, за кого я умер? Ту, которую я люблю?»       Отчего-то это имя, не собственное, стало для Борзого архиважным, сакральным заклятьем, открывающим любые тайны, снимающим любые мороки. Он знал — вспомнит имя возлюбленной, и всё придёт в норму, и даже гул чужого голоса не сможет его сбить. Смутно он припоминал, что имя любви связано с птицей, но с какой? Ему виделось высокое небо, колокола, скаты крыш и ягодное лето. Что это за имя? — Анна? Елизавета? Анастасия? Аграфена? — принялся Тим бормотать знакомые имена. Нужное не давалось. «Ты должен его вспомнить, иначе — пропал!» — лихорадочно требовал рассудок. — Без неё меня нет, — бубнил Борзой, держась за голову, и пытаясь из этой самой головы добыть нужное. — Без неё жизни не существует. — Саша? Марфа? Инна? Владислава? Помоги же мне! — Тим молил забытую возлюбленную дать ему знак, хоть малую примету. — Я так долго к тебе шёл. Назовись, любимая.       Он потянулся к сердцу и тут нащупал на цепочке под термокофтой вещицу. Оно! Тим вытянул находку и уставился на рубинового скарабея. И его осенило.       Светлана! Судьба и защита! — Света! Светик! Ласточка! Иронделька. — Борзой заликовал от счастья и, сжав перстень, застыл, сражённый воспоминанием. — Илья! Скорбь сдавила разум. «Илюша погиб. — И сразу же пришло успокоение: — А ведь и я погиб! Стало быть, мы тут вместе! Хвала Небу! Должен и он где-то маяться!» — Илья! Илюша! Родимый! — продрал глотку Борзой. Огляделся и, не в состоянии выбрать сторону, куда бежать, и побежал, куда глаза глядели. — Илья!       Борзого вело не чутьё — отголоски общей с Ильёй силы, силы, стремящейся к воссоединению. ... — Мы найдём его? Найдём Тимура? — на бегу вопрошал Айвазов. — Идём, идём, скорее! — твердила дочка и вела, вела его вперёд, как путеводная звёздочка.       Айвазов взобрался на дюну, поводил головой. Он не видел Борзого, но чуял его присутствие поблизости — маячком родственной души. И, чтобы Борзой мог услышать его через пение Алконоста, Илья заревел горлом, так, как делал это в разгар камлания. Стоя на горе из пыли, Айвазов задавал вибрацию, способную привести к нему друга. И Борзой пришёл. Над соседней дюной замаячила серая точка, оставлявшая пунктирный след шагов. Замерла на миг и устремилась к сближению с удвоенной прытью. — Тимка!!! — Илья оборвал рёв и припустил к Борзому. Их объятья стали сродни коллизии двух погасших светил. Чернобоги схлопнулись, сплелись, покатились по пылевой насыпи. — Родимый! — Дурень! — Зачем же ты так? — А ты зачем?       Если б могли, духи расплакались бы друг у друга на плече. Тим прижал к себе Илью и прошептал: — Зато вместе. — Вместе сдюжим! — Айвазов вцепился ему в спину. — Найдём их и не пустим обратно!       Илья не успел ответить, как пение Алконоста смолкло, украв все прочие звуки. Гнетущая, гибельная тишина распростерлась над нижним миром, нагнав жуть. — Ушли, — констатировал Тим. — Ушли, — согласился Илья. — Куль-Отыр их!!! — Тихо, тихо, — Борзой заозирался и прикрыл Айвазову рот. — Не призови. Я с ним пока не готов встретиться. — Я, можно подумать, готов!       Тишина посмертья давила на сознание, проникая, пропитывая собой материю вокруг и души, заплутавшие здесь. «Лучше бы пела», — ёжась, сразу подумал Илья и переглянулся с Тимом. Видать, Борзому тоже было не по себе. — Как ты опомнился? — спросил Илья, чтобы отвлечь друга. — Перстень помог и Света. — Борзой одарил его грустной улыбкой и похлопал себя по груди. — А ты? — А меня дочка... — Илья обернулся, ища Лику, но девочка исчезла, одна тряпичная куколка осталась в руках. Айвазов показал игрушку. — Нашла. И привела сюда. — Ого, так мы тут не единственные! — Тим потёр висок. — А где же рода? Где колдуны? И как вообще тут... Всё устроено?       Илья не знал, что ответить, но ему и не пришлось. Над дюнами поднялся ветер, свернулся в до боли знакомый смерч. Мгновением позже предстал перед опешившими чернобогами и сердечно, как при жизни, выругался: — Ёшкин кот! Ребята мои! Мне сказали, я не поверил! Вы ж ещё молодые! Тимон! Иська! Вас какая нелёгкая сюда отправила?