С половиной души

      Мертвым — проще.       Куда они уходят, не знает никто, но, судя по опыту Кадма Певерелла, им хорошо там, куда они попадают, и находиться среди живых они не могут — или не хотят. Мертвые не чувствуют боли, не чувствуют вины, не чувствуют скорби. Мертвым уже все равно.              Живым — сложнее.       Живым — скорбеть по ушедшим, плакать у могил и вспоминать дорогих мертвецов.              Живым — больно.       Фред не должен был умирать. Почему он умер? Так глупо: они родились вместе, жили вместе, планировали умереть вместе, а если и не вместе — то в очень глубокой старости, такой глубокой, когда им уже будет неважно, кто первый.       Фред должен был жить. Смеяться, изобретать разные штуковины, флиртовать с девушками, жениться… Они с Джорджем могли бы устроить двойную свадьбу. Возможно, их женами стали бы такие же сестры-близнецы — они шутили об этом, не думали серьезно, но, кто знает, может, так бы и было. Фред любил жизнь, был оптимистичнее и энергичнее Джорджа, и родился первым — хотя в детстве они часто спорили насчет этого, мама разрешила спор, сказав, что точно знает: первым был Фред.       И умер первым.       Джордж тоже умер тогда — только иначе. Что-то погасло внутри, разорвалось; ему подумалось, что, может, так чувствуют себя маги, когда делают крестражи — когда душа рвется на две части?       От души Джорджа осталась половина.       То, что он в порядке — это ложь. Он не в порядке.

***

      Джордж ненавидит зеркала. Он бы снял зеркало со стены своей комнаты во «Всевозможных Волшебных Вредилках», но рука не поднимается: это единственный способ видеться с Фредом. Все просто: посмотреть на свое отражение и представить, что это близнец. Что он не умер. Что он… просто с той стороны зеркального стекла.       Джордж ненавидит зеркала, но только зеркало утешает его.       Он смотрит в свое лицо — или не в свое? Впивается взглядом в каждую черточку рыжего парня напротив, ищет различия… Ухо. Точно, ухо. У одного из них нет уха… Но у кого? Кто потерял ухо, Джордж или Фред? Кто умер — Джордж или Фред?       Кто должен был умереть — Джордж или Фред?       Это неправильно, что он жив, кем бы он ни был. Его называют Джорджем, и со стороны все будто бы нормально — он работает, его магазин (их магазин) процветает, он улыбается матери, братьям и сестре, осторожно держит на руках новорожденную племянницу Виктуар, даже ходит на свидания с Анджелиной, хотя, скорее, это не свидания, а нечто вроде дружбы с привилегиями.       И кто раздает указания работникам «Вредилок», кто посещает семейные ужины, кто находится в постели с Анджелиной — Джордж или Фред?       Он уже не знает.       В чувство приводит только боль — физическая. Джордж бы покончил с собой, но нельзя, он никогда не сделает этого, он пытался, и, к счастью, его вовремя нашла Джинни. Его доставили в Мунго, остановили кровь, зарастили раны, не оставив даже шрамов, а потом… Джордж знал, что мама будет плакать, что будут плакать Джинни и Флер — они плакали по Фреду — но когда Джордж понял, что плачет папа, в нем что-то перевернулось. Чтобы папа — и плакал? А Билл, обычно спокойный, не склонный к ссорам, кричал на Джорджа, когда они остались одни, кричал и тряс за шиворот, как нашкодившего щенка.       Нет, убивать себя было нельзя. Но та попытка дала Джорджу понять еще одно: ему помогает боль, а чтобы чувствовать боль, необязательно умирать. Достаточно просто… резать руки, не вены, а кожу. Специально держать ладонь над зажженной спичкой. И, кроме того, есть много заклинаний, которые достаточно болезненны, но не смертельны.

***

      Фред или Джордж? Джордж или Фред?       — Кто ты? — спрашивает он у рыжего отражения. — Кто ты?       Тот, второй (кто-то) спрашивает то же самое. Его волнует то же самое. Его лицо искажено той же гримасой, немым требовательным вопросом: кто ты такой?       — Кто ты, черт возьми?       Он хватает зеркало за края, как человека за плечи — и тот, второй, делает так же. Кричит то же самое, в том же исступленном отчаянии.       — Кто ты?       То ли эхо — то ли два голоса.       — Фред?       — Джордж?       — Кто?       Не выдержав, он ударяет кулаком в это лицо — и получает такой же удар. Стекло рассыпается со звоном, вместо отражения — деревянная доска, на доске все еще есть по краям части стекла, но отражают они не его.       Стекло прекрасно режет кожу. Это не ради смерти. Это ради… боли. Чтобы физическая боль хоть немного, хоть на миг заменила моральную, потому что эта пытка невыносима, а он терпит ее ежесекундно.       Кровь льется на пол, смешиваясь со стеклом. Он опускается на колени, садится среди осколков — он сам — такой же осколок.       Он злится, он уже не просто режет, он полосует собственную кожу: ладони, пальцы, он изучил все участки, которые можно повреждать без угрозы смертельной опасности. «Не умирать» — выложено на подкорке слезами отца, матери и сестер, ибо Флер тоже стала его сестрой.       Не умирать. Умер другой. Один умер, другой жив — кто?       На его свитере буква «Ф», но они же так часто менялись свитерами…       В голову приходит идея, самое простое, что может быть — это же так легко. Самая легкая возможность найти боль, необходимую, благословенную, спасительную.       Приманить волшебную палочку невербальным Акцио, направить себе… не в висок, нет, лучше на руку. Прижать к сгибу локтя, чувствительному месту, откуда магглы берут анализ крови.       Но крови не будет, кровь сохнет на полу, превращаясь в грязь.       Ни крови, ни смерти.       — Круцио!       Боль пронзает руку — только руку, но боль столь сильная, словно ему ломают кости от плеча до последней фаланги пальца. Или нет, не ломают — перемалывают в мясорубке, причем каждую кость по отдельности, и заодно вырывают ногти, и жгут огнем, и обливают серной кислотой… Сила заклятия зависит от желания, а желание — огромное и непреодолимое.       Терпеть это невозможно, но он терпит, скорее наслаждаясь болью, которая отрезвляет, будто он был пьян или без сознания, а потом начал приходить в себя. Терпеть это невозможно, но он даже не кричит, лишь кусая губы до крови.       И когда становится совсем невыносимо, когда боль достигает пика, когда наконец из благословения обращается в пытку — только тогда он отводит волшебную палочку в сторону и выдыхает с облегчением.       — Репаро. Экскуро.       Зеркало вновь на месте — до следующего раза. Кровь исчезает с кафеля, недавно вымытого хозяйственным заклинанием забежавшей в гости Джинни. Раны заживают под действием медицинского заклинания, которое он узнал у Тонкс.       Как будто ничего не было. Никто не узнает. Все в порядке.       Джордж Уизли поднимается на ноги и выходит из ванной.       В сторону зеркала он не смотрит.