Право рождения

— Ну? Со Стрибогом в сердце и на крыльях, прощай, сырая Мать, твой сын подарен Небу! — ...И ветра скакуны сереброгривы его единственными спутниками станут, — засмеялся Илья, припоминая старую колдовскую песнь. — В безбрежном океане над тобою ему привольно будет разгуляться. — ...И, задевая облако десницей, тебе он свыше оду пропоёт.       В горах наконец-то распогодилось, и колдуны смогли урвать миг у лиха, чтобы восхититься очарованием диких пейзажей. Грани скал и бумажно-белая вершина Исты подпирали необъятный, ниспадающий извечной синью океан. Природный Отец-Стрибог гнал сереброгривых коней за дальние земли, готовый подхватить и умчать с собой три крохотные человеческие фигурки, застывшие у края вечности. Денёк намечался во всех смыслах лётный.       Тим, помимо воли трясясь каждой клеткой от макушки до пят, застегнул на холке ошейник, подтянул потуже и втопил кнопку включения. Аппарат попищал, у горла стало тепло, словно его нагрело глотком чая. Грудь наполнилась таким же мягким и тёплым вдохом. Забытое ощущение готовности к полёту овладело членами Борзого. Душа затрепетала, как яркий флажок на ветру. Под ботами скафандра за каменной кромкой простиралась палевая от колючих кустарников стремнина. «Коли не сработает отцов механизм, падать будет больно, — прикинул Тим и одёрнул себя. — Что за неверие, граф! Не ты ли учил Валеру тому, что воздух выдержит тех, кто верит в себя, и ветры подчинятся его слову! Не ты ли некогда был Вием Балясны? Не ты ли в небе объятого революцией Люжана спасал свою ненаглядную? Стыдись, пёс!»       Ботинки миллиметр за миллиметром пододвинулись ближе к выходу. Тело покачивалось от стрибожьего дутья, аки сухая былинка. Перчатки сжались в кулаки. Сердце поскакало лихим галопом. — А-и, была ни была! Летали Афанасием, и Борзым полетаем! Сатор арепо тенет опера ротас! — Эй, сейчас заклинают: «Сат Нам»! — донеслось за ухом Савкино напутствие. Потоки воздуха завыли с обеих сторон от Тима, и он вспомнил, как скоро случается у стрибогов превращение в ветер. Не успеваешь глазом моргнуть, а уже летишь! — Крутота! — Савва на уступе прыгал мизерной блохой. Потом издал клич и в два порыва оказался сбоку от Тимофея. — Держи ровнее, Тим! — Ты меня, молокосос, учить вздумал? Я ещё твоего Валеру на крыло ставил! — не отрывая взгляда от горной стены, вдоль которой они летели, осадил Яхонтова Берзарин и взял потоки в послушание. — О, простите, пожалуйста, не впишитесь в скалу! — захохотал тот и обогнал Тима одним спорым верчением. Окрылённый чернобог оскалился и настиг беглеца прямым током, как умел в прошлой жизни не отставать от Вия Афанасием. — Хочешь в салки с Яхонтовым? Окей, погнали! — Савва оттолкнулся от воздуха и снова завертел прочь. — Кто тебя учил так крутить, пострел? Моду взяли на гастинг все, кому не лень! — крикнул ему вдогонку Тим и сам ускорился. Угнаться за парнем, с пелёнок подаренным Небу, было сложно, но Борзой старался. Они с Саввой наперегонки облетели скалу — за какие-то доли минуты! Резкое высотное солнце слепило глаза Борзого, но он был счастлив и доволен. Яхонтов, вестимо, лидерства не уступил, как поступал с Афанасием и приснопамятный Сила Добрынич, и развихрился первым, ловко соскочив на ту же площадку, откуда они стартовали. «Теперь бди!» — дал себе сигнал Борзой, снижаясь. Но его опасения оказались напрасными. Виртуозно прошмыгнув между Ильёй и Саввой, он втёрся в гранит ботами и проехал на подошвах пару метров. Остановился, перевёл дух и, одарив колдунов озорным взором, раскланялся со всем изяществом Берзариных. — Здорово! — воскликнул Илья и захлопал в ладоши. Савва хохотнул и поддержал аплодисменты. Тим был собою горд. Он, оказывается, прекрасно помнил, как летать. На уровне инстинктов или рефлексов — шут поймёт. Но дар воздуха остался с ним. Борзой отстегнул аппарат, и ветерок поддул ему во взопревшую шею. Протянул преобразователь старшему. — Твой черёд, княже. ...Илья мигом омрачился. Обеими руками с почтением, как шаманский атрибут, принял ошейник, застегнул на себе и обескураженно уставился на однобожника. — Не робей, — Борзой развернул его за плечи и легонько подпихнул к кромке тверди. — Ты ворон, помни. — Эй! — покачнулся Илья и вздрогнул, — не забыл, что убить меня способен?       Тим опомнился и убрал руки. Илья продышался, стоя на краю пропасти, и вспомнил детские годы. Ему было примерно столько же, сколько Савве, когда Тиронов вздумал наконец показать воспитаннику, что такое дар воздуха. Не стал долго церемониться и вдаваться в теории — Сева этого не любил. Только практика, только хардкор! Илья точно так же, как сейчас, стоял на опорах вантового моста и готовился выйти в противостояние с гравитацией. Он был уверен в том, что у него получится. Ведь он помнил, как летал его отец, Всеслав, и дед тоже, по словам Севы, обладал этим умением. Маленький Илья преисполнился решимости и отваги. Раньше, в Новосвире, он сигал в поросшие елями пропасти, уходя от преследования полиции. Но сегодня он полетит. — Сат Нам!       Крепкое тело мальчика в поношенном тренировочном скафандре с чужого плеча рыбкой взвивается над заливом. Встреча с водой на такой высоте подобна шлепку о бетон. Илья захлёбывается от холода, боли и разочарования, кашляет, выгребает на поверхность и видит над собой висящего в потоках бриза встревоженного Севу. — Ты чего, Иська, ёшкин кот?! Шею сломать решил? — Я-я не-сло-мал-бы, — стучит зубами Илья и даёт себя вытянуть из ледяной коричневой воды. — Я-я-не-у-би-ва-е-мый. — Так! Мне плевать, что ты там бормочешь, сейчас обсушу, повторишь заклинание! — раздувает ноздри Сева. Доносит воспитанника до пилонов моста, выдувает из него сырость потоком тёплого воздуха и ставит на исходную позицию. — Давай, без выпендрёжа! Сат Нам! Что, так сложно запомнить? Ты ж ветрогон, Иська, у тебя в крови это должно быть! Чего ты боишься? — Не боюсь я!       Илья злится, про себя костеря и Севу, и всю стрибожью братию. Готовится... Да какой там, он готов, полностью готов! Он смелый и сильный, каким и должно быть полярному ворону! — Сат Нам!       Залив холоден и беспощаден. Мирясь с поганым чувством отбитого живота и волнами, Илья снова выгребает наружу, чтобы услышать брань тренера и понять: летать ему не судьба. «Куль-Отыр с ним, с прошлым. Вот и настал момент истины, Истислав Всеславович. Жаль, Сева не дожил».       Во рту тошно, не от страха высоты, ничуть. От боязни опозориться. Савва неотрывно смотрит и, кажется, взволнован. Сложно сказать, чего ждёт: краха или успеха. А вдруг и просто — переживает? Илья слегка улыбается и подмигивает Яхонтову. Надевает шлем, потом снимает — Тимка улетел без него, да и в случае провала шлем будет жальче всего. Ещё пригодится в бою. Илья справится. — Сат Нам.       Его буквально срывает с плоской площадки и тут же впечатывает в скалу — и если бы внизу, в пропасти, нет, в ту, что белела напротив выхода! Илья прекрасно узнает этот высохший пучок травы на склоне, по которому с рёвом едет лицом. Далее его размазывает по щербатым камням с брызгами крошева, потом уносит в свободное падение и вновь ввысь, в беспрестанно крутящееся небо, извечное, как айвазовское невезение. — Куль-Отыр дери!!! — яростно хрипит Илья, силясь прекратить бешеные метания и с трудом находя себя в пространстве. Руки, ноги, а есть ли у ветра руки и ноги? Новое столкновение с породой выбивает из него мысли, и его вновь тащит волоком вдоль отвесной кручи. — Папа!!! — Савва мелькает то слева, то справа, — пап, держись! Я тебя почти поймал! — Уберись к херам, со мной всё нормально!!! — пересчитывая спиной уступы и выемки, гордо велит Илья. Врезается в расщелину, набитую валежником и снегом, жарко дышит. Сгребает перчатками льдышки, чтобы выбраться, поднимает голову и встречается взглядом с перепуганными, на пол-лица карими глазищами. — П##дец, — выдаёт Савва, чуть не проваливаясь в снег рядом с Айвазовым. — Пап... Тебе не больно? — Нисколько. — Илья утирает грязь с лица и пытается придать своему голосу невозмутимость. Достаёт и выбрасывает камешки, набившиеся в карманы. Щупает живот: на радость дураку шов не разошёлся. — Чернобогам не бывает больно. — В чём-то и Айвазов может сыграть Яхонтова! — Я... Летел? — Э-э, — Савва оглядывается, явно прикидывая путь, проделанный телом Айвазова до остановки. — Можно считать, да.       Он указывает пальцем на место выхода. Борзой на плоском языке скалы чернеется маленькой охреневшей точкой. Илья вылезает из сугроба и с победным видом отряхивает порванный во многих местах Pangolin. — Первый блин комам. — Комом? — Савва утирает вспотевшие кудряшки. — Когда-то давно предки комами называли медведей, хозяев леса, — зачем-то объяснил Илья. — А Масленица иначе называлась Комоедица. Первые масленичные блины носили в лес проснувшимся медведям, чтобы те не задирали скот и позволяли селянам собирать грибы и ягоды. У нас, у эрси медведь зовётся Консыг-ойка — когтистый старик, и почитается наравне с богами. — Прикольно, — Савва рассмотрел свои отросшие грязные ногти, — я тоже когтистый старик, и от Вахиных блинов не отказался бы!       Илья не удивился тому, что Яхонтов отождествляет себя с медведем. Считай, это и правда был тотем их рода, как ворон у Бабогуровых. Глядя, как в бурых глазах Саввы пляшет солнце, Илья подумал: он вырастет сильным и своенравным. А вот жестоким ли, как его дед? — Что ж. Я готов попытаться ещё разок. — Слушай, папуль, не надо, — по лицу Саввы промелькнула тень беспокойства. — Побереги себя. По-моему ясно, что пока у Борзого лучше получается. На нём и полетишь стрелять врагов, и руки будут свободны.       Илье стало обидно за его слова. Он смолчал и уставился себе на ладони. Пожал плечами. Но тут тяжёлая пятерня Саввы согрела его спину. — Не расстраивайся. По-честному, пап, я криповее полёта в жизни не видел. Ты их спугнешь или доведешь до усрачки, одно из двух. Мы поучимся дома в каком-нибудь мягком зале, окей? Да? — Он нагнулся и поймал взгляд чернобога. Илья попытался выдержать строгое лицо, но не смог и заулыбался. Савва хмыкнул и потрепал его по затылку. — Я горжусь тобой. Ты молодец. Первый полёт! Я свой едва помню. — Это же точно не падение? — Илья с сомнением осмотрелся и прикинул, что траектория его перемещения составила километра полтора. — Нет, клянусь тебе! Ты летел. Стрёмно, но почти прямолинейно. Говорю же, не расстраивайся. Про Бабогуровых всегда говорят: «курица не птица, Бабогуров не ветрогон»! Так что ты даже не хуже своих предков. — Ну спасибо, умеешь ты утешить! — округлил на него глаза Айвазов.       Савва залился смехом, который, впрочем, внезапно оборвала вибрация мобильника. Прочитав сообщение, Яхонтов побледнел и вытянул физиономию. — Что? — взвинтился Илья. — Каброн? — Да, он предлагает встретиться, — пролепетал мальчик.       Следом пригнал Тим на келе. — Они говорят, лагартос объявились в десяти километрах отсюда. Надо готовиться к атаке.