Помоги, а?

      Нас, конечно, поругали. Но не сильно, потому что сестренка устроила театр на тему «злые бяки хотели побить, но братик защитил». Бить девочку здесь все-таки не принято, поэтому массажа не было, что радует. А вот силы у меня много и дозировать ее стоит, ибо правый уехал в травматологию. Это значит что? Значит — тренировки. Мионе, кстати, понравилось, так что учиться будет с удовольствием, а это важно. Уеду я в Хогвартс, она тут одна останется… Кстати, сова с извещением прилетела. Ну, о том, что Миона среди них учиться не может, потому что сквиб. Но я письмо сестренке не отдал, написал в ответ, что мы очень рады тому, что Гермиона сможет учиться среди адекватных людей, и послал обратно. Мальчишество, конечно, но хоть так пнуть… Не люблю я магов, потому что предчувствую проблемы. Причем проблемы, скорее всего, будут у женского пола, ибо Тринадцатая ничего просто так не делает. План простой — учиться колдомедицине, тренировать навыки до эталонных… Жалко, ствол я не удержу… Надо подумать, как справляться с троллем и прочими канонными сюрпризами. Кста-а-а-ати… Законы почитать надо. То есть нужно уговорить родителей съездить в Лондон, добраться до магазина и почитать законы. А зная Тринадцатую — и к гоблинам, наверное… Если гоблины здесь занимаются идентификацией, что вовсе не обязательно, кстати.       — Папа, а ты не мог бы отвести нас в Лондон? — поинтересовался я, убедившись в том, что принуждение на наших родителях вроде бы отсутствует, хотя полностью проверить мне почему-то не удалось, а ведут они себя иногда странно.       — Зачем, сынок? — поинтересовался папа, с большим интересом ко мне приглядывавшийся. Изменился я с момента оживания, изменился. Ну да пока не бьют…       — Надо законы посмотреть, — объяснил я, обнимая прильнувшую девочку. — И выяснить, чего плохого следует ожидать.       — Какой-то ты слишком взрослый стал, — вздохнул мистер Грейнджер, но согласился.       — Не мы такие, жизнь такая, — ответил я ему. А что тут скажешь? Все так и есть… — Еще бы в больницу… развеяться…       — Да?! — Кажется, я его сильно удивил. — Хорошо, договорились…       На дворе конец весны. Школа еще месяц с небольшим, завтра, кстати, придется туда идти. Точнее, ехать… Так сказать, почувствуй себя школьником. Кстати, о школьниках, надо поговорить с родителями, ибо, насколько я помню, могут быть эксцессы. А на эксцессы я могу отреагировать неадекватно. Сестренка улыбается, счастлив ребенок. Кстати, нет у нее этого воспетого в каноне желания командовать, всезнайства какого-то — обычный ребенок. Может, и было что-то, но сильно сомневаюсь. Любознательная девочка, знает много, отличники мы с ней… В общем, в школе разберемся, хотя я бы просто сдал и забыл.       — Братик, ты стал теплым, — проговорила Миона, и это стало буквально сиреной тревоги. Во-первых, она будто бы стала много младше — это неспроста. Во-вторых, именно понятие теплоты… В больницу надо.       — Я тебя люблю, сестреночка.       Ого, как она на ласку-то реагирует! Ночью надо будет понаблюдать, завтра мучить кардиолога. Интересно, УЗИ здесь уже водится? Не слишком хорошо я помню обеспечение лимонников в девяностых. Я тогда не в больнице работал, а весело скакал по всяким местам, в которых во врача много кто мог пострелять. Эх, молодость… М-да…       Укладывались спать нормально. То есть душ, зубки, а потом как-то по привычке запел колыбельную Мионе. Румынскую, что характерно, но она меня не остановила, просто утащила в свою кровать, уложила рядом, обняла, как плюшевого мишку, и засопела. Отец пришел, сделал круглые глаза, пожал плечами и ушел. Значит, не возражает. Ну и ладно. Что-то мне неспокойно… Ладно, спим.       Правильно мне неспокойно было. Солнышко мое в патодых ушла ночью, едва раздышал, вот где свежеразученные чары пригодились. А вот совы, кстати, не было. Очень кстати ее не было, да. Потому, помогая себе палочкой, раздышал мою испугавшуюся сестренку, чтобы потом позвать родителей. Не то, чтобы они смогли что-то сделать, но вот помочь успокоить — это да.       — Патодых, папа, — объяснил я. — Апноэ, так что школа отменяется, а вот в больницу прямо с утра.       — Договорились, — мистер Грейнджер, который папа, кажется, даже не удивился. Просто кивнул и ушел досыпать, а вот мама обнимала нас обоих. Тепло это, оказывается, даже очень.       — Маленькие вы мои… — прошептала женщина. — Как-то в том Хогвартсе будет…       — Ничего, прорвемся, — твердо ответил я, прижимая к себе сестренку. — Мионе уже туда не надо, только мне.       — А как же… — мама задумалась, а потом кивнула. Что-то она знает, надо будет подумать на досуге. — Хоть что-то хорошо… Но ты говоришь, как врач. Есть что-то, что я должна знать?       — Я врач, мама. — Вздохнул, конечно. — Считай, что вспомнил свою прошлую жизнь, где был реаниматом.       — И сленг тоже, — хмыкнула женщина, но почему-то никак больше не отреагировала, что ненормально, хоть я и не психиатр. Или меня малышка Тринадцатая защищает, или родители у нас бракованные. Главное, чтобы с Мионой ничего не случилось, а со всем остальным разберемся.

***

      Хочется сказать: «я так и думал». Итак, по порядку. Утром мы мою сестричку покормили, осторожно разбудив, причем кормил я, потому что слабость у нее. И я, кажется, знаю, почему. И симптомы сердечной недостаточности тоже, потому что «трубку» у папы я отжал и нормально послушал. Хорошая трубка, только эта их тенденция все слушать мембраной… Но тоже неплохо: и шум слышен, и щелчок характерный. Дал послушать и отцу, сильно его озадачив, поэтому поехали в больницу.       — Страшно чего-то… — прошептала мне на ушко Миона, и вот это меня напрягло неимоверно, потому что симптом.       — Пап, трубку дай, — попросил я как мог спокойно. Что интересно, даже не спросил ничего, просто выдал. — Хм… А маячок у тебя есть?       — Есть, конечно, — пожал плечами мистер Грейнджер, все поняв. Поэтому дальше мы ехали очень быстро, а я забалтывал сестру. Время тикало так, что волосы стремились в вертикальное положение. Перед нами как-то внезапно оказалась полицейская машина, весело замигав всем, что было, поэтому добрались мы быстро.       Переложив сестренку на каталку, даже не заметив ее веса, поспешно побежал в сторону кардиологии, за мной поспевал папа, а вот мама отстала. Как будто что-то вело, хотя понятно что — все больницы распланированы примерно одинаково, поэтому до кардиологов добрались быстро. Миона, умничка моя, не пугалась больше, что позволило переложить ее на кушетку и в честном бою отобрать сенсор сонографа у кардиолога. Ну как в бою…       — Не мешайте, коллега, — строго сказал я врачу, от такого обращения зависшему, что и дало мне время выставить режим, да и залезть сенсором туда, где услышал. — Папа, смотри!       Субкомпенсированные пороки сердца — коварные, злые, с быстрым развитием сердечной недостаточности, кажется, даже без причин. Нащупать такой — уже чудо. Если бы не мой опыт, фиг бы я показывал сейчас бледным коллегам этот самый порок. Миону нужно было оперировать, причем достаточно срочно, потому что порок врожденный, а она уже один раз заканчивалась. Строго говоря, два раза, поэтому время тикало — не каждое сердце можно перезапустить. Сестренка и сама поняла, что все не очень хорошо, когда привезли каталку кардиохирургии. Взглянув мне в глаза, папа вздохнул.       — Миона, Ник переоденется и придет, хорошо? — поинтересовался мнением ребенка папа.       — Хорошо, я подожду, — проговорила моя сестренка, глядя на меня с надеждой. А я поскакал переодеваться, задумавшись, откуда у папы взялась роба на мои линейные размеры. Правда, думал я недолго, быстро переодевшись и устремившись обратно к Мионе. Надо ее успокоить, раздеть, готовить к операции… Меня, правда, пытались послать…       — Нет! Без братика нет! — закричала девочка, чуть не заставив поседеть персонал — состояние ее сердца видели многие, поэтому просто подняли руки, а я ее уговаривал, готовя к операции.       — Ты сейчас уснешь, тебе будут сниться красивые сны, — сказал я ей, видя, что Миона мне верит. — А потом проснешься и увидишь меня, да?       — Да, братик, — даже не пытаясь мне помешать, произнесла сестренка.       А я… все привычно: аккуратно раздеть так, чтобы не пугалась, помочь с премедикацией, проверить на переносимость, и все это с полностью… удивленным коллегой за спиной. Привычно рассказал про режимы при таких сюрпризах…       — Так, может, ты и в операционную пойдешь? — пошутил анестезиолог, на что я просто кивнул, следуя за ним к оперблоку.       — Алекс, ты уверен? — пораженно спросил глава бригады. А папа, что характерно, молчит. Интересно, почему?       — Вообще-то я пошутил, но… — коллега подумал, а потом кивнул. — Предчувствие у меня.       Мы все очень верим предчувствиям, в нашей работе иначе нельзя. У хирургов то же самое, потому пришлось мыться. Тщательно мыться, протирать руки, пугать операционную сестру, пытавшуюся найти костюм на мой габарит. Но нашла. А потом… Анестезисту сказали, что если я упаду, то ему… его… хм… Не при дамах, короче. А вот потом была староватая, но вполне привычная операционная, и мы с ним над аппаратом, который я, не задумываясь, вывел в нужный режим. Сестренка засыпала, видя мои глаза, и улыбалась…       Операция на открытом сердце — не для слабонервных, но у нас с коллегой своя область внимания, свои приборы, свое все. Кажется, сегодня я поразил всех в самую душу. Интересно, почему разрешили, вот в чем вопрос… Я бы не разрешил, честно. А мне вдруг разрешили, и это никак не объясняется. Загадка, честное слово. Потом подумаю, а сейчас у нас начинается операция, ложится первый разрез, нужно успокоиться и не думать о том, что пациентка — моя сестра. Хирурги ее спасут, нет другого варианта и не может быть. Обязательно спасут, я знаю это. Тянутся минуты…       На самом деле это ад, конечно: видеть ход операции, осознавать, что сердце остановлено, и надеяться на лучшее. А ведь я сейчас не сорокалетний специалист, а одиннадцатилетний пацан со своими гормонами, нестабильной нервной системой и прочими сюрпризами раннего пубертата. Хотя держу себя, конечно, как же иначе. А пока держу, можно подумать о том, что происходящее не сильно нормально. Или это все иллюзия, или Тринадцатая, или что-то я не понимаю в этой жизни и раздолбайстве лимонников.       Хорошо, что я ноль в хирургии. Ну как ноль… В пределах общего курса. Отрешиться от той картины, что видна на большом мониторе, трудно, просто невыразимо трудно, но надо, потому что работа с сердцем — это не для слабонервных. Краем глаза наблюдаю, конечно, в надежде, что организм не отомстит. Режим нормальный, реагирует нормально… Начали шить, значит, скоро наступит самая серьезная часть нашей работы — запуск.       — Не идет, — сообщает ассистент, тогда я даю импульс. Это интуиция, просто обычная врачебная интуиция, которая заставляет давать импульс, когда, кажется, рано, менять режим аппарата, подавать больше кислорода… Оп! Пошло сердечко, пошло мое хорошее! Значит, все в порядке будет с Мионой. Вон как расслабились все.       — Уважаю, — заметил анестезист, наблюдая за тем, что я делаю. Опыт — штука такая, видимо, маленькая девочка дала мне чуть больше от меня оригинального.       — Шьем, — короткое слово означает практически конец операции.       Сейчас Миону дошьют и отправят в реанимацию, где я буду сидеть с ней, несмотря ни на что. Это моя работа, мое призвание, моя жизнь. Страх, паника, дрожащие руки, может, даже слезы — все это будет потом. А сейчас есть только я и пациентка. Не думать, что это моя сестра! Не сметь об этом думать! А то налажаю просто от неуверенности. Трудно работать со своими близкими именно потому, что появляется неуверенность, но иногда другого выхода просто нет.       — Иди отдохни, я с ней посижу, — несмотря на странную покладистость, папа все понимает. Мне действительно надо отдохнуть. Сейчас бы еще сигаретку, но нельзя — тело молодое, нечего его приучать. Так что только упасть в руки мамы и разреветься от напряжения.       — Ну все же хорошо, не надо плакать, малыш, — странно, но и мама все отлично понимает, пытаясь меня успокоить, а потом и уложить. А анестезист рассказывает про ход операции и меня… Он сам в шоке от того, что меня пустили, но именно это и помогло.       Вообще говоря, все в шоке, такого просто не может быть — пацан в операционной, потому все сейчас в тяжелой задумчивости на тему: «что это такое было». Но я просто засыпаю, и мне не снится ничего, просто совсем ничего. Просыпаюсь от легкого толчка, вскидываюсь, а там папа улыбается, значит, все в порядке и Миона скоро проснется. Поднимаюсь, бреду в душ, чтобы через десять минут выскочить бодрым и готовым к свершениям. Хотя тело детское, конечно, сопротивляется оно таким стрессам…