Вход в Облачные Глубины открыт для демонов и небожителей

      Время до вечерних лекций молодые люди решили провести в павильоне неподалеку от комнат приглашенных студентов. Когда шумная компания направилась туда, Лянь-Лянь хотел было откланяться и уйти, но Шэнь Цзю и А-Юань, встав с обоих сторон, завалили юношу вопросами, от которых он очнулся только в стоящей в отдалении беседке. Справа от него устроился Шэнь Юань, который, достав из рукава очередной белый веер, принялся расписывать его, под одобрительные комментарии сидящего рядом Бинхэ. Слева Шэнь Цзю вяло переругивался с Лю Цингэ.       Лянь-Лянь недолго послушал их разговор, а затем достал свиток, который хотел прочесть еще утром. Этот текст юноша привез с собой из родного храма, и, увидев соответствующие символы на пожелтевшей от времени бумаге, Шэнь Цзю неожиданно заинтересовался.       — Этот трактат из Облачных Глубин? — заглядывая за плечо Лянь-Ляня, спросил он. По печатям можно было однозначно сказать, что это не так, но Лянь-Лянь давно заметил, что старший Шэнь отчего-то не задает прямых вопросов о его храме, поэтому не удивился и ответил:       — Нет, это из святилища Храма Водных Каштанов. Когда я уезжал, шисюн позволил мне взять несколько текстов, чтобы я мог практиковать совершенствование вдали от дома.       — Это же метод, ограничивающий мирские страсти, — изогнул бровь Шэнь Цзю. — Все в вашем храме практикуют его?       — Нет, почти у каждого адепта свой метод.       Шэнь Цзю скривился, а из-за его спины выглянул Лю Цингэ, заинтересовавшийся этим методом совершенствования. Он простодушно спросил:       — Что это за путь?       — Ни вина, ни азарта, ни женщин, — презрительно ответил Шэнь Цзю и снова обратился к Лянь-Ляню. — Зачем было выбирать для себя что-то настолько скучное?       — Это был выбор моего учителя, — ответил Лянь-Лянь, силясь скрыть разочарованный вздох. Он тоже был недоволен этим методом и когда-то даже жарко спорил с учителем, но сейчас, уважая его прах, не мог просто забросить данное ему наследие. — Я попал в храм совсем маленьким и учитель сразу научил меня именно этому способу культивирования. Когда мне захотелось сменить его, было уже поздно.       — Какой ужас, — неожиданно сказал Шэнь Юань. — Это выходит, Хуа-сюн никогда не пробовал вина и не касался человека?       — По правде сказать несколько раз я нарушал запрет… — неловко ответил Лянь-Лянь, не желая рассказывать, но и не имея сил соврать. — При этом методе чем серьезнее твой проступок, тем большей части сил ты лишаешься.       — Вероятно ты имел страшный кармический долг перед своим учителем в прошлой жизни, — сказал Шэнь Цзю, но Лянь-Лянь только улыбнулся.       — Какой смысл всю жизнь сдерживать себя, словно буддийский монах? — спросил Ло Бинхэ. Лянь-Лянь мягко ответил:       — Но ведь если так посмотреть, я вырос в храме, а значит меня можно назвать и монахом.       — Хуа-сюн шутит, — рассмеялся А-Юань. — Какой монах станет перелезать стену ночью, чтобы увидеться с сестричками?       — А нет способа сменить путь совершенствования? — серьезно спросил Лю Цингэ. По его тону Лянь-Ляню показалось, что он больше хочет сам вступить на его путь культивации. Юноша уже хотел разочаровать друга, но неожиданно Шэнь Цзю ответил:       — Я думаю, есть, — все взгляды тут же сосредоточились на нем и, неспешно открыв веер и принявшись обмахиваться им, адепт объяснил. — Насколько я слышал, благородный Хангуан-цзюнь тоже когда-то придерживался пути чистоты тела, но сейчас учитель Вэй — его даосский спутник. Зная характер учителя, очень сомнительно, что они обходятся без близости, а раз силы Хангуан-цзюня с тех пор не убавились — он сменил путь культивирования.       — Цзю-гэ, нельзя обсуждать старших так непочтительно! — воскликнул Шэнь Юань, но тут же придвинувшись ближе и упершись ладонями в колени Лянь-Ляня, спросил: — Откуда Цзю-гэ это знает? Неужели-таки читал те книженции, что запретил читать мне?       — Дуралей, — Шэнь Цзю мягко стукнул брата по лбу веером. — Не обязательно засорять голову низкопробным мусором, чтобы заметить очевидное — достаточно лишь иметь глаза, — юноша помолчал, ловя на себе заинтересованные взгляды соучеников и наконец, понизив голос, спросил: — Неужели никто не заметил сегодня, что за целое занятие учитель Вэй не присел, и ходил с крайней осторожностью?       — Шэнь гунзцы! — прервал тихий говор Лянь-Лянь, щеки которого заалели весенним цветом. — Нельзя обсуждать подобное!       — Отчего же нельзя? — улыбнулся Шэнь Цзю, крайне довольный произведенным эффектом. — Что заложено природой, того не одолеть человеку. Да, Лю шиди? — Шэнь Цзю обернулся и ткнул веером юношу в покрасневшую скулу. Лицо Лю Цингэ и в обычное время было по-девичьи миловидным, а когда нежная кожа смущенно заалела, и вовсе сделалось прелестным. Шэнь Цзю продолжал дразнить: — Чего это Лю шиди так разнервничался? Неужели не может сдержать мыслей о битвах цветов? Дух вздымается до небес и дождь проливается?       — Цзю-гэ, прекрати, а то тебя опять побьют, — едва сдерживая смех, сказал Шэнь Юань. — Ты же знаешь, как Лю шиди относится к разговорам о ветре и луне.       Лю Цингэ демонстративно отвернулся, решив игнорировать этих двоих, и взгляду открылись его собранные в высокий хвост черные волосы и покрытая розовым румянцем шея. Лянь-Лянь почувствовал, что еще немного, и с подобными разговорами пристанут к нему, поэтому поспешил сменить тему.       — Так значит сменить способ совершенствования все же возможно? — спросил он.       — Скорее всего, хотя я никогда не слышал о прецедентах, — сказал Шэнь Цзю, на губах которого все еще играла озорная улыбка. — Если Хуа гунцзы заинтересован, то он может напрямую спросить Хангуан-цзюня.       Лянь-Лянь кивнул, запоминая для себя что-то. Некоторое время назад, стоило юноше прочувствовать на себе все запреты этого пути культивирования, он воспротивился и попросил учителя сменить путь — однако тот лишь разозлился и сказал Лянь-Ляню не забивать голову ерундой. Учитель пытался выпытать, отчего юноша захотел изменить метод своего совершенствования и даже попросил шисюна разузнать, но уж ему Лянь-Лянь точно никогда бы не признался. Не признался бы, пока не сменил способ культивации…       Лянь-Лянь умел стоять на своем и был довольно упрям в интересующих его вещах, поэтому тайные споры продолжались несколько лет. Юноша уже чувствовал, что почти убедил учителя в своей правоте, но тот неожиданно заболел и вскорости отдал душу предкам. Адепты Храма Водных Каштанов всегда находились в разъездах и потому фактическим главой храма и тем, кто руководил всеми тренировками Лянь-Ляня стал шисюн. Несколько раз он спрашивал у юноши, доволен ли он своим совершенствованием, словно подозревая что-то, но Лянь-Лянь так и не смог признаться.       Заметив задумчивое выражение лица Лянь-Ляня, Шэнь Цзю спросил:       — Отчего Хуа-сюн так заинтересован? Неужели хочет попробовать вина и игр?       — Невежливо подобное спрашивать, Цзю-гэ, — отозвался Шэнь Юань, а затем лукаво продолжил: — Может, Хуа-сюн просто отдал кому-нибудь случайно свое сердце, и теперь мучается.       В тоне А-Юаня сквозила насмешка, и Лянь-Лянь мягко улыбнулся. Он не планировал говорить подобного, но и не видел в своих чувствах ничего постыдного или смущающего. Лянь-Лянь ответил:       — Так и есть.       Юноши замерли, пытаясь принять слова друга. И Шэнь Цзю, и Шэнь Юань привыкли, что после их развязных речей соученики принимаются краснеть и отрицать кровное родство с матерью, но Лянь-Лянь выглядел спокойным, более того, в его мягком выражении даже прослеживалась гордость от сказанного. Шэнь Юань, думая, что его наивный друг не понял вопроса, аккуратно уточнил:       — Так Хуа-сюн… влюблен?       — Именно, — снова улыбнулся Лянь-Лянь, ловя на себе сложные взгляды. Он, право, не понимал чем они вызваны. Если он не назовет имени, то не смутит дерзкими словами объект своего интереса, а чувства, что он испытывает — это же так приятно. Пусть были некоторые сложности и смущение, которые Лянь-Лянь пока не мог преодолеть, но каждый момент времени в его груди зрело что-то теплое и ласковое, а от воспоминаний о том самом человеке хотелось улыбаться и смеяться без причин. Лянь-Лянь с удовольствием рассказал бы новым друзьям, какой он замечательный, умный, заботливый, добрый, веселый, сильный, храбрый, внимательный, ласковый, смешной, нежный, красивый, обаятельный, игривый, ответственный, талантливый, благородный, аккуратный, беззаботный, волевой, улыбчивый, красивый, прекрасный и изумительный! Самый-самый лучший! Но хвастаться так было бы слишком невежливо, потому Лянь-Лянь мог лишь чуть разочарованно улыбаться.       — Никогда бы не подумал, — пораженно улыбаясь, сказал Шэнь Цзю, обмахиваясь веером.       — Почему нет? — спросил Лянь-Лянь, повернув голову.       — Ну, Хуа-сюн выглядит таким… праведным, — ответил за него Шэнь Юань. — Странно даже предположить, что тебе понравится кто-то в этом бренном мире.       — У меня есть три драгоценные вещи,       которым я следую и которые бережно храню.       Первая называется «глубокое чувство любви».       Вторая называется «умеренность».       Третья называется «отсутствие стремления быть самым главным».       Исполнен любви и потому могу       действовать с мужеством истинного воина, — с достоинством процитировал Лянь-Лянь. — Мудрецы говорили, что мы приходим в этот мир с целью научиться любить, несмотря ни на что и я не вижу в себе сил спорить с великими учителями, — закончил юноша, вспоминая, как кривился учитель, зачитывая ему эти строчки. Пусть учитель не достиг высот в совершенствовании, но считал что оно есть смысл жизни заклинателя, однако Лянь-Лянь думал по-другому. Ему нравилось совершенствование, нравилось становиться сильнее, но еще сильнее нравилось это трепетное чувство в груди и улыбка единственного человека, поэтому те строфы он крепко запомнил.       — Ничего себе, Хуа-сюн даже вспомнил священный текст, чтобы подкрепить свое мнение! — воскликнул Ло Бинхэ. Он намекал, что Лянь-Лянь мудрыми словами подкрепляет неверную позицию, и на его заявление юноша лишь снисходительно улыбнулся.       — А ты, выходит, так не считаешь? — неожиданно спросил А-Юань Ло Бинхэ. Тот на секунду замер, будто решая главное для себя, а затем затряс головой как деревянный болванчик.       — Считаю, конечно это так.       Шэнь Цзю хмыкнул и бросил на брата красноречивый взгляд, так и кричавший: разве я тебе не говорил?! Лянь-Лянь посмеялся этому молчаливому противостоянию, а затем его снова спросили.       — Значит, Хуа-сюн хочет сменить путь совершенствования, чтобы быть вместе со своим любимым человеком, — растягивая слова, спросил Шэнь Цзю. Лянь-Лянь согласно кивнул. — А Хуа-сюн уже признавался? Не боится ли он остаться ни с чем после признания?       — Ни с чем? — непонимающе переспросил юноша.       — Тебе ведь могут отказать, — пояснил А-Юань и на лице Лянь-Ляня появилось еще больше удивления.       — Зачем ему мне отказывать? — видя вопрос в лицах друзей, Лянь-Лянь добавил: — Я буду отличной парой для него.       — А Хуа-сюн довольно высокомерен, — улыбнулся Шэнь Цзю и в его глазах отразилось одобрение.       — Высокомерие есть завышенное мнение о себе, — покачал головой Лянь-Лянь и все поняли его посыл: он считал себя «отличной парой» совершенно оправданно. С этим действительно было трудно спорить: компания неосознанно еще раз осмотрела юношу. Лянь-Лянь не был высок, но обладал красивой и подвижной фигурой, черты его лица были изящными, но это была именно мужская красота, он обладал живым умом, что показали последние дни, но мягким характером и легко сходился с людьми. Было бы глупостью спорить с его дерзким высказыванием!       Шэнь Цзю, однако, хотел что-то сказать, когда со стороны учебных классов раздался звук колокола. Начинались вечерние лекции. Молодые люди поднялись и собрали свои вещи, направляясь к длинному дому с черной крышей. А-Юань искоса поглядывал на Лянь-Ляня: юноше казалось, что после такого заявления молодой человек будет восприниматься высокомерным и резким, но Лянь-Лянь все еще был улыбчивым и мягким. Не имея сил смириться с этим противоречием, вскоре А-Юань отвел взгляд.       Вечер наступал в горах быстро, а ночь вовсе опускалась словно гасильник на свечу. В один момент белые здания казались золотыми от последних лучей закатного солнца, но в следующий миг они уже стали серыми и лишь редкие фонари выхватывали из плотной тьмы часть стен, скаты крыш и гравиевые дорожки. Было тихо, только бамбуковый лес загадочно шумел верхушками крон — он видел, как на горизонте урчат и скалятся молниями грозовые тучи.