Право рождения

Октябрь 2046 года, Заглядово. — Ух, хорошо! — Тимур Борзой выплеснул себе на голову кадушку студёной воды. От его дюжих плечей валил пар. — Да, Афоня-ойун, простецкая вещь — банька, а дюже волшебная, — проворчал довольно Илья, намотав на себя простынь и прихлёбывая душистое тёмное пиво. — Для духа и тела незаменимая! — Борзой пристроился рядом у крыльца Сашиной бани и уставился в Вольхский, едва проглядный разлив. — Вот здесь это и случилось. Мой отец убил Вия с твоей подачи. — Знаковое место, — согласился Илья, отставляя бутылку. — Там, над водой, — Тим указал пальцем в неявные очертания столба посреди мерцающей осенним маревом глади, — обелиск Малюте. Тёть Саша воздвигла. — Вот он где, — пригляделся Илья. — Я думал, дальше отсюда. — Нет, — облокотился о перила Борзой. — Я видел битву, будучи Афанасием. Страшное дело. Небо как кровью истекло. У него был огромный смерч, и он разломился напополам, а потом ещё напополам. Лёд заводи красным сделался на километр от эпицентра. — Нехило его разметало, — прикинул Илья. — Он убил многих. И заслужил такую смерть, — добавил младший чернобог. — И такую память. — Мраз выделил нам в дорогу четыре ляма колдотуберов, — решил поговорить о чём-нибудь другом Тим, и Илья охотно сменил тему. — Маловато дал.       Борзой почесал затылок. — Если избежать порчи снаряжения, вполне окупает поездку. — Избежать? — иронично переспросил Илья. — Скажи мне, граф, было ли так, чтоб ты на задании не портил вещи? Борзой стух и помотал головой. — Так почему не выбить больший грант? — Не пристало мне, отпрыску дворянского рода, клянчить деньги. — О, да! Благотворительность — твоё второе имя! — поддразнил его Айвазов. — Ну нет. Я завтра позвоню ему и выколочу ещё столько же на случай непредвиденных трат. — Да ну, стыдно, — попытался противиться Тим. — Не надо, родимый! — А посылать тебя к чёрту на рога за три недели до свадьбы с полупустыми карманами это как? Не стыдно? — разошёлся Илья. — Как на исследования умудрялся добыть средства, так и тут, уверяю тебя, смогу. Положись на меня, Афоня-ойун. Я это умею. — Охти Господи, — засмущался Тим. — Дозволяю, мил князь, действуй. — Что обсуждаете, крутики? — Саша выкатилась из бани с Бусинкой в обнимку. Маленькая ведьма куталась в полотенце, а большая — в мягкий свитер. Саша обожала париться и сейчас завидовала родным белой завистью. Но посидеть за компанию, попить травяного чая с мёдом и подбросить дровишек в печку была не прочь. — Да так, наш профессор грозится обтрясти Мразя, — пожаловался на старшего чернобога младший. — Эй, я доцент, — не преминул поправить Айвазов. — И я считаю это справедливым. — Наконец нашёлся тот, кто научит тебя считать лове, мелкий, — принялась зубоскалить Саша. — Эх вы, ну вас! — не всерьёз пожурил их Тим и подался в тепло. — Благородное дело превращаете в бизнес! — Убыточное дело в прибыльное! — поправил его Илья. За Тимом скрипнула банная дверь. Саша обняла мужа и дочь, словно укрывала руками большой северной земли от невзгод, и тихонько напела, считая звёзды: — Спал я и видел твой детский страх, что я пропал, но всем было насрать. После проснулся с тревогой к утру. Что я оставлю, если умру? И если хочешь знать, тебе я скажу: в час последний, позабудь, что сделал, помоги-найди мне повод нужным стать. Не отвергни, в пустоте посмертья моё имя вспомни, прошлое оставь. Прошлое оставь. — Ты редко поёшь, а зря, — оценил Илья. — У тебя хороший голос. А песня — в юности я тоже заслушивался ими. — Любимая группа Владика, — поделилась Саша с улыбкой ностальгии, играющей на её бледноватом лице. — Бро таскал меня на концерты каждый раз, как они приезжали. Я знаю их песни наизусть. — Я тоже, — мягко вздохнул Илья. — Отличные песни. — Отец вечно бесился и орал, когда слышал эту песню, а Владик обожал его доводить, — разоткровенничалась жена. — Он никогда не говорил об этом, но... Дичи, рил ток, Владик так и не примирился с тем, что он не Бабогуров. То, что он засунул язык в жопу, не значило, что он признал отца. — Вот как, — кивнул Илья. — Виджую, он и Стасю трахал, чтобы заагрить олда. И старался перейти ему дорогу при любом удобном случае. Хах, — Саша усмехнулась, — один раз, помню. Олд притащил к себе одного дичка. Заперся с ним почесать языком или... Не срастаю, зачем. А я, мелкая, боялась побоев и мутаборилась по дому, чтобы ни вздохнуть, ни пёрнуть. Нагрянул Владик. Мужика выдул нахер и устроил олду такой разнос, что окна полопались. Кричал на него: «Пидорас! Все узнают! Тебе конец, на!» Ох. Я тогда чётко просекла, Владику не жить. Так и срослось. Отец его рипнул. — Саша прижала дочку, тёзку брата, к животу. Пряча душевную боль, сощурилась и сдавленно сказала: — Не знаю, как я это пережила. Я его так любила. Он был моим лучшим бро на свете. Вернулся ко мне бумером, без памяти, без понятия, кто он. Отец временно стёр его личность. Как? Не виджую. Но Владик сохранил нашу любовь, и верно служил мне, пока мы не размололи папика над Вольхой. Пока Владик был добби, я звала его Агилла. Это можно было считать панчем. Ведь я пообещала ему, что он станет моим промежем, и Савва носит орлиное имя — Арцивадзе. — Да, ты говорила, что Савва — твой переродившийся покойный брат, — припомнил Илья. — Но послушай. Он Яхонтов, это так. И в нём... — Слишком много Малюты, — торопливо перебила жена, и дрожь пробежала по её плечам. — У Владика была одна дурная черта. Он обладал всей ненасытностью Яхонтовых. Малюта тоже. И когда меж родом шла делёжка силы отца, Владик набрался её под завязку. А я виджевала, что не вся сила закабалённых джетов вернулась к родам. Что-то осталось Яхонтовым. Владик... Изменился с тех пор, как завладел частью духа Малюты. В худшую сторону. Он стал другим. Более жестоким, расчётливым, хладнокровным. Дич, — жена невесело хмыкнула, — стыдно сказать, но я купила близнецов.       Илья на её признание вздёрнул брови. — То есть? — У Дато была узкая уретра и огромное желание завести личинусов. Он меня этим изводил. Он и Влад, желавший жизни. Но ничего не выходило. И мы сделали три ЭКО за пять лет, прежде, чем вышел вин. У нас с Дато впервые в колдомире получились однояйцевые промежи, и мы наделали много шуму. No cap, дичи. Я купила Савву, чтобы мой бро воплотился. ...«Будем считать, что меня купили, пап. Как и тебя купили». Вспомнив это, Илья поёрзал в простыне. «Интересно, знает ли он, насколько попал пальцем в небо?» — просквозила мысль. Саша же продолжала изливать душу: — Я обещала Владу жизнь, но когда таскала близнецов, не врубалась, кого я вынашиваю и зачем. Савва... Он... — Саша запнулась. — С каждым годом становится сильнее. Необузданнее. Хитрее. Яхонтов — да. Но какой Яхонтов? На лицо он вылитый дед. И он растёт. Я снова боюсь, как боялась Малюту мелкой. Но на сей раз — сына. Не могу прочитать, сколько в нём от Владика и сколько от... Него. — Саша махнула ладонью с синим камнем на обелиск. — Мережка молчит. — И поэтому вместо того, чтобы заниматься мальчиками, ты услала их в интернат? — решился на прямоту Илья. — Фактически в детдом? — Не в детдом. Это для их же блага. В спецшколе ими займутся вплотную. — Выражение лица Саши стало по-яхонтовски решительным и упрямым. — Мальчики получат великолепное образование, а Савву научат дисциплине. — Не справятся они с ним. Его должны учить родители, — возразил Илья. — Наследники колдунов нуждаются не в муштре, а в родительском воспитании, это непреложная истина, Саша. И если сейчас упустить его, потом может быть поздно. Савва перерастёт твой авторитет.       На его слова Саша беспомощно сжалась. Признание далось ей нелегко. — Я не могу быть с ним рядом. Мне адово страшно, дичи. За его будущее, за себя с Вахой, за неё и её сестру.       Она коснулась губами лба Бусинки. Тут дочка, которая всё это время слушала молча, вывернулась от матери и затрясла в исступлении мокрыми волосами. — Не смей, мама! Нельзя так говорить про Савву! Он хороший, он мой братик! Я его люблю, и он меня любит! Он мне не навредит! — И убежала к Тимуру.       Саша вздрогнула, крякнула и устало покосилась на замершего от её рассказа Илью. Огладила живот. Замученно улыбнулась. — И эта дэшит. Сложные у меня дети, да?       Илья обнял жену, по-осеннему прохладную, беззащитную и такую родную. — Справимся. Вот вернусь, и со всем справимся. Я тебе обещаю.