Пока солнце встаёт на востоке

– Не моя вина, что они совершенно не разбираются в поэзии, – сердито заявил Эмиль, примерившись пнуть ножку кровати, но наткнулся на взгляд Лионеля и передумал. Плюхнулся на пол, на котором они разложили содранные с кровати матрасы, и уставился в потолок. Потолок имел об искусстве ещё меньше представления, чем мэтры. Он был низок, сер и, к разочарованию младшего Савиньяка, абсолютно лишен зловещих влажных потёков, складывающихся в изображение потусторонних созданий. За стеной не раздавалось скорбных стонов, впрочем, стены здесь были настолько толстые, что расслышать что-то сквозь них было едва ли возможно. В общем, в карцере Лаик скука царила смертная, и Эмиль скосил взгляд на Лионеля, флегматично изучающего манжеты рубашки, сплошь забрызганные алыми крапинками. Вообще-то близнецу было вовсе не обязательно попадать сюда. К поэзии он был равнодушен, но, когда слуги подхватили под руки разбушевавшегося Эмиля, уперся рогом – брата одного не оставлю, и всё тут. Переупрямить Савиньяка мог разве что Леворукий, но Повелителя Кошек в бывших монастырских коридорах не водилось, и менторам пришлось уступить. Почувствовав взгляд брата, Лионель изогнул в улыбке красивые губы. Ладонь нырнула за пазуху, воздух прочертила серебряная вспышка. Эмиль поймал предмет, повертел в руках и восхищенно расхохотался. – И как ты только ухитрился! Лионель пожал плечами. На лице его не дрогнул ни один мускул, но Эмиль чувствовал, что брат собой доволен. – Ты так буянил, что всецело завладел их вниманием, вот меня обыскать и не догадались. – Касера? Эмиль сел, по-морисски скрестив ноги, и обнюхал крышечку фляги. – Лучше. Хотя я бы от касеры не отказался, ночью здесь будет холодно... Тс, слышишь? Эмиль едва успел сунуть флягу под матрас, как тяжелая скрипучая дверь открылась, и в карцер швырнули, толкнув в спину, кого-то худого, растрепанного и чудовищно знакомого. – Кошки надорские, – зло фыркнул "кто-то", поднимаясь на ноги. Рокэ Алва выглядел потрёпанным и сердитым – на скуле лиловел синяк, нижняя рубашка была разорвана, так, что обнажала ключицы, кэналлийские чёрные шаровары красовались дырками на сбитых коленях. Судя по всему, младший из рода Алва снова дрался, и после такого у него была дорога в карцер, а вот у обидчика – в лазарет. – Сам он похож на девчонку! – яростно выкрикнул юноша, ударив в запертую дверь кулаком. Её, ожидаемо, не открыли. В холодном помещении от разгорячённого дракой Рокэ шёл пар, он не сразу заметил близнецов, а заметив, нахмурился и осмотрелся, подыскивая взглядом что-то тяжёлое. Савиньяки – Совы-Яки, как их поддразнивали, близнецы себе-на-уме. Не то чтобы опасные. Но Алваро Алва строго велел сыну держаться со всеми расстояния. Вот он и держался. Особенно с Нелем, Миль – тот был взбалмошней и ближе. – Вас что же, с дополнительного задания сюда отправили? – поинтересовался Рокэ, не найдя ничего, что можно было бы использовать как оружие, и решив повременить с перепалкой. Хотя бы отдышаться. Эмиль с Лионелем переглянулись и синхронно склонили головы к плечу, беззастенчиво разглядывая свалившееся на их головы чудовище. Несмотря на потрёпанный вид, чудовище было диво как хорошо собой. Существует редкая порода людей, которые остаются привлекательны, что на них не нацепи. Как метко сформулировала старая кормилица близнецов: подлецу всё к лицу. Младший Алва был как раз из таких. Эмиль завистливо вздохнул, правда, внешность свежеиспеченного узника тут была ни при чём. – Были бы у меня деньги, держал бы пари, что наш дорогой маркиз обеспечил оппоненту минимум три дня постельного режима. – Два, – предположил Лионель, вытягивая затёкшие ноги, перевел взгляд на стену и словно бы утратил к Алве интерес, но Эмиль слишком хорошо знал брата. – Позор мне, – тяжело вздохнул младший близнец, добывая из-под матраса вожделенную флягу. – На его месте должен был оказаться я. Уважаемого маркиза, разумеется. Угодить в казематы за честную драку – что может быть благороднее? – Угодить в них за страсть к нестандартным рифмам? – предположил Лионель, накручивая на палец светлую прядь. Эмиль возвел очи горе, отхлебнул из фляги и продекламировал, обращаясь к потолку: – О дева белокожая, откуда явилась ты во мрак моей темницы? Прелестна ты как лань, задумав злиться... – Лань? – поднял бровь Лионель. – Три слога не влезет, – покаялся Эмиль. – Но я над этим работаю. Ты крылья распахнула, будто птица... – И навострилась драть нам лица? Близнецы вновь взглянули на пришельца. Чёрные их глаза смеялись. – Ну надо же, – тон Алвы оставался спокойным, но глаза уже разгорались вновь. – Основы стихосложения, вложенные в голову учёной сове – это ещё куда ни шло, я слыхал, совы обучаемы звукоподражанию. Но чтобы вирши, достойные Дидериха, мог выдать туполобенький як? Тем более странно, что этакий зоопарк укрыт ветвистой кроной оленьих рогов. Алва вспомнил кое-что и усмехнулся, опуская ладонь на странного вида пряжку тканевого ремня. Казалось бы, зачем ремень на шароварах?.. Ему нравилось наблюдать, как Савиньяки синхронно порозовели – это было заметно даже в полутьме карцера. Быть может, в голову дало выпитое из фляги, но Рокэ надеялся, что они разозлились. Интересно, а что им сделают за тройную драку? Вряд ли на крики в карцер кто-то прибежит, но, кажется, близнецы Савиньяк остались единственными, с кем Рокэ ещё не дрался. – Господа из зоологического питомника изволят пить запрещённые напитки? Ах да, совсем забыл: у вас же нет иного способа согреться. Поэты не умеют владеть ни кулаками, ни шпагой. Что, думали, одни вы умеете насмехаться? Ну давайте. Только дёрнитесь. – Неужто нас провоцируют? – восхитился Эмиль, не делая, однако, попытки покинуть насиженное место. В чёрных глазах загорелся шальной огонек. – Или оскорбляют? Он действительно порозовел. От предвкушения. Как и брат, но Нель оставался внешне невозмутим. Как слившаяся с ночной темнотой сова, которую заметишь только тогда, когда станет слишком поздно, и смертоносные когти уже вонзятся в плоть. – Полагаю, одновременно, – Лионель снова принялся разглядывать стену. Другого бы эта его привычка нервировала, но Алве, похоже, сам Леворукий был не брат. – Мы читали одну легенду, – просветил Рокэ Эмиль. Когда кто-то из Савиньяков переходил на "мы", это было опасным знаком. – Вам должно быть любопытно, раз уж вы так неровно дышите к зоологии. Легенду про ласок, которые собираются в вихри из когтей и зубов. – И грызут, – подсказал Лионель. Стоптанный каблук сапога уперся в ножку кровати. Точка опоры: оттолкнуться и швырнуть тело вперёд. Когда они с Эмилем влезали в неприятности, старший близнец никогда не начинал драку первым. Но последний удар всегда оставался за ним. – Грызут, – кивнул Эмиль с самой милой из своих улыбок, не глядя бросив флягу через плечо. – И вот я думаю, как много в вас ласки, маркиз? Есть способы согреться приятнее драки и вина, вы с ними похоже знакомы, – Савиньяк стрельнул глазами в сторону пряжки, плавно поднимаясь на ноги. В этом движении не было ничего от сонной неторопливости яков, как, впрочем, и пугливой грациозности геральдического оленя – слишком оно было хищное. – Ах вот оно что. Вы читали, милашка Миль, какое открытие. Или вам читал ваш скромный брат? – Рокэ усмехнулся. Пряжка представляла собой небольшую вытянутую ручку: мало кто знал, что вместо ремня маркиз Алвасете носит с собой змей-кнут. Да ведь никто и не видел, как кэналлийцы такими пользуются. Короткое движение, свист, шаровары остаются на бёдрах, а вот между братьями рассекает воздух удар. Пока что предупреждающий. – Ведите себя смирно, и тогда, возможно, останетесь с целыми глазами, братишки Совы-Яки, – весело предупредил Рокэ, прочертив кнутом изящную молнию. – Вы правы, ласки иногда превращаются в вихрь, вот только где им угнаться за ветрами Кэналлоа. Эмиль не устрашился. Судя по выражению подвижного живого лица, он был в полном восторге. – Милашка? Право, мы не настолько близко знакомы, но я горю желанием исправить это недоразумение! Лионель выглядел несколько разочарованным тем, что от лихого жеста с Алвы не свалились штаны, но высказываться на эту тему не спешил. Выражение лица утратило обычную невозмутимость, взгляд стал цепким и расчётливым. Похоже, наследник соберано неплохо владел кнутом, но как часто пускал его в дело? Калечить Савиньяков он не будет, пока так, красуется, но Эмиля успел раззадорить, и младший закусил удила. Напружинился и глядит едва не с нежностью. Из всех обитателей Лаик Эмиль не дрался только с Алвой. – Очень предусмотрительно, что вы озаботились оружием, двое на одного было бы нечестно... – фразы Эмиль не закончил, рванулся вперед, уходя влево, в сторону от ведущей руки. Ему бы хватило лихости и бесстрашия и под пули броситься, что ему кэналлийская игрушка! Но и Лионель не терял времени даром. Он бросил тело вперед, метя в бок Рокэ, чтобы использовать выгаданные братом секунды и сбить Алву с ног. Одной простой истины Миль, похоже, не знал: кнут – не шпага, он длиннее и бьёт вне зависимости от того, какая рука ведущая. Поэтому Миля просто обожгло по груди, а вот Нелю досталось сильнее и по спине, он же успел рвануться ближе, забыв, очевидно, о том, что кнут имеет свойство обратного хода. Однако он действительно сбил Рокэ с ног, и тот врезался затылком в дверь. Стиснул зубы, чтобы не показать, что ему больно: он ведь уже дрался сегодня, и получил, так что вскоре на полу оказались все трое, и Рокэ действительно пустил в ход кулаки и зубы. Жаль, что две руки – не четыре, и вскоре Алва почувствовал, что не может дёрнуться. И что кнут у него забрали. Миль больше не улыбался, только бросил на брата встревоженный взгляд. Тот мотнул головой – порядок. Лицо у него одеревенело, и младший брат ему не поверил. Рубашка порвалась, грудь горела огнем, набухая кровью по линии удара. Фантомная боль терзала спину: когда брат был так близко, она ощущалась как настоящая, Миль знал, что Нель чувствует то же самое, будто у них одна на двоих кровавая маршальская перевязь. Мысли и чувства, молнией вспыхнувшие в сознании, нисколько не отвлекали о того, чтобы обезвредить разбушевавшегося воронёнка. Отшвырнув кнут к дальней стене, Миль без лишних сантиментов заломил Алве руки за спину, Лионель поймал его брыкающиеся ноги, сжал так, что кости останутся целы, а вот синяки обеспечены. Вместе они отволокли Рокэ на середину комнаты и уложили носом в матрас. Затрещала ткань – рубашки уже было не спасти – и старший близнец принялся сноровисто связывать их добычу. Добыча быть таковой не желала, отчаянно сопротивлялась, и по завершении борьбы Лионель щеголял разбитой губой, Миль – царапинами на шее, все трое были мокрые как мыши, перемазались в крови и тяжело дышали. – Давай посмотрю, – едва лишив Рокэ способности вырываться, Миль будто вовсе утратил к нему интерес. Он смотрел только на Неля – губы у того побелели. Нашарив флягу, старший запрокинул голову и сделал два больших глотка. Сейчас, когда оба были без рубашек, стало видно, что даже редкие веснушки и родинки у них совершенно одинаковые, и если по чему близнецов и можно будет отличить друг от друга – так только по шрамам. – Подлатать всё равно нечем, а на любезность наших сторожей я бы не уповал, – Лионель мотнул головой и передал флягу брату. Кинув взгляд на плененного Ворона, поднял одеяло и накрыл его. С головой. Ожесточённые попытки вырваться ни к чему не привели – разве что в карцере стало немного теплее. Рокэ не мог ощупать симметричный синяк на другой скуле, ни снять насквозь мокрую рубашку. Было досадно, что маркиз Алвасете не справился с двумя какими-то виконтами! Разве что, конечно, им тоже досталось, но не так, как тому, кого Рокэ отправил в лазарет. Накрытие одеялом и вовсе показалось Алве унизительным, но, прислушавшись, он понял, что Савиньяки не собираются продолжать драться. А ещё очень хотелось пить. Может... – Эй, – глухо донеслось из-под одеяла, – у меня есть лекарство. Но просто так я его не отдам, а вы не найдёте. Я предлагаю обмен: лекарство на пару глотков из фляги. Под одеялом было жарко, Рокэ попытался извернуться и выползти. Его немало удивило, что братья, при том, что их было больше, драку не продолжили. Может, не такие уж они и дурные, как показалось на первый взгляд? – Два маршала, – высунув голову, прокомментировал он. Только ни язвительности, ни издёвки в его словах не было. Напротив, Алва смотрел... виновато? Он не собирался калечить братьев до того, что у обоих останутся шрамы. – Это чудовище с нами разговаривает? – поинтересовался Миль. Почему-то шепотом. Лионель возвел глаза к потолку – жать плечами было больно, натягивалась кожа, тревожа рану на спине. – Справедливости ради, мы первые напали. Маркиз красовался. – Ты его защищаешь! – звонко возмутился младший близнец. – Ты не убил маркиза на месте, а помог мне его связать. Даже относительно нежно, – парировал Лионель, задумчиво разглядывая Рокэ. Перехватив его взгляд, Эмиль сдавленно фыркнул: – Вроде птица, а погляди, одеяло его не утихомиривает. – И мы бы и так тебе дали. Без мази, – неожиданно мягко произнес Лионель и присел на корточки перед Алвой. По выражению его лица ничего нельзя было прочитать. – Я тебя сейчас развяжу. Если пообещаешь не буянить. – И согласишься, что у нас ничья! – Уговор? Братья снова улыбались. На этот раз в их улыбках не было насмешки. Оба близнеца думали об одном и том же: теперь, если уж у них останутся шрамы, они обязаны с Рокэ стать друзьями на всю жизнь. – Без мази давать больно, вы, чай, не эреа, – парировал Рокэ, морщась от синяка на скуле, и затих, обдумывая решение. Если отец узнает о "ничьей", он будет недоволен маркизом Алвасете. С другой стороны, он и так наверняка недоволен – гневные письма о неподобающем поведении "бешеного щенка" с завидной регулярностью писали менторы. – Я согласен на ничью. Пока что. А после заключения буду иметь честь скрестить с вами шпаги, – Алва дёрнул головой, откидывая со лба тёмные волосы. – У меня на груди висит кулон. Там мазь, если поддеть крышку. Снимайте, мажьтесь. Сначала будет очень жечь. Но потом боль как рукой снимет. Только на губу не надо. Губу придётся потерпеть. Рокэ перекатился и медленно сел на матрасе, показывая всем своим видом, что больше не будет драться. Он во все глаза рассматривал близнецов и потихоньку начинал видеть в них различия: Миль – тот был более живой и подвижный, Нель – спокойный, как статуя. Только вот в смелости брату он ни капли не уступал. Силой тоже. Этим двоим, должно быть, никогда не бывало скучно друг с другом. Маркиз Алвасете позавидовал и вздохнул. – Несправедливо отправлять в карцер за стихи, – заметил он, и потёр скулу, пытаясь размять кровоподтёк, после того, как Нель его развязал. И спросил уже без прежней заносчивости. – Как же вас таких разлучат? К кому вы хотите пойти оруженосцами? Эмиль прыснул и поглядел на Рокэ с уважением: воронёнок знает толк. Еще б кнутом своим орудовал понежнее, это было бы даже приятно. Уловив ход мыслей брата – по подвижному лицу младшего можно было читать как в открытой книге – Лионель посмотрел на него строго, но Эмиля было эти не обмануть: бесята в глазах близнеца были под стать его собственным. – Почтём за честь скрестить с вами клинки, дорогой маркиз, – церемонно ответил за них обоих Эмиль, залюбовавшись небрежным изяществом движения, с каким Алва откинул волосы с лица. Его даже синяки не портили, да и быть связанным ему шло, но подлатать Лионеля важнее. Савиньяк готов был поклясться, что старший брат размышляет так же. – Когда мы станем маршалами, – он говорил об этом как о деле решенном, – вместе служить не выйдет, вот мы заранее и наверстываем. Он озорно подмигнул Рокэ, сунул ему в руки флягу и взялся за мазь. Воду в карцере им оставили: менторы были сволочами, но не извергами. Смочив в графине остатки рубашки, он уселся за спиной у Лионеля и принялся смывать кровь. Брат низко склонил голову, занавесившись волосами. Ему было больно, но он терпел. – Мы хотим к Эпинэ, – проговорил старший. Обнажённая грудь тяжело вздымалась и опускалась. Рука дернулась, и Эмиль тут же поймал её, переплетя пальцы. – Еще было бы славно попасть к соберано Алваро, но, говорят, он не берёт... – мазь обожгла края раны, Лионель подавился словами, и в тот же миг ладонь брата метнулась вверх, зажимая ему рот. Близнецы старались это скрывать, но старший переносил боль далеко не так хорошо, как Миль. Рокэ растирал запястья, поглядывая за движениями Эмиля: тот, конечно, старался действовать аккуратно, но всё равно двигался слишком резко для того, кто пытается помочь. А на Лионеля было вовсе жалко смотреть. Алва поднялся с матраса и сел поближе к близнецам, аккуратно отвёл руку Эмиля в сторону, к брату. – Ты слишком долго держишь пальцы на одном месте. Надо не так, это ведь кэналлийское лекарство, – с этими словами Рокэ черпнул мазь, растёр её между пальцами и быстро прочертил линию ровно по красному следу кнута, а следом подул, заставляя её остыть. – Так будет полегче. Жжётся только первый слой, – добавил он, и мазнул пальцами ещё раз, вновь по всей длине. Теперь Лионель должен был почувствовать только тепло. А на третий раз и вовсе приятную прохладу. – Теперь нужно время, чтобы мазь подсохла. Это недолго, – Алва посмотрел на Эмиля, чьё выражение лица говорило о том, что маркиз Алвасете всё-таки нарвётся на избиение, если его старшему брату сейчас станет хуже. Бедный Лионель. Как же он терпит удары на фехтовании, в рукопашном бою? Может, они поэтому всегда дерутся вместе? Но Эмиль ведь не поддаётся. Возможно, никогда не бьёт брата в полную силу. Или старший отрабатывает на младшем защиту, а другим просто не даёт себя бить. Ну и тактик! – Соберано действительно не берёт оруженосцев. Я хотел бы вам помочь, но моё мнение вряд ли примут во внимание. – Рокэ отвёл взгляд, рассматривая стены. Не говорить же, что Алваро не оправился после гибели Карлоса. Так и не смог до конца. – А к Эпинэ вы может и попадёте... это ведь тоже большая семья. Им точно по силам содержать двух оруженосцев, – только теперь Алва потянулся за флягой и сделал глоток. – Что это? Нужно было помочь Эмилю, но, кажется, Нель, оправившись, хотел сделать это сам. Рокэ не смел мешать. Близнецы были благодарны Рокэ, что тот не спрашивал. С этого дня чувствительность Лионеля к боли станет их общей тайной. Эмиль не спорил: талант кэналлийцев к врачеванию был общепризнан, но решающим фактором стало то, что Воронёнок близнецам попросту нравился. Уступив Рокэ место, младший взял Неля за руки и прижался лбом ко лбу. В этом движении было нечто глубоко интимное, но Алве было позволено смотреть. Он уже стал своим, пусть пока и не догадывался об этом. Когда жжение сменилось приятной прохладой, Лионель заметно расслабился, разгладилась морщинка между бровями – штришок, отличающий его от брата. – Мы знаем про Карлоса, – негромко заметил он, приняв из рук Рокэ мазь и бережно смазывая грудь брата. Они не выражали сочувствия. Есть вещи настолько необратимые, что сочувствие становится бессмысленным и даже пошлым. Оба близнеца знали, что если один из них умрёт, второй вряд ли оправится после этого. Но пока они были живы, а служба не растащила их по разным концам Талига, они то и дело касались друг друга, едва отдавая себе в том отчет. Кончиками пальцев, плечами, остриями шпаг, забранными в защитные наконечники. Бокалами, выпивая за здоровье друг друга, теплом, оставшимся на горлышке фляги. Они часто делили сны и иногда спали друг с другом, с годами – всё реже. Когда были маленькими – каждую ночь засыпали в обнимку в одной постели. «Ещё бы вы о нём не знали», – подумал Рокэ. О гибели брата знали все, кому не лень, а те, кому лень было знать, узнали от других. Так что Рокэ в ответ лишь пожал плечами. Эмиль и Лионель пока не знали, что такое смерть, так пусть не знают подольше. Они такие весёлые и красивые, и они созданы для того, чтобы однажды стать боевыми маршалами, и уж конечно, не умирать, как Карлос, благородно, но бессмысленно. – Спасибо, – закончив, очень серьезно произнес Лионель, не уточняя, за что именно благодарит. И вдруг оказался очень близко. Секунду или две он смотрел, не моргая, в глаза Рокэ, и вдруг коснулся его губ легким поцелуем. – А это вино. Совсем обычное, просто очень хорошее, – в голосе Эмиля слышалась улыбка. Поцелуй застал Алву врасплох. Он удивлённо моргнул, соображая, что к чему, оглянулся на улыбающегося Эмиля, вновь взглянул на Лионеля. В глазах у Рокэ мелькнуло понимание и он облизнулся, задавая вопрос: – Я читал, что между близнецами особая связь. Иногда она настолько крепка, что возникают любовные связи. Это правда? Вы спите друг с другом? Вы настолько единое целое? В этом юношеском любопытстве не было зависти, скорее, искреннее восхищение: будучи кэналлийцем, Алва рано познал, что такое любовь физическая, но он редко бывал свидетелем такой... настоящей любви. То, как Эмиль держал Лионеля за руки и то, как он коснулся его лба... отчего-то пришло понимание, что у них с братьями никогда не было такого. И уже не будет. И как же после этого с ними, такими, драться? Положительно, Рокэ нравился близнецам всё больше и больше. Какая наглость, такие вопросы задавать, едва познакомившись! Вот только румянец, хорошо заметный на бледной коже, выдавал его с потрохами. Славно все-таки, что Воронёнок пошёл не в смуглого сурового Алваро. – Мы действительно друг с другом спим. Иногда. Одиночные кельи этому не очень способствуют, в отличие от этого уютного карцера, – важно подтвердил Эмиль, похлопав по матрасу так, будто тот был породистой лошадью. – Просто спим. Друг с другом всегда спокойнее. У нас общие сны, когда мы вместе, никогда не снятся кошмары, – в противоположность паясничающему брату, Лионель подошел к пояснениям со всей серьезностью. – Мы ласкали друг друга. Но это всё равно, что самого себя. – Мне тоже, пожалуй, пора. Спать. В общем, доброй ночи, – скомкано пожелал Рокэ, отодвигаясь и укладываясь в уголок, к стенке. Он ощутил себя глубоко лишним и решил, что лучший выход из ситуации – сон. А потом... как-нибудь разберутся. Скрестят клинки на тренировке. И Неля он, конечно же, пожалеет. Сначала подерется с Милем, чтобы старший видел, какие удары наносит маркиз. Тогда это будет честно. Или не совсем? Неважно! Вино било в голову и от него слегка кружилась голова. Нужно было скорее засыпать. Рокэ, забившийся в угол, был слишком поглощён мыслями о своей неприкаянности, и потому не замечал, что братья потихоньку подбираются к нему с двух сторон. – Я люблю брата. А он меня. Но это не значит, что мы не можем любить кого-то другого. – И так уж вышло, что у нас часто совпадают вкусы. То, что его зажали в клещи, наследник соберано заметил слишком поздно. В конце концов, Савиньяки были намерены стать маршалами, а эта должность подразумевает тактическое мастерство. – Но довольно о нас. Как вам вино, маркиз? – светским тоном осведомился Эмиль, оказавшийся слева. Черные глаза горели угольками. Не таясь, он положил ладонь на бедро Рокэ. Лионель, пристроившийся справа, подцепил прядь смоляных волос и принялся накручивать на пальцы. Рокэ слушал объяснения и действительно не заметил, что два тела прижалась к нему с двух сторон, как хищные кошки, загнавшие мышку в угол. Спящие рядом братья... должно быть, это здорово. Они со старшими Алва никогда не были настолько близки. Соберано не приучал братьев к близости, быть может, поэтому Рокэ серьёзно ранила только смерть Долорес. Рокэ не вздрогнул, когда ладонь Эмиля легла на бедро, и не отдёрнулся от прохладных пальцев Лионеля, плавно притягивающих его лицо ближе к себе. Он не мог оторвать взгляда от строгих глаз старшего близнеца и в конце концов сам подался вперёд, бережно прикасаясь к разбитой губе языком. В этот же момент Рокэ ощутил, как пальцы Эмиля переплелись с его и стиснули, не то ловя импульс общей страсти, не то предупреждая: сделаешь больно брату – так просто не отделаешься. – В Алвасете вина в разы слаще, – выдохнул Рокэ, отрываясь от губ Лионеля, но улыбаясь по-прежнему несколько смущённо, – но это очень хорошее вино. Оно похоже на кровь. Царапины на шее Эмиля вызывали острую потребность исправить положение. И маркиз потянулся к светлой коже, скользя губами по оставленным следам, задевая языком нежную венку. Эры и эреа реагируют на ласку по-разному (как реагируют эры, Рокэ, если говорить откровенно, не знал), но кажется, Эмилю нравилось, и он продолжал, ощущая в волосах властную руку Лионеля, слыша сбитое дыхание...его? Или их двоих? В уши отдавался стук сердца, слишком сильный для одного. Маркизу казалось, что сердца близнецов бьются в унисон, заставляя и его собственное сердце подстраиваться под их ритм. А он, к слову сказать, увеличивался. Интересно, что это, грех? Но Алва вовсе не чувствовал себя грешником, когда попытался обеими руками забраться к близнецам в штаны. Они ему попросту не позволили, придавив запястья к матрасу. Что же... один раз можно и подчиниться. – Наследник Дома Ветра готов отдать... – Инициативу вассалам Молнии! Близнецам нравилось слушать голоса друг друга, различающиеся только интонациями. Они ловили ими в плен сдавшегося им на милость Алву. – Только в этот раз. – Рокэ попытался спокойно улыбнуться, но как улыбаться спокойно, когда на тебя смотрят с таким желанием? От волос близнецов пахло чем-то сладким, похожим на цветущие сады Алвасете, они щекотали лицо и Рокэ попробовал поймать их губами, поцеловать, потянуть за прядки. Это получилось. – Угостишь нас своим вином? Раз уж все мы здесь, полагаю, намерены стать маршалами... – Нам стоит подготовиться к празднованию побед, и нет для этого лучшего вина, чем кэналлийское, – подхватил Лионель, прижавшись губами к шее Рокэ. Эмиль повторил его движение. Маркиз мог почувствовать кожей их улыбки. – Маршалами, и никак не меньше, – Рокэ улыбнулся в ответ, по бледной коже шеи пробежались мурашки, – за первую победу мы непременно выпьем вместе. Наша "дурная кровь" вскружит любую голову... Ммм! Близнецы погладили запястья Алвы, прижимая пульс подушечками больших пальцев. Их сердца бились в едином ритме, все больше ускоряясь, и им льстило то, с какой готовностью сын соберано бросается за ним во грех. О, они были ужасные грешники, но если вера предполагает наказание за любовь – пусть горит в закатном пламени такая вера. – По-моему, мы сумели вас впечатлить, маркиз, – Эмиль стянул с Рокэ штаны и, ничуть не стыдясь, взвесил на ладони плоть. – Мы должны гордиться! – Мы гордимся, – заверил Лионель, деловито расстегивая рубашку маркиза и принявшись выцеловывать затейливые узоры между темных сосков. Братьям ужасно нравилась, какая светлая у кэнналийца кожа. Тонкая и нежная, она надолго запомнит следы поцелуев, впрочем, Савиньяки были намерены оставлять эти следы там, где никто не увидит. Не из ревности – им не хотелось, чтобы Рокэ пришлось объясняться, откуда в Лаик, где присутствие женщин было невозможно даже теоретически, у него взялись засосы. – А как тебя называть ласково? – полюбопытствовал Эмиль, неторопливо поглаживая свою добычу. Возбуждение притупляло боль, в паху пульсировал жар, но им слишком нравилось играть – и заодно подготовить Рокэ. Они догадались, что этот раз у него – первый, и сын соберано храбрится. Братья нависли над распластанным на матрасе маркизом и, красуясь, начали целоваться. Они регулярно тренировались и отточили это мастерство до совершенства. Поцелуй длился долго, пока хватало дыхания, но недостаточно долго, чтобы Рокэ успел сгореть от зависти. – У тебя сердце бьется как у птахи. Как есть Воронёнок, – с удовольствием констатировал Миль, надавив ладонью на грудь Рокэ. Ему доставляло наслаждение ощущать, как сильно и горячо колотится пульс под рёбрами. Казалось, в полутьме карцера их с Лионелем глаза светились, и они прикидывали, не съесть ли залетевшего к ним птенца. Первым это намерение подтвердил Миль. Позволив брату перехватить обе руки Алвы, он бесцеремонно развел ему колени и склонился над пахом. Светлые волосы щекотно мазнули по низу живота, язык прочертил влажную полосу по члену до самой головки. Было бы славно, если бы Рокэ начал умолять о продолжении, но от него, пожалуй, не дождёшься... Не позволяя маркизу очень уж пялиться на брата, Лионель поймал его губы своими, проталкивая язык так глубоко, что кэналлиец едва мог дышать. Прохлада коснулась бёдер, но Рокэ не вырывался, только закусил губу, когда Эмиль прикоснулся к нему внизу живота. Там всё увеличилось и плавно качнулось буквально в руке младшего близнеца. Стало ещё горячее, когда Лионель склонился, целуя его грудь. Рокэ до того не знал, что он настолько чувствительный: сердце отбивало свой ритм буквально в рёбра, почти в губы старшему, в то время как руки кэналлийца дёрнулись, силясь хотя бы попытаться приласкать братьев в ответ. Куда там! Эмиль и Лионель держали крепко. И он тихо заворочался, а потом и застонал, увидев у себя над головой столь великолепное зрелище. Миль и Нэль знали толк в поцелуях... казалось, что они пьют друг друга, поглощают целиком, стремясь слиться в единое целое – нежное, сильное и напористое, мифическое существо, подобное зверю Раканов. – В Алвасете меня называли "Росио"... Рокэ – это здесь, в Олла...рии. Алва не боялся, вопреки тому, что догадывался, как могут воспользоваться его телом близнецы. Но он вовсе не хотел быть абсолютно пассивным участником процесса! – Закатные твари… – только и сумел восхищённо выдохнуть маркиз, ощутив нежные губы внизу, и почти подавился страстным поцелуем Лионеля. Если он мог ответить одному, то постарался сделать это. Уж кто-кто, а кэналлийцы знают толк в поцелуях. Когда-то на спор Рокэ завязал языком узелок на черенке вишни. Он отвечал старшему, ощущая внизу ласковые губы и, не выдержав, застонал очень громко, подаваясь всем телом вперёд, стремясь прижаться к близнецам, потираться о них, как своенравный кот, жаждущий ласки и готовый дарить её сейчас. Савиньяки замурлыкали. Кто-то один или оба одновременно – понять становилось невозможно. Рокэ быстро научился их различать, но они намерены были сделать всё, чтобы он начал снова их путать, позабыв обо всём на свете, кроме удовольствия, на которое братья были щедры. – Так, в любви и согласии, зарождалась элита талигойской армии, – подняв голову, провозгласил Лионель. Лицо у него было ужасно серьёзное, впечатление портили только покрасневшие влажные губы. Поймав взгляд Рокэ, он шально улыбнулся, став на мгновение полной копией брата, и вернулся к своему занятию. Разгоряченная плоть плавно вошла в горло, глубоко, так что пришлось приноравливаться и дышать носом. Затылка коснулись пальцы Эмиля – не торопись, оставь и мне что-нибудь. Для этого брату пришлось выпустить руки Алвы, но так было даже лучше. "У него только язык такой ловкий? Или пальцы тоже?" – подумали Савиньяки одновременно. – Росио, – прервав на мгновение поцелуй, Эмиль покатал имя на языке и по привычке потянулся, чтобы передать его Лионелю, но тот был слишком поглощен тем, чтобы изучить их нового друга поглубже. Все трое успели пропитаться запахом друг друга, в этом было нечто хищное и ужасно порочное, а Рокэ так славно стонал, что захотелось... Лионель понял Эмиля с полувзгляда: глаза старшего закатывались от удовольствия, он плавно двигал головой, вбирая до конца, пальцы зашарили по одеялу и накрыли бутылек с мазью одновременно с пальцами Эмиля. Рокэ плавился от удовольствия. Он действительно переставал различать, кто целует его, кто ласкает внизу, двое ли их, или это одно страстное существо, прекрасный фантастический призрак с четырьмя руками и двумя головами, и ему хотелось гладить, прикасаться, дышать запахом этого существа. – Это так хорошо... вы... я никогда раньше не... – ему не давали договорить, смеялись и ласкали, и Рокэ отвечал тем же. Одна рука ласково перебирала прядки, то и дело, правда, пытаясь направить Миля (или Неля?) взять сильнее, а другая нежно гладила спину второго любовника, то и дело соскальзывая к животу, к штанам. – Я хочу вас... – наконец простонал Рокэ, жмурясь от полноты эмоций. – Пожалуйста, я готов... вам... сейчас. Он притянул обоих близнецов к себе, целуя в губы то одного, то второго, а ловкие руки тем временем опустились вниз, двигаясь синхронно, но абсолютно аккуратно: кажется, маркиз Алвасете действительно одинаково хорошо владел левой и правой рукой. Савиньяки умело подливали масла в огонь. Блестели сильные ловкие пальцы, сплетающиеся в одном им ведомом ритме, так что становилось невозможно понять, где чьи руки. Блестели на одинаково раскрасневшихся лицах озорные улыбки, которые можно было стереть только поцелуем. Но ненадолго. – Наш будущий монсеньор, неужто вы умоляете? – обжег ухо шёпот то ли Эмиля, то ли Лионеля. Они были очень горячие сейчас – горячие, смешливые, свободные духи осенней охоты, верные сыновья Дома Молнии. От их кожи пахло палой листвой, озоном и нагретым солнцем виноградом. Волосы распушились, будто во время грозы, искорки пробегали по гибким золотистым телам от прикосновений маркиза Алвасете. И застонали Савиньяки синхронно, одобряя его мастерство – мало у кого хватило бы ловкости уделить им равное внимание. – А сейчас будет немного больно, – предупредил, чуть слукавив, голос, и поцелуй сменился лёгким укусом, отвлекая от той боли, что последовала мгновением позже. Два пальца толкнулись внутрь. Сильные руки обхватили Рокэ поперёк груди, уберегая от нечаянного движения. Лионель обнимал его сзади, уложив на себя, Эмиль – спереди, вжимая в грудь брата. Они растягивали Рокэ вдвоём, продолжая осыпать поцелуями, лаская прижатую к животу плоть и шепча что-то нежное и едва различимое за шумом крови в ушах. Рокэ дёрнулся, но его держали крепко. Теперь он глубоко дышал на грани всхлипов – таким странным было ощущение заполненности, так было жарко и не хватало воздуха. Рокэ вжимал в себя Миля, царапая его бёдра до крови, но нарочито ласково прижимался губами к Лионелю, лаская его шею языком, чувствуя лёгкие толчки в поясницу. Савиньяки и он... втроём... об этом было так жарко думать, что маркиз Алвасете длительно и громко застонал, тут же кусая собственные губы до крови. Он закрыл глаза и увидел алую вспышку. Ещё одну и ещё. Боль становилась бесконечно тягучей, но Алва чувствовал, что с этой болью может видеть, кем обернутся Эмиль и Лионель. Маршалы. Два маршала. Сейчас он подчиняется им, позже – возглавит их. – Я готов, – тихо, но твёрдо сказал Рокэ, взглянув в лукавые глаза Эмиля. Кто из них будет первым? Он или Нель? Они оба одновременно?.. – Чушь. К этому нельзя быть готовым. Но можно привыкнуть. А потом... – лукавая недосказанность истаяла в воздухе. Слова были больше не нужны. Они чувствовали друг друга без них, все трое, будто стали одним существом. "Зверем Раканов?" – насмешливо прищурился Лионель. "Упаси Создатель, гораздо красивее!" – округлил глаза Эмиль. Их звонкий смех взлетел к потолку, превращая карцер в место куда более уютное, чем оно было на самом деле. Пальцы скользнули наружу, губы прижались к горлу Рокэ с двух сторон, вбирая биение пульса. В воздухе пахло кровью – совсем немного. – Сейчас, – и удар сердца спустя тугая плоть упёрлась в кольцо мышц. Соприкоснувшись, близнецы одновременно выдохнули, нашли губы друг друга, обдав шею Рокэ жарким дыханием. Чьи-то пальцы погладили нежную кожу на внутренней стороне бёдер, чьи-то руки крепко ухватили маркиза Алвасете под колени. И дёрнули вниз, одновременно толкнувшись внутрь, насаживая на себя. Глубоко. Невыносимо туго. Золотистая ладонь зажала Алве рот. Лионель застонал, Эмиль грязно выругался, глаза у обоих были совершенно шальные. Они принялись покачиваться, в едином ритме, неторопливо проталкивая себя глубже. Чуткие пальцы обхватили плоть Рокэ, задвигались умело и сильно. Они хотели, чтобы ему было хорошо. Так хорошо, как не было никогда и ни с кем. Чтобы он забыл себя и стал их. Только их. К этому невозможно быть готовым. И это было больно – даже после пальцев. Рокэ попытался дёрнуться в сторону, рискуя навредить и братьям, и себе, но Савиньяки не дали ему совершить эту ошибку. Крик был заглушён заботливой рукой – сперва маркиз Алвасете даже не осознал, что кричит. Но с каждым медленным толчком ладонь давила уже не крики, а глубокие, гортанные стоны. Казалось, они мучают его, наслаждаясь секундами промедления, но нежные пальцы, шёпот (или мысли?) разгоняли кровь Алвы так, что сердце билось одновременно в грудь Милю и Нелю, сильно, отчаянно. Чьи-то руки всё ещё обнимал его, чьи-то ласкали плоть, кто-то гладил по голове, будто поощряя: хороший мальчик. И Рокэ выстанывал нежные имена Савиньяков, целуя чьи-то смеющиеся губы, царапая чужие руки, зарываясь пальцами в волосы. Ему никогда не было так хорошо с эреа, хотя маркиз уже вкусил женской любви. Но братья... Тёмные волосы липли к золотистой коже. Забывшись, Алва стонал, как девушка, не сдерживая себя и не пытаясь скрыть, насколько ему хорошо ощущать себя таким заполненным, насколько не жаль отдавать всю свою ласку будущим бравым маршалам. Север и Юг... Вспышками он видел их: храброго Миля и сдержанного Неля, готовых и атаковать, и защищаться. Юноша чувствовал, как ускоряется ритм, как под ними ёрзают сдвинутые воедино матрасы, как становится душно в холодном карцере. Кто-то из братьев пил вино и смеялся – и Рокэ, целуя, пил его вместе с ним. Кто-то слизывал с груди маркиза что-то алое, и то и дело задевая языком соски, а жжение внизу живота становилось невыносимым, и Рокэ в какой-то момент нашёл руки братьев, тесно переплетая их со своими. Глаза у маркиза стали совсем синими, зрачок растворился в синеве. С широко раскрытыми глазами, будто слепой, будущий Ворон шептал на кэналлийском: – Nos pertenecemos el uno al otro... Зрачки терялись в черноте широко распахнутых глаз, чернее ночи Зимнего Излома, чернее плодородной земли Эпинэ, дающей жизнь виноградным лозам. Круг назад за такие глаза и медово-светлые волосы близнецов сожгли бы на костре как отродий Леворукого. А сейчас эти глаза туманились страстью, а алые от поцелуев губы смеялись и шептали: – Ensemble. Alors que le soleil se lève à l'est. Сердца бились гулко и часто. В ритме Эмиля слышался стук копыт пущенных галопом кавалерийских коней, Лионеля – чеканный шаг дворцовой стражи, сердце Рокэ билось крыльями ворона, хозяина всех полей брани. Быстрей. Быстрей. Быстрей. К блистательному будущему, где они возглавят армии и будут самозабвенно верны, где будут песни под гитару и южное небо, полное крупных звёзд, где Ворон обретёт своё имя! Но пока губ рвались громкие стоны, Савиньяки глушили их, вжимаясь губами в шею Рокэ, позабыв о том, что не должны оставлять совсем уж бесстыдных следов. Сейчас они чувствовали его так же хорошо, как друг друга, и были пьяны им. Сплетались пальцы, переплетались судьбы, катились по телам волны удовольствия: вот-вот накроют с головой, и они утонут. Быстрее! Жар, глубина, влажные звуки, стоны, заменившие музыку. Савиньяки теснее вжались в Росио, не оставляя ни дюйма кожи, не обласканного теплом их пальцев, губ, тел. Волна обратилась молнией, прошила их насквозь, убивая на долю мгновения. Близнецы обмякли, вспоминая, как дышать. Подрагивали ресницы, укрывшие грешную бездну глаз, на губах играла счастливая улыбка – одна на двоих. В карцере настаёт тишина. Только частое дыхание – одно на троих – мечется в его темноте. Жар плывёт в прохладном воздухе. Триединая фигура почти не шевелится, только дышит, и сердца её замедляют свой темп. Росио не помнит, когда его накрыло. Когда боль превратилась в удовольствие, а стоны – в глотки воздуха для близнецов. Он лежал между ними, притихший и влюблённый. Всё было впереди. Они были друг у друга. И это не изменится ни после Лаик, ни на самом Изломе.