Право рождения

Июнь 2046 года, Пошново. «Сколько ни живи, всё будет повторяться».       Савва не знал, чей настырный голос нашёптывал ему это, только уверенность в правоте слов не покидала его. «К вершине шёл и власть обрёл, но в конце концов всё это так неважно. Сверзился вниз, теряя жизнь, но в конце концов всё это так неважно».       Савве часто мерещилось, что эта песня про него. Что он жил по второму, третьему, двадцать пятому кругу. Говорят, у психов есть подобное состояние — «дежавю». Отличие Саввы от психа же заключалось в том, что психом он не был. Но то и дело память подгоняла неявные картинки и куски вырезанных кадров, как битый файл или разбросанный конструктор без схемы сборки.       Вот выкрашенные светло-бежевым коридоры базы спортивного лагеря для ветрогонов. Те же кубки в витринах, те же напыщенные физиономии мэтров на настенных, выгоревших фото. Вот взгляды прочих — в лицо приветливые и жгуче-завистливые, неприязненные со спины. Вот тянущий плечи лётный костюм, без которого куда вольнее дышится. Ранние подъёмы, пока не задул над морем ветер и не набежали тучи. Окрики тренеров, для которых все спортсмены равны, ну или они просто делают вид, что это так. Нелезущий в глотку ужин, который необходимо съесть. Гудящая по телу усталость полного сражений дня прибивает к простыням, а потом сознание вмиг вырубается и наступает время снов.       И сны — причудливей всего дневного.       Они тоже накатывают короткими клипами: не объясняя ничего, ничего не пытаясь донести до разума Саввы, просто взрываясь яркими переживаниями, щемящими, далёкими, и зачем-то светлыми. Будь сны мрачнее, не было бы так тоскливо просыпаться поутру за полчаса до всеобщего подъёма и напряжённо вспоминать. Тщетно вспоминать то, чего никогда не было и не могло быть с ним. — Догони меня! Ну же, увалень! Скорее!       Ощутимый, оскорбительный шлепок пониже спины. Оклик, насмешливый, игривый, резкий, как клёкот сокола, проносится мимо, пугает редких, полусонных птиц над взморьем и уносится в простёртую над ними высь — ракетой, чумным метеором. В груди закипает злость пополам с восторгом и азартом прирождённого хищника. — Су-ука! Стой, сука, стой!       Савва аж во сне скрежещет зубами, и его пальцы конвульсивно дёргаются. — Догоню, на смерчи намотаю!       Но платиново-белая мразь смывается чёрти куда и не оставляет времени на бешенство. Приходится подобрать потоки и пуститься в погоню на полных оборотах. — А-ха-ха, какой ты нерасторопный! А ещё в чемпионы метишь!       Савва буквально тянется из жил, но нужно приложить поистине сверхусилие, чтобы хоть сравнять отрыв. — Дурачок, лети прямым током, так экономнее! Верчение тебя выматывает! «Неслыхано! Он поучать собрался! Да как он смеет!»       Савва нечеловеческим усилием воли наращивает обороты. Его левая воронка захватывает и перемалывает водяную взвесь с края облачности и оттого обретает седой оттенок. Нацеплять на себя пара — то ещё позорище для Яхонтова, но сдаться не позволяют самолюбие и упрямство. Безустальность беглеца восхищает и пугает. А что, если он — без шуток — сильнее? Способнее? Лучше?       Жирное июньское солнце бьёт прямо в рожу, больно так, что кажется — глазные яблоки готовы лопнуть. «Ловко извернулся, хитрая жопа, азимут взял что надо! Безупречное бегство».       Но сдаваться нельзя. Чемпионы не сдаются, никогда, ни при каких условиях, особенно — встречаясь с трудностями. С такими вот трудностями, перечислим их по пальцам: пёстрые от конопушек щёки, худосочные, как у богомола, плечики, бошка — былинка на сухом стебле, полный оскорбительного самомнения оскал жемчужных чёток-зубов, платиново-снежные космы — так бы взять их, намотать на кулак, ощущая мягкость и силу! — и задорные причудливо-разноцветные глаза. Правый — цвета солнца, игристого аи и бликов на морских гребнях, в тон с родовым, лимонно-тёплым камнем паршивца. Левый же — цвета глубокого синего неба. Цвета дворянской крови. Цвета жизни, лета, куда как светлее сапфирового перстня на отцовском пальце. Цвета тайны, позорящей род. «Устаёт! Устаёт, сука!»       Прямым током летают всякие педики, навроде Лазурина или прочего Корундина. Им можно гнать долго, но при броске на скорость верчение — самый верный приём. Тут надо, чтоб дури хватило, но этого у Саввы хоть отбавляй. Левый смерч яростно затягивает платиновую полосу, чуя в ней биение живой, горячей крови, беглец же вызывающе хохочет и, схлопнув потоки, рыбкой падает в объятья. Только так с ним и надо, только так его и взять — на полных оборотах. На полную катушку.       В воронке путаются углы мосластого тела. Пока Савва пугливо снижает скорость, ему больно прилетает то локтем, то коленом. Назавтра ушибы расцветут синяками, но никто не спросит, откуда они взялись. Стормикраш дело такое, без травм никак. И всему лагерю невдомёк, что получены они не на спаррингах, а при опасной игре в догонялки, которая невероятно заводит и бесит, и заставляет кровь бежать по жилам быстрее, чем самое игристое вино. Чем само взбалмошное желание пойти наперекор судьбе и бросить стормикраш ради глиссинга. Ради того, чтобы стать ближе... Ещё ближе. — От Яхонтова не сбежишь.       Сбивчивое, загнанное дыхание ветерком у губ, отблеск тревоги в игриво прищуренных цветных карамельках. — Кто бы хотел, идиотина. Боится. Боится, но пререкается. Мразь, такая, что дуреешь.       Резкое пробуждение, подброс на кровати. Сопение брата у соседней стенки. Предрассветный сумрак, шелест солёного ветра, стук пальмовых листьев о стекло и неторопливый ход часов. Несколько секунд отупения, чтобы прийти в себя и перестать дрожать. Снова наплыв тоски и пустоты, и неясного тянущего чувства, что это был не совсем сон, что сколько ни живи, всё будет повторяться.