Вместе по этому пути

Под осеннюю листву, пожалуй, хочется не задумываться либо ни о чем, либо обо всем на свете. Наступающий октябрь наводит тоску и скуку. Рёмен никогда не мог назвать себя хоть на каплю прилежным учеником. Парнем он был толковым, отмечал про себя удивленную реакцию учителей на хорошие или даже отличные результаты по тестам, но крайне рассеянным в школьной жизни. Да и в общем не назвал бы он происходящий балаган таким громким словом жизнь. Жизнь — она дома, она там, где тепло на сердце и куда хочется возвращаться. И можно сказать, что Сукуне вся эта сентиментальность чужда, но… Это же Юджи. Он готов сдаться, склонить перед ним голову, убиться ради — и быть в бешенстве от своего поведения. Ведь это все еще его брат.

***

Исключительным во всём образе щетинистого и озлобленного подростка в его таланте к рисованию. И всё чаще, когда голос учителя теряет малейшие признаки разнообразия тона, Рёмен опускает глаза ниже и думает. И, может, рисует с полупустой головой. Реальность будто походит на дрёму: ощущение, что есть только это зудящее под руками чувство — нарисовать. И пускай линии обрывистые, непродуманные, но силуэт — который он старается не замечать — выходит из-под рук, как-то, что можно назвать красивым. То, за чьими формами и пропорциями интересно наблюдать. Округлые щёки, острый нос, покатые плечи, сильная шея. Любование — всё ещё приемлемая дистанция между тобой и любым произведением искусства. И Сукуне было бы безразлично прекрасно, если бы не взгляд человека на рисунке. Направленный не просто в даль — направленный на него, Сукуну, в его душу, куда-то вглубь всех масок и воображений. И даже если руки можно было контролировать, парень не думает, смотря на случившееся, как на акт чего-то сознательного. Вопрос остается за малым: бессознательное выказывает реальность, которую он не замечает, или ту, о которой он, видимо, думает. А думает ли? И цепь этих размышлений прерывает даже не учитель, смирившийся с холодной отстраненностью от процесса, а нерадивый сосед, увлечённый до этого откровенной хернёй, по мнению Рёмена. Вот кому бы и следовало вдалбливать насильно информацию, так этому чудику, уж может бы лопнул от одного урока и избавил от своей компании. Но лишь злобное цыканье вырывается из глубин внутреннего напряжения, когда мелочь вроде такого человека вглядывается в его спонтанный самоанализ. — Сукуна-кун, уж не слишком ли ты печёшься о своем братишке? Смотри-ка, даже на уроке думаешь о нем. — Сказано это было пренебрежительно громко для парня и не слишком, чтобы привлечь внимание окружающих. Видимо, не всех. Закрыв перед любопытным носом тетрадь, Рёмену не оставалось ничего, как выйти из класса и прогуляться по занимательному помещению вплоть до звонка. Это не дало передышки, скорее, наоборот, поток мыслей заглатывал голову и эмоции переполняли его. Кулаки сжимались, как и глухо стучащее сердце. Как бунтующий подросток с неизмеримым количеством агрессии, парень не находил ей выхода кроме как силы. Силы, направленной против людей. Он выражал эту мощь в искусстве, в картинах. В одиночестве ему было легче уговаривать себя одуматься и уйти от её выражения, но увидев, как мальчишки с соседних сидений листали тетрадку, поглядывая и на другие, ещё не оформленные наброски, он не мог сдержаться. К его счастью, Юджи учится в параллельном классе. Он бы испугался. И это бы остановило парня. Но сейчас глаза Рёмена приобретают опасные блики. Понурый, хоть с виду и безразличный вид. Небрежно он садится на свое место, медленно следя глазами за замедлившимися детьми. Обведя каждого и заглянув в глаза соседу, он приблизился, нарушая неоглашаемую границу, выдыхая, чуть смеясь: — Как думаешь, сколько шрамов нужно получить, чтобы стать достаточно крутым? — отодвигаясь и, видимо, наводя лёгкий испуг своим вопросом, Сукуна ухмыляется, не отводя взгляда. — Какого чёрта, Рёмен? Знал, конечно, что ты поехавший кукухой, но не пытайся сбить нас с темы. Лучше расскажи, почему такой симпотяга Юджи смотрит вызывающим взглядом со страниц твоей тетрадки? — мелкий засмеялся паршивым, даже не искренним смехом. Дешёвка. — Вот этот — за драку с охраной, — Парень показывает свою правую руку, проводя по белёсым линиям, не отрывая взгляда от оппонента. — Вот этот — за нож схватился ладонью. Я люблю все свои шрамы. И хочу заработать новых. И ломает лбом его нос. Хруст отчетливо пролетелся по классу под взвизгивания и немощные крики. Сам пацан захлёбывается, то ли от шока, то ли от невозможности вдохнуть. Накатывающая боль настигает позже, и парень задыхается, издавая икающие звуки, переходящие в рыдания. Подтянув его лицо ближе к себе, Сукуна молчаливо всматривается в смазливые глаза, опущенные в пол. Был странный соблазн под взгляды других пройтись языком по кровавой дорожке. Смешать своё мимолетное дыхание с урывистым чужим. Странный соблазн прокусить этому человеку шею, заставляя пульс под языком биться быстрее. И заставить застыть его в онемевшем крике. Но Рёмен смотрел, ждал, пока тот осилится поднять взгляд. Может, он бы почувствовал даже разочарование, если бы этого так и не произошло. Но парень не выдержал напряжения и дистанции, загнанно поднимая взгляд — медленно, от подбородка к злорадной улыбке и усмехающемуся взгляду поистине кровавых глаз. — Не переживай, обряд инициации пройден. Шрамы красят мужчин, тебе пойдёт. Скажи, чтобы твои дружки получше приглядывались к тебе, а не к моему брату. — парень нервно замотал головой, несмотря на открывшийся кровавый поток и, наверняка, головную боль, и вышел из класса. Оставшиеся двое выбежали вслед. В самом деле, Сукуна не был конфликтным ребёнком — может, ворчливым и холодным к радушию окружающих, но так разозлиться он мог лишь изредка. В основном его физическая подготовка давала фору, когда неприятности настигали его или Юджи. И вправду, тогда он подрался с охранником, когда тот лез и уж слишком откровенно осматривал брата. Не выдержал. Хуже было, когда, возвращаясь после подработки, они с Юджи не вовремя наткнулись на наркоманов. Видимо, еще не знатно нажравшихся, но с легкой придурью в голове. У Сукуны не было времени разобраться в состоянии посредственной массовки, когда эта масса из нескольких одарённых напали на них с ножами. И, может, будь парень не настолько заёбанным, он бы дал должный отпор. И, может быть, в их четырнадцать у братьев не появились бы кривые шрамы под глазами. Господи, хорошо, что они остались с глазами. Потом было чертовски долго и нудно проходить всех врачей на возможные болячки. Особенно невозможно было видеть разбитый и вечно испуганный взгляд брата перед кабинетом — не важно, на анализы или уже на результаты. Но всё оказалось тривиальным как раз за счёт своего отсутствия. Но след остался не только на коже. Сукуна вообще с неохотой отпускает Юджи вечером. Он вообще старается его не отпускать. И, возможно, это действительно похоже на одержимость. Но их жизнь — сущий маргинал. Уж не нормальна ли эта хроническая тревога? Возможно, будь жизнь чуток спокойнее, Рёмен бы отпустил всю эту тяжесть — в искусство, отпустил бы и смирился. Но ведь есть Юджи. И он всё ещё его брат. А понятия у Сукуны есть. Своих — беречь, чужих не подпускать. И, может быть, интеллектуально превосходить многих, но это бонус и рекомендация. Как правильный брат, он в первую очередь брал ответственность за здравие Юджи, коль дед не мог, да и дед, он сам… Не об этом сейчас. Сейчас происходят забавные действа: приходит учитель за провинившимся, они идут в напряжённой тишине, пока Сукуна хмурится и думает, точнее недопонимает, а что же послужило причиной его реакции. Безобидная на вид задирка — слишком колкая. И смех неестественный. Да и вообще это чертовски подло — смеяться над родными. За Юджи Сукуна бы действительно перегрыз любому глотку.

***

Каким чёртом брата принесло под двери директора, Сукуна не знал, но догадывался. Зловещая сила слухов доходила даже до такого отстранённого от этого явления Юджи. Видимо, являясь эфемерной стороной конфликта, он не мог здесь не оказаться. Сейчас, когда Рёмен смотрит на брата, задумавшегося и серого, его впервые одолевает сомнение в своём поступке. Возможно, будь Юджи там, Сукуна бы ничего не сделал. Одного его слова — Ещё чего. Даже если эта защита была номинативной, то подвергать себя насмешкам парень бы не позволил. И, тем более, если его слабым местом становится брат. Если это единственная брешь в образе устрашающего Двуликого, то он загрызет любого до смерти. Он ненавидит сомневаться в своей мощи и властности, а значит, искоренит в себе брешь. Изобьёт, унизит, снизойдёт и покарает. А потом будет мешкаться под взглядом золотисто-молочных очей. Потому что это Юджи. И это всё ещё его брат. И даже под этим взглядом он не готов расслабиться. Не сейчас. — Пойдём домой, долго ты. Там дедушка тоже с тобой поговорит, и до него дозвонились, — поворачиваясь, и всё ещё не обращая внимания и не поднимая глаза, говорит младший. — Ты бы хоть предупреждал о своих намерениях потратить лишние пару часов на нравственные лекции, думаю… — Юджи. — Сукуна так и не пошёл за братом, несмотря на то, что тот развернулся и побрел к лестнице вниз. Не уловив хоть намёк на взгляд, парень повторил: — Юджи. Стук часов в пустом коридоре раздаётся эхом в голове. Идёт экзамен, тише, задача: верно всё понять, не используя слов. И, может, у нас получится? — И такое бывает. Не переживай И после этого время замирает, как и желание сказать что угодно, если это поможет — но помогать нечему, всё и так в порядке. Поэтому Сукуна молчит, пока Юджи приносит деду лекарства по утрам вместо общих сборов. Молчит и пока Юджи мчит быстрее в школу, оправдываясь недоделанным заданием по предмету (Сукуна знал, что брат всё сделал — он лёг позже, чем второй, из-за той же домашки). Молчит, уже не пока, а когда, потому что Юджи все больше рядом нет, и молчание становится необходимостью. Молчит, когда на перемене Сукуне приходится рассматривать силуэт неподалёку и разбавлять внутреннюю тишину молчаливыми диалогами с Фушигуро. И впрочем Мегуми отличный парень — красавчик, изредка излагающий умные и правильные мысли. Толковый. Может у Сукуны и был интерес и даже легкая симпатия к этой личности, но сейчас он и не думает в таком ключе. «Свыкся» — подумал про себя парень и не углублялся в этот поток. Но свыкнуться с молчанием брата оказывается непосильно. Ибо, вот он, гнев, дорогой! Давно не виделись! Против себя, в первую очередь. А во вторую — обида. Глупый братишка вообще не может вразумить, что же люди могут скрывать за собой. В этом плане он может доверять его друзьям — Фушигуро и Кугисаки. Они именно те, кого из себя представляют — ни больше, ни меньше, а в прозрачной воде всех акул видно, и лишь время, проведённое в этой глубине, будет поистине завораживать и удивлять. Но это задача братца. Не Сукуны. И парень бы рад нарушить неоглашённый обет, да только вот одного его желания мало. Нужен Юджи. Чтобы со всем разобраться — по-честному, как надо. И возможно он пошел на неординарные способы вызвать человека на разговор. Дождавшись перемены, когда Юджи ушёл в туалет, Рёмен проследил за тем, чтобы никто после него не заходил. Благо, местные страшилки и ужасы комнат отпугивали большинство. Не создавалось толп в и без того немноголюдном месте. Поймав момент, когда брат должен был уже выйти из кабинки, Сукуна загородил проход. Выйдя, Юджи встретил перед собой лишь пару знакомых глаз. Он явно ожидал увидеть не брата, настроенного слишком серьёзно для обычного похода в туалет. Поэтому, когда его толкнули обратно, закрывая щеколду за собой, младший чуток вздрогнул. Они находились в сантиметре друг от друга, всё ещё молча вглядываясь в радужки, будто никогда не видели. Никогда не видели столько недосказанности. И первым тишину нарушает Сукуна: — Что происходит? — стоит смирно. Не напирает и не давит, атмосфера делает это за него. — А что происходит? Меня смущает лишь то, что мы в одной кабинке. По-моему, это работает не так. — Ты абсолютно прав. Так не работает. И я не про кабинки. — Рёмен тяжело вздохнул, чувствуя сопротивление по всем фронтам. — Скажи, что думаешь, мне в лицо. Сейчас. — Обстоятельства немного не для семейных разборок. — По-моему, они отличные для личного разговора. Тут никого нет, можешь не сдерживаться и проораться. — Суку, к чему эти… ссоры. Я не злюсь, я не… Я просто всё ещё не знаю, как мне переварить эту информацию. — Что тебе рассказали? — Старший усадил второго на унитаз как на трон, а сам сполз на корточки, чтобы быть если не на одном, то ниже по уровню. — Ты сломал однокласснику нос из-за того, что он высмеял твои рисунки. — Поддаваясь движению, Юджи пытается вспомнить всё то, что в хаотичном порядке рассказывали люди из класса Сукуны. — Угрожал ещё двум, потом тебя забрали к директору. В общем, понятная ситуация — Не демонизируй меня, у меня нет спонтанного желания убивать всех направо и налево. Что за ересь у тебя в голове, — уже уставше произнёс Рёмен, убирая волосы назад. — Причина была существеннее, чем насмешки. — И какая же? — Итадори вторил. Ему было тяжело от этих мыслей, да и состояние деда от тревожных звонков не улучшалось. Хотелось бы стереть его номер из дела близнецов… Останавливая шарманку, Итадори замирает. Потому что Сукуна молчит и думает. Возможно, решает, как преподнести мысль, однако… Просто выходит из кабинки. Оставляет и Итадори, и повисший вопрос. Разве он настолько сложный?

***

Сентиментальность всё ещё не конёк Сукуны, но сейчас его настигает такая слабость и легкий флёр апатии, что он не выживает без телефона с фотографиями. Большим количеством фото. Их с братом фото. И сейчас, когда скотч и верёвка очень вовремя находятся под рукой, то для Рёмена не остаётся путей для отхода. Он натягивает ленту, цепляя за неё фотокарточки, и думает, мол, зря не догадался раньше. Так спокойнее. Так надёжнее и проще. И это может показаться странным, но на фото силуэт Юджи чертовски красив. И Сукуна рисует, пишет, нет, колдует над листом, когда на том появляются мягкие изгибы не только плеч, но и спины, поясницы, мышц рук. Хотя это Юджи. И это всё ещё его брат.