Управление мёртвыми. Дело № п/п 2

Выбирай: брат или семья. Если выберешь его, больше не увидишь жену и сына. Вас разделили для того, чтобы вы никогда не встретились, но появились вы на этот свет сросшимися.

      Я не кричу, но обыкновенным пробуждением громкое дыхание невозможно назвать. Чокнутый старик сидит на кровати и смотрит на открытую дверь. Футболка прилипла к телу — скинуть. Серая татуировка тёмная из-за пота.       Зима в этом году холодная. Мужчины после 50-и не стыдятся спать в одежде. Свет — а значит, утро. Пластиковые окна пропускают морозный воздух. Электронные часы показывают температуру помещения — восемнадцать градусов. Зимой жарче, чем летом. При свете страшнее, чем в темноте.       — Ты чего? — чувствую руку на мокрой спине и слышу обеспокоенный голос жены.       — Какие сны самые кошмарные?       — Когда оступаешься и падаешь неизвестно куда.       — Да, ты права, — ставлю локти на колени и поддерживаю пальцами вспотевший лоб, — но я знаю, куда падал.       Меня обнимают сзади. Подбородок ложится на серое плечо. Кончики волос щекочут лопатки.       — Волли, это всего лишь сон. Его нет. Ты проснулся.       Это не сон. Темнота. В темноте грубый женский голос. Он всегда говорит правду — слова, заставляющие колотиться моё сердце. В темноте я её не вижу. В голову она произносит то, что не смеет сказать в глаза.       — Я испортил футболку, — не говоря о противной капле, стекающей по позвоночнику в пижамные штаны, и о мокрых волосах на затылке. — Вечно от меня одни проблемы.       — Зимой люди тоже потеют, — ладонь на груди пульсирует от ударов сердца. — Кошмары имеют право на существование.       Мужчина выбирает женщину в два раза старше для роли мамочки. А если младше? Для роли дочери? Между нами разница в двадцать один год и сын.       Ночь, улица, фонарь, аптека. В 2011-м году в полночь у меня намечается секс с двадцатилетней девушкой, набившей в этот день татуировку в моём салоне. Мы выпиваем в баре, и она хочет продолжения. Одно условие — презервативы. Без проблем. Круглосуточная аптека. Низкого роста девчонка покупает баночку для сдачи анализов. «Утром делаю медкнижку на работу, совсем забыла про чёртову банку!» Я совсем забываю про презервативы. Не знаю, что меня поражает: карие глаза или синяк на коленке, три кольца на левой руке или джинсовая кепка. Бандитка в розовых шортах. Она выходит на улицу и останавливается под фонарём. Я наблюдаю за ней из аптеки. Презервативы лежат на витрине. Девушка с новой татуировкой сидит на заборчике возле подъезда и ждёт меня. Пластиковая банка с красной крышкой торчит из кармана ветровки. В аптеке я влюбляюсь. В августе 2011-о я влюбляюсь в девчонку в джинсовой кепке. Презервативы остаются на витрине. Девушка с татуировкой до сих пор сидит на заборчике возле подъезда.       Она обнимает меня за правое плечо. Я лежу у неё на руке. Короткие пальцы вытирают мокрую бороду.       — Чем она тебя напугала? — вопрос шёпотом в левое ухо.       — Я же сказал, мне приснилось, как я падаю.       — И куда упал?       — Вниз. Разве можно упасть куда-то ещё?       Серое сердце успокаивается. Оно не потемнело от пигмента. Светлые волосы поседели после 40-а. Я всегда чувствовал себя уверено рядом с женой. Она никогда не стеснялась идти со мной за ручку по улице.       В 2011-м ей — 27, мне — 48. Я выхожу из аптеки и спрашиваю её имя. «Мария». Она всегда так представляется. «Маша» только для друзей. По привычке называю ей старое имя. «Самое отвратительное, которое существует». Я влюбляюсь в неё во второй раз. Моё настоящее имя ей нравится больше.       — Знаешь, после такого и спать не хочется, — сгибаю её ногу в колено и набрасываю себе на живот.       — Знаю я твои «хотелки» в восемь утра.       — Никогда не отказываешь.       В 00:02 я достаю мобильный и прошу её дать номер телефона. «Нет. Скажи свой. Я запомню и наберу тебе, если посчитаю нужным». Она звонит в полдень. Вечером я приглашаю её к себе заняться сексом. Через два дня мы съезжаемся. Через полтора месяца она сообщает о беременности. В ноябре мы расписываемся.       Три серебряных кольца на левой руке скользят по спине. Январский воздух остужает горячую кожу. Страх замещается на любовь. Старость — на молодость. Мать — на жену. Темнота пространства — на черноту глаз. Горечь выбора — на сладость поцелуя. Обручальное кольцо не портит «лепестки» над ключицей.       — Тише, — говорит она снизу. — Ваня скоро проснётся.       — Зачем в каникулы так рано вставать?       — Он встаёт на мультики. Ты — на секс.       — Через десять лет изменится.       Белая футболка с треугольным вырезом валяется на полу рядом с мокрой. Клетчатые штаны на коврике. Пуховое одеяло скрывает мужчину, любящего жену. Я никогда не называл её Марией. Первое время она закатывала глаза от ласковых вариаций имени. Дома она — «мама». В постели — сверху, снизу, сбоку, спереди.       Кто-то предпочитает быть за мужчиной. Меня любит та, что выбирает позу под мужчиной. Стоя на кулаках, я медленно вхожу. Не отвлекаюсь на руку, что обводит «рёбра» справа. Не прерываю поцелуй. Останавливаюсь. Не выхожу. Перемещаю губы на шею и ложусь, чтобы перевернуться. Я не устал, но хочу быть снизу. Люблю её каре, смеюсь над хвостиком, который она делает, когда хозяйничает дома. Люблю бабушкину кофту тридцатилетней давности. Вязаная превратилась в дырявую. Молодая жена в старческих вещах обворожительна.       — Может, бороду сбрить?       — Семь лет не брил, а сейчас вдруг задумался.       — Подумал, что тебе нужны перемены.       — Я влюбилась в бородатого, вышла замуж за бородатого и люблю бородатого.       Она двигается медленно. Страсть не в движениях. Эмоции между нами накаляются. На её теле нет татуировок. На белую кожу идеально ложится загар. Я обвожу руками бёдра и оставляю ладони на ягодицах.       Она отрицает спорт, но зачем-то в углу комнаты стоит свёрнутый коврик для йоги. Последний раз она делала упражнения для осанки, но переключила телевизор на сериал. В тот момент я влюбился в неё в тысячный раз.       Хочу лечь на бок. Хочу ещё ближе, поэтому кладу её на свою сторону кровати и закидываю на себя ногу. Прерывистое дыхание ошпаривает бороду. Целую в верхнюю губу и вспоминаю отвратительную кухню, на которой происходит наш первый поцелуй. Я покупаю торт «Птичье молоко», но не покупаю презервативы. Она разбивает вилкой толстый шоколад, а я подкручиваю колёсики на её скейтборде. Мы оба голые. Она лежит в моей кровати. Я сижу на полу в джинсовой кепке и, закручивая винтик, решаю, что за спиной у меня будущая жена.       Включается телевизор. Из детской комнаты доносится заставка мультика.       — Ваня проснулся, — она ускоряет темп, заставляя меня поддаться.       Я заваливаюсь на неё и через несколько глубоких входов останавливаюсь. Пять лет назад она заболела. Походы к гинекологу. Операция. Реабилитация. У нас один ребёнок, второго не будет. Я кладу её на себя и накрываю одеялом, потому что слышу шаги в коридоре.       — Я проснулся.       — Мы поняли, — я целую жену под одеялом. — Умываться будешь через два часа?       — В одиннадцать у меня мультики заканчиваются.       — В рекламу пойдёшь.       Ваня ходит в нескольких метрах от нас возле телевизионной горки. Я вижу, как он дёргает плюшевого оленя за рога.       — А почему у вас вещи на полу валяются?       — Упали.       — А мама ещё спит?       — Нет, не сплю, — Манька убирает одеяло с головы, но продолжает лежать у меня на груди. — Завтракаешь на кухне.       — Ну, м-а-м!       — Никаких «мам». Нечего есть в кровати. «Утиные истории» закончатся, пойдёшь умываться.       — Сегодня нет их, — он продолжает дёргать оленя за рога.       — На следующей неделе вообще не будет мультиков, — под одеялом натягиваю пижамные штаны, — потому что у кое-кого закончатся каникулы.       — Три дня осталось, а ты не нарисовал мне картинку!       Ему нужно нарисовать иллюстрацию к стишку или к сказке. Я не хочу читать стихи и сказки! Почему никто, кроме меня, в семье не умеет рисовать?       — Сделаю. За три дня, знаешь, сколько картинок можно нарисовать?       — Ты каждый день на работе рисуешь, а мне не можешь нарисовать.       Он сейчас оторвёт рог! Я покупал этого оленя в зоомагазине, потому что только там продают хорошие мягкие игрушки.       — Вань, будешь много болтать, пропустишь все мультики. Заболтаешь меня, и я не нарисую тебе картинку.       — Красивую нарисуй. Меня на снегокате.       Он убегает к себе в комнату.       — Ты же сказала иллюстрацию, — я опускаю глаза на жену.       — «Зимние забавы», — она вылезает из-под одеяла и подбирает с пола футболку и штаны. — Как он провёл каникулы. Я не говорила про иллюстрацию.       — А почему у меня в голове установка, что нужно прочитать какую-то сказку или стишок?       — Понятия не имею. Хочешь, почитай.       Поверх пижамы она надевает халат. Манжеты штанов заправляет в шерстяные носки. В 2011-м году утром из моей квартиры выкатывается девушка на скейте. Сейчас она пойдёт готовить завтрак.       — Какие планы?       — Сначала в салон. Нужно принять поставку краски. Праздники кончаются, работа начинается. Посижу, повтыкаю, а потом поеду к нему.       Достаю чистые трусы из шкафа, надеваю домашние штаны. Мокрую футболку кину в корзину для белья. Прикрыть окно — что-то совсем холодно в комнате.       — Ты точно уверен, что он не выходит на работу раньше?       — Точно. Институт открывается после праздников в понедельник.       Вместе мы заправляем кровать. Развязать халат жена не разрешает, а чмокнуть в губы заставляет.       В половину девятого чищу зубы. Мешки под глазами выдают возраст, а не ночной кошмар, уложенные волосы и борода скрывают последствия утреннего секса. Новогодние салаты закончились, я перекрестился сто раз, докторская колбаса с сыром напоминают повседневную, а не праздничную жизнь. «Наруто» по телевизору набрасывает воспоминания, что когда-то я набивал татуировки в стиле аниме.       Стиральная машинка крутит футболки, трусы и носки. Ванька играет в компьютер, надеюсь, не «Майнкрафт». Ёлка надоедает своим присутствием.       — Когда разбираем? — я надеваю белую рубашку.       — Ваня в школу пойдёт, и разберём, — она смотрит очередную часть «Один дома». Сколько можно ребёнка одного дома оставлять в конце-то концов?! Как вас не лишают родительских прав? — Что за официальность?       Чёрные брюки, кожаный ремень, чёрные носки. Завязываю галстук, глядя в зеркало шкафа.       — Первое впечатление. Не покажусь же я в джинсах и свитере.       — Хочешь соответствовать ему?       — Доктор и татуировщик. Мы слишком разные, — надеваю пиджак.       — Костюм прячет твои татуировки. Очки мои для чтения не смей брать.       Чёрный в белую полоску — единственный костюм в шкафу.       — Я не виноват, что твои очки мне подходят, а вторые — лень покупать. Ты говорила, у меня красивые глаза. Зачем их прятать за стёклами?       Она встаёт с кровати и целует в губы:       — Решил, с чего начать знакомство?       — «Привет. Классное у меня лицо, да? Будем знакомы». Нормально звучит?       Ни черта я не решил!       — Не нервничай. Волли, будь самим собой, — она поправляет галстук. — Не задерживайся, хорошо? Обязательно мне позвони, я не стану тебя тревожить и отвлекать.       — Как скажешь, — я целую её и иду в коридор за курткой и ботинками. — «Зимние забавы»? — шепчу на ухо. — Что Ванька сказал про снегокат?       — Чтобы ты нарисовал его на снегокате.       — Понял, на работе развлекусь, пока буду ждать поставку.       Он носит пальто и дорогую обувь. На мне чёрная куртка без капюшона и ботинки на тракторной подошве. Ключи от машины с пачкой «Parliament» в барсетке. Ключи от квартиры с сотовым — там же.       — Удачи тебе, — поцелуй в губы.       — Что будете делать?       — Сходим покататься на «ватрушке».       — Аккуратней. Ни с какими мальчиками не разговаривай.       — Я буду ждать своего мальчика.       Подхожу к комнате сына:       — Вань, я поехал на работу. За мамой смотри.       — Хорошо, — он отвлекается от монитора и снимает наушники. — Когда приедешь? Вечером?       — Да, вечером буду дома. Люблю тебя.       — И я тебя.       Темноволосый, голубоглазый. Не понимаю, на кого он больше похож.       — Подойти ко мне. Не хочу в ботинках топтаться по комнате.       Ваня слезает с компьютерного кресла и в носках топает к порогу. Я нагибаюсь и целую его в щёчку. Ответный поцелуй остаётся на щетине. Нет, это не прощание. Не навсегда. Я приеду вечером. Вернусь домой к семье.       Носок неудобно собрался на правой стопе. Натирает. Ладно, в машине распрямлю.       — Мань, люблю тебя, — целую жену перед тем, как открыть входную дверь.       — Люблю, — она поправляет воротник куртки.       Требуется десять минут, чтобы очистить машину от снега, ещё пять, чтобы Фольксваген разогрелся. Я так и не решил, что ему сказать. Поехать вечером? Думаю, до этого времени наберусь смелости и покажусь брату.       Я звоню человеку, который нашёл мне Эдуарда Кайдановского. Он поднимает трубку со второго раза.       — Ты спишь ещё? — спрашиваю с сигаретой во рту.       — Только заснул. Полночи не спал.       — Снова игрушки?       — Они самые.       — А с «толстой колбасой» кто будет гулять?       — Мы уже погуляли. Хватит обижать мою собаку.       — Я сегодня к нему еду.       — Уверен? — он просыпается: голос ровный, не тягучий.       — Нет. Я и так слишком долго откладываю знакомство.       — Рогволд, лучше поздно, чем никогда. Не говори ему ничего про мать. Для первой встречи это чересчур шокирующая информация.       — А что ему говорить?       — Про себя. У вас больше общего, чем тебе кажется.       — Ладно… я… я подумаю ещё.       — Мария знает о твоей поездке?       — Да.       — Ты прямо сейчас к нему поедешь?       — Нет, позже. Не знаю, когда, но сегодня точно.       — Позвони мне обязательно потом.       — Окей.       Я отключаюсь и завожу машину.

Выбирай: брат или семья.

      Он — часть меня. Нас разделили, чтобы мы встретились.