Прометеус

      «Кто я?»       Драко каждый день задает себе этот вопрос после того, как военный трибунал принял решение о его условном освобождении. Что он за человек?       Наверное, ответ кроется в истории его лжи.       В детстве он был уверен — солжёт один раз и больше ни-ни. Наивный маленький Драко.       Первый раз он лжёт под осуждающим взглядом матери. Ему пять. Бладжер залетает в витраж, проделав дыру в цветном стекле, и он говорит, что эльфы забыли его убрать. Наказания удаётся избежать, но на следующий день синяки Добби на руках пугают — с этого момента Драко клянётся говорить правду и только правду.       В будни мать запрещает стучаться в кабинет отца, напоминая Драко, что тот очень занят. В последние праздники он уезжает вместе с тремя грозными красноносыми дядьками, а в эти каникулы Люциус обещает, что они поедут во Францию. От известия радость щемит щёки, и Драко не может сдержать улыбку. Папа смеряет его расстроенным взглядом, когда он, пролезая под столом, бросается обнимать его посреди ужина, но Драко было все равно. Он счастлив. Ведь это его последний год перед тем, как он поедет в Хогвартс. И они проведут всё лето вместе.       Во Франции его ждёт дом с надоедливыми вечно падающими вазами, цветные рыбы, бешеные, исчезающие в дюнах рачки и Мишель.       В день их первой встречи у утёса он долго пытается найти идеальную ракушку, расстраиваясь, что на глаза попадаются только сломанные или облезшие. Уже собираясь уйти и пожаловаться матери, он замечает кудрявую, измазанную в грязи девчонку. По пояс в воде, она ковыряет скалу деревянной палкой, пока не достает ракушку его мечты: идеально ровную, сверкающего перламутрового цвета.       Солнечный зайчик отскакивает на его лицо, когда Мишель, поднявшись, окликает его:       — Нравится?       Драко, попятившись назад, шепчет:       — Очень.       — Бери.       Ракушка — самая красивая вещь, которую он когда-либо видел в жизни. Красивее только мама.       — Разве тебе не хочется забрать её себе?       Мишель беззаботно улыбается, раскручиваясь на песке под обжигающим солнцем.        — Найду ещё одну.       С того солнечного, наполненного поиском ракушек дня они друзья — не разлей вода.       Вместе убегают от волн, стараясь не намочить пятки в густой пене. Строят песочные замки и брызгаются у берега, промокая до нитки. Так проходит два месяца его самого счастливого лета. Идеальный новый друг ныряет в воду с высокого выступа: Мишель ничего не смыслит в магии, но в отличие от трусихи-Блейза не боится забираться на скалы Этрета́.       В девять для Драко волшебники и маглы ничем не отличаются друг от друга. Сознание чистое, как новый пергамент. Ему кажется, что колдовать умеет каждый. Удивление застигает врасплох, когда мама говорит, что есть люди, не обладающие магией — маглы. Драко их жалко: ведь как тогда их мамы создают им звёздное небо, рассказывая о каждом созвездии? Они что, смотрят на звёзды только ночью? Мир без магии его расстраивает. Он никогда бы не отказался от волшебства, что за несусветная глупость!       С матерью они никогда не заезжают в часть не магического Лондона. Поэтому, когда Драко встречает Мишель, он в замешательстве: его сердце бьётся, а ладони потеют. А она оказывается обычной хвастливой девчонкой. Забавная и безбашенная. Он уже говорил, что Мишель ничего не боится? Ему нравится проводить время, качаясь на качелях во дворе её дома и играя в странные, не двигающиеся шахматы с её родителями.       — Драко, а твоя новая подруга волшебница? — как-то раз спрашивает мать, залечивая его расцарапанные колени.       — Нет, — кожа на коленях расглаживается от каждого взмаха палочки. — Но у неё классные волосы!       — Драко, тебе не стоит общаться с ней.       — Почему?       — Твой папа будет очень зол.       — Но его нет уже неделю. А ты? — тихо просит Драко, касаясь мягкой щеки. — Ты будешь злиться на меня из-за Мишель?       Мама убирает палочку от его ровных коленей, замирает, будто что-то обдумывая:       — Думаю, не буду.       — Тогда можно мне сегодня поесть у неё вишнёвого пирога?       Она целует его в лоб, согревая пеленой светлых волос. От неё пахнет яблоками. Ладонь ложится ему на грудь.       — У тебя доброе сердце, Драко.       В один из жарких летних дней они лежат под тенью раскинувшегося дуба после плотного обеда у неё дома. Драко наблюдает, как бабочка садится на закрытый глаз Мишель, распуская цветные крылья. Её веки трепещут, и недавно появившийся загар придает коже персиковый оттенок. Кудри вихрями закручиваются вокруг ромашек.       «Красиво!» — Драко рассматривает, как веснушки собираются на курносом носу в созвездия.       Тысячу раз подумав, он достает блокнот и рисует ромашку, а после — кривой глаз с непропорциональной бабочкой, и откидывает тупой карандаш от себя.       Завиток Мишель гладит лист. Она засмеялась, увидев его творение. Он сжался.       — Мой папа художник! Думаю, ты мог бы взять у него пару уроков.       С того дня Драко носит с собой блокнот на любую их вылазку. Мама подарила ему кожаную обложку, чтобы рисунки не пачкались и не промокали от воды. Ему безумно нравится рисовать цветы и море, а еще больше — Мишель.       Отец Мишель, огромный и широко улыбающийся мужчина с проколотым ухом, легко соглашается давать ему уроки рисования, от чего сперва Драко немного опешил. Маглы до боли странные: он не попросил с него ни кната, но готов был тратить два часа каждый раз, растолковывая ему, чем жёлтый отличается от охры. Постепенно Драко привык к запаху ацетона, исходящего от его рук, и к вечным пятнам краски на футболках со странными объёмными буквами. Питер был каким-то неправильным отцом в его глазах: он никогда не ругал Мишель за грязные следы на кухне или дырки от камней на футболке, никогда не гаркал на мать, даже если та закрывалась в комнате, не выходя по несколько часов.       В отличие от его отца Питер терпелив, много хвалит Драко за успехи и никогда не отчитывает. Через неделю его навык рисования улучшается. Ещё через неделю все цвета, тени и формы выражают задуманное. Даже Мишель, кажется, одобряет его эскизы. На третью неделю Питер заявляет, что он вполне мог бы стать художником. Драко это насмешило, но он продолжил приходить каждый день, по два часа рисуя за мольбертом.       Рисование тем летом становится огромной частью его жизни. Часами он шаркает карандашом в гостиной, пока мама читает ему «Историю Хогвартса», или с Мишель на пляже, слушая тёплый морской прибой.       Никто из его друзей не был настолько храбрым, как эта кудрявая. Всегда первая. Всегда впереди него. Всегда подавая руку.       Мишель верит, что за утёсом живут три русалки. Когда Драко рассказывает ей о том, что русалки действительно существуют, Мишель не удивляется, а даже радуется. В её кудрявой голове тут же рождается план залезть в эту пещеру и проверить теорию. Вечером Драко говорит матери, что отправляется на пляж покататься на метле, а сам бежит в соседний дом. Они договарились добраться до места назначения вместе.       Уверенно перелезши через три кривых выцветших коралла впереди него, Мишель, усевшись на выступе, во весь голос кричит:       — Мы пришли завоевать эту пещеру! Вызываем вас на бой! Берегись!       Драко ухмыляется, плюхнувшись рядом:       — Русалки водятся только в озёрах. И они бы съели тебя, если бы нашли.       — А тебя?       — Я бы защитился, используя чары. Я же волшебник, — подбородок гордо задирается к небу.       Кудрявая пожимает плечами и спрыгивает в воду, обрызгав его.       — Но ты бы не дал им съесть меня, Драко!       Завитки её волос блестят под водой, а руки и ноги распрямляются в звезду. Внутри что-то кольнуло, стоило ему представить, как русалка утаскивает Мишель под воду.       — Не дал бы, — Драко слез с камня и расползся звездой рядом с ней. — Я бы спас тебя. Пусть ты и не волшебница.       На её веснушчатом довольном лице расцвела улыбка.       Домой он пришел к полуночи: отец курил сигару, вертя в руках его потрёпанный блокнот. Драко шёл на цыпочках, стараясь остаться незамеченным. Но проскользнуть не получилось: отец заметил его, когда он прокрался до середины перил.       — Драко, где ты был? — сурово спрашивает Люциус, убирая сигару от лица. — Выходи оттуда, ты крадёшься громче тролля.       — На пляже, — тихо, почти про себя, разглядывая узоры на ковре. — Играл в квиддич.       — Не ври мне, Драко, — бросает отец, приподнимая лицо за подбородок. — Из окна я видел, в руках у тебя не было метлы, и ты был не один. Кто она?       — Мишель.       — Волшебница? — открывает блокнот, тыкая перстнем на рисунки. — Это она?       Драко сглатывает. Говорить правду и только правду.       — Нет. И да.       Отец замер, прищуривая глаза:       — Мать совсем распустила тебя.       — Но папа...       — Живо спать.       — Спокойной ночи, отец, — сияет Драко, обрадованный тем, что отец не разозлился. В ответ Люциус затягивается сигарой, выдыхая дым ему в лицо.       В своей комнате Драко в темноте перебирает собранные в пещере ракушки, нанизывая их на нить, — подарок Мишель. Ему уже хочется увидеть её забавное конопатое лицо, когда он вручит ей ожерелье. Будет ли Мишель носить его каждый день? Или только на праздники?       На следующее утро они с отцом отправляются к дому подруги. Драко удивляется, но может быть это даже к лучшему: отец познакомится с Мишель и поймет, что она клёвая. И тогда кудрявая сможет заходить к ним, когда Люциус дома? В воздухе пахнет свежестью и морем. Конец трости преграждает Драко путь и бьёт по его плечу:       — Этим летом ты выбрал неправильных друзей, Драко. Эта магла, которую ты постоянно рисуешь… Разве ты бы стал дружить с домашним эльфом? В ней нет ни капли магии. Будешь общаться с ней, в тебе её тоже не останется. Разве ты хочешь этого?       — Нет, — влага в глазах жжёт сетчатку. — Не хочу.       — Мы с матерью очень расстроены твоим поведением, сын. Поэтому решили преподать тебе урок. Малфои не должны дружить с подобными людьми. Скажу тебе честно, они достойны только обслуживать нас. Грязное, недостойное отребье — вот, кто они. Запомни, Малфои никогда не общаются с предателями крови или маглами. У тебя есть выбор: либо сейчас ты скажешь ей, что ненавидишь её семью, либо я сотру магле и её родителям память о вашей маленькой невинной дружбе.       Давясь слезами и чувствуя, как от злости закипает кровь, Драко цедит сквозь зубы:       — Я не хочу выбирать.       — Я не расслышал тебя, Драко. Что ты выберешь?       — Я сказал, что не хочу выбирать!       Толкнув отца, Драко убегает в дом, закрывшись в комнате и проплакав всю ночь. Когда он подходит к Мишель через два дня и предложил проверить русалок, она недоуменно смотрит на него и быстрым шагом возращается в дом, оставляя его в одиночестве на залитом солнцем пляже.       Ожерелье из ракушек со злостью летит в кусты около дома. Остаток лета проходит носом в блокноте без разговоров с отцом и матерью.       Оказалось, что каждая правда имеет цену. С того момента ложь — неотъемлемой и постоянной частью его жизни. Как и вера в слова отца о том, что общение с Мишель может лишить его магии.       В его детском сознании намного легче поверить в то, что это кудрявая — виновница его точащей боли. Мишель обманула его, не сказав, кто она. Она! А вовсе не Люциус Малфой, удачно манипулирующий своим девятилетним сыном.       На долгое время Драко забывает, что под слоями лжи есть громкая, неудобная правда. Боль утихает, а в памяти Драко образ Мишель приобретает отвратительные и отталкивающие черты.       Чем больше он забывает, тем больше растёт вера в отца. И у них наконец налаживаются отношения. От матери он отдаляется: как и отец, он верит, что её реакции слишком бурные. Но Драко всегда остаётся на стороне матери в конфликтах, которые всё чаще появляются в семье. Видеть её слёзы невыносимо. Несмотря на то, что мать поддерживает отца, возвращение к старым привычкам и поискам тёмных волшебников она не одобряет. Этот якорь удерживает Люциуса, пока Лорд Его-Тёмное-Высочество сам не заявляется к ним на порог.       Попав в школу, Драко узнаёт, что существуют люди с магическими способностями, родившиеся в семьях маглов. Отец называет их «грязнокровки», и Драко повторяет, повторяет, разбрасывая слова по коридорам, заставляя плакать и бросаться на него с кулаками. Он всё ещё злится, поэтому разделение мира на грязное и чистое приносит физическое облегчение.       Когда первые слёзы золотой девочки брызгают из глаз, Драко ощущает удовлетворение. Уизли бросается на него, получив в ответ слизней. Это заклинание Драко узнал от Блейза. Тот каждое лето пробирался в спальню к матери, подшучивая над одинокими спящими мужчинами.       Однако когда он возвращается в подземелье, кончики пальцев колет и в грудной клетке затягивается узел. Драко, пытаясь заглушить нарастающее мучение, бросает проходящему мимо Лонгботтому, задевая его плечом: «Придурок!».       В память врезались поджатые губы Нарциссы во «Флориш и Блоттс» после его выкрика «Предатель крови!» Уизли в лицо.       Привычка рисовать увлекает. Каляканье помогает успокоить нервы или отвлечься от скандалов, которые Люциус устраивает Нарциссе. В школе он приходит в спальню и подолгу делает зарисовки, которые возникают в памяти. Разрезанные апельсины на столе, лысеющая гремучая ива или летающий снитч. В эти моменты Драко принадлежал только самому себе. И никто не смог бы забрать у него карандаш с блокнотом. Эта часть — только его. Нетронутая и тайная. Драко больше не хочется бегать по коридорам в поисках груш для битья, теперь груша — бумага.       На третьем курсе девушки со всех факультетов вдруг кажутся поразительно рисовабельными, а особенно румяная выскочка Грейнджер в пушистых наушниках. Грязная кровь не мешает ему украсть парочку набросков грязнокровки, уткнувшейся в книгу. Украдкой из-за книжного стеллажа, стараясь не подходить слишком близко из страха лишиться магии, он скрипел карандашом по бумаге. Получается ничего: её дикие кудри и россыпь веснушек на носу умиляют раздражают его, но на бумаге получались отлично. Вся она напоминает ему давно потерянное и забытое воспоминание.       На четвёртом курсе он пробует самые разные материалы и стили, пока, наконец, не останавливается на графике и туши. Жалко, платье Грейнджер на Святочном балу нежно-розовое.       К пятому курсу он перерисовывает всех девушек слизеринского факультета, и, переспав с Панси, долго изучает её тело, чтоб потом отпечатать на листах альбома. С Панси, конечно, ничего не выходит, но она первая узнаёт о его тайном увлечении, забрав себе каждый ночной эскиз. Драко не возражает, а Панси гордо приклеивает рисунки на стену, заставляя пол женской спальни перешептываться целую неделю за завтраком.       В конце пятого курса покусанные губы Грейнджер обхватывают трубочку за столом напротив, и он ловит себя на мысли, от которой бегут мурашки по позвоночнику: голая всезнайка на простынях спальни ждёт, уткнувшись в замок рук, а её кудри волнами ложатся на тонкую спину, пока Драко рисует её, разбивая тишину быстрыми штрихами. Ему нравится, как её напряжённые соски бусинками проглядывают через белую водолазку, а густые ресницы бросают тень на матовую ровную кожу. Член напрягается в штанах, и Драко давится тыквенным соком. Позже он старается смотреть на гриффиндорский стол только при крайней необходимости. И со стыдом вспоминает мимолетную слабость.       На шестом курсе Лорд селится в Мэноре, и Драко задвигает рисунки в нижний ящик письменного стола, открыв его только после смерти Лорда и закрыв обратно.       Взрослея, он сделал вывод: иногда ложь — единственный способ выжить. В детстве ты веришь, что твои родители никогда не лгут. В семнадцать иллюзия их невиновности, как пелена, спадает с глаз. Всю войну он наблюдал, как отец обманывает мать.       Что ты, дорогая, сегодня не было убийств. Нет, дорогая, мы не трогаем детей. Любимая, Драко никогда не участвовал в операциях, и он не будет принимать метку. Ни за что, любовь моя.       Первоклассный лгун. Его навыки обмана мог побить при желании только Драко.       Правда, в его случае следует приставить краткое «само».       Разве кто-то в здравом уме хочет стать убийцей? С того лета во Франции он всерьёз задумался о карьере художника. Но судьба или, Мерлин-знает-что-ещё выбрали за него: теперь два уродливых змеиных глаза, светясь мертвецким сиянием, встречали его каждое утро на предплечье.       И он бы солгал под присягой — Драко Малфой никогда не хотел пожизненного клейма. К драклам, он ненавидел это! Не выносил Мэнор, ставший темницей его родителей, и шипение Нагайны, эхом гуляющее по когда-то светлым, просторным коридорам.       Убеждать себя, что его не тянет в нейтральную Исландию или что желание заавадить Лорда не становится всё сильнее, удавалось недолго. Как и пытаться чётко целиться в людей, с которыми он недавно сидел за школьным столом. Как и не дрожать, слыша истошные крики Грейнджер на мраморном полу или поднимая палочку на старика Дамблдора.       Он убил одного человека, нанес увечья десяткам. Дрожь бежит по руке каждый раз, когда он поднимает палочку. Драко и не подозревал, что способен испытать настолько комплексное чувство — стыд, приправленный больным безразличием. Его первая и последняя жертва не кричала и не умоляла, а просто стояла у окна с жёлтой побитой чашкой в руке. В тот вечер на задание вместо отца пошла Беллатриса, и Драко не предчувствовал ничего хорошего.       Тётка сидела у ног Лорда на каждом собрании и использовала самые изощрённые заклятия на операциях. Иногда взгляд её диких вытаращенных глаз пронзал Драко до оторопи, и перспектива отправиться с ней на операцию казалась смертным приговором. Мать всегда вставала из-за стола, как только Белла, обгладывая кости, приступала к деталям. И Драко отчасти понимал её: то, как тётка описывала, как снимает скальп с жертвы, отбивало любой аппетит.       Мысленно вспоминая тот вечер, он до сих пор не верит, с какой легкостью шизанутая проговорила проклятье.       Последняя машина, заезжавшая в гараж, стукнулась бампером о бордюр. На улице было глухо. Всё живое замерло в ожидании утра, а жители маленького пригорода ютились по домам, готовясь к следующему весеннему дню. В промозглых сумерках бесшумная пара чёрных плащей зашла в панельный серый дом. Анабель Килз заваривала ромашковый чай, её сын безмятежно спал на диване, упрятанный в клетчатый плед. Завтра она собиралась отправиться в Косой переулок, купив несколько книг о волшебных тканях, работа над которыми велась в её мастерской. Две чёрные фигуры остановились позади ведьмы. Рукав первого гостя задрался до локтя, оголяя белую, будто высеченную из камня, руку. В воздухе моргнула зелёная вспышка. Оборачиваясь, маглорождённая волшебная швея тридцати двух лет Анабель Килз подумала: «Возможно, стоит вставать в шесть, а не в семь», — и рухнула мешком на пол.       — Мамочка? — растрёпанный мальчик встал с кровати, подходя к женскому трупу. — Мамочка?       Из-под капюшона второй фигуры послышался хриплый голос:       — Прикончи его, Драко.       Мальчик испуганно залез под стол, закрывая руками глаза. Высокая фигура в тёмном капюшоне сделала несколько шагов, а потом остановилась, поворачивая голову к первой.       — Немедленно, Драко!       Полы чёрного плаща застыли, и второй гость, издав яростное шипение, поднял палочку. Палочка, направленная на ребёнка, дернулась, и женский голос твердой отмашкой произнёс: «Авада Кедавра!».       По комнате разнёсся звук рухнувшего тела.       — Ты бесполезен.       Женщина толкнула плечом напарника, выходя из дома. Тот застыл, сделал несколько шагов к столу, поднял скатерть, взял мальчика на руки и отнёс к его матери, прикрыв обоим глаза. У выхода темная фигура обернулась, застыла и вышла за дверь.       Два слова, способные мгновенно убить. Драко недоумевает: почему лишить человеческой жизни может быть так просто? Два слова, и вся магия волшебника вытекает из вен, оставляя его бездыханным.       Что испытывала та женщина перед смертью: облегчение, сожаление или боль? Или её сознание, цепляясь за последнюю мысль, застыло? Драко раз за разом, вспоминая, как тело падает к его ногам, не мог сомкнуть глаз. Женщина не видела его лица, но Драко видел. Застывшее, пустое. Из-за тебя.       Ему бы хочется представить, что он произнёс усыпляющее, а не смертельное заклятие под взглядом внимательных щёлок тётки. Выжившей из ума тётки, для которой беззащитный ребёнок — всего лишь очередной пунктик в списке. Какого Мерлина дура-мамаша притащила его домой? В такое-то время. В голове пульсирует образ маленьких рук на глазах. Драко пялится в стену и не спит всю ночь.       Всякая правда имеет цену. Он заплатил осознанием того, что шипящая змея на предплечье наконец добралась до его горла, впрыскивая в укус свой яд. Драко смог произнести два проклятых слова, а значит, действительно желал ей смерти.       «Убийца», — шипит она ему каждый вечер на операциях. Убей или убьют тебя.       Он в театре абсурда. Где нет ни одного правила или алгоритма, сплошной хаотичный хаос. Поэтому в голове Драко рождается новый принцип.       Бей или беги.       Бей, когда бьют тебя. Беги, когда нет другого выхода.       Бей, беги или умрёшь.       Бей или беги — это единственный правильный выход.       Когда переносицу колет остриё палочки, раздумывать нет времени. Секунда, и ты ходячий мертвец. Ты либо швыряешь заклятье, либо твой хладный труп лежит на траве. Кто бы поступил иначе?       Драко никогда не понимал, как кому-то хватает сил выбрать другой путь? Девиза «Один за всех и все за одного» для него не существовало. Всю жизнь он был один на один с собой. Он не видел смысла умирать там, где можно было отойти в сторону. Бороться в тех случаях, когда проще умыть руки. Те, кто поступал иначе, раздражали его.       Безумные лицемеры.       В тот самый час никого не заботит ничего, кроме собственный шкуры. Каждый борется сам за себя. Каждый сам за себя — лучшее решение в его жизни. Его жизненное кредо работает: бил, не пользуясь убивающим, когда били его, и убегал, когда не хотел убивать и сталкивался с детьми.       Он даже преуспел в армии псов: у него в подчинении целый батальон и два придурка-секретаря.       Конечно, мать, Панси и Блейз дороги. Возможно, ради них он бы задумался на секунду. Может быть, даже пересмотрел свои принципы. Хотя кого он обманывает? Это далеко не в его характере — святой альтруизм и отважное самопожертвование. Он бы ни за что не подставил свою шею в обмен на чью-то другую.       Но лютый слом случается, когда он меньше все ожидает его. Неожиданно тёмный мир Драко переворачивается вверх тормашками от нежданной случайности. Смешно до колик, но это становится отправной точкой его перерождения. Появлением света в конце тоннеля. Так сказать.       Возвращаясь с переговоров с исландскими банши, Драко забывает применить дезиллюминационное заклинание, и два аврора оглушают его, оставив связанным в лесу. Тупые идиоты даже не забрали его палочку, поэтому он легко освобождается от пут и долго бродит между деревьев, пока не выходит на пустую дорогу.       В ночном воздухе дышится лучше, поэтому Драко расслабляется, готовясь аппарировать. Вдруг подъезжает гудящая машина с прожигающими фарами. Драко прикрывает рукой глаза от яркого света. Из открытого окна, громко жуя жвачку, высовывается парень.       У него открытое и большое лицо, активная мимика и две ямочки на щеке, прямо как у Драко (правда, последний раз улыбался он, кажется, тысячу лет назад). Тон его голоса напоминает Забини, как и привычка махать руками перед лицом.       — Чувак, не моё дело, но не поздновато ли для прогулок? Тут жутко.       Драко молчит, рассматривая магла. Кепка слезает набок, а шея покрыта татуировками, как и руки под спортивной футболкой. Что ему надо?       — Может, тебя подвезти? Лондон в часе езды отсюда.       На Драко накатывает усталость, и он разминает плечи. Лорд не явится в поместье до следующей недели: он сойдет с ума, если продолжит слушать, как в соседних комнатах шлюхи вопят, когда их трахают.       — Подвези.       Возможно, именно этот выбор помогает ему вспомнить что-то забытое. То, что он потерял, засунув в самый дальний ящик памяти. Пока они едут по тихой трассе, парень болтает без умолку, употребляя «чувак» через каждое предложение. Драко достаточно кивать и поддакивать. В вопросах новый знакомый не нуждается, как и, наверное, в полных, подробных ответах. В поджилках сидит страх: если он проведёт достаточно времени с ним в тесном пространстве, то, может, никогда не сможет больше колдовать?       Балаболка Джеймс — тату-мастер. Что бы это ни значило. У него квартира на окраине Лондона и кошка Лидо. Он учится дизайну и планирует открыть тату-студию. И, вообще, он любит болтать с незнакомцами. А Драко показался ему «крайне на вайбе». Что бы это опять ни означало.       Они доезжают до Лондона, и Джеймс приглашает его выпить пива завтра. Пива?       «Да», — вылетает ещё до того, как Драко понимает, что он несёт.       Ты спятил, мудак!       Джеймс, пританцовывая, запрыгивает в машину, спотыкаясь о дверцу. О, дракловы реки!       Драко опускает глаза на грязные носы туфель и наколдовывает очищающее, удивляясь, когда из палочки вылетает теплый поток магии.       За первый вечер Драко произносит десять слов, а Джеймс — сто-пятьсот. Его стены увешаны графическими эскизами и сотнями картин, которые Драко ни разу не видел. В середине комнаты в кучу свалены грязные кисти и баллончики красок, увенчанные стопками альбомов. Драко любуется, пытаясь вспомнить, как давно он брался за карандаш. Именно здесь, в затхлой комнатушке со старым диваном, градус риска и опасности снижается, а дамоклов меч клейма перестает нависать над головой.       Итак, неуклюжий магл Джеймс любит стучать по панели в машине в такт музыке и дергать ногой, пока ладонь Драко не пригвоздит её к полу. С кем он пьет пиво каждое воскресенье, никто знать не должен. Хотя пожиратели из его отряда постоянно рыщут в поисках наводок. Пиво напоминает на вкус сливочный эль из «Трёх мётел», и Драко ничего не имеет против. В его квартире постоянный кавардак и огромная чёрная коробка со стеклянным экраном. Кошка Лидо ненавидит всех, а особенно своего хозяина. Вскоре Драко узнает, что это называется «телевизор» и что Джеймс — заклятый киноман. Или как там… «человек, фанатеющий от фильмов».       В волшебном мире фанатеют от убийства грязнокровок, а в магловском — от неподвижных колдографий. Драко тянет блевать.       Кажется, его словарь пополняется на тысячу слов, пока он слушает трескотню парня под говорящую пластиковую коробку. Мир разделяется на два полотна: волшебное, покрытое самыми тёмными и блевотными оттенками, и обычное, цвета его тоски. В волшебной реальности Драко Малфой — солдат в армии социопата, а в обычной он сидит на диване с закинутыми на стол ногами и смотрит «кино». А дома льются реки крови — в последний раз эльфы моют холл два часа после делегации Лорда. Завтра Тео опять изгадит его персидский ковёр, пока протащит тела на второй этаж. Или же всё-таки нарушит традицию?       Чем больше времени он проводит в квартире Джеймса, тем больше растёт уверенность в том, что маглы не отнимают у волшебников магию. И это сбивает с ног.       Разве ты хочешь лишиться магии?       Малфои не должны дружить с подобными людьми. Скажу тебе честно, они достойны только обслуживать нас. Грязное недостойное отребье — вот кто они.       В голове Драко трость отца больно утыкается в лицо.       Но чем больше времени он проводит с Джеймсом, тем больше убеждается, что его магия всё ещё с ним. Навыки рисования нового знакомого лучше его раза в три, и это так же не укладывается в его голове. Слова отца всё больше напоминают пародию на реальные убеждения.       В один из вечеров Драко наугад достаёт фильм из кучи дисков в шкафу. Дисковод противно скрипит, и Джеймс, увидев первые кадры, предлагает выбрать другой. На вопрос «Почему?» он отвечает, что этот фильм не для вечерних посиделок с друзьями.       Друзьями. Ты стал чьим-то другом. Другом магла. А в доме туши таких, как он, подвешивают на люстре головой вниз.       Злая шутка — носить погоны пожирателя и смотреть фильмы у магла дома.       Драко настаивает. Два часа, и «Список Шиндлера» выкорчевывает изнутри, выбрасывая в кровь дозу паники. В начале Драко смущается: фильм чёрно-белый, но вскоре он быстро привыкает. Драко задаёт много, судя по вздёрнутым бровям Джеймса, глупых вопросов. Так волшебник Драко Люциус Малфой узнает о «фашистах», «евреях», «концлагерях» и «газовых камерах». Новое слово в копилку магловского словаря — геноцид. В момент, когда девочка в красном плаще прячется под кровать, убегая от выстрелов солдат, его колотит.       На него ледяным ковшом опускается осознание: он и есть тот солдат, загоняющий детей от страха под кровати… И столы.       Перед глазами планы темниц для маглов, которые собирается построить в подземельях Мэнора Лорд. Узкие тёмные консервные банки с развитой системой подачи воздуха. Маленький мальчик дрожит под столом, пока его мёртвая мать с разбросанными в разные стороны руками и пустым взглядом пялится в потолок. Желудок поднимается к горлу, Драко закрывает рот руками, чувствуя, как рвота подступает к гландам, отдавая кислым привкусом на языке.       Джеймс щёлкает кнопкой, и картинка на экране замирает: «Тот, кто спасает одну жизнь, спасает целый мир».       В его голове раздавливают металл, и он не выдерживает. Из глаз брызгают слёзы, как у маленького ребёнка, пока охуевший от его поведения парень пялится на его переносицу, роняя попкорн на заляпанный диван. Отец бы сказал сейчас: «Слабак».       Ты слабак, Драко Малфой. Ни рыба ни мясо. Бесполезный пожиратель, враг Ордена. Ни чёрный, ни белый.       Стрелка часов пробивает десять, когда его надорванные вздохи прекращаются вместе с рыданиями.       — Можно я останусь у тебя? — охрипшим голосом произносит Малфой, вытирая мокрые дорожки со щёк.       — Можно, — Джеймс ставит перед ним кружку ромашкового чая, и влага опять начинает щипать глаза.       Осознать себя и ответить на вопрос, кто я, почему я и что будет дальше — неожиданная задача, казавшаяся сложной головоломкой, теперь — простое уравнение. От этого тянет блевать ещё больше.       Драко больше не может лгать: ему без разницы, какое будущее выглядывает из-за поворота, но он бы не хотел вытаскивать Джеймса из темниц Мэнора, подкупая Пожирателей. Или вообще кого-либо ещё.       В какой-то момент лжи в его мире стало так много, что единственное желание — залить каждому прохожему в глотку конскую дозу сыворотки правды. А лучше ему самому наглотаться её до рвоты. И тогда, возможно, он разучится видеть этот мир исключительно в унылых тонах. На собраниях он мысленно затыкает уши, стараясь не вызываться ни на одну операцию. Каждый раз на пороге Мэнора рвота приступает к горлу. Он ночует у Джеймса в квартире, тренируя окрепшую легилименцию.       Где тот маленький Драко, обшаривающий пляж в поисках самых красивых ракушек? Неужели он умер, и вся его жизнь будет наполнена страданиями и криками его жертв?       Феерия его самообмана достигает высшего пика, когда, направив палочку на Дина Томаса в середине сражения, он на глазах у отца произносит оглушающее. Ты в списке — «отбитых убийц», а не «безумных лицемеров, Драко. Для этого есть Поттер или заумная Грейнджер.       Херов идиот, как можно так облажаться? Он сдаст тебя своему хозяину, не моргнув глазом.       Он кидает палочку Поттеру, пока тот несётся на Лорда. Ему уже всё равно, умрёт он или выживет. Люциус подбегает и разъярённым хлестком палочки оглушает его, кидая «Обливиэйт», стирая из его памяти произошедшее и пару-тройку огромных кусков его богатой биографии со своим участием.       Смерть Лорда, слава Мерлину, наступает через пять минут. Люциуса забирают в Азкабан, стоит им дойти до платформы Хогвартс-экспресса, а Драко сажают под домашний арест на полгода.       Дело в том, что Драко уже давно не верит, что правое дело существует. Это такой же обман, созданный волшебным сообществом, как победа сопротивления в войне.       Орден не сражался за благо или за мир во всем мире, а его глупые однокурсники никак не могли допереть до этого своими крошечными мозгами. Орден хочет власти и денег. Вот почему его залог — счета их семьи в Гринготтсе, а на военные операции ходили не политические шишки, а мелкие недозрелые гриффиндорцы.       Лгут абсолютно все: Орден Феникса и Священные двадцать восемь. Лгут о своих заслугах и лгут, давая показания на послевоенных разбирательствах. Лгут даже за столом с Лордом во главе.       Лгут во спасение и чтобы не обидеть. Мир погряз во лжи. Один из самых полезных и ужасных человеческих пороков.       Драко уверен, все люди — притворщики. Маглы или волшебники, члены сопротивления или его бывшие коллеги по оружию. Пока все жмут друг другу руки, у каждого на лице расцветает волчий оскал, а в другой руке нож, готовый продрать спину.       Драко и сам постоянно лжёт, он всегда лгал самому себе и каждому, кто его окружал. Драко и сам часть этого несправедливого, прогнившего мира, и если его цена — сгнить в камере, то так тому и быть. Он сделал достаточно, чтобы заплатить эту цену.       Победителей не существует. Какая разница, кто у руля — фашист-фанатик сегрегации или причёсанный пустослов-мститель? И в новом мире, и в старом мире за правду готовы сжечь на костре, если она вдруг не ложится главой в принятый всеми сюжет.       Поэтому показания Поттера на его суде не учитывают, а отец, стерев воспоминание, обрекает его на вечное соседство с дементором. Чего Драко не ожидает, так это того, что светлая голова Грейнджер спасёт его от участи заключённого. Поттер восстанавливает ему память её заклинанием, и суд выносит ему условное, часы обязательных работ, штраф и репарации на десять лет.       Он вспоминает про Джеймса, навещая его в магловской квартире: друг лезет обниматься, а Драко достает список с фильмами, которые хочет посмотреть.       Даже после окончания войны его принцип «бей или беги» работает.       Правда, сейчас он только бежит. И это не спринт, а настоящий изнуряющий марафон. Крутится и вертится, пытаясь не свихнуться. Иногда даже радуется. А получая двадцатое письмо-отказ в работе, злится. Отца посадили в Азкабан, но не сказать, что он безумно расстроен. Главное, что мать жива и здорова.       Драко ждал смерти Люциуса семь дней после объявления приговора. Драко, сидя у его могилы, вспоминает Мишель и тот случай во Франции.       Ему бы хотелось плюнуть на могильную плиту поговорить, но мертвецы не выслушивают претензии или обиды. Драко обводит надпись на могильном камне кончиком пальца. Плачущий каменный ангел роняет каменные слёзы на увядшие розы.       Любящий отец и преданный муж.       Хуевый отец и двуличный муж.       Со смертью Люциуса умирает часть Драко, родившаяся на берегу Франции. На кладбище он больше не возвращается.       Мама бродит по поместью, как привидение. От её величавости не остаётся ни следа: она скорбит по отцу, подолгу зависая перед его портретом и умоляя Драко поговорить с ним. Когда тот отказывает, она бледнеет. На последние деньги Драко отправляет её в летний дом во Францию, а сам ищет способ заработать.       Так ему открывается мир спекуляций, и, благодаря Джеймсу, он учится воротить финансовые дела, меняя галлеоны на фунты и обратно. Вкладывается в магическую биржу, скупая акции Гринготтса и «Вредилок Уизли», и увлекается так, что его за уши не оттащишь от графиков и таблиц. По просьбе матери он составляет Мадам Малкин инвестиционный портфель, и та, удивившись, что деньги приходят из ниоткуда, нагоняет ему клиентов. Он работает с утра до ночи, летает на квиддичном поле по часу в день, засыпает крепким сном, стоит голове коснуться подушки.       Два дня в неделю он моет полы в магловском кинотеатре, выполняя часть его сделки с Визенгамотом. Джеймс заходит за ним вечером, и они вместе смотрят ночные показы фильмов. Трудоголизм позволяет отключиться и никогда не думать — блаженный анабиоз. На выходных он пишет короткие письма-отчёты матери, а вечером ходит в бары с Джеймсом и его подружкой, обнаруживая, что девушки-маглы ничем не отличаются от волшебниц. Ему делают случайный минет в туалете, и он один раз спит с Молли-классные-сиськи в мотеле. У него встает только на пятый раз.       Секс безвкусен и сер, и он быстро отказывается от флирта, посматривая, как Джеймс влюблённо пялится на свою хорватку. Ещё чуть-чуть, и у него потечёт слюна. Возможно, когда-то он тоже будет настолько влюблённо-отбитым. В другой жизни. Однозначно в другой.       Его сны — постоянные кошмары, от которых просыпаешься с потными висками и дрожащими пальцами. Ночью он кричит, когда во сне режет палочкой очередную маглорожденную. Днём громкие хлопки и выкрики заставляют голову вжиматься в плечи, а внутренности — в комок. Хлопающие ладони Джеймса на совместном ужине в воскресенье переносят его на поле битвы, и он бежит в туалет, склоняясь над раковиной и часто дыша. Джеймс ничего никогда не спрашивает. Драко дал ему минимальное количество данных: по легенде он банкир, часто уезжающий в командировки. Суд Монако завёл на него уголовное дело, и он бежал в Англию.       После приступа они моют гору грязной посуды, высмеивая недавнюю киноновинку. Друг, перестав смеяться, опускает взгляд на задранный рукав и хвалит его татуировку, забирая у него блестящую тарелку. Драко дёргает рукав рубашки вниз, сваливая гору чашек на пол. Джеймс подпрыгивает на ровном месте. Метка больше не беспокоит его, но от её вида хочется разбить своё отражение в зеркале. Пожиратель Драко Малфой кажется расплывшимся фантомом его прошлого.       «Убийца», — шипит змея, сверкая зелеными глазами с предплечья.       Он судорожно пытается перевести тему, но Джеймс суёт ему буклет с пляшущими красными буквами «Весёлый Джек. Сведение и создание тату мечты».       Он записывается на первый сеанс.       Жизнь продолжается, а он всё бежит. Устаёт, как собака, но ему кажется: остановится — свихнётся. К нему обращается всё больше людей, а хранилища в Гринготтс начинают заполняться звенящими монетами. Джеймс объявляет, что собирается год пожить в Хорватии, и оставляет Драко ключи от квартиры, наказывая кормить Лидо, царапающую его ноги при входе. Убойное чудовище, с которым у него взаимная неприязнь. Эта кошка любит только себя.       Джеймс уезжает, и Драко сразу же перетаскивает все свои вещи. И, наконец, убирается. Он пытается достучаться до убитой Панси и бухающего Блейза.       Первую он находит в семейном поместье. Похудевшая и сутулая, она читает книгу, убирая топорщащиеся волосы от лица. В её облике нет привычного блеска или шика: домашняя застиранная футболка до колен и носки разного цвета.       Прохвост Забини даже не замечает его в аптеке, заказывая у целителя рецепт на отрезвляющее. Отёкшее удивлённое лицо напоминает ему грим клоуна в бродячем цирке.       Приведя их домой в первый раз, Драко движим постоянным одиночеством и планирует поболтать с ними один вечер, который в итоге растягивается на второй и третий, а потом его школьные друзья соглашаются на предложение переехать. Их посиделки напоминают ему вечера в гостиной в Хогвартсе, но всё равно чего-то не хватает. Даже радость от согласия Панси вложить часть состояния в его новый проект не окрашивает его мир в краски. Драко будто застрял в чёрно-белом фильме, а диск закоротило.       Во вторник он с папкой бумаг направляется в Министерство, надеясь на следующий день согласовать с Избранным перевозку крупной суммы Лавгудов к поставщику семян. Вбегая в последнюю секунду в лифт, Драко замирает — Грейнджер бежит глазами по строчкам в книге, облокачиваясь на стену. Если на весах окажутся зазнайка и этот талмуд — последний перевесит. Все признаки налицо: горящие глаза и закусанная губа — книга увлекает её куда больше, чем происходящее в лифте. Конечно, он не здоровается, а молча встаёт рядом, задирая нос.       Кудрявая грива касается середины спины, а курносый нос, поцелованный веснушками, морщится. Её внешность приобрела твёрдые и резкие черты, но это не портит, а скорее придаёт ей некую статность. Сейчас он смотрит на неё другими глазами. Без предвзятости. Это странное незнакомое ему ощущение, новое. Драко вспоминает выделенный профиль матери за завесой светлых шёлковых волос. На Грейнджер свободное платье, открывающее ключицы. Одноцветное, строгое. Выступающие острые кости над тканью с ровной смуглой колонной шеи. У него бегут мурашки по загривку. Драко переводит взгляд ниже, рассматривая грудь. Не маленькая и не большая.       Он отворачивается, стоит ей поднять глаза. По рукам крадётся жар и приливает к лицу. Это его первые положительные физические ощущения после периода апатии за долгое время. Вернувшись домой в тот вечер, он достает блокнот и делает маленькую зарисовку. Так начинается его обсессия, и, увы, он не может её контролировать.       С того дня во вторник и пятницу он наведывается к Поттеру по поводу и без. Избранный в начале отказывается его пускать, но потом сдаётся, и от ценных бумаг они переходят к квиддичу, споря с пеной у рта, кто лучше: «Лиссабонские летуны» или «Уимбурнские Осы».       Кажется, все его дни сводятся к этим трём минутам в лифте с Грейнджер. В трёх минутах сто восемьдесят секунд, и каждую из них он смакует, ощущая растерянность и щекочущее тепло в животе. Впервые за два года в его лёгких греется жизнь. Кто бы мог подумать, что его настолько поведёт от зануды, которую он ненавидел в школе. Драко сошёл с ума, но этот процесс не остановить.       Блокнот заполняется набросками всезнайки в рубашках и платьях, и он отказывается обдумывать свои действия. Любимое платье — то, которое облегает всё в нужных местах, чтобы Драко, входя и выходя из лифта, мог рассмотреть упругую задницу Грейнджер под тканью.       За два месяца он видел его всего два раза. Шоколадная ткань обволакивала Грейнджер, как вторая кожа. Грейнджер надевает платье третий раз — этим же вечером, уткнувшись носом в подушку, Драко толкается в кулак, представляя, как при всех подходит к ней и берёт за острый подбородок, купаясь в гордом вздёрнутом взгляде. Задирает это гребанное платье по бёдрам до поясницы. У неё наверняка будет тонкое хлопковое белье. В начале он дотронется Грейнджер через трусы, чувствуя пальцами влагу и дразня, купаясь в ее нарастающем неловком возбуждении. А после сдерёт белье и вставит два пальца в нее, мокрую, раскрытую и текущую. Из-за него. Резко и глубоко задвигает фалангами внутри так, чтоб зазнайка закусила губу и охнула. Открылась ему, начиная насаживаться. Он бы опустился на колени перед Грейнджер и широко раздвинул бедра, до боли. Закинул бы ее ногу на плечо, чувствуя щекой эластичность кожи. Лизал бы и пил её, мокрую от возбуждения, прокручивая язык внутрь. Грейнджер наверняка сгорит от стыда. Красная как рак от смущения, она толкнётся навстречу раз, а после ещё один. Будет вертеть бедрами, подмахивать и трахать его рот, пока не задрожит от оргазма. И он даст ей это, а после нагнёт и заставит кончить ещё раз, но уже от своего члена. Драко оглушительно спускает, видя звёзды под веками. В ту ночь он спит как младенец, не просыпаясь ни разу.       Она вовсе ему не нравится. Ему просто нравится обводить круги ее кудрей на бумаге. Прямой линией вести её скулы, проводить округлые бедра и полную грудь. Просто рисование, ничего личного. И дрочка. Абсолютно безличные занятия. Тебе просто нужен секс, Малфой.       Так проходит месяц, а потом ещё один. И Грейнджер становится некой постыдной одержимостью, которую он скрывает. Фантазии становятся всё ярче, и теперь Малфой представляет её не только в лифте, но ещё на животе, сверху, под ним, а также в каждой комнате квартиры и на всех поверхностях. Любимое — думать о её аккуратных губах вокруг головки члена, пока в фантазиях Грейнджер стоит на коленях в его прихожей и сосёт, в блаженстве причмокивая. Драко жаждет собрать её гриву в руку, оттягивая голову для очередного глубокого толчка в мягкое горло. Чёртовы волосы Грейнджер сводят его с ума — его руки жжёт от желания прикоснуться к густым кудрям. Чёртова вся такая прекрасная Грейнджер. У Драко пропадает любое подобие самоконтроля.       Он даже перестаёт задумываться, когда рука тянется к члену.       «Ты жалок», — шепчет подсознание, когда он в который раз получает нужный оргазм-анестезию.       В начале декабря он получает сову от Кингсли с пригласительным на ежегодный новогодний бал. С чего министру магии приглашать бывшего пожирателя на собрание святых победителей, Малфой не понимает. Может быть, потому что семьи все чаще обращается к нему за помощью при заключении сделок. Вначале он хочет написать отказ, но, поддавшись уговорам Блейза, подтверждает своё присутствие. В конце концов, его друг прав — может, у него появится парочка новых клиентов, всё-таки у гостей слишком толстые кошельки.       Новогодний приём, конечно же, не исключает Грейнджер. Её прибытие заставляет его поперхнуться шампанским. Грейнджер на пару с дылдой Лонгботтомом плывет по залу в вечернем платье. В паху тянет, когда глаза пробегают по голой спине, и в мыслях Драко делает в блокноте неясный набросок. Ручища Лонгботтома ложится ей на поясницу, и Драко хочется облить его из бокала каждого присутствующего мага.       Он был рад до мантикор, когда увидел новость о её расставании с Уизли, неужели у неё появился кто-то еще?       Грейнджер воркует с рыжей, и её кожа сияет под светом софитов, оттенённая бордовым шёлком. Волосы с вплетённой золотой тиарой уложены в небрежной пучок, и Драко хочется вытащить заколку, зарываясь в кудри пальцами и путая их.       Он делает глоток, не отводя взгляда от стола на противоположной стороне, когда рядом появляется Блейз:       — Драко? Куда ты пялишься весь вечер, а?       Он не прерывает занятие, а Блейз встаёт рядом.       — Мерлиновы яйца, у меня галлюцинации? Грейнджер? С чего это? Она не была в твоём вкусе?       — Блейз...       — Ещё чуть-чуть, и ты будешь на первой странице «Пророка». Твоя репутация не настолько хороша, радость.       Грейнджер улыбается Поттеру, сверкая ровным рядом зубов. На сердце теплеет, и Драко продолжает смотреть, купаясь в лучах радости Грейнджер. Если бы он мог, он украл бы её улыбку, сделав из неё своё персональное солнце. Очень поэтично, придурок.       В голову Драко закрадывается недопустимое и дерзкое видение, где лучистая улыбка растягивается на пухлых губах, пока она обнимает подушку в его постели. Двинулся совсем…       — Друг, прекрати, — шепчет Блейз, наклоняясь к нему. — Все-все смотрят. Скитер на хвосте. Пора посмотреть на модель из последней выпуска «Чар вейлы». Ну, давай же.       Он отворачивается и, пялясь в фильм дома, ещё долго вспоминает, как открыто улыбается Гермиона Грейнджер.       Драко и не понял, как это произошло. Вот он загибается от вездесущей меланхолии, а вот уже бежит к лифту на радостях, ожидая увидеть там кудрявую голову. В одну из ночных посиделок Панси, занятая на суде по делу людоеда Сивого, не приходит, и Блейз прибывает в квартиру один. Пока Драко разливает им чай, Блейз каким-то драклом находит его альбом и присвистывает.       — Да, это серьёзно, милый, — смеется он. — На моей памяти ты ни одну женщину так не рисовал.       — Прекрати, Блейз, — закатывает он глаза, ставя перед ним дымящуюся кружку. — Это ни хера не значит.       Забини внимательно смотрит на него, закрывая альбом:       — Я отлично знаю тебя, Драко, — тихо говорит он. — Ты всегда отрицаешь правду. Даже сам с собой. Это же твой любимый паттерн.       — Хватит, — раздражённо бросает Драко, выхватывая из рук альбом.       — Ты влюблён в неё, вот что, радость.       — Бред.       Он ощетинивается, а потом неуверенно выдает:       — Это безнадёжно, Блейз. Гоблин, я безнадёжен.       Вряд ли это влюблённость. Скорее, симпатия? Или нет? Не стоит об этом думать.       Блейз сжимает его плечо, заставляя посмотреть в глаза:       — Вынужден признать, что перспективы у тебя так себе.       Драко вздыхает, отворачиваясь, пока Блейз продолжает: — Извинись, пригласи выпить кофе.       — Кофе? Рехнулся, Блейз? Какой ещё, блять, кофе?       Блейз поднимает руки в защитном жесте:       — Да не гони ты так, Драко. Почему нет? Война закончилась, а ты давно уже другой человек. Разве нет?       С того момента в лифте, стоя к ней спиной, он мысленно прокручивал варианты их разговора.       «Грейнджер, привет! Я сохну по тебе уже полгода, а может, и с начала третьего курса. Выпьем как-нибудь кофе?»       Нет, это слишком.       «Грейнджер, прости! Но ты вполне ничего, пусть я всю жизнь и ненавидел тебя за твою кровь. Это было глупо. Что насчёт выпить кофе сегодня? Ты свободна?»       Как-то сухо, идиот.       «Хей, Грейнджер! Прости, я швырял Аваду в твоих друзей и бездействовал, пока тебя мучали в Мэноре. Прости меня. Я был туп. Может, выпьем кофе?»       Блять, чем он занимается?       Грейнджер задевает его плечом, выходя из лифта. Драко проклинает себя за трусость, когда тихо зовет её по имени, но она уже скрывается за углом.       Через несколько вечеров он собирает приём в честь заключения сделки между Лавгудом и Аббот и приглашает половину магического Лондона в попытке закрепить новую репутацию. Даже пишет приглашение Грейнджер и под смех Забини разрывает его на кусочки, так и не отправив. Половина гостей, конечно же, не явилась, но Драко не расстроен. Как-никак, он может их понять. К прошлому Драко Малфою он не то чтобы на приём не пришел, даже б рядом не встал…       Блейз, как всегда, заявляется пьяный, а Панси… Драко не хочет вспоминать об её предательстве. Аппарировав невменяемого Блейза к себе в квартиру, он садится разбираться с гоблинами, всё ещё чувствуя, как обида от предательства подруги проедает дыру в сердце. Строчки расплываются от усталости, и Драко на минуту прикрывает глаза. В следующую секунду кровь окружает его со всех сторон.

После пробуждения прошло: 2 дня 11 часов 12 минут

      Первое ощущение — он барахтается в пузыре жидкости, захлебываясь и ощущая привкус железа на языке. Ноги ударяются о твёрдое дно, когда Малфой пытается подняться. Выныривая и тяжело дыша, Драко поднимает руки к лицу, смотря, как по пальцам стекает густая алая кровь. А после обнаруживает её везде — целое озеро кипучей вязкой крови, если быть точнее. В середине стоит он, блуждая взглядом в поисках берега. Быстрыми сбивчивыми движениями он шарит по карманам, пытаясь достать палочку, и разбивает воду кулаком, понимая, что палочки нет.       Упомрачительно. Дракл знает где, да еще без палочки. Мечта, Драко.       С отвращением делая бесчисленное количество гребков, он выбирается на сушу и оглядывается вокруг, пытаясь найти хоть одну зацепку, которая намекнёт на местоположение озера. Вместо этого листва огромных возвышающихся деревьев шелестит от порывов ветра, а грозовое небо вот-вот готово разорваться рокотом грома. За спиной раздается мелодичное пение:

Чародей отбывает — за ним зарастёт тропа,

Ветер сгонит обрывки мыслей с остывших плеч.

Поутру не вернется он по своим стопам

И не выкосит ту траву, чтобы путь сберечь.

Чародей с человеком сидит в тишине ночной,

Он черней темноты, вокруг не видать ни зги.

Чародею в гробу не хочется ничего,

И в белесых глазах ни радости, ни тоски.

Чародей отбывает — за ним зарастёт тропа,

А внутри него разрастется волшебный яд.

Человек у подножья складывает дрова —

Среди праведников инаковые горят.

Смерть холодные губы целует, скрививши рот,

Обнимает руками — сдавливает в тиски.

Чародею уже не хочется ничего,

И в белесых глазах ни радости, ни тоски.

      — Лавгуд? — неверие сквозит в голосе. Девушка пробирается сквозь деревья, спотыкаясь об коряги, и блаженной улыбкой заставляет сердце пропустить несколько частых ударов. Она смотрит на него в упор, продолжая пение, пока не приближается, кладя ему руку на щеку и подтягиваясь к уху. От холодных прикосновений к шее Драко вздрагивает. Лавгуд шепчет:

      Чародей с человеком сидит в тишине ночной,

Он черней темноты, вокруг не видать ни зги.

Чародею в гробу не хочется ничего,

И в белесых глазах ни радости, ни тоски.

      — Лавгуд, что ты несёшь? — дергает он, пока она допевает куплет. Он трясет её за плечи, пытаясь привести в себя, но та не реагирует. Полоумная присаживается на место, куда, задыхаясь, в крови упал Драко. Она повторяет куплеты снова и снова, будто прокручивает заезженную пластинку. Ощущение, будто она даже не узнает его.       «Блядский абсурд!» — стонет Драко, закидывая руки на шею и возводя глаза к небу.       Мрачное небо разрезает молния. Темнеет. До ушей доносится непонятный клокочущий звук. Справа. Тело дёргается, и Драко встаёт к лесу лицом, вглядываясь в чащу. Секунды тикают в голове, разбавляемые писклявым пением Лавгуд. Из-за деревьев никто не появляется, и Драко оборачивается к озеру. Вода в нём пузырится, по поверхности проходит рябь.       Что за?!       Из кровавой глади вытягивается круглая чёрная голова с белыми глазницами. Лавгуд продолжает петь, а существо ползёт на её зов, поднимаясь слизью в фонтане крови. Драко хватается за корягу, торчащую из соседнего кустарника. Шершавость коры неприятно колет руку.       Лавгуд раскачивается из стороны в сторону, и обтекающие кровью конечности тянутся к её телу. Справа возникают ещё четыре чёрных холма, возрастающих пятнами на алой глади. Перед Драко встает выбор: дернуть Лавгуд на себя или уйти.       Бей или беги.       К чёрту!       Он втыкает острый конец коряги в тварь, дёргая девчонку на ноги и волочит за собой. Ветки царапают лицо, а за спиной раздаётся многоголосье визга.

После пробуждения прошло: 2 дня 12 часов 9 минут

      Грудь Малфоя вздымается от частых вздохов. Его взгляд загнанный, как у слабого животного, за которым гналась стая хищников. Гермиона бросает фонарь на пол, поднимая ладони тыльной стороной вверх. Она делает шаг навстречу, а ошалевший кровавый Малфой — шаг от неё.       Он может быть в шоке, надо действовать медленно.       — Это я, Малфой, — мягко обращается Гермиона к нему, делая еще один шаг вперед. — Гермиона Грейнджер. Помнишь меня?       Луна приклеена к слизеринцу и мурлычет какой-то обречённый мотив себе под нос, и, видимо, не узнаёт её. Что, Мерлин, тут происходит?       Они рисуют круг по гостиной, и Гермиона решает сменить тактику. Она протягивает открытую ладонь Драко, и тот замирает в нерешительности, пробегая глазами от указательного пальца до лица. Так учили её целители Ордена. Следует показать жест доверия. Психика измученного и напуганного человека во всём видит угрозу.       — Дай мне руку, — в её голосе никогда не было столько решительности. — Дай. Мне. Руку.       Черты Малфоя омрачаются, а после светлеют. Вытягивая руку из-за спины, он касается середины её ладони пальцами, оставляя кровавый отпечаток, а потом и всей кожей, скрепляя его пальцы с её. В серых глазах разливается облегчение, и он несколько раз моргает.       — Вот так, да, — её хватка на его ладони усиливается. — Хорошо.       — Грейнджер, это и вправду ты? — из-за его приоткрытых губ виднеется ряд ровных зубов.       И Гермиона вторит ему:       — Да, это и вправду я.       Луна выходит из-за его спины, оставляя на стене грязный кровавый след. Она начинает тихо петь, Малфой переводит на Лавгуд убийственный взгляд.       Чародей отбывает — как трава срастает,       Ум волшебника ветром съедает.       Поутру трава растет, вечером чародей не идет,       Чародей с человеком сидит,       Глаза открыл, чародей взвыл,       В гробу лежит, а в глазах ничего,       Чернота по телу, и в зрачках бельмо.       — Она давно...Что это? — Гермиона угрюмо слушает, как песня про мертвецов разносится по комнате. Самое оно для их ситуации.       Ладони Малфоя и её все еще стискивают друг друга, его кожа кажется ледяной по сравнению с её согретой. У него длинные бледные пальцы с выделяющимися суставами, запястье щекочет их неуверенное прикосновение.       — С того момента, как я встретил её в лесу, — его тон снижается до шепота.       — Вы пришли из леса?       Он не успевает ответить, когда с лестницы спускается заспанная Джинни. Гермиона отпускает его руку, и та стукается о бедро, повисая без движения.       — Гермиона, я услышала крики и… — Джинни трёт глаза, и её руки замирают у лица. — Малфой?       Она оборачивается к стене, охая. Джинни подходит к Луне:       — Луна?       Луна Лавгуд игнорирует её, продолжая по кругу обходить комнату и напевая жуткую мелодию.       — Луна, ты слышишь меня?! Луна!       Гермиона наблюдает, как Джинни подбегает к ней и хватает за руку. Луна смотрит мимо неё в ночь открытого окна. Её палец поднимается, указывая в пространство.       — В гробу лежит, а в глазах ничего,       Чернота по телу, и в зрачках бельмо…       В окне кроны деревьев трепещут на ветру. Гермиона вглядывается в неспокойный лес. Судорожное дыхание Малфоя клюёт в самое темечко.       — Гермиона? — мямлит Джинни, переводя на окно испуганный взгляд.       Тртртрк.       Чёрт бы ее побрал за ее страсть к проветриванию.       Раз. Гермиона делает шаг к окну, а глухие удары сердца отдаются в рёбра.       Два. Малфой обхватил плечо. Качает головой. В глазах осторожное «стой». Он хватает подсвечники с полки, давая ей один.       Три.       Из окна высовывается уже знакомая Гермионе тварь, и они с Малфоем одновременно бросаются к створкам, с силой закрывая их. Воздух режет противный визг, и им удаётся вытолкнуть тварь за пределы дома. Гермиона бьёт со всей силы подсвечником по голове твари.       — Инферналы! — шепчет Гермиона, оседая на пол. — Они гнались за вами?       Малфой утвердительно трясёт головой, слизывает капельку крови с губы, и Гермиона морщится. Сильный удар в дверь. От резкого разворота кончики волос разлетаются в стороны. Джинни обнимает Луну за плечи. Гермиона судорожно снимает несколько подушек и одеяло с дивана и проговаривает скороговоркой:       — Ориентируются на звук. Мы их разбудили, до утра они точно не уйдут. Запремся в ванной, она без окон, слышно не будет.       Её разум холодный: она отвлечённо просчитывает сотни способов, любая лишняя секунда может стоить кому-то из них жизни. В окно прилетает черная рука, оставляя смолистый отпечаток. Вот же чёрт! Луна продолжает тихо перепевать один и тот же куплет, и Гермиона пытается подавить раздражение.       — Действовать надо очень и очень быстро.       От стен дома отскакивают глухие удары. Чудовища, видимо, гнались за прибывшими гостями и учуяли их запах из дома, а сейчас хотели получить спрятавшееся лакомство. Годрик, фортуна не на их стороне.       — Ты, — жестко бросает она и указывает на белобрысого. — Раздевайся. Снимай все. Хоть одна капля крови на тебе, и мы трупы.       Малфой ставит руки на бедра, сжимая пальцы: — Что, прости?       Джинни ловит две подушки, пряча их под подмышками. Плед она накидывает на плечи.       — Разве мы не можем подняться наверх? — спрашивает обеспокоенная подруга. — Они же не влезут в окно? Всё заперто. На маяке они не пробились к вам.       Годрик, да те чугунные запаянные двухстворчатые окна не могла пробить и бомбарда, сейчас же у них дерево и хрупкое стекло на защёлке.       — Не уверена, — она переводит взгляд на тёмную лужу под Малфоем, — инферналы чуют кровь. Из-за слепоты у них превосходное обоняние. Их буквально ведёт от неё — для них она как наркотик. Они сделают всё, чтобы добраться сюда. Инстинктивно, но рано или поздно они найдут нас, а потом съедят заживо. Но опять же, с другой стороны, они не совсем похожи на них.        — Так это инферналы или нет? — раздражённо бросает ей Малфой.       — Я не знаю!       Джинни бежит в ванную и бросает туда подушки. Приглушённое верещание доносится из окна, и Гермиона вздрагивает, когда в дверь в очередной раз кувалдой ударяется тело.       — Откуда столько данных для анализа невероятных созданий, Грейнджер?       — Малфой, Годрик, какая разница? — раздраженно бросает она в его сторону. Он поднимает брови в ожидании ответа. — Гарри столкнулся с инферналами на шестом курсе. Я прошарила всю библиотеку перед военным годом, стараясь нас подготовить.       Она переводит дыхание. Малфой не двигается.       — Ты меня не расслышал? Раздевайся, живо. Джинни, умой Луну и сними с неё окровавленную одежду.       Гермиона успевает заметить лишь взмах светлых волос, когда вернувшаяся Джинни тащит Луну к раковине на кухне. Теперь она понимает, почему на войне её так хвалил Кингсли. Мгновенная реакция.       — Грейнджер, я не собираюсь снимать с себя одежду. Это глупо. Ты даже не знаешь, что они такое, нет?       Волна злости застилает глаза пеленой, и она вскидывает руки, но сдерживается:       — Делай, что хочешь. Кровь на тебе всё равно что афродизиак для них. Я не хочу, чтоб эти твари обглодали нас, выломав дверь. Поработаешь приманкой, так даже лучше.       Гермиона поджимает губы, резко оборачиваясь и не дожидаясь ответной реплики. Джинни моет руки лишившейся рассудка Луны. От её сочувствия к Малфою не остаётся и следа, когда она дёргает за краны и трёт плечо и ладони. Кровь стекает в водосток, разбавляя розовыми разводами воду. Тупые слизеринцы. Крутит вентили крана на максимальную мощность, затыкая пробкой водосток, и бежит на второй этаж, чтобы схватить стопку сложенных ею мужских вещей со стула. В окно таращится морда, и Гермиона, задерживая дыхание, ждёт, когда оно проползёт мимо. Возвращаясь, она наступает на сморщенный на полу комок рубашки. Слава Мерлину, Драко Малфой раздевается. Эта мысль звучала бы комично, не будь они в шаге от смерти.       Окно в гостиной трескается, когда в него влетает черное нечто.       Малфой стягивает носки и принимается за пуговицу брюк, и Гермиона отворачивается, чувствуя, как жар опаляет щеки. Боже.       Луна ойкает, когда Джинни резко сдирает с неё фиолетовую кофту, укутывая в шерстяное одеяло. Они уходят в ванную, и Гермиона, взяв лоскут разорванной фиолетовой ткани и не поднимая глаз, следует за ними. Босые ноги Малфоя кровавыми шлепками отпечатываются на полу, и Гермиона с облегчением выдыхает.       Гермиона включает фонарь, бросая его в раковину и закрывает воду, оборачиваясь, и натыкается взглядом на белую грудь. Неровный шрам тянется от грудины к боку, на середине груди — медальон-коробочка с желтой сердцевиной. Её щеки алеют.       — Тут нет горячей воды, как и палочек, —Гермиона старается не опускать глаза ниже его лица. Челюсти Малфоя напряжены, а выражение лица недовольное. — Будь готов.       Малфой кивает, и его тело пробивает дрожь, когда он садится в ванну, опираясь на бортики. Взгляд Гермионы ловит выпирающую бедренную кость. Засохшая кровь растворяется в воде, растекаясь красными чернилами по ободку. Малфой начинает тереть плечи, пытаясь соскоблить засохшие куски крови с кожи.       Гермиона оборачивается на резкий звук дёрнувшейся дверной ручки. Они не успеют. Мерлин, они не успеют.       Джинни усаживает Луну в угол, забирая у Гермионы из рук тряпку:       — Я протру пол от следов. Ускорь его, — кивает она в сторону Малфоя и уходит.       Гермиона бросается к ванне, и Малфой, умывшись, вопросительно смотрит на неё. По лицу стекает вода, и Гермиона чертыхается про себя. Этот засранец красив, даже будучи измазанным в крови с головы до пят.       — Позволь помочь тебе, — произносит Гермиона, трогая его за плечо. По руке бежит озноб от градуса воды. Малфой замирает, и кажется, что шок, отразившийся на его чертах, Гермиона будет вспоминать еще очень долго.       — Ты с ивы рухнула, Грейнджер? — не веря спрашивает он, стуча зубами.       — Малфой, они почти сорвали дверь с петель, — она выдыхает, закрывая глаза. Спокойнее-спокойнее. — В две руки отмыть тебя от крови… Будет легче. И быстрее.       Малфой моргает, а после в отрицании качает головой, но соглашается:       — Ладно, Грейнджер.       Гермиона встаёт на колени, закатывая рукава свитера. Стопка сухих вещей ложится рядом. Она опускает в грязную воду руки, растирая мыло до пузырей.       — В начале голову, — кладет руки на дрожащие плечи Малфоя, и тот под нажимом ныряет под воду.       — Дракл! —выныривает он, отряхиваясь. Пара мутных капель падает на её лицо. — Как же, дракл, холодно! Блять!       Гермиона вжимает пальцы в кожу головы, расправляя каждую прядь. Густая кровь струями течет в воду по хребту:       — С тебя руки и ноги.       Жгуты волос жёсткие от засохшей крови. Она путает пряди, слыша, как за треснувшей дверью верещание становится всё громче. Малфой дрожит, скребя кусок крови у ключицы. Белизна его волос наконец проглядывает сквозь кровавое месиво.       — Еще раз, Малфой, — он стонет, сдаваясь под нажимом. — Последний.       Два пузырька поднимаются на поверхность. Гермиона промывает его голову, спускаясь к шее и ключицам.       Оказавшись на поверхности, он расплескивает воду и слепо цепляется за её запястья.       — Гермиона! — Джинни врывается в комнату, — они почти выбили окно на втором этаже!       — Мы почти закончили. Секунду.       Гермиона умывает его морщинистое от эмоций лицо. Её руки дрожат, Малфоя в ванной знобит. Чёрт, она и представить не может, что такое быть съеденной заживо.       — Всё почти закончилось, ещё чуть-чуть. Потерпи, — говорит она скорее себе, чем ему. В критических ситуациях она часто забывается, не успевая контролировать поток речи. Она отмывает его густые светлые брови и ногтем отдирает кровь из уголка губ.       — Джинни, одеяло! Живо! — в неё летит сверток, и, поймав его, она командует Малфою, выдирая пробку за цепь. — Вылезай! Джинни, мне нужно ведро воды.       Малфой на дрожащих ногах выбирается из ванны. Его трясет от холода. Гермиона встает на носочки, чтобы накинуть ему одеяло на плечо. Вода стекает в водосток воронкой, булькая и бурча. Чугунная ванна по краям покрыта красным осадком.       — Сядь! — Малфой опускается на колени напротив неё. Его голова на уровне её носа. Она выжимает влажные светлые волосы и проходится по плечам, бедрам, давая пледу впитать влагу. — Дальше сам!       Входную дверь наполовину срывает с петель, и Гермиона видит три длинных когтя, царапающих дерево. Луна с мечтательным видом рассматривает потолок. И, слава Мерлину, молчит. Её сердце готово разорваться на осколки от адреналина.       Джинни приносит воду, и Гермиона, чуть не вылив ведро на пол, обливает ванну, смывая красный осадок и остатки крови с рук.       — Луна, ты должна молчать, — просит Джинни, обрамляя её лицо ладонями. Лавгуд не откликается и продолжает смотреть в потолок, и Джинни выдыхает: «Прости», заматывая её рот оставшимся чистым фиолетовым куском. Та даже не сопротивляется, продолжая рассматривать верх комнаты.       Она кидает в Малфоя сухую стопку одежды, а сама промокает мокрым пледом пол. Малфой натягивает свитер и штаны. Сидят как влитые. Одеяло летит из ванной. Уголком глаза она видит, как две твари разрывают входную дверь, вгрызаясь в неё клыками. Хлопок закрытой двери заглушает шум разбитого стекла. Гермиона задвигает щеколду и замирает. Успели.       Еще несколько разбитых стёкол разрезают напряжённую тишину. Малфой обнимает себя руками, а стоящая рядом Джинни таращится на неё.       Гермиона прислоняет палец к губам, переводя взгляд на Малфоя, и качает головой, когда он делает шаг. Они замирают, боясь двинуться. Малфой сверлит дерево взглядом.       На миг становится пугающе тихо, а через секунду комната снаружи наполняется клокотанием. Они ищут их.       Гермиона медленно отходит к раковине, забирая фонарь и светит им вниз.       Полоска света от фонаря перекрывается тенью — по полу скребут когти. Ручка дёргается два раза, и Джинни успевает заглушить вырвавшийся писк рукой.       Дверь дёргается ещё раз, и Гермиона со всей силой сжимает фонарь в руке. По виску течет капля пота. Минута, ещё одна.       Дверь больше не трясёт. Твари бродят по этажам, не подозревая об их местоположении. Гермиона садится на пол и неотрывно следит за щелкой. Малфой и Джинни усаживаются к передней стене сбоку от трапеции белого света.       Глаза Гермионы встречаются с усталым взглядом Малфоя. Сейчас, без кровавых разводов и засохшей крови на висках, он больше похож на зазнавшегося мальчишку, которого она знала в школе. Они играют в гляделки, пока Малфой не облокачивается головой об стену, сдаваясь.       На втором этаже раздаются частые громовые шаги и скрип от когтей. Гермиона не смыкает глаз всю ночь.