Светосолнечный удар

Ни в солнечном ударе, ни в потере сознания не было ничего романтичного, как это из раза в раз описывается в романах. Никто не обмахивал его бережно веером, не подносил к нефритово-белому лицу ароматические масла и не поддерживал, как ребенка, под затылком, нежно и крепко. Вместо этого на лоб Шэнь Цинцю шлепнулась мокрая тряпка, источавшая аромат, что мог бы привести в чувство не хуже масел и даже нашатыря. В комнату, только и ожидая того, как раскроют дрожащие поскрипывающие окна, ворвался ветер, заставляя сильнее сморщиться недовольное лицо: к вони и распирающей головной боли добавился еще и холод. Ледяные капли стекали по вискам, как мерзкий остывший бульон по краю миски. А еще его назвали идиотом. Глаза Шэнь Цинцю раскрыл с трудом, ожидая столкнуться с яростным слепящим светом, но комнату укрывала тень растущего напротив окон дерева. – Очки… – как-то невыразимо глупо попросил он о первом, что пришло ему на ум. На самом деле очки были не нужны, чтобы понять, кто склонился над ним. Эти сведенные в недовольстве брови и сжатый в напряжении рот отпечатались бы на сетчатке даже сквозь закрытые веки. Пририсуй глаза, точечку родинки, добавь несколько схематичных линий волос и обведи в кружок – получится гроза и любовь всех учеников и учителей, его физрейшество Лю Цингэ! – Головной убор, – как будто невпопад ответил физрук и, убедившись, что пострадавший более-менее пришел в себя, перестал обеспокоенно вглядываться в бледное лицо и откинулся на спинку стула. Сквозь неловкую тишину прорывались аплодисменты и крики, доносившиеся со стороны спортивной площадки. Ну, да. Они были на каких-то состязаниях. В эстафете в том числе участвовали ученики Шэнь Цинцю, и классрук параллельного класса, учитель обществознания господин Дан, готов был поставить на победу своих детей банку пива. Учитель литературы и изящной словесности, прикрываясь благородным ремеслом, заявил, что так поступать нельзя и предложил поспорить как минимум на две. Не будь этого спора, Шэнь Цинцю ни под каким предлогом не сунулся бы на открытую площадку наблюдать за бессмысленной беготней учеников, в своих одинаковых спортивных костюмах напоминавших темно-синих цыплят. Сентябрьский воздух обманывал прохладой, полуденное солнце нещадно припекало вихрастую, ничем не прикрытую макушку. Команда подопечного класса, распознаваемая с трибуны лишь по оранжевым повязкам на рукавах, начала сдавать позиции в эстафете, отдавая преимущество классу Дана, и в какой-то момент покрасневший от духоты и напряжения Шэнь Цинцю поднялся, привлекая внимание зрителей, невпопад заявил «Мне нехорошо» и благополучно завалился боком на Лю Цингэ. От удивления тот, прежде чем выронить свисток изо рта, издал изумленный продолжительный свист. То, что он очнулся в медпункте, Шэнь Цинцю понял по развешанным плакатам с напоминанием делать зарядку и мыть руки перед едой, прозрачным дверцам пустых белых шкафчиков и вечно отсутствовавшей медицинской сестре, хотя, возможно, именно в тот день она была на стадионе, приглядывая за учениками, а роль спасителя сыграл удачно оказавшийся рядом, как и всегда, Лю Цингэ. Шэнь Цинцю смахнул со лба мокрую тряпку, словно жирного слизняка, устроился на кушетке повыше и нацепил предусмотрительно протянутые очки. Расстегнутую на себе спортивную куртку, надетую поверх светло-зеленой рубашки, он заметил не сразу. – А ты проказник. Небось еще думал сделать мне искусственное дыхание? – Дал пространство воздуху, – как будто равнодушно пожал плечами Лю Цингэ и продолжил изучать невидящим взглядом висевшую над кушеткой памятку о личной гигиене, вся суть которой сводилась к фразе «Чище руки – тверже стул». Однако проблески смущения учитель Шэнь наловчился распознавать уже давно. – Спасителю полагается поцелуй, – протянул спасенный, нарочно распаляя заливающегося румянцем Лю Цингэ. Это было как игра, начав которую, сложно было остановиться. Смущение всегда приводило Шэнь Цинцю в ребяческий восторг, который вызывает разве что какая-нибудь муравьиная куча, которую непременно и непроизвольно хочется хорошенько разворошить. Однажды Шэнь Цинцю устроил своим ученикам кинопоказ «Ромео и Джульетты». Нужно же было ознакомить детей с экранизацией шедевра мировой литературы – так он объяснил свою затею руководству. На самом деле в тот день ему было особенно лень преподавать, и все, чего ему тогда хотелось, – это забраться в укромный уголок с очередной новеллой на светящемся экране телефона. Чем он собственно и занялся. "На улице вот-вот ливанет D: Отправляй своих ко мне, мы кино смотрим~" "Позанимаются в зале. " "И сам приходи" "Ладно." Слегка ошалевших и еще не совсем соображающих после разминки учеников согнали в большую аудиторию с завешенными окнами и проектором, отбрасывающим на белую доску фильм. – «Ромео и Джульетта»? – Ну… Взял на время флешку у биолога. А там либо это, либо фильм о жизни белых медведей. По первому можно написать сочинение, а значит, выкроить себе для чтения еще час. Классно я придумал, скажи? – шепотом объяснил Шэнь Цинцю. Физрук беззвучно пересчитывал макушки сидящих перед ними учеников, пока наконец не сказал: – Потом тебе же придется это проверять. – Это уже проблема другого дня. Оба притихли. Учитель литературы неторопливо пролистывал очередную новеллу об очередных попаданцах с очередным гаремом. Все в этих историях было непредсказуемым лишь для главного героя, а для читателя – до прозрачности понятно, этим они и успокаивали. В какой-то момент Шэнь Цинцю отвлекся и хотел спросить что-то у Лю Цингэ, но не решился, когда увидел, как тот сидит с расправленными плечами и безупречной осанкой, полностью погруженный в фильм. Губы плотно сжаты: так он делал, когда тщетно пытался скрыть чувства. «В тебе погибает отчаянный романтик», – хмыкнул Шэнь Цинцю и вновь погрузился в свой крохотный мир. Он невольно оторвался от чтения лишь тогда, когда на доске крупным планом показали поцелуй. На самом деле в самой сцене с поцелуем не было ничего такого – ни языков, ни слившихся губ, сцена угадывалась только по наклону головы героев и протяжному «О-о-о!» со стороны учеников, отреагировавших так, словно им продемонстрировали, по меньшей мере, нечто рейтинга R. Лю Цингэ старательно отводил взгляд, как ребенок, заставший что-то неприличное в присутствии родителей… …К чему он вообще это вспомнил сейчас, находясь в медпункте? Ах, да. По сравнению с тем, как целовался Лю Цингэ, поцелуй Ромео и Джульетты на экране выглядел жестким порно. Он всегда прикасался трепетно, почти невесомо, и самое приземленное и телесное, что мог себе позволить, было прикосновением слишком нежных, невзирая на мозоли, рук к кончикам чужих прохладных пальцев. Лю Цингэ приподнялся, и Шэнь Цинцю решил было, что тот собрался поцеловать его в лоб, но тот лишь провел рукой по высыхающему следу и как-то особенно тихо, словно боялся, что его услышат стены, дерево за окном и пустые шкафчики, робко спросил: – Очень больно? Если бы голова действительно не раскалывалась от малейшего движения, Шэнь Цинцю бы рассмеялся: сама мысль о том, что для Лю Цингэ существовало понятие «боль» казалось смехотворной. А если бы это понятие и существовало, то только для того, чтобы его превозмогать. – О-очень, – деланно проскулил Шэнь Цинцю и даже прикрыл глаза, сползая в приступе симулянства по кушетке. Лю Цингэ с беспокойством склонился ниже, на что получил внезапный вопрос: – Учитель, а что это в вашем кармане упирается мне в бок? – смех все же не удалось сдержать, а сбитый с толку физрук достал из сморщенных брюк банку пива. Судя по топорщащимся складкам, в другом кармане ютилась и вторая. – Учитель Дан тайком мне всучил, пока я оттаскивал тебя с трибун. Сказал, что пожалел тебя и решил отдать приз независимо от исхода. – И ты их донес, чтобы мы вместе могли их распить? – Я их донес, чтобы вылить в ближайшей раковине. Шэнь Цинцю обиженно отвернулся к стене. – Еще полежишь? – Куда уж там, – раздалось в выбеленную стенку бурчание. – На прошлой неделе я отпрашивался по семейным делам, на позапрошлой – свалился с жаром, думаешь, мои отговорки мне с рук в третий раз сойдут? Либо выкручивайся, как хочешь, либо ищи замену. – Заберу твоих с литературы к себе. Отдыхай. – А директор? – Поговорю с ним, он у меня в долгу, – объяснил Лю Цингэ, поднимаясь с места и направляясь к выходу. – Счастье-то какое. Мои ученички такими темпами скоро побьют все олимпийские рекорды. Сначала утренняя пробежка и гимнастика, потом – соревнования, после соревнований – уроки физкультуры. Разве ты их не любишь? – Ничуть. – А меня? Но дверь уже закрылась. Кое-кто ловко уворачивался не только от пролетающих мимо мячей, но и неудобных вопросов.