Жужжит

Жужжит.

Себастьян в изнеможении роняет голову на подушку, но не засыпает.

Жужжит.

Он с аппетитом проглатывает пищу, но не чувствует вкуса еды.

Жужжит.

Под победные вопли Имельды мастерски забрасывает в кольцо соперника квоффл, но при этом его пульс не доходит даже до сотни.

Жужжит.

Себастьян рвёт на себе волосы, выковыривает веснушки и сдирает кожу, потому что жужжит. В ушах жужжит, не переставая. Ответственность. Сестра будет жить, он сделает для этого всё, даже убьёт, если понадобится. Вина. Оминис, он больше не подведёт тебя, не подставит. Ты ему веришь? Стыд. Мадам Пергамм, вам больше не придётся гонять по библиотеке негодника Сэллоу, что в очередной раз нахрапом пробирается в запретную секцию.  Страх. По его венам больше не будет ползти скользкий змей, беспрестанно нашёптывающий всякую дребедень, вселяя животный страх.  Себастьян боится. Он распахивает среди ночи безумные глаза и всматривается в темноту. Его обдаёт то жаром, то холодом, пока не начинают неметь конечности от оцепенения. Ему страшно, что он скоро останется один. Ни родителей, ни сестры. Одиночество не просто пугает его, оно отнимает последние крохи надежды на хоть сколь-нибудь счастливое будущее. Себастьян не понимает, как ему жить без семьи. Как ему существовать там, где некому помогать и некого спасать. Себастьяну страшно и вместе с тем стыдно, поэтому он прячет трусость и уязвимость под гипсовой маской шутливости, граничащей с дурачеством. Он не понимает, как у него это выходит, но никто ни о чём не догадывается, значит, работает.  У Себастьяна в черепушке жужжит целый рой пчёл. Кто-нибудь может помочь ему избавиться от них? Нет? Что ж, придётся взять это на себя. Опять. Себастьян с отвращением к себе и несправедливому миру наблюдает за нечеловеческими страданиями сестры, которые истерзали её до полупрозрачности. Почти Безголовый Ник и то выглядит свежее, здоровее, живее.  Себастьян по наитию спускается в сырую Крипту. Там всё на своих местах: продавленный диван, обшарпанное кресло и погнутый канделябр с растаявшими свечами.  Люмос. Нет, лучше в темноте. Нокс. Себастьян зачем-то разминает затёкшую шею, заламывает налитые свинцом руки и опускается на каменный пол.  Он сидит так несколько мгновений или несколько часов. Впрочем, для него время утратило важность. Вслушивается в жужжание, пытается вычленить оттуда что-то вразумительное, но без толку.  Ему зябко и тесно. Грудь сдавливает вязкой тревогой.  Себастьян перекатывает в ладонях девятидюймовую палочку из орешника — свою верную подругу, своё неизменное оружие, которое оказалось бессильным против проклятья сестры.  Себастьян с ровным сердцебиением и полуулыбкой облегчения на потрескавшихся, чуть подрагивающих губах касается горячим после Люмоса кончиком своего левого виска. — Авада Кедавра, — с придыханием произносит он, и в следующую секунду палочка со стуком падает из обмякших рук на пол и навечно превращается в бесполезную деревяшку.  В Крипту возвращается угнетающая тишина. Её нарушает лишь муха, истерически вьющаяся над стремительно остывающим жалким телом. И она всё жужжит, жужжит, жужжит…