Право рождения

      К четырём часам дня жара не спала, наоборот, южное взморье нагрелось, как большая сковорода. Пирс, длинным бетонным серпом вдававшийся в бухту, принял и рассредоточил вереницу понурых подростков — их расставили в полутора метрах друг от друга. Савва с Вахтангом переглядывались, не зная, что с ними замыслил сделать Геннадий Васильевич. С конца пирса главный тренер поставил сторожем Бориса Петровича, с начала — Николая Валерьевича. Оба тренера-куратора тоже растерянно моргали друг другу.       Смарагдин заложил руки за спину. — Если уж наказывать, так с пользой дела, — он деловито и хищно заулыбался. — У вас есть час на то, чтобы постоять и подумать над своим поведением. Смерчи на полутонну, приготовьсь!       Подростки по команде вскинули руки. — Верти!       Савва упёрся ногами в пирс, мантаснул и закрутил из морской воды нужного размера воронку. Замер, держа её напряжённой на малых оборотах. — Верчение триста. Всем держать час. Потом скажу, что делать, — бросил главный тренер и ушёл в тенёк.       Час! Савва не мог отвлечься от своего столба воды, но боковым обзором видел, как Нико Берзарин шевельнул губами слово «психопат». Другие мальчишки с застывшими в сосредоточении лицами вовсю поддерживали смерчи. До того подобные практики занимали не более получаса и выжимали начисто. А тут ещё и пекло. Вахтанг хмурил брови и изредка зло поглядывал на Савву. Ясно было, что брат хочет задать ему трёпку. «Ага, как же, — думал тот. — Ты после часа непрерывного верчения рук поднять не сможешь сутки».       Про себя он старался не думать. Мышцы рук пока терпели, но пот безжалостно щекотал лицо, уползая вниз по коже, как насекомое. Только Савва подумал о насекомых, почувствовал резкое жжение в правой икре — о, да, это садились слепни. Савва побоялся дёрнуть ногой, не желая сбивать смерч — уж если отрабатываешь наказание, делай это красиво. От и до. Установка отличная, но Савва не был уверен, что продержится час в безупречном левом спине, за который его так часто хвалили Борис и мама. Время шло. Никто не сообщал парням, сколько минут они стоят, и это было самое мучительное. Гораздо противнее будто бы набитых морской солью рук и ног, хуже стучащего в виски сердца, пересохшего рта и искорок по бокам обзора. Фигура брата плыла, Савва не различал его черт, но понимал, что Вахе так же плохо, как и ему. Как им всем.       Несколько смерчей из ряда начали вихлять и терять массу. Спортсмены изнемогали. — Подбирай, подбирай сопли, Бирюзов! — одарил их вниманием Геннадий Васильевич. — Корундин, не засыпай. Вы же не хотели после обеда отдыхать, вот и работайте!       Савва стиснул зубы и подхватил свою воронку, завертел активнее. Руки дрожали и очень плавно, миллиметр за миллиметром, опускались. Савва перенёс силу больше в мышцы спины, но и те вскоре заломило. Боль от усталости перекрыла даже укусы насекомых. К ним почти удалось привыкнуть. Одежда прилипла к телу. Пить хотелось невообразимо. «Чёрт дери, когда уже кончится час?!» — Так, шестьдесят минут позади, — объявил Смарагдин. — Стоп, стоп, куда распустились, — тормознул он было рассеявших воронки ребят. — Я никому вольную не давал. Итак, час вы отработали, но вдруг вам хочется повертеть ещё.       Тут Борис Петрович с Николаем Валерьевичем перешепнулись: «Чего? Чё он несёт?» — Возможно, среди вас найдутся истинные великие спортсмены, будущие чемпионы, которым всегда мало. Как известно... Вы вертите, вертите, — издевался над мальчиками тренер. — Как известно, великим спортсмена делают выдержка и ответственность за свои слова. — На этом моменте Савва сквозь боль усмехнулся. Престарелый урод точно решил ему подгадить. — И у меня к вам предложение. Тренировка для каждого из вас закончится после произнесения волшебной фразы. Заклинания, если хотите. «Яхонтовы — дерьмо собачье». Такой вот будет стоп-сигнал. Я ни в коем случае вас не неволю! — Тренер наблюдал за реакцией Саввы и ждал всплеска эмоций, но тот просто продолжал вертеть воронку. — У нас каждый сам выбирает и выражения, и то, кому дерзить, и объём заданий тоже. Прошу, стрибоги! Ваше дополнительное время пошло.       Возможно, Смарагдин рассчитывал унизить Савву, показать его несостоятельность, но полная сарказма речь, будто заговор, удесятерила ресурсы наследника Яхонтовых. Ярость и готовность защитить свой род взыграли в нём, задвинув усталость куда подальше. Да, мать сменила имя. Да Савва был один... — Яхонтовы — дерьмо собачье! — провозгласили сразу трое с тихим послезвучием: — Савва, прости.       Три столба воды обрушились в море. Савва мысленно запомнил тех, кто сдался раньше прочих. Да, он остался один в своём роду, живой колдун, но этого было достаточно. — Яхонтовы — дерьмо собачье! — раздалось многократное слева и справа. Савва скосил красный от натуги глаз и успокоился: это произнёс не Вахтанг. Брат крутил рядом. Ещё четыре воронки развернулись и стенами воды соединились с бухтой. «Сами вы дерьмо, — подумал Савва. — И только что доказали это. Мертвого льва каждая собака может обоссать, но это не делает его меньшим львом и большим львом собаку». — Геннадий Васильевич! — не выдержал Борис. — На мой взгляд, вы палку перегибаете. Нельзя так унижать древний род! И нельзя заставлять детей унижать товарища. — Ваще да! — подгавкнул следом Нико. — А в чём унижение? — отозвался с берега Смарагдин. — На правду не обижаются. Борис Петрович, разве твоему роду нечего предъявить Яхонтовым? Вспомни, как твоего деда чуть не развеяли на чемпионате! А твой отец, Николай Валерьевич, не оставался вот так один против Яхонтова? — Это не повод издеваться над спортсменами, — возразил Борис, и Савва исполнился к нему уважения. — Деду бы ваши воспитательные методы не понравились. — Твоего деда здесь нет, — огрызнулся главный тренер. — На его место выбрали меня, общим голосованием шабаша. У тебя есть возражения против решения шабаша? Вы с Нико сами голосовали за меня. В чём проблема, Борис? Я готовлю чемпионов, разве вы не видите? — Яхонтовы — дерьмо собачье! — минус три смерча, и возгласы едва слышны за пеленой глухоты. Савва поскрёб языком по нёбу. «Вахтанг держится», — определил он, щурясь в молочно-белый горизонт и едва различая на его фоне их с братом воронки. ...Белый, белый день. Горячий песок, мягкий как пух. Тягучий, как время. Он берёт горсть этого будто откалиброванного песка и посыпает впалый живот соседа. Тот приоткрывает неземные глаза и одаривает озорной улыбкой. — Мэл, противно. — Летим купаться? — Дай погреюсь.       Савва хохочет и дует на тощий живот, убирая мелкие песчинки, эту искрящуюся пыль, позолоту. Персиковая кожа вмиг покрывается мурашками. — Дрищ. Сколько можно мёрзнуть? — Ну извини, жиробас!       Костлявые пальцы зарываются в его волосы, притягивают за голову к себе. Небритые пару дней губы колят в поцелуе — Гор неряшлив, и неплохо бы намекнуть ему на это, но потом, всё потом. — У тебя глаза красные. — Карие. Он цокает и качает пучком на макушке. — Красные, как у Сета. Но мне нравится. Мне нравится всё в тебе. И твой чудовищный характер не исключение. — У меня прелестный характер. — Ужасный. Тебе просто боятся говорить.       Он откидывается на песок, и Савва разваливается рядом, продолжая сжимать в руке прохладные пальцы, тонкие, как тростник. Гор чудо, на которое хочется смотреть вечно — через боль и слепоту. Как на солнце. У солнечного дахрийского бога-Гора, по преданиям, тоже были разные глаза: правый золотой, левый — серебряный. Мысли об этих совпадениях сводят с ума. — Ты подстрахуешь меня завтра? — Посмотрим, как будешь себя вести.       Он смеётся, и ради одного этого звука Савва готов страховать психа в пяти километрах от воды. Чтобы смех не кончался. — Знаешь, Мэл. Высокое синее Небо — это тоже бездна, почище морской. У моря есть дно, а у Неба нет. — И что? — Чем дольше смотришь в бездну, тем сильнее она проникает в тебя. Хочется не вернуться. Вот же псих!       Савва переворачивается и в гневе нависает над ним, закрывая собой и слепящее солнце, и его сраное небо. — Даже не думай, — кипит злость. — Тебе есть куда возвращаться. И к кому. — К кому же? — Он расплывается в улыбке, наглый, нагретый кот. — А то ты не знаешь.       Его хочется вдавить в песок с такой силой, чтобы все дурацкие мысли вытекли вместе с мозгами, если их до сих пор не выдуло высотными ветрами из белобрысой башки. Он смеётся и обжимает губами губы, потом мягко отводит плечи Саввы, отстраняет от себя, завороженно ловит взгляд и замирает. Его зрачки расширяются, и он шепчет: — Я и теперь смотрю в бездну, Мэл. — А я хочу в тебя проникнуть. ...— Яхонтовы — дерьмо!       Савву разбудил этот крик, вытащил из забвения, заставил испугаться. И весьма вовремя. Он обнаружил, что его смерч накренился и вот-вот готов завалиться набок. Собрал последние силы, выпрямил воронку. Почувствовал, что стало легче, и тут же, облизнув губы — вкус собственной крови. Из носа, точно. В море осталось всего два смерча из шестнадцати, его и брата. Вахтанг стонал и шатался, но держал воронку наравне с Саввой. Савва ждал, что брат сейчас падёт, но тот издавал нечленораздельный скрежет и ни слова про Яхонтовых. В конце концов он взвыл: — Я не могу больше! Пощадите! — Скажи, что Яхонтовы — дерьмо! — потребовал Смарагдин. — Нет!!! — Вахтанг рухнул на пирс. Столб воды рядом с Саввиным низвергся в море. — Арцивадзе, вставай! — последовал приказ. — Ты не произнёс стоп-сигнал! Бери смерч и верти!       Вахтанг тщетно силился поднять руки и встать хотя бы на колени. Ему было очень худо, но Савва не мог помочь брату. Он стоял за род. — Арцивадзе! Ты слышал? — Геннадий Васильевич поднялся с места. — Прекратите! — Савва рявкнул сипло, грозно, замогильно, аж сам себе удивился. — Оставьте его в покое! Он вам что сделал? — Пусть скажет то, что я велел! Или ты говори! — бушевал тренер. — Не буду! — Говори! — Яхонтовы — великий род! — Силы на речь отнимали мощность у воронки, она тряслась и извивалась, держась на честном слове. — Ну всё, ёшкин кот, эту парашу кто-то должен прекратить! — вдруг раздалось возмущение сбоку. — Тиронов, стой, уволю! Берзарин! — Хер соси! Савка, харе! Сбрасывай, я велю!       Савва неуверенно покосился на Борис Петровича. Тот дозволительно махнул рукой, уже помогая Вахе подняться. Савва аккуратно сложил воронку в море, не веря случившемуся чуду, не веря, что победил. Остался. Отстоял. Брат, повиснув на руках тренеров-кураторов, улыбался и плакал. Хотелось упасть на пирс, но Савва сдержал желание.       Нет, отсюда он уйдёт на своих двоих. — Тиронов, Берзарин, вы уволены за несоблюдение распоряжений главного тренера! — прогремел с берега Геннадий Васильевич. — Уволены? Да пошёл ты нахер, раз так! Давно мечтал это сказать. — Борис глянул на Нико. — Ага! Мой отец таких называет гавдюками! — поддержал Тиронова Берзарин. — Па-aдумаешь, потеря какая.       Савва плёлся за ними, едва разбирая дорогу, и, казалось, весь пирс для него был выстлан искрящейся позолотой. Руки висели водорослями. Душа ликовала. — Брат, — шепнул он Вахтангу. — Спасибо. — Чего «спасибо»? Я не ради твоего рода старался, э, — надулся Ваха, подняв взмокшую голову. — Ещё чего не хватало, чтоб Арцивадзе оказались слабее Яхонтовых!       Савва утёр нос плечом и измученно засмеялся. За участь тренеров-кураторов он не беспокоился. У него было достаточно видеоматериала.       Дело в том, что лишь он один знал: их пытку с берега снимает птица-дрон, и все до единой фразы Смарагдина отлично слышны на камеру. Теперь Савва мечтал об одном: добраться до номера, скопировать это видео на мобильный и послать Борзому. Он был уверен: Верховный Шабаш сумеет оценить действия Геннадия Васильевича по достоинству. Пока они шли мимо тренера, Борис Петрович закрыл Савву плечом от неотрывного ненавидящего взгляда. Но тот исполнился храбрости, обернулся и подмигнул врагу. Тут, как назло, в кармане треников задребезжал мобильный. Савва не знал, сумеет ли достать его онемевшими пальцами, но смог, и почувствовал двойную радость. Звонила сестрёнка. — Привет, маленькая. — Он постарался звучать буднично, хоть и знал, что Бусинка может понять всё, лишь заслышав его дыхание. Но ей оказалось не до этого. Из трубки донеслись горькие рыдания, и Савва, несмотря на усталость, взвинтился. — Что такое? — Бра-атик, — проикала Влада. — Папа... Меня оби-идел.