Дели на два, мистер Пак.

Юнги не может сдержать улыбку, вслушиваясь в недовольные бурчания брата, идущего с ним под руку по запорошенной сухими листьями аллее. Воздух пахнет сыростью, влажностью осенней и легким ароматом табака, который, кажется, не уйдет с кожи Сонги, впитавшись в светлый эпителий, и к девятому месяцу беременности, которая сейчас заметна лишь едва: округляющийся очаровательный живот не видно за тканью широкой футболки, кожей старой и потертой куртки. Они выходят из омежьей консультации, Сонги сжимает в руках заветный черно-белый снимок. На его скрашенном румянцем лице сияет неприкрытое счастье, а он продолжает бухтеть, шипя недовольно, потому что ему, о ужас, запрещают курить строгие врачи. Юнги убеждает омегу, что важнее здоровье ребенка, целуя теплую щеку брата, дующего пухлые губы, и, смеясь, говорит: — Хочешь, я буду курить за тебя? — Совсем сдурел? Пока не перестанешь кормить нашего сына, я тебя к сигаретам не подпущу, — рычит Сонги и Юнги ладошкой бьет по мягкому бедру. У омеги розовая краска с волос совсем смывается, а больше он не подкрашивает отросшие почти на половину длины черные корни. Еще немного, и омег друг от друга только Чимин отличать будет. Наш сын. Юнги растягивает губы в улыбке, пробуя на языке сочетание звуков будто впервые. Чимин учит их, что общее между ними совершенно все: любовь, чувства, вещи и ребенок. Ребенок, который появился на свет пару месяцев назад. У Юнги до сих пор длинный рубец шрама внизу живота при резких, неаккуратных движениях странной тупой болью отдается, а круглые щеки все еще напоминают о набранном весе. Малыш все еще крохотный, глазки бусинки смотрят в никуда, и у Юнги в груди каждый раз что-то переворачивается, стоит легкое тельце, весом едва ли в четыре килограмма, на руки взять. Сонги говорит, что чувствует то же самое, уверяет, что любит ребенка, как своего, а омега охотно верит. Чимин же от счастья светится, по ночам глотая теплое молоко, чмокая и чавкая под тихий смех близнецов, а утром снова становится примерным отцом, просыпаясь на первый зов младенца. — Я бы хотел, чтобы Чимин пошел с нами, — грустно говорит Сонги, подходя к машине. Юнги снова просит его не садиться за руль, но кто бы его слушал.  — Не хочу оставлять пуговичку с нянями, ты же знаешь. — Я тоже. Мы могли взять пуговичку с собой! — И я бы не хотел даже представлять взгляды людей в тот момент, когда мы всей сворой пришли бы в больницу, — тихо отвечает брату Юнги, щелкая застежкой ремня. Сонги кивает ему, и уже тянется к смятой пачке сигарет, лежащей в бардачке, но останавливается. Ладошка на живот ложится мягко, и до слуха Юнги доносится хриплый голос, шепчущий извинения. В салоне тепло, обогрев сидения дарит приятное ощущение телу, а тихая музыка успокаивает. Юнги расслабляется, вслушивается в звучание спокойной мелодии, льющейся из колонок, а Сонги плавно ведет машину по узкими улицам, явно мечтая скорее добраться до дома, чтобы на мягкий диван опуститься и в плед закутаться, а еще лучше спрятаться в гнезде, что в углу дальней комнатки обустроено. С беременностью брат становится мягче, и даже черты лица теряют твердость, округляясь и румянясь. — А мне было бы все равно, — неожиданно говорит Сонги, заруливая во двор, — я всех вас люблю, а на остальных плевать. — Наслушался Чимина, — выдыхает тихо Юнги, укладывая теплую ладонь на прохладные пальцы брата, — я тоже вас люблю.